Вдруг война, а ты не готова! Откровенная история неидеальной женщины

Спасение

Они кричали от боли, многие умирали на глазах. Это был ужас, который не передать словами.

В областной детской больнице, благодаря заведующей перинатального центра, меня направили к одному из лучших специалистов.

– Борис Георгиевич, я знаю, что подобные операции проводят только в Москве. Как мне можно туда попасть? – спросила моя мама.

– Ну и поезжайте в свою Москву, – оскорбился врач, – раз у нас таких нет.

– Вы меня извините, я не хотела вас обидеть! Говорю то, что мне сказали, – спешила успокоить возмущенного врача мама. – А что, разве делают?

– Я делаю! – сдвинув брови, ответил врач.

– Правда? – выдохнула мама. – Борис Георгиевич, тогда как мне попасть вместе с моим ребенком в стационар? Я не могу оставить ее одну. Я буду делать все-все, что скажете. Я многое умею. Разбираюсь в лекарствах, ставлю уколы. Я могу мыть, стирать, готовить, прибираться и ухаживать за детками. Главное – быть все время рядом с дочкой. Если не согласитесь, я буду каждый день к вам приходить и умолять. Каждый день.

Под таким напором врач сдался, и нас положили вместе. Но за это маме нужно было вставать каждый день в пять утра и работать: мыть 16 процедурок, 14 палат, триста метров холла, у всех детей в отделении менять постельное белье и увозить его на каталке в прачечную, в другой конец здания, а также дежурить на кухне, которая также находилась далеко, под землей.

Зато мама могла круглосуточно быть со мной, следить как и чем меня лечат. Ей даже разрешили самостоятельно ставить мне уколы, контролировать лечение и процедуры.

– Ирина Ивановна, если вы хотите, чтобы вашего ребенка эффективно лечили, то вы должны все знать. Больше, чем врачи. Вы должны все контролировать. Не стесняться задавать вопросы, но и не надоедать. Оперативно доставать сложные лекарства и контролировать лечение. Много читать. Изучать. Быть терпеливой и сдержанной, – часто повторял профессор, заведующий отделением. – Теперь вы учитесь на факультете «Мамочки».

Старенький профессор проникся к моей маме. Она была молода, красива, энергична, а главное – умна. Медицинские знания удачно укладывались в ее красивой голове.

За добросовестную работу в больнице доктор разрешил маме читать его личную библиотеку, изучать опыты, разные истории болезней. Конечно же, мама не упускала такую возможность и ежедневно перечитывала труды профессора, учебники, статьи научных сотрудников. В будущем эти знания она часто применяла на нас, своих детях. Они ей дали спокойствие, ведь в той или иной сложной ситуации она всегда знала, как реагировать.

Перед моей первой операцией был собран консилиум врачей: ситуация была не из простых. Мне с каждым днем становилось хуже, жизнь была под угрозой. Опыт проведения подобных операции был крайне рискован, но необходим для спасения других детей. Мама дала согласие на проведение всех операций. Их было две, с разрывом в полгода. Все сделали успешно. Меня спасли. Страшное позади. Впереди годы реабилитаций. Правда, на память мне оставили диагноз в карточке и изуродованный навсегда живот, которого я стеснялась до первых родов. Но главное – я была жива!

Погрузившись вместе со мной на несколько месяцев в больничную атмосферу, мама узнала не только о том, как спасают жизни, но и то, как дети умирают. Видеть и слышать это было больно. Ей хотелось рыдать и кричать. Но для меня она всегда улыбалась. Она должна была быть сильной, все потому, что между нами была связь, как нить паутины, тонкая, но прочная. И я все чувствовала тоже.

На одном из этапов лечения из области поступило много тяжелобольных детей разных возрастов. У всех был рак. И они лежали со мной в палате. Они кричали от боли, многие умирали на глазах. Это был ужас, который не передать словами (я до сих пор иногда вижу во сне, как они кричат).

Медсестер не хватало, и в дело брали мамочек, которые лежали в стационаре со своими детьми.

– Если хочешь оставаться в больнице со своим ребенком, ты должна быть сильной духом. Никаких слез и истерик, – говорил заведующий отделением. – Ты должна выглядеть всегда ухоженной, в накрахмаленном халате, при макияже и прическе. Ты должна, несмотря ни на что, всегда улыбаться. И не дай бог, если будет что-то не так, то ты тут же вылетишь отсюда.

Конечно же, никто не хотел видеть некрасивую и плаксивую мамочку с лохмами на голове, всем нужна была сильная красавица, которая с энтузиазмом драит полы, вытирает попки. Да и я не хотела бы видеть разбитую маму. Вернее, я бы, наверное, испугалась.

И мама себя держала, как бы тяжело ей ни было. Она шустро махала шваброй, выполняла все поручения – мыла, прибирала. Несмотря на бессонные ночи, страхи, боль, которые ее окружали и пронизывали до костей, она улыбалась. Всегда выглядела словно сошедшая со страниц журнала мод. Мама была и уборщицей, и кухаркой, и медсестрой, а еще для всех детей – мамой.

И все же было в больнице одно место для разрядки – это комната для мамочек, которая находилась поодаль от всех палат. И вот там Ирина и другие мамы по очереди орали в подушку, ревели, выплескивали свои страхи, злость. В общем, оставляли в той комнате свою слабость.

Было сложно всем. Я работала над своим здоровьем внутри. Мама над моим – снаружи. И все-таки девочка, названная Женей, выжила, хоть и лавировала на грани – между жизнью и смертью.

Хирург справился, он спас мою жизнь, а в дальнейшем – жизни множества детей. Вот так неумышленно я помогла многим. А моя мама, благодаря ее энергии и любви, сделала все возможное, чтобы спасти меня. Несколько лет скиталась со мной по стационарам и санаториям, стараясь ничего не пропустить, боясь пережить еще раз страх потери ребенка. Но, когда мне исполнилось пять лет, болезнь и ее последствия как рукой сняло. И я впервые пошла в детский садик. А мама спустя полгода родила мне сестренку Наташу.

Ее мечта почти сбылась, она стала «врачом», но не медицинским. Мама «лечила» платы космических кораблей, которые в свою очередь выполняли миссию защиты нашей планеты.

Про детство

Прощай, общага!

Крутая стенка за одну тысячу, ковер за восемьсот рублей, шикарный торшер, похожий на НЛО, и такая же люстра.

Кроме больницы, у меня была и обычная, домашняя, жизнь. Правда, и в ней мне приходилось преодолевать многое и завоевывать свое место под солнцем.

В раннем детстве я счастливо грелась в лучах маминой и папиной любви. Меня баловали, кормили самой вкусной едой и одевали в лучшие наряды импортного производства. В то время папа хорошо зарабатывал, трудясь день и ночь на заводе. И все же его зарплаты, которая превышала временами раз в пять среднестатистическую, не хватало на новую квартиру. Да и квартиры в то время выдавали, а не продавали, и нужно было знать схемы или людей, чтобы получить ее раньше времени. Поэтому мы жили в общежитии кабельного завода до моих десяти лет. И это был мой рай на земле!

Наша общага напоминала большой лайнер, плававший на просторах океана. Целых десять этажей по 40 секций и примерно 120 разных семей. И у каждой по несколько детей!

С этого «лайнера» некуда было деться. Информация на нем разлеталась с бешеной скоростью, как будто кто-то стоял на мостике и озвучивал ее в рупор. В 80-х годах не было интернета, и все люди активно общались друг с другом вживую – этакая соцсеть оффлайн советского периода. Именно поэтому здесь все всегда про всех знали.

И вот наш «лайнер», заботливо приютивший более сотни «пассажиров», каждый день проживал свою общую веселую жизнь. Вечерами дети играли в спортивные игры, а взрослые устраивали веселье. На первом этаже был бар и ночная дискотека, в закоулках которых постоянно прятались совершеннолетние (и не только) обитатели «корабля», скрываясь от своих сожителей. И я не раз в детстве на таких натыкалась.

В нашем отсеке четвертой «палубы» было четыре квартиры для четырех семей. Комнатушки маленькие, каждая по восемь квадратных метров. Использовали их только для сна. Кушали, готовили еду и гладили белье в холле.

Ежедневно передо мной разворачивалась картина четырех семей – моей и еще трех. Не скажу, что благополучных. Все три семьи жили в каком-то кипише. Мужики пили, женщины орали или ревели, дети стояли на головах, а кто-то был крайне зашуганным и все время по-тихому отсиживался дома. И такое не только у нас – на всем «лайнере» происходило подобное. Даже несмотря на то, что я считала общагу раем для детей, для большинства взрослых это место являлось полной противоположностью. Тут не было личной жизни. Совсем.

По моим воспоминаниям, наша семья, на мой взгляд, была одной из немногих, кто оставался светлым лучиком в этом темном царстве клоаки. Пока мужчины с «лайнера» уходили в запой, развлекались с чужими женщинами, морально и физически унижали своих женщин, мой папа продолжал оставаться нормальным человеком. Другим. Я до сих пор благодарю Вселенную, что родители, несмотря на место, не сломались и живут до сих пор гладко, уважительно относясь друг к другу.

Общага дала мне «насмотренность» на разных мужчин: хороших и плохих, скромных и буйных, умных и глупых, добрых и злых, а также на женщин. И опыт выживания в этом товарищеском плену. И уже в последующей взрослой жизни, в других «плаваниях», благодаря всему этому, я могла легко вычислить неблагополучных кадров.

Периодически в этом доме мне приходилось выживать, как на войне, проявлять качества лидера, быть интересной, уметь хитрить, обманывать, выкручиваться из любых ситуаций. С каждым годом я выстраивала вокруг себя отряд из больших и маленьких детей. Меня знали все – от вахтерши до дворника. Все свои заслуги я получала через сражения. Ведь вокруг постоянно появлялись новые лидеры, и каждый пытался занять мое место. Но я твердо сидела на своем вымышленном троне, а все потому, что у меня были большие преимущества в общежитии, открыты все двери. И в кафе – бесплатные мороженки, и допуск в актовый зал, где можно было побренчать на рояле или потанцевать под импортный магнитофон. Меня даже пускали в комиссионку, которая располагалась на первом этаже. Там я вообще отводила душу – могла порыться в разных вещах, поиграть в игрушки, нарядиться.

Несколькими этажами выше жила мамина родная сестра Людмила. Вся наша семья называла и до сих пор называет ее ЛюдАнька. Люданька – человек-праздник, она всегда-всегда смеется и улыбается. В детстве я воспринимала ее как маму и как подругу. Разница в возрасте у нас всего 17 лет.

Люданька тогда была совершенно другой, не как мама. Ее воспитание заметно отличалось: было более свободным от ограничений. Мне многое позволялось. Если я не хотела есть, я не ела, а если хотела, то лопала все, что мне нравилось. Хотела гулять – гуляла, не хотела – валялась в кровати и играла в крестики-нолики. Я думаю, что с мамой они не раз спорили на эту тему.

Вместе с Людой мы проживали мои победы и поражения, разбирали разные сложные моменты, всегда с юмором и смехом. «Безвыходных ситуаций не бывает!» – всегда цитировала Мюнхгаузена Люданька. Я до сих пор иду по жизни с этим девизом и учу ему своих детей.

Когда мы переехали в двушку, это было что-то невероятное для нашей семьи. Вы только представьте: раньше жили в восьми квадратных метрах вчетвером, пользовались общественной столовой, кухней и санузлом и… Бац! Переехали в собственное жилье, где у родителей появилась отдельная комната и у меня тоже.

Ух, и зажили мы тогда! Крутая стенка за одну тысячу рублей, ковер – за восемьсот, шикарный торшер, похожий на НЛО, и такая же люстра. А на кухне был самый настоящий кухонный гарнитур! И главное, что в нашем доме не было чужих людей, соседей, которые могли в любую минуту зайти в комнату. Мы одни! Наша семья начала новую жизнь на своей микропланете.

Так как я в одно мгновение лишилась своей компании – своры общежитский детей, все мое внимание переключилось на другого человека…

Сестренка

Наташа всегда была рядом со мной,

мне было так спокойнее.

– Мам, а давай назовем сестру, как нашу тетю! Я хочу, чтобы у меня было две Наташи (у меня есть еще одна любимая тетя – тетя Наташа, которая старше меня всего на год).

– Зачем, Женечка? – с удивлением в голосе спросила мама.

– Так это же весело и просто, – трепетала я, – зовешь одну, а прибегают сразу обе.

Так родилась моя младшая сестренка, по имени Наташа. Ее появление на свет у меня ассоциируется с Новым годом, хрустящим снегом и мандаринами. Помню: в тот предновогодний день папа не повел меня в садик. Мама все еще лежала в больнице, а меня некому было вести. В секции нашего общежития шумели дети, а некоторые взрослые уже украшали свои комнаты и залы к новому году. Папа был на работе. И тут забегает в комнату мамина сестра Люда и весело кричит: «У тебя родилась сестренка! Собирайся, пойдем смотреть».

По пути в роддом (а он находился в шаговой доступности) к нам присоединился веселый папа. Мне дали мандаринку, а взрослые что-то громко обсуждали.

Впервые я увидела Наташу в заснеженном окне роддома. Когда мама поднесла к окну сверток, я смогла разглядеть только малюсенький нос, а вернее, две его черные дырочки. Мама была уставшей, немного похудела, ее локоны небрежно спадали на ночнушку. Она держала крикливую маленькую девочку и улыбалась нам.

Младенчество сестры я не очень помню, возможно, в этот период я сильно переживала появление еще одного любимого ребенка (первая была я), поэтому мои воспоминания блокируются. Другого объяснения я не нашла.

Мама полностью переключилась на нее, и ближайшие пять лет я ее практически не видела. Вернее, не запомнила. Лишь некоторые моменты. В это время мной занимался папа и Люданька, которая на тот момент заменила мне мамины объятия.

А вот с трехлетнего возраста я Наташу отлично помню. Вспоминаются разные моменты, вот например: мы бежим с мамой в поликлинику, не дождавшись трамвая. Трамваи в то время ездили по утрам набитые битком, как переспелые горошины в стручке. Преодолевая сугробы, шаркая ногами по морозу, мы все втроем спешим на прием к врачу. Мы с мамой бегом, а Наташу катим в санках. Всю дорогу сестра, покрывшись инеем, спала, привязанная большим пуховым платком к своему «автомобилю». Кстати, в то время все дошколята зимой выглядели одинаково: в тулупе, в мутоновой шапке, в валенках, перемотанные большой серой шалью и привязанные к санкам.

Однажды мы так торопились, что на кочке завалили привязанную Наташу в сугроб. Визгу было! Мы, правда, с мамой тогда сильно испугались.

Когда сестренка чуть-чуть подросла, она полюбила над всеми подшучивать. Был случай.

– Мама, – всхлипываю я в трубку телефона, – мам, я потеряла Наташу.

– Как потеряла? Вы же были дома!

– Ну да! Мы поссорились, и она спряталась. Я все обыскала. Ее нет, – продолжала реветь я, – приходи скорей.

Пока мама шла домой от подруги, я выкрикивала сестру, бегая из комнаты в комнату нашей хрущевки. Пришла мама, и мы вместе стали ползать по всем шкафам и полкам в поисках ребенка. Даже все ящики на балконе просмотрели. Нигде нет. Тут мама уже не на шутку испугалась и стала собираться искать свою дочь на улице. И вдруг кто-то хихикнул. И мы поняли, что мелкая дома. Но где?

«А я тут!» – пронесся где-то сверху голос первоклашки. Мы поднимаем голову, а там, наверху, у самого потолка, сидит моя сестра. Ноги на распорках, а руками уперлась в антресоль. Сидит себе спокойно и как-то умудряется лопать конфеты. И смех и грех!

Мама нас немного отчитала, а потом прижала обеих в груди и пошла печь блинчики. А я до сих пор не знаю, как же моя Наташа умудрилась так долго сидеть под потолком, упираясь в узкий коридор всеми конечностями, и терпеливо, по-партизански, молчать.

Когда я училась во вторую смену и имела возможность подольше поспать, это счастье (подольше поспать) обходило меня стороной. А все потому, что в зоне моей ответственности были утренние одевания младшей сестры и заплетание кос. Визгу было – не передать словами! И, конечно же, я драла ей волосы, а она так орала, что на ее крик прибегали соседи. Я же постоянно твердила: «Терпи, казак, атаманом будешь». Так внутри меня отзывались дедушкины слова.

Когда Наташа пошла в школу, то к моим обязанностям добавились еще и ее уроки, а также сопровождение в школу. «Ты в ответе за свою сестру! Береги ее, защищай, помогай», – твердили мне родители.

И тут я скатилась на тройки. Пятый класс, новые предметы, учителя, которым постоянно что-то надо. А у меня тут, видите ли, сестра, за которую я «отвечаю головой»! Мне ее надо подготовить к школе, а после покормить и сделать все задания. А она от меня убегала, капризничала и упорно не хотела учиться, поэтому времени на свои уроки мне не хватало. В итоге за всю эту «ответственность» мне и влетало – за сестру и мою неуспеваемость.

Каждый день я отводила в школу и забирала оттуда Наташу, хотя это было недалеко от дома. На переменах я тоже частенько приходила ее навестить и защитить от пакостников. Мне это удавалось. На тот момент я чувствовала большую ответственность за сестру и полное доверие со стороны родителей, которые понимали, что только я могу управлять Наташей. Хитро, тонко, волшебно.

«Ты мне не мама!» – постоянно возмущалась сестра, хныкала и убегала к папе. Он был для нее авторитетом, и в то же время она знала, где у него «кнопка». Она вертела им как могла, и мне было завидно. Я боялась грозного отца, а она нет. Когда папа повышал голос, я ощущала великий гром среди ясного неба, который раздражал мою тонкую душевную организацию, а вот Наташа криков не боялась. Она в такие моменты рррраз – и прыгала папе на колени, шептала ему что-то на ухо. И тот, конечно же, смягчался.

Позднее я использовала этот навык как инструмент для достижения своих хотелок. Просто отправляла сестру на разведку к отцу с очередной просьбой, и папа не мог ей отказать. Я даже проверяла: сама подходила с просьбами и получала резкое «нет». Следом за мной ту же процедуру проделывала Наташа. Просила о том же, но слышала другой ответ – «да». А все потому, что сестра умела манипулировать папой. И меня это бескрайне бесило. То, что для меня было под запретом, ей разрешалось. Если нас наказывали и запрещали прогулки, то она могла просто ослушаться и выйти на улицу, когда пожелает. «Я папе расскажу!» – часто звучали из ее уст слова. И да, этого мне было достаточно, чтобы сдаться, так как я старалась избегать наказаний.

Шло время, мы с сестренкой дружили и воевали одновременно. Бывало, хотелось, чтобы она куда-нибудь свалила, но все-таки даже день разлуки был для нас невыносим. Мы как-то любили и ненавидели одновременно. Друг друга защищали. Помню, меня наказывали за те или иные проступки, ставили в угол, кричали, а Наташа бегала между мной и родителями и отстаивала мои интересы сама, без моей просьбы.

Когда мы обе чуть повзрослели, стали наказывать обеих. Нередко ставили в углы друг напротив друга. Стоять час в углу было скучновато, и мы придумали свой алфавит, немой, по которому неплохо общались. А чтобы родители не воспринимали речь на слух, тренировались при них говорить только с приставкой «пи», после каждого слога – ПИна-ПИта-ПИша (Наташа). Таким способом мы проворачивали свои коварные планы по захвату кухни.

Наташа всегда была рядом со мной, мне было так спокойнее. На дворе девяностые: кругом бандиты и «больные» люди. Я боялась, что она попадет в плохую компанию, и решила: пусть всегда будет рядом со мной, чем непонятно с кем.

Папе не нравилось, что сестра тусуется с моими друзьями, он считал, что ей надо бы находиться со своими сверстниками. Но сложно было что-то менять, так как с рождения сестры родители мне твердили: «Сестра твоя ответственность!»

Между нами долгое время была связь – больше, чем просто сестринская. В то время, когда Наташа рядом, я считала своим долгом ее контролировать во всем: будь то прогулка или отдых на море. Внутри меня включался тумблер, и я превращалась в надзирателя. Даже в тридцать лет. Только лишь на ее собственной свадьбе меня отпустило – я передала судьбу «дитя» ее мужу. И ведь действительно, отпустило. Но не отрезало. Душой я с ней. Всегда!

К войне готова?!

Решил сделать из старшей Жени солдата Джейн.

Папа все детство готовил меня к апокалипсису.

Первое, чему он меня научил, – пилить дрова «Дружбой N1», похожей на рыбу-пилу из мультика «Голубой щенок». Я ревела, да пилила. Зачем мне в жизни этот навык? Да еще и в городе…

Делать кладку из кирпича в будущем мне может пригодиться – твердо считал папа, хотя пока не пригодилось. В сорок-то с лишним лет! Но самым тяжелым, пожалуй, был процесс расправы над бараном – от убийства животинки до вязки носков из его шерсти!

Рассказываю поэтапно: убить барана (перерезать горло я так и не смогла), снять с него кожу (ну и что, что я девочка; отец жил в деревне, там было вполне нормально уметь это делать с восьмилетнего возраста). Потом шкуру барану надо было натереть солью, а шерсть сбрить. Вернее, наоборот: сбрить, а потом обработать солью. Ох, и эмоций я словила тогда! Пальцы жгло от соли, щеки – от слез. Помню, делала и думала – зачем это все со мной происходит? Мне было всего двенадцать лет!

Дальше – веселее. Шерсть помыть, высушить, расчесать. А потом прядение и вязание носков. Самое странное: больше всего (не считая перерезания горла животному) я не любила вязать носки. Четыре острые спицы вечно сжимали ногу и кололи в кровь пальцы. Бррр.

В голове до сих пор крутятся вопросы: как мне это все могло пригодиться, тогда и сейчас? Спустя тридцать с лишним лет я поняла, что это были всего лишь страхи молодого отца. На дворе стояли 90-е. Учитывая, что он пограничник, военный по жизни, вероятно, он просто боялся потерять своих детей – девочек. И из-за этого решил сделать из старшей Жени солдата Джейн. Помогло ли мне это по жизни? Тогда казалось – вряд ли! Эти навыки заложили во мне лишь великую самостоятельность, недоверчивость и готовность к войне. А вот сейчас думаю, помогло! Только способы должны были быть другими.

Милая девочка-девочка до сих пор сидит где-то в темнице, с косой на улице, и робко ждет, когда ей можно будет вырваться на волю и бежать триста километров в час по соленому высохшему озеру.

Хотя сейчас я могу резать кур, доить коров, из овцы сделать шашлык и связать носки (не ем шашлык из баранины), построить дом, ползать по пластунски, стрелять… В общем, если вдруг начнется война, то я к ней полностью готова! Как и хотел мой папа!

[Пишу от 30.10.22 – Я НЕ готова! И никогда не буду, так как все, что сейчас происходит – это страшно!]