С офицерским чином ко мне пришло право сходить на землю. Так что во время вынужденной остановки на одном из островов архипелага Гуну, меня отпустили без вопросов.

Холодра там стояла, конечно, невыносимая. Если бы до этого я невольно не искупался в здешних водах, непременно отморозил бы себе что-нибудь. Гуну – страна Северных сияний. На горизонте, в нескольких милях от порта, над землей возвышались мглистые и мрачные горы, Моря имели привычку замерзать, люди и животные были выкованы из железа, в паре милях от берега виднелись полосатые айсберги, и все это – под безоблачным, но серым небом.

Я шел по лесу, в поисках хыть какого-нибудь кабака. Вдруг услышал треск ружья и в полутьме кто-то крикнул:

– Кто идет?

– Я, – бездумно ответил я. Раздался смешок, я пошел на звук и увидел мужчину.

Он стоял с ружьем в руке, одетый по климату – в теплой тяжелой шубе, меховых штанах и мокасинах. Борода и густые брови покрылись сосульками.

– Охотишься? – дружелюбно спросил я.

Он, улыбаясь, мотнул головой и небрежно показал дулом на что-то перед ним. Только тогда я заметил собаку, привязанную к дереву, которое скрывало ее от меня. Черный, с рыжими пятнами, и тощий, он лежал, положив морду на лапы и сверкал умными желтыми глазами.

– И что он тебе сделал? – поинтересовался я.

– Да, – махнул рукой погонщик. – Зубы скалит, со сворой дерется. В общем, того… ну, бешеный. Купился на его габариты, 5 штук отвалил.

Он разочарованно покачал головой. Я перевел взгляд на пса.

– А чего не отпустишь?

– Он как будто отпустится, – хмыкнул он в ответ. – Думаешь, он не пойдет за едой? Ты не местный, да?

– С чего взял?

– У нас таких загорелых нет. Да и так легко, как на прогулку в широтах пониже, никто не одевается. Моряк?

Я кивнул, все еще глядя на пса. Тут что-то толкнуло меня выпалить:

– Слушай, давай я куплю его у тебя.

Он с изумлением посмотрел на меня.

– Это дурной пес, непослушный и…

– … бешеный. Да, ты говорил. Мне как раз такой и нужен.

– Зачем?

– Тебя не касается, – раздраженно сказал я, теряя терпение. – Ты купил его за 5 тыщ. Я дам тебе 6. Идет?

– Но…

– 5 с половиной.

– Идет, идет! – поспешно согласился каюр. Я кинул ему деньги, он швырнул мне конец, коренным концом принайтовленный к собаке, и ушел. Скоро до нас донеслось гиканье и звук скользящих по скрипучему снегу нарт. Я посмотрел на собаку. Он лежал, как лежал.

– Ну, что валяешься?

Пес не ответил мне, даже не взглянул.

– И что мне с тобой, неблагодарная скотина, делать?

Молчание. Я вздохнул и пощупал карман, в котором звенела скудная мелочь.

– Все деньги на тебя угробил, эх ты! Ну ладно, на пару бутылок шила хватит.

Пес бросил на меня презрительный взгляд.

– Ну чего ты, прирос к земле, что ли? – рассердился я.

Пес даже ухом не шевельнул. Я вдохнул ледяной воздух, развернулся и решительным направился к выходу из гущи. Сделал шагов пятнадцать. Обернулся. Пес с трудом поднялся на ноги, лапы дрожали. Он сел и начал с яростью грызть ремни. Я вернулся. Он приподнял губу, обнажив белые крупные клыки, но не зарычал. Я сел на корточки, закрыл ему пасть одной рукой, а другой начал развязывать шлею. Под пальцами почувствовал голую обшивку и теплую, запекшуюся кровь. Раздвинул жесткую шерсть. Длинная красноватая проплешина. Жалость сжала сердце. Встал. Пес из последних сил рванулся и вцепился зубами в ремни – последнюю свою еду. Я разжал ему челюсть – он был слаб и мне ничего это не стоило. Я выбросил шлею. Прежде чем он похромал за ней, я взвалил его на плечи, предварительно закрыв пасть. Легкий. Чуть не утопая в сугробах, я поплелся туда, где, как мне сказали, был кабак. Дошел. Из трубы одинокой надстройки вились клубы дыма.

Я оставил пса на улице, даже не стал привязывать. Погонщики, распрягавшие или запрягавшие своих собак рядом, провожали меня удивленными взглядами, когда я вошел в таверну. Войдя, я не стал разваливаться за столом, сразу подошел к стойке и заказал мясо и кружку портвейна. Не вареное, не жареное, не нарезанное, сырое и целое. Когда у меня начали спрашивать, чего же я тогда сразу не подстерег в лесу оленя и не впился в него, живого, зубами, я с нарастающим раздражением, чуть громче, чем следовало, хрипло рявкнул:

– Нет – так и скажите! Пойду и подстерегу, что ж делать…

– Не горячись, старик, – быстро успокоил меня хозяин и пошел за заказанным. На этом зарплата моя кончилась. Я в один присест проглотил портвейн, взял мясо и вышел на улицу. Пес лежал на прежнем месте.

– На, жри, животное, – ласково пригласил я его покушать, швыряя в него кусок мяса. Пес зыркнул на меня глазами и аккуратно запустил зубы в мякоть. Каюры рядом сдавленно охнули.

– Ничего себе ты расщедрился… Куш срубил?

– Да если бы… – буркнул я в ответ. Ради уплаченных денег я, черт возьми, об гайки все зубы обломал, всю пыль у командира с сапог слизал, только чтобы иметь возможность напиться и забыться, и вон – на какую-то полудохлую собаку все спустил. Но досады почему-то не было. Я смотрел на жующую собаку и злость с усталостью проходили. Ешь, ешь, животинка. Набивай брюхо.

– Где ты его взял вообще? – со смешком на синих от холода губах спросил мужчина.

Я неопределенно дернул плечами. Пес наконец дожевал и оторвался от земли. Я развел руками.

– Нету больше, хочешь есть – иди и поймай себе кого-нибудь.

Он зачерпнул ртом снега, чтобы утолить жажду, сел и начал спокойно лизать себе спину. Я только тогда заметил, за что заплатил тот сурово настроенный погонщик в лесу. Пес был не менее 3 футов в холке, выпирающие широкие кости и крепкие лапы выдавали мощное телосложение. Ничего, отъестся, подумал я. Но не только от голода же он еле стоял на лапах?.. Я подошел, аккуратно провел по его мохнатой спине, ожидая укуса, но его не последовало. Пес смотрел в мои глаза с интеллектом в своих, словно ожидая чего-то.

– Вот тебе и бешеный, – засмеялся я, но на последнем слове запнулся.

Удостоверился, что раны не опасны, и выпрямился. Что теперь? Денег у меня нет. Украсть? И попасть на виселицу. Нет уж, спасибо. В детстве бегать от жандармов и сидеть потом в кутузках было весело, но теперь мне моя жизнь не принадлежит, и меня пугала отнюдь не петля. Я могу выпросить у кока поесть, потом вернуть деньгами. А пес не привяжется теперь? На корабль возьму – утопят и его и меня. Купил очередную проблему на свою голову, называется. Не найдя решения самостоятельно, я спросил у самого пса:

– Ну, бешеный, что будешь делать?

Он встал. Я заметил, что он не закручивает хвост колечком, как остальные ездовые собаки. Бешеный встал полубоком ко мне, посмотрел в сторону леса, снова на меня, наклонил голову на бок. Я улыбнулся.

– Иди. Прибейся к волкам. Людям не попадайся – застрелят.

Пес неуверенно направился в лес. Убедившись, что я не зову его, он ускорил шаг и, все еще прихрамывая, потрусил за деревья. Я с облегчением выдохнул и вернулся в кабак, чтобы отогреться и, возможно, прикорнуть.

Не то чтобы мне хотелось полюбоваться с местными красотами и ознакомиться со здешними обычаями, но сидеть на месте я не мог. Я должен был ходить, что-то делать, лишь бы не думать, не теребить былое. На шхуне сидел командир – архипелаг не славился своими зваными обедами, поэтому делать ему там было нечего – так что туда мне тем более не хотелось. Так что вечер спустя две недели, как мы встали на рейд близ Гуну, нашел меня бредущим куда-то по бесконечной северной глуши. Я прислушивался к скрипу снега под сапогами, не думая ни о чем, просто осматривался вокруг и слушал. Слушал так, что из-за резко треснувшей ветки меня чуть не хватил удар. Я глазом моргнуть не успел, как мне на спину кто-то прыгнул. Не ожидая такого, я свалился в снег. Мое оружие выпало и тут же в борьбе оказалось погребено под сугробом.

– Ага! Попалась, белая собака!

Ворча себе под нос: “да что ж сразу собака-то, а?”, я перевернулся на спину и, отбиваясь руками и ногами, сумел встать. Смуглая, красивая, с длинными жесткими волосами, одетая в звериные шкуры, в черных глазах сверкает возбуждение, что охватывает во время драки абсолютно все расы и оба пола. Краснокожая. Однако она не одна. За моей спиной материализовался ее соплеменник и с поистине только им присущей ловкостью стянул мне руки за спиной. Я инстинктивно упал вперед, кувыркнулся, а-ля веселящийся медвежонок. Туземец отцепился. И вот только тогда я приготовился к обороне. Собрав все свои скудные знания их языка воедино, я ломано объяснился:

– Я вам не враг.

– Ты – фортский пес! – отплевываясь от снега, зло кричал парень, которого я только что увлек за собой на землю. – Приезжаете на нашу землю, грабите наши поселения, воруете наших женщин, берете нас в плен, убиваете и вы “нам не враг”?!

Тут я все понял и меня покинула надежда. Мне было известно отношение моих соотечественников к диким племенам. Объяснять что-то, говорить, что я на этой земле впервые, было бессмысленно. Я был (ха-ха, “был”) белым, а значит, врагом. А это значит – смерть. Зная изощренность их умов, смерть очень мучительную. Я молча сжал кулаки, давая понять, что нападать не стану, но и просто так не дамся. Я не солдат, военную подготовку не проходил, кулачными боями не владею, поэтому все, что я могу пустить в ход – это грубая сила. Однако краснокожие стояли смирно, как замерзшие. Я успел только покоситься в сторону моего закопанного оружия, как на меня снова кто-то грохнулся. На этот раз этот кто-то оказался потяжелее. Потом – не помню, что было. Снег забивался в глаза, в уши, в рот, в нос, я сам не отдавал себе отчета в том, что делаю, но смею предполагать, что я дрался, остервенело, как обезумевший. Я рвал и метал, но все равно оказался схвачен. Лично я приписываю это (и настаиваю, чтобы вы делали то же самое) численному превосходству противника, а отнюдь не отсутствию какого бы то ни было боевого искусства у меня, кроме уличных и корабельных драк. В общем, меня связали. Краснокожий подошел с ножом в руке. Занес руку. Я малодушно закрыл глаза.

Вдруг раздался вой. Мы одновременно обратили взоры в сторону, откуда он донесся. Огромный волк одним прыжком оказался на арене. Краснокожие попятились от неожиданности. Какой-то храбрец отпустил меня, чтобы с одним ножом в руке броситься в схватку с волком. Я воспользовался этим и вырвался. Прыгнул к тому месту, где упал мой пистолет. Порох гарантированно вымок, но знали ли об этом туземцы?..

– Стойте, или я буду стрелять!

Они меня поняли. Тут волк вцепился в руку жителю лесов, тот скорчился от боли, но, как и полагается, молча.

– Пусти его, Бешеный, – устало попросил я. Бешеный, а это действительно был он, покорно разжал зубы.

– Вы – храбрый народ, и я не стану лишать вас жизни. Только дайте нам спокойно уйти.

Туземцы с ненавистью посмотрели на меня, и бесшумно скрылись во мраке своих родных лесов. Я подождал немного и, убедившись, что они не вернутся, начал грызть веревки на руках. Бешеный терпеливо сидел и ждал, пока я закончу.

– Спасибо, друг.

От последнего слова топенант в груди невольно зажевало в блок, но как будто уже глуше, чем раньше. Я повернул в сторону порта, решив больше не играть с огнем. Бросил взгляд через плечо. Бешеный стоял, неопределенно мотая головой – то на меня, то в сторону леса. Нетрудно было догадаться, в чем дело. Я открыто встретился с ним взглядами. “Должок тебе я вернул”. Я с улыбкой присел на корточки, без опаски опустил ладонь на мохнатую голову, ласково потрепал.

– Ну, пока, Бешеный.

Волк прижал уши к голове и ткнулся мокрым носом мне в ладонь.

После мы разошлись к своим, он – к волкам, я – к военморам. Надеюсь, с ним все хорошо.

По возвращении домой, хотя горькое послевкусие осталось, я зажил как раньше. Работа заглушила и это. Скоро меня поставили старпомом. Вместе с новым чином на меня свалилось еще больше обязанностей и я перестал философствовать.

Я обсуждал с нашим плотником целостность подшипника на шканцах, когда командир возопил:

– Кто это сделал?!

Хотя я знал, что я не делал ровным счетом ничего, я весь съежился, как улитка. Я обернулся на источник кэповского бешенства.

Фор-марсель свободно развевался на ветру.

– Кто посмел?!

Я на тот момент прожил с этим человеком уже больше 10 лет, и все-таки никак не мог привыкнуть к его состоянию крайней злости. Он стоял на полуюте, маленький по сравнению с некоторыми рогатыми, и все же чувствовалась его власть над нами всеми. Я молча наблюдал его с высоты своего положения, пользуясь тем, что не нахожусь в его поле зрения.

Он махнул рукой нашему дракону и ткнул пальцем в Питта. В этот раз я сумел различить каждое его слово, и у меня сердце ухнуло вниз. Ведь бедняга Питт все это время находился на баке, и я видел его. Видел я его и теперь, когда он даже сквозь загар побледнел, все же не сказав ни слова. Он оказался умнее меня в детстве, да и сейчас тоже.

Потому что я крикнул:

– Это не он, сэр!

Командир, узнав мой голос, спокойно уже повернулся на меня. Но старший офицерский чин давал мне некоторые преимущества, и я не испугался. Не сейчас.

– Что вы сказали?

Я в два прыжка оказался на полуюте рядом с ним и повторил:

– Он не виноват. Сэр. Я видел его все это время, и берусь сказать, что на стеньге его не было.

– Неужели? – знакомым мне хитрым тоном уточнил командир. – Кто же тогда виноват? Вы были там тогда, вы должны были видеть.

Далеко не все присутствующие могли уловить что-то в этих словах, а многие из тех, кто мог, попросту забыли о том дне. Но не я. Я не забыл. Я скрипнул зубами. Этот черт задумал играть со мной в игры. Больше всего на свете я хотел задушить его тут же, на этом самом месте. Я ведь уже давно не ребенок.

– Ты помнишь, верно, щенок? – шепотом спросил он. – Конечно, помнишь.

– Но это правда был не я, – еще тише, с отчаянием в голосе, вырвалось у меня.

– Я знаю. А кто же это был на самом деле?

Я моргнул и стряхнул с себя наваждение.

– Никто этого не делал, сэр, – уже во весь голос сказал я.

– Тогда как же вы мне объясните, что без моего приказа был поднят лишний парус?

– Лопнули гитовы, сэр. Это вполне обычное явление.

– Вы можете предъявить доказательства?

– Да какие могут быть доказательства?? – срываясь, махал руками я. – Я могу залезть и показать… вам лопнувшие снасти, если хотите…

– Уж не перечите ли вы мне, Дюк? – перебил командир.

– Конечно, нет.

– Тогда он виновен, – заявил командир, отвернувшись.

– Тогда, – выкрикнул я, – я за дисциплину больше не отвечаю!

Я выпрямился. Неожиданно низкий командир с несколько шокированной физиономией обернулся на меня.

– Так значит, офицер?

– Значит, так, – согласился я, скрестив руки.

Дисциплина входила в мои прямые обязанности, и, отказываясь от нее, отказывался и от остальных тоже. Старпом не последний на судне человек, и что-то от меня да зависело. Я действительно давно уже не ребенок.

Командир знал все это лучше меня самого. Он прищурил глаза и протянул:

– Ах-ха.

За этим последовала мучительно долгая тишина. Наконец он произнес, не отводя своего взгляда от моего:

– Возвращайтесь к работе, все вы. А вы, Питт…

Матрос с готовностью поднял голову.

– Будьте осторожнее в следующий раз. Мало ли что может случиться.

С этой невидимой угрозой в словах, он наконец отвернулся и пошел по своим делам. Я с удивлением обнаружил, что все это время стоял, задержав дыхание. Подошел бледный, как самый дипломатичный флаг, Питт.

– Зря ты это, Дюк. Он же тебе этого никогда не простит.

– Я ему тоже.

– Спасибо.

– За что? Я выполнял свою работу.

Отмахнувшись от его дальнейших бормотаний, я вернулся к подшипнику и ретировавшемуся на ют плотнику.

Как-то наш рейс лежал через Маяк и мы могли сделать тут стоянку.

На причале столпилась куча народа. Я, чуть не раздавив себе селезенку, протиснулся между обнимающейся парочкой и вдруг увидел Шебу. Не знаю, ждала она меня или это была случайность, но я не упустил момент. Я подошел и, подхватив ее за талию, описал с ней круг. Поставив девушку на землю, я оглядел ее в народном красном наряде и с восхищением воскликнул:

– Ты богиня, Шеба… А угадай, кто я? – хвастливо спросил я, обводя рукой мундир.

Она изумленно посмотрела на меня и, улыбнувшись, кинулась мне в объятия, смеясь и говоря:

– Молодец, молодец!

Когда она отстранилась, мы отошли в более тихое место и она спросила:

– А где Кид?

Я посерьезнел и, отведя взгляд, промямлил:

– Он… ну…

– Неважно, я не его ждала, – поспешно произнесла Шеба, уловив мое замешательство. Вдруг она привстала на цыпочки, положила маленькие руки мне на шею и нежно поцеловала.

– Ты вернулся. Как мы и договаривались, – прошептала она. Явственно чувствуя приятное покалывание в щеках, я уточнил:

– Значит, мы…

– Да.

Я повернулся вполоборота и воскликнул:

– Есть еще зачем жить, черт возьми!..

– Идем, мой офицер расскажет мне, где он был, – она поманила меня за собой и мы пошли сюда.

В трактире не было людно, как по вечерам, ну, примерно, как сейчас. Только пьяных было меньше, да и погода царила воистину солнечная.

– Ты голоден? Что будешь? – заботливо спросила Шеба, растерянным взглядом оглядываясь вокруг.

Я усмехнулся и сказал:

– Я питаюсь на корабельном камбузе, Шеба. Я приучился есть все.

– Хорошо.

Она поставила передо мной ароматную тарелку и села рядом.

– Сколько с меня? – поинтересовался я, зашарившись по карманам. Она резко вспыхнула и спросила:

– Ты настолько низко меня оцениваешь, что думаешь, что я нуждаюсь в плате?

Весь оставшийся день мы провели в рассказах и лично я – в еде. Я рассказывал ей о том, что видел, и она жадно ловила каждое мое слово, не перебивая и не задавая вопросов.

– … И вот идем мы, значит, и нас затирает льдами – все, деваться некуда и…

– Шеба!

Мы обернулись. В ее темных глазах засветилась досада и она пробурчала:

– Я сейчас…

Она поднялась с места и, провожаемая завороженными взглядами, вышла в центр. Свет упал на ее смуглое лицо, озарил прекрасную фигурку в длинном народном платье. Заиграла музыка, она плавно подняла руки и изящно расставила ножки. Понеслась…

По завершению все, как обычно, вскочили и, перекрикивая друг друга, начали хвалить ее и аплодировать. Она с достоинством поклонилась и отошла было назад ко мне, но путь ей заступил какой-то мужик, пьяный, как свинья. Он начал тянуть к ней руки, я, опрокинув стул и потемнев от злости, бросился было к ним, но тут Шеба спокойно взяла чью-то бутылку и с силой опустила ее ему на голову. Он свалился, но никто и внимания не обратил. Я подскочил к ней и спросил:

– Ты как?..

– Шикарно, – с ноткой раздражения ответила она, окидывая взглядом человека перед собой. – Поможешь оттащить его в угол? Чтобы не мешал.

Я усмехнулся и, взяв его за ворот, поволок, куда она просила.

– А когда меня тут нет, кто этим занимается? – шутки ради поинтересовался я.

– Да так, похаживает сюда иногда один генерал… – безмятежно сказала она. – Смит. Он и таскает.

У меня он аж из рук выскользнул.

– Ох ты ж… И часто?

– Каждый день. Он и сейчас тут.

Я мгновенно обернулся, но она положила теплые ладони мне на лицо и обратила к себе.

– Шучу я, шучу… Таскаю я всех сама, а никакого генерала Смита не существует, а если и существует, то я его не знаю. О многочисленных Смитах я из историй всяких слышу, равно как и о генералах. Все-таки я больше по военморам…

Сказала, нежно ткнулась своим аккуратным носиком в мой руль и – исчезла. Слилась в толпе. Я проморгался, согнал с себя смущение молодости и что-то во мне щелкнуло – все, выросло солнце мое.

Когда я почувствовал, что если я еще одну ночь проведу в этой рубашке, то обрасту полипами, я снял ее, и поймал на себе пристальный взгляд девушки вперемешку с ужасом.

– Я тебя смущаю? – со смешком спросил я. Вместо ответа она вдруг прильнула ко мне и нежно обхватила меня со спины.

– Ты ж мой бедненький! – ласково пробормотала она. Я пожал плечами и не стал задаваться вопросом, что же это может значить. Положив кудрявую головку мне на плечо, она аккуратно провела пальчиком по шраму у меня на штирборте и спросила:

– От чего это?

– Пуля.

– Кто стрелял? Пират, южанин…

Она медленно обошла меня и встала передо мной.

– … или свой?

Я, побледнев, притворно засмеялся.

– Пират, наверное, да я уж и не помню. Что, дураки мы, что ли, друг в друга палить?

– Я, конечно, не моряк, но что-то мне подсказывает, что без разбирательств не обходиться даже в самой дисциплинированной команде, а тебя я членом таковой посчитать, увы, не могу.

Я безразлично повел плечами.

– Где Кид, Дюк?

– Мне почем знать? Его перевели на другой корабль, а его в порту нет.

– Неужели? И что, прямо так взял – и дал себя перевести? Без тебя? После стольких-то лет?

– Ну так мы же не влюбленные, переживем.

– Вы – друзья.

Я сглотнул.

– Люди имеют свойство расти. Вот и мы выросли, – угрюмо ответил я.

Она недоверчиво дернула бровью, но допытываться не стала и принялась складывать одежду.

– У тебя-то как дела, рыбка моя?

– Как всегда, рыбачок мой, – невесело ответила Шеба. – Не всем дано шарахаться по всему миру.

Меня осенило.