Счастье дурака

СЧАСТЬЕ ДУРАКА

(пособие для желающих стать «звездой»)

Часть 1

ВЕТЕР В ЛИЦО

«Ты помнишь, как все начиналось…».

Машина Времени

Прелюдия

«Счастье познает лишь тот, кто устанет желать. Пройди звездным мостом в изумрудную страну. Обуздай коней Форконы…». И все. Больше ни слова. Прокл чуть не плакал, ощупывая костяную табличку, ища легкий завиток вырезной руны. Ни слова. Огонь не пощадил изречений великого Трола. Мальчик сидел на обгоревшем фундаменте библиотеки. Опускался вечер, восхитительный вечер в степях, шелестели пахучие усатые травы, просыпались звезды на небе….

А у Прокла перед глазами плясали не отсветы его маленького костерка, а эти лошади. Кони Форконы. Гордые, рыжие, блестящие, как кудри Вивеи, первой на деревне красавицы. Он смутно представлял себе, что такое лошадь, он не знал странного словечка «Форкона», но название его заворожило. Просто два года назад проходящий менестрель выучил его читать. А вчера торговец кожами, напившись, болтал, что когда-то здесь, – здесь, в степи! – росли леса. И был город, перекресток восьми дорог. В этом городе жил Трол, великий мудрец, единственный из людей познавший, что есть счастье. С утра Прокл ушел в холмы на поиски. И к вечеру нашел…. Этот обломок кости!

Он не знал, что Форкона – злая судьба, только открывает перед ним свои конюшни.

Куплет

Написав это, я расслабился, развалился в кресле, откинувшись на спинку, и принялся чуть ли не по буквам разбирать отрывок, долженствующий стать началом моей новой книги. Чувство, которое я испытывал при этом, можно не очень точно охарактеризовать словом «блаженство», внутри меня искрил вулкан великолепного настроения, радужных надежд и безграничных возможностей. Да, я прекрасно понимал, что все хорошие вещи так начинаются, что впереди почти год подчас нудной и безнадежной работы, проверок, чистки, переделок, но сегодня…. Сегодня я был триумфатором.

Звонок вытащил меня из нирваны. Бросив последний взгляд на экран монитора, я слегка удивился тому, что уже пять вечера, сладко потянулся, и поплелся открывать.

На пороге стояла Катя.

– Хай! – сказала она, доброжелательно тряся старательно окрашенными рыжими волосами. – У тебя пиво есть?

Ее визиты были неожиданны и разрушительны, как землетрясение, но без нее жизнь была бы скучной. Иногда, в приступах благодушия, я даже называл ее своей музой. Не подумайте, никакого интима, моей музе только позавчера исполнилось пятнадцать. Стукнуло, как она выражалась.

Катерина пронеслась по квартире, игнорируя выставленные на видном месте тапочки и шлепая ногами в мокрых носках.

– Сыро на улице? – спросил я.

– Угу, – пробормотала она, роясь в холодильнике. – Крабовые палочки! Вкуснятина.

Ее бесцеремонность могла привести в бешенство. Или растрогать, в зависимости от настроения. А мое настроение сегодня принимало все ее выходки на ура.

– Вот! – решительно выгружая на стол четыре бутылки «Клинского», крабовые палочки, майонез и банку сладкой кукурузы, выдохнула Кэт. – А чего ты стоишь? Где у тебя хлеб?

– В хлебнице, – игриво прогнусавил я. – Возьми сама, самостоятельная ты наша. Я работаю.

Ради такого стоило вкалывать ночи напролет! Кэти забыла про еду, выпрямилась, и лицо ее даже как-то … высветилось, что ли. Глаза стали темными провалами в неведанное, и оттуда хлынула такая радость, что я окончательно почувствовал себя гением.

– Покажи! – завизжала она и бросилась к компьютеру.

Впрочем, особо бросаться было некуда, я живу в обычной двухкомнатной квартире девятиэтажного панельного дома. Вполуха слушая привычную тысячу вопросов: «А кто такой Тролл?», «Что ты сделаешь с Проклом?», «У него будет любимая девушка?», «Как ты ее назовешь?» (Кэти любила мелодрамы, подозреваю, тайком почитывала любовные романы), я открыл кукурузу, вывалил ее в миску, покрошил туда же крабовые палочки, заправил майонезом, сунул в салат две ложки и поставил его на столик перед компьютером.

Кэти наконец оторвалась от текста, но, как ни странно, салат есть не стала.

– Павел, – неуверенно начала она, – я, вообще-то к тебе по делу.

– Да? – немедля насторожился я. – И какому?

Она как-то обращалась ко мне за «помощью». Просила взять на хранение четыре стакана травки. Наркоманкой, насколько я знаю, Кэти не была, но ее окружение, «туссня», по ее собственному выражению, обязывала. Тогда я отказался. И теперь подумал, ну что за беда с девчонкой, зачем ей все это?

– У меня есть знакомый, – очень медленно, по-видимому, тщательно подбирая слова, ответила Кэт. – Он твой фэн, прочитал все твои истории….

– Кэти, – сурово оборвал я, – мы же договаривались, никаких протеже!

– Он пишет песни, – быстро сказала она.

Я изобразил нескрываемое удивление.

– Вот как?

Знаю я эти их «песни»! Мат через слово.

– Да, – испуганно затараторила Кэти. – Павел, честное слово, клянусь тебе, у него классные песни. Послушай, а? Ну что тебе стоит?

– На фига? – спросил я грубо. – Я писатель, я все равно в этом ничего не понимаю. – Кэти, покусывая губы, тоскливо разглядывала пол. – Ты что, пообещала ему?

– Да, – с самым что ни есть разнесчастным видом ответила девчонка.

Ну и что с ней делать?

– Как его зовут?

Кэти взвизгнула и, подпрыгнув, повисла на моей шее.

– Спасибо, спасибо, я знала, что ты согласишься! Он….

Через пятнадцать минут я знал о нем все. Его зовут Игорь, он играет на гитаре с четырнадцати, в одиннадцатом классе написал первую песню, сейчас ему двадцать один, учился на гитариста в колледже искусств, исключили за не посещаемость, играл в трех группах чужие песни, но ничего не вышло, сейчас сколачивает свою, от меня же ему ничего не нужно, только чтоб я послушал его песни и сказал, что о них думаю, ему это очень важно.

В каждом слове Кэт сквозил нескрываемый восторг и чуть ли не влюбленность в этого Игоря. Во мне зашевелилось нечто, странно напоминающее ревность.

– Интересное кино, – пробормотал я. Не знаю, расслышала ли меня Кэт.

– Он очень любит эту группу, – сказала она. – Его даже сравнивают с Цоем.

Единственное, что я принимаю из русского рока, это ДДТ и, пожалуй, Чиж, да и то не полностью.

– Лады, – поморщился я, усаживаясь за компьютер. – Тащи сюда своего «Цоя». Только завтра, часиков так в восемь. Мне нужно работать.

– Мне уйти? – Кэти показательно обиделась. Знает же прекрасно, что у меня язык не повернется ее выгнать!

– Нет, конечно. Только посиди негромко. Музыку какую-нибудь поставь, – я кивнул на полку с компакт–дисками. – Только не слишком живое, сейчас нужно другое настроение.

– Это я уже поняла, – отмахнулась она, выбирая диск. – Ты хочешь сделать трагедию….

– Мелодраму, – фыркнул я.

– Нет повести печальнее на свете….

– Чем повесть о закрытом туалете, – продолжил я, и мы рассмеялись. – Нет, Кэти, никаких love story, тут совсем другая мораль.

– Мораль? – презрительно фыркнула она. Дисковод унес диск в недра системного блока, и через мгновение из колонки раздался тихий перебор гитарных струн. «Don^’t you cry», «Гансенс роузиз». Да, умница моя, это как раз то, что сейчас надо.

– Именно мораль, – уверенно продолжил я, медленно и с чувством нажимая клавиши. – Представь себе, человек ищет счастье. Гонится за ним по белу свету, отказываясь ради него от всего….

– Короче, придурок, – безапелляционно заключила Кэт. – И как ты назовешь эту нетленку?

Кажется, я разозлился. Но… именно для этого нужна мне несносная моя муза, – она не дает расслабляться. Не позволяет «почить на лаврах», я прекрасно понимаю, что мое творчество умрет, если однажды я сочту, что достиг вершины.

– Понятия не имею, – буркнул я. – Потом придумаю.

– Ну и назови ее «Счастье дурака», – вдумчиво преложила Кэт.

– Гениально! – хмыкнул я. – Вот только, милая, в этом названии нет глубины. Все просто и ясно. Не кассово.

– Ты же сам говорил, что не гоняешься за деньгами.

– Ага. Я гоняюсь за счастьем.

Кэти заливисто рассмеялась, взъерошила мне волосы. Диск уже вовсю шпарил Queen, «Show must go on».

– Павел, все гоняются за счастьем, и все хоть раз побывали в дурацком положении. Кинь им приманку.

Признаться, мне было все равно, а Кэти уже не раз выручала меня, прошлую книгу я тоже назвал по ее совету. Это был очень удачный проект. Я перегнал курсор на начало листа, сменил шрифт и большими буквами напечатал «Счастье дурака». Кэти захлопала в ладоши.

– Жребий брошен! – гордо промолвил я.

Рыжая девчонка принялась за салат. Suum cuique, как говорили древние, каждому свое.

Припев

Из дома Прокл выбирался ночью, когда все уже легли спать. Третья и седьмая половицы в сенях скрипели, и он, переступив их, едва не упал на кадку с кислой капустой. Пошатнулся, но удержался на ногах, приотворил тяжелую дверь, проскользнул в щель и птицей слетел с крыльца навстречу ночному миру.

Дома остались любящие отец и мать, старший брат и младшая сестренка, размеренный быт, обеспеченная, мирная, долгая жизнь. Впереди ждали бессонные ночи и голодные дни, нехоженые тропы в непроходимых лесах, хищные звери, озверевшие люди, постоянная борьба за выживание. Только Прокла совсем не пугали опасности, поджидавшие за крепким деревенским тыном. Ему светила звезда изумрудной страны, имя которой было – счастье. И мальчик верил, что однажды возьмет ее в руки.

Когда взошло солнце, не видать было даже холмов, в которых затаилась родная деревня. Вокруг, в тонком мареве источаемого почвой пара, зеленела бесприютная степь. Прокл шагал на запад по одинокой проселочной дороге. Послезавтра ближе к вечеру, если не сбавлять шага, он должен был придти в Снабу, а там и до Ваннабы – рукой подать.

Прошлую неделю стояла жара, перемежаемая ночными ливнями, почва разбухла, и теперь вдоль дороги часто попадались глубокие разливные лужи, кишащие насекомыми. Ближе к полудню мальчик нашел ручеек в неглубокой балке, о котором ему рассказали кусты дикой маслины, резко выделявшиеся в окружении выгоревшей под безжалостным солнцем травы. Перекусил хлебом с солью, запил водой. Он еще даже не запыхался, поэтому, не отдыхая, пошел дальше. Выгоняя овец, приходилось делать гораздо большие переходы.

Постепенно начали появляться деревья, затем рощи; Прокл поднимался к синеющим предгорьям, которые словно медленно всплывали на поверхность плоской степи, и теперь обещали прохладу изнывающему от зноя телу. Мальчик пошел быстрее, и сам не заметил, как свернул с дороги. Почти сразу появилась ведущая в нужном направлении тропка, ластящейся собачонкой бросилась под ноги. Она не выходила на солнце, то ныряя под деревья, то скрываясь в тени кустарника, на ее белое, обмытое ливнями змеиное тело просыпались иголки сухой хвои, в которых копошились мураши. Прокл скинул тяжелые башмаки на деревянной подошве, перевязал влажные от пота кожаные ремешки, подвесил их к котомке на палку и вприпрыжку помчался по тропинке. Босые пятки радостно шлепали по слежавшемуся песку, усатые травы щекотали лодыжки, на тропинку косо ложились солнечные отсветы, над которыми, будто над чудесными цветами танцевали голубые мотыльки, и Прокл чувствовал себя счастливейшим человеком на свете.

Уже опускался вечер, когда тропинка привела к высоким раскидистым кустам алычи и … оборвалась. Потерявшийся мальчик испуганно оглядел совершенно незнакомые места, прислушался к шороху прошлогодней листвы под чьими–то тяжелыми лапами; он уже был близок к тому, чтобы броситься назад, но тут вспомнил Трола. Подумал о том, каково будет несолоно хлебавши вернуться в деревню. Порывшись за пазухой, достал табличку, подвешенную на длинный черный шнурок, и в гаснущем дневном свете еще раз прочитал выбитые руны. Затем надел башмаки, тяжко выдохнул и решительно раздвинул колкие ветви кустарника.

За алычой росли старые темные липы. Прокл прошел за деревья, они едва слышно всколыхнулись, нехотя расступаясь, и мальчику открылось небольшое идеально круглое озеро. Его окружали цветущие фиалки, в глубокой зеленоватой воде смеялось ясное небо; отражения деревьев, цветов, травы служили рамой для этого лазурного сияющего зеркала, и даже замшелые липы показались Проклу колоннами какого–то дворца или храма. Меж ними, постепенно сгущаясь, собиралась золотистая дымка: то ли туман, подсвеченный закатными лучами, то ли еще что. Уставший мальчик бросил палку с котомкой и башмаками, разделся, и по пологому бережку побежал купаться.

От его тела зеркальную поверхность рассекли круги и, стоило им достичь середины, как из озера что–то фонтаном выстрелило вверх! Вода забурлила, словно там, в сразу потемневшей, замутившейся коричневым илом глуби, металось раненое чудовище, и устремилась к мальчику.

Героем Прокл не мнил себя никогда. Это дома, в теплой постели, наслушавшись бродячих певцов, вольно было представлять себя сражавшимся хоть с вепрем, хоть с драконом, хоть с любым из порождений Ханга.

Мальчик заорал от непередаваемого ужаса, выскочил на берег и, забыв и одежду и дорогу, рванул в заросли. Почти сразу он споткнулся и упал, поранив ногу, съежился, закрыл голову руками и лежал так некоторое время. В лесу было тихо. Где-то в ветвях, совсем рядом тренькал зяблик. Чуть погодя к птичьему гомону примешался тоненький комариный писк.

Ну, пищать чудовище не могло. Поэтому Прокл открыл глаза и даже поднял голову. Вокруг него летало странное зеленоватое с серебринкой довольно крупное насекомое.

– Дорога справа от тебя, – пропищало насекомое почти человеческим голосом. – Возвращайся, не то заблудишься.

Говорящее насекомое, конечно, было волшебным, и Прокла разобрало любопытство.

– Э, а ты кто? – спросил он, садясь на колени и осматривая ободранную голень. Ссадина оказалась пустячной.

– Великий дух, – пропищал комар. – Скоро стемнеет, так что не тяни, иди на дорогу.

Мальчик так и покатился со смеху.

– Ты? – кричал он. – Ты, пискля, великий дух?! Вот умора! Да я тебя одной ладонью!

Насекомое вспыхнуло… и через мгновение над Проклом навис человек ростом с дерево, одетый в радугу, зеленоглазый и серебряноволосый. Как есть, великий дух.

– Смертный, если у тебя хватило ума потревожить Зеркало Дайвоны, делай, что говорят! – Прокл молча кивнул. Он сделался белее мела, и от страха его разбирала икота. – Вот твои вещи, – в траву перед мальчиком упали его рубашка, штаны, башмаки и котомка. – Одевайся и иди!

Прокл торопливо собрался и бросился в заросли.

– Не туда! – крутанула его невидимая сила. – Вот теперь иди!

Пройдя с полсотни шагов, мальчик увидел свою прежнюю дорожку. Великий дух уменьшился, и над Проклом снова заныл волшебный комар.

– Эй, – несмело окликнул его мальчик. – А ты чего не возвращаешься?

– Отныне я к тебе приставлен! – обрадовал комар.

Прокл остановился, как вкопанный.

– Не, слушай, так не пойдет, – сжав для крепости кулаки, объявил он. – Я иду один.

Наставники ему не нужны были даром. Только-только Прокл сбежал из Омтейна, свободы хлебнул, и тут…. Комар начал медленно увеличиваться в размерах.

– Смертный…, – услышал Прокл угрожающее и торопливо добавил:

– Но от попутчиков не откажусь.

– Молодец! – одобрил дух, летая над ним и пища. Тонко и заунывно. Бредя назад по дорожке, по которой он еще недавно так стремился навстречу приключениям, Прокл думал, что гаже великих духов ничего в жизни быть не может. Он ошибался.

КУПЛЕТ

– С добрым утречком, Павел Валерьевич! – приветствовал я себя, нащупывая на тумбочке надрывающийся будильник. Голова раскалывалась, она-то знала, что утро добрым не бывает. – Подъем!!!

Будильник наконец заткнулся. Вовремя – я уже искал, чем бы по нему грохнуть. А теперь – в ванную, одеться, позавтракать, выпить кофе – и на автобус. Бегом! Это в Москве писатели могут позволить себе жить на гонорары, а с моего издательства стрясти лишний грош – почти то же, что доказать знаменитую теорему Ферма. Многие пытались, да бестолку. Вот и приходится работать не по профилю. Вот и вкалывают фантасты программистами. Фантастика!

Лифт не работал, лампочку в подъезде так никто и не вкрутил. Я толкнул разбитую дверь, скрепленную поперек листом ржавой жести, и вышел на улицу. Весна уже съела сугробы, грязный ноздреватый снег в тени козырька подъезда таял, обнажая загаженную мусором, окурками и собачьим дерьмом землю. Хотя было только начало седьмого, под фонарем уже прогуливались две тетки с шавками, насколько я успел разглядеть, таксой и ротвейлером, тщась оттянуть собачек от помойки. Светало, морозный ветерок гнал ночь за город.

У соседнего подъезда я увидал Кэт в компании нескольких подростков.

– Твой старикан идет, – громко сказал один из них.

Девчонка обернулась и приветственно поняла руку. Ну и приветики, – подумал я, – совсем как у наци. Проходя мимо, я улыбнулся ей и кивнул.

– Павел Валерьевич, – окликнул кто-то из ребят.

До автобуса еще оставалось время, я подошел. Их было четверо, все в черной коже с металлическими наклепками, у того, кто повыше, волосы выкрашены красными полосами.

– Прикурить не дадите? – напористо спросил светленький невысокий крепыш в бандане. – А то зажигалка сломалась.

Я без возражений вытащил свою «зиппо» и початую пачку Петра. Дал прикурить, закурил сам. Они казались мне существами с другой планеты: интересно и боязно.

– Меня зовут Крэш, – сказал крепыш. – Это, – он кивнул на русого длинноволосого парня справа, – Стас, – следующий, чернявый и тощий, оказался Витьком, а разноцветный – Крысом.

– А почему Крыс? – спросил я.

– Крысит много, – выпалил Витек, и все рассмеялись.

Я ради вежливости улыбнулся и посмотрел на часы. До автобуса оставалось девятнадцать минут. Дурацкая привычка выходить заранее!

– У вас офигенные книги, – выразительно сказал Стас.

Ну и что, я теперь должен прыгать от радости?

– Спасибо, – поблагодарил я и увидел Кэти. Она давилась смехом, не иначе сама устроила весь этот цирк. Так сказать, знакомство поколений! Я хотел поинтересоваться, пойдет ли она сегодня в школу, но вовремя понял, насколько нелепо это будет выглядеть в глазах ее компании. Вот ведь странное дело: они мне не нравились, но их мнение меня заботило. Они выглядели слишком свободными, а я, человек правил, всегда был неравнодушен к свободе.

– Вы приходите в наш клуб, – басовито пригласил Крыс.

– А где это?

– Кафе «Орда», знаете?

– Ладно, – сказал я, радуясь, что можно закругляться. – У меня сейчас автобус. Счастливо.

– Пока, – хором протянули они, и я заторопился к остановке.

– А он ничего, – хмыкнул Крыс, едва спотыкающийся на подтаявшем льду силуэт писателя скрылся за углом дома. – Вобла сушеная. С пивом покатит.

– Не глуми, Крыс, он классный, – протянула Кэти.

– Как такое ч–чудо может писать такие крутые вещи? – немного заикаясь после травки, выразил Витек мнение всей честной компании, «орды», как они сами себя называли. Ребята еще немного поторчали у подъезда, похохмили, обсуждая писаку, и разошлись по делам. Заканчивалась очередная угарная ночь.

–

– Рад видеть в добром здравии, Пашок, – Михаил Борисович, генеральный директор ООО «Алдан», зашел в подсобку. Даже не зашел, а ввалился, он был на полголовы выше моих метра восемьдесят, и шире меня раза в два точно. Голос выдавал десантное прошлое.

– Ты б еще Пухом назвал, – проворчал я. В далеком школьном детстве я был повыше Мишки, поплотнее и хулиганистее, и нас с ним, отличником по математике, белобрысым робким очкариком навсегда окрестили Винни Пухом с Пятачком. Потом Мишка пошел на каратэ. Потом начал мыть машины. А после армии, продав оставшийся от бабки в наследство дом в Суздале и отцову «Волгу», купил малюсенький киоск в дальнем углу рынка. Пять лет он занимался всем, от приема стеклотары до разведения песцов, пока не вышел на золотую жилу – компьютеры.

А моя необузданная фантазия нашла выход в придуманных мирах. И теперь я Мишке завидовал. Он умел жить по–настоящему.

– И назову, – хмыкнул Мишка. – Был кто сегодня?

– Жена нашего нового русского, – рассмеялся я. – Как в анекдоте, мерс, сотовый, охрана, грудь…хм… Памела Андерсон умерла бы от зависти. Покупала сынишке компьютер. На день рожденья. Сынишке три года.

– Какой? – деловито поинтересовался Михаил Борисович.

– Конечно, самый лучший, – я вывел на экран таблицу со списком товаров. – Процессор пентиумовский, «селерон», четверка, семнадцатидюймовый монитор, модем, клавиатура, мышь, коврик, все как полагается.

– Установил?

– Обижаешь, начальника, – с нарочитым азиатским акцентом произнес я. – Моя установила, да, и в «Телеком» ребятам позвонила, да, чтобы Интернет подключили.

– Твоя молодца. Закрывай свою мигалку, Паша, пошли в кабинет, кофейку с коньячком разопьем. И вообще, делу, как сказал Великий Петя, быть.

Я выключил компьютер, вылез из кресла и… наткнулся на исследующий взгляд Мишки. Несколько минут он изучал мою шевелюру, лицо, бежевый свитер, руки в пятнах чернил, брюки, ботинки, затем ухмыльнулся и проворчал:

– Пух! – в этот момент Михайло Потапыч, как за глаза звала его вся наша контора, до странности напоминал тихого с заумью Пятачка. Я вздохнул.

Кабинет у Мишки был шикарный, умело и старательно наводящий любого посетителя на мысль о безграничных возможностях фирмы. Тут вам и антикварный стол с бронзовым бюстом Наполеона, выдержанные в том же стиле шкафы для книг и документов (их, насколько я знаю, доводили до ума умельцы с местной мебельной фабрики), картина на стене, копия Рейнольдса, за картиной, разумеется, был сейф, под картиной – диван, ну, и три креслица ампир. Светло–коричневые обои с незапоминающимся рисунком, зеленые плюшевые шторы, зеленая обивка, мягкий свет….

Я сел на диван. Секретарша Светочка: 90–60–90, кукольное личико, стильная стрижка и воркующий голосок, принесла кофе, забрала две папочки со стола и упорхнула. Я невольно проводил ее взглядом, в полупрозрачной белой блузке и черной мини-юбке она была невероятно соблазнительна. Не сомневаюсь, все мужчины глазели ей вслед. Знали б они, что Мишка откопал это чудо на панели, избитое и затраханное до потери пульса. Мишка вечно подбирал кого ни попадя.

Мишка вынул из бара неполную бутылку коньяка, затем открыл маленький, тщательно спрятанный морозильник, выложил лед на фарфоровое блюдечко. Он пил кофе только со льдом, а вообще предпочитал чай, причем заваривал его собственноручно, и чуть ли не с японским пиететом. Светочка оказалась душечкой, минут через семь принесла бутерброды с ветчиной и с икоркой, я вдруг понял, что проголодался, в животе предвкушающе буркнуло.

– Павел Валерьевич, еще что-нибудь желаете?

С таким голосом не в офисе работать, а в службе «секс по телефону». Я смотрел в ее серые восхищенные глаза и чувствовал себя ну очень крутым. Но мне–то ничего, я к ее штучкам привык, зато представляю, каково приходилось клиентам фирмы. Знал Мишка, кого по венерологам таскал, почти штуку баксов вложил в путану – и такая отдача!

– Спасибо, Светочка, на сегодня все, – ответил за меня шеф. – В «Телеком» только звякни, поинтересуйся, подключили ли они Сафронову в интернет, – и можешь ехать домой.

Я наклонил голову, пряча улыбку. Света была Мишкиной любовницей и жила у него.

– До свиданья, – многообещающе пропела Светлана и закрыла за собой двери.

Несколько минут мы молча ели, а я все пытался найти причину, по которой Мишка позвал меня сюда. Вообще–то офис у него предназначался только для торжественных случаев. Если бы ему просто захотелось поговорить со мной, завалились бы в «Тридевятое» и под пивко обсудили бы все, что на душе накипело. Долго гадать мне не пришлось. Мишка поставил чашку, присел на угол протестующе скрипнувшего антиквариата и, отвлеченно глядя в окно, медленно сказал:

– Слышал, ты на малолеток перешел.

От изумления я подавился бутербродом. Закашлялся.

– Я…. Ты откуда вообще это взял?

– Знать, Пашенька, это мое хобби, – очень даже ласково ответил мне Коготок Михаил Борисович. – Потому что моя контора зависит от того, насколько много я знаю. А от того, будет ли существовать моя контора, зависит и твой хлеб с «Рамой», и мой кофей с коньячком. Ведь ты не хуже моего помнишь, что продаем мы «мусор».

Да, я об этом знал. «Золотая жила» была полулегальной, но какое дело в России может считаться полностью честным? Компьютеры Мишке привозили из Германии, иногда из Голландии. За рубежом на крупных фирмах при обновлении оборудования старье выкидывается на свалку. Этот, по их понятиям, «мусор» еще очень даже работоспособен, и Мишкины партнеры (кто они, я и сам не знал, хотя и был наслышан) фурами отсылали «мусор» сюда, к нам на фирму. Таможню компьютеры проходили металлоломом, поэтому сборы мы платили известно какие, а здесь сбывали их как новые. Конечно, продавали мы и абсолютно новое оборудование, но покупали его гораздо ближе – в Москве.

– А при чем здесь я? – удивился я.

– А при всем при хорошем, Паша. Трахай ты кого угодно, хоть половину городу отымей – это не мое дело. Но если твоя Лолита однажды накатает в ментовку, что ты ее изнасиловал… не имеет значения, оправдают тебя или нет, но малейший интерес к нашей конторе ребят в форме – и с нами рубят тросы. Поставок больше не будет, потому как на Западе за такой бизнес офигенные штрафы, а наши немцы очень осторожны. Да и нам самим очень повезет, если таможня не проверит бумажки на месте.

Мишка, волнуясь, ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки. На его породистом русском лице, обрамленном мягкой светло-русой бородкой, в кажущихся небольшими из-за очков зеленоватых глазах проступило чуть ли не отчаянье. «Да-с, – подумал я. – В сложную ситуацию ты попал, Пятачок. И друга не хочется куска хлеба лишать, и дело свое дорогого стоит».

– Миша, – спокойно и доверительно начал я. – Это просто моя знакомая. Поклонница. Ей только пятнадцать (в глазах Мишки мелькнул ужас). Я с ней не сплю. Катя для меня маленькая девочка, соседка по лестничной площадке. А скандал раздувает ее мать, алкоголичка, я, дурак, однажды ей на водку не дал.

– Паша, ты же знаешь, по закону….

– Миша, обещаю тебе, никто никуда не побежит жаловаться. По словам Кати, у нынешнего сожителя ее матери две судимости. Так что Глафире Львовне только и остается, что отравлять мне жизнь исподтишка.

Мишка подошел, положил руки мне на плечи – две огромные, поистине медвежьи лапы, на безымянном пальце правой серебряный перстень с черным ониксом, я сам себе начал казаться маленьким и незначительным. Пятачком.

– Пух ты, и больше никто, – с грустью сказал он, – знаешь, почему я всегда на плаву? Правило у меня есть – никогда не браться за дело, которое не приносит скорых и обильных результатов. А ты всегда вкладываешься в пшик. Ну, не ладится у тебя с бабами, зачем же снова и снова суешь свой глупый хрен в осиное гнездо? За каким медом?

– Михаил Борисович, это мое дело, – красный как рак, отрезал я.

– Твое? – усмехнулся Мишка. – Я не попрекаю, Паша, но ты сам знаешь, на твое место я мог бы взять кого угодно, тем более что ты не так уж и силен в программировании. Но я думаю, что мы не чужие люди, а вот ты….

– Михаил Борисович, я думаю, мы полностью обсудили этот вопрос, – распалился я. – Если я вам не подхожу, я сегодня же напишу увольнительную!

Мишка потрепал меня по плечу и оттолкнул.

– Дурак ты, Паша. – Я, признаться, и сам чувствовал себя полным идиотом. – Вспомни-ка… Ирину.

Сердце предательски дернулось, комната наполнилась звенящей тишиной. Ирина, Иришка, Иришечка, где ты сейчас, моя ласковая? Сука подколодная. Темноволосая, черноглазая, высокая, тоненькая, смеющаяся. Ирина Омаровна Рахметова. Моя бывшая жена.

– И скажи мне по совести, Паша, прав я или нет, – добавил Мишка сочувственно, у меня, наверное, на лице было написано все, что я пережил за те адовы два года.

– Прав, Миша, – кивнул я, тяжело поднимаясь. На бутерброды с кофе даже смотреть не хотелось. – Сколько сейчас, шесть? Надо отпускать народ и закрывать лавочку. Я пойду.

– Паша, а давай-ка сегодня Людмилу навестим, – с напускным оживлением предложил Миша. Он разволновался. – Она девочек пригласит, кутнем….

– Хватит, все нормально, – отрезал я зло. – Я все понимаю. Сам дурак. До завтра, Миша.

– Завтра суббота, – печально сказал Мишка.

Я почувствовал себя виноватым за свою резкость. Мишка все–таки лучший друг…. Но на хрена же было Ирину вспоминать?!

– Тогда до понедельника, – улыбнулся я. – Кутежа сегодня не получится, ко мне в восемь пацан один придет – знакомиться со знаменитым писателем. Такой спектакль упускать нельзя.

У Мишки явно полегчало на душе.

– Ладно. Звони, если что.

– Ага, и ты, – кивнул я и вышел из офиса.

Ни продавщицы, ни кассира уже не было. Уборщица, баба Клава, домывала последние полметра перед дверьми на улицу. Проходя мимо, я поздоровался, спросил о самочувствии, как обычно. Настроения не было. Бабка, кряхтя, сказала, что стара, но еще выдюжит. Молодец бабка, – подумал я. Пол блестел, как стеклянный. Ни пылинки, ступить страшно. Я оделся, закрыл подсобку и пошел на остановку.

Моросил дождь. Было мерзко, туманно и слякотно, нахохлившиеся под зонтами люди в темном демисезонном, нахохлившиеся голуби. Брызжа грязной водой, мимо неслись машины. На другой стороне был рынок, там, несмотря на непогоду, толпился народ. Я, невольно начав подбирать слова, глядел на пробившуюся на проталине у теплотрассы траву, на такую в этот час яркую желтую банановую корку, которую поток воды крутил на решетке водостока, когда подъехал уже полный автобус. Люди штурмовали вход, я вскочил последним, какая–то тетка с кошелкой прижала меня к дверям. Прошла кондукторша, вытурила мужика без билета. Чтобы он прошел, мне пришлось вылезти прямо в лужу. Ноги тут же промокли. Я уже начал ненавидеть этот день. Постепенно, чем дальше от центра, тем меньше становилось пассажиров, почти все рассосались. Моя остановка была предпоследней, я выскочил, добежал до дома, о том, что в восемь ко мне кто-то придет, даже думать не хотелось.

Как только дверь квартиры закрылась за моей спиной, и раздался щелчок английского замка, напряжение отпустило, сменившись щемящей тоской. Я пошел на кухню, поставил кофе, вытряс на сковороду утреннюю кашу, порезал туда колбасы, вбил яйца. Пока грелся ужин, переоделся, рассеянно включил компьютер, поставил диск «Scorpions». За окном город зажигался первыми огнями, капли скользили по стеклу. Все было совсем как в тот далекий летний день. Ирина, Иришка, Иришечка….

В июле вышла моя первая книга. Какая этому предшествовала волокита, даже вспоминать не хотелось, да и успех нельзя было назвать грандиозным. Гонорар приходил из издательства кусками, книгу брали, она, что называется, попала в струю, но бестселлером так и не стала. Я, впрочем, гордился собой невероятно. Заканчивался третий день августа, шел дождь, по видео перхал выстрелами какой–то нудный боевичок, когда в дверь позвонили. На пороге стояла красивая девушка в светлом плаще, мокрая, без зонта, прижимая к груди мою книгу, завернутую в целлофановый пакет, с побитой дождем бордовой розой в руке. ОНА, одним словом.