DUализмус. Корни солодки

***

Этим вечером Кирьян Егорович плёлся с уличного, а точнее песочного шоу певички Шонк. Народу много: собрались депутаты от всех отелей. А их там тысячи. Множим на плотность. Добавляем праздных озорников, которые не прочь пошалить ножками, повертеть тазиками, погреть икроножные мышцы и размять яички.

Италия, мы гордимся тобой. Мы в ней как масло в гречневой каше. Нами итальянскую родину не испортить. Славься и ты, наше Отечество: ты ширше всех в длину!

Шёл по берегу, маневрируя между толпами шумных, возбуждённых музыкой людей. Прощальные аккорды трепали людям затылки.

К.Е. хрустел раковинами и давил камушки, подбирая лучшие из лучших на память. Ракушки почти бьеннальные. Бес Плат Но! Йес! Да!

Вот и отель.

К.Е. просквозил ресторан, взял пару попутных бутылок и оказался у бассейна.

***

В бассейне плескалась баба. Вернее, БАБИЩЩА! Акула. Русалка – ноги врозь. Вот так повезло. Щас запечатлеет на память.

А годы летят, как птицы летят. Сереет, размягчается память. Впечатлений всё меньше.

К.Е. присел за стол, разъехались ножки пластмассового сиденья, как когда-то лоханулась одна мебельная фирма в Блатнякове, глотнул пивка и устремил взор в классическом направлении. Туда, где колыхалась потенциальная любовь. Рассмотрел. Бабёнка – будто бы так себе. Да и ладно. Трахопорка, сразу видно. Любит извращения. Выжмет из пениса последний сок. Ну дак и что ж? Кургузенькое тельце. Удобней вращать. Хитрая практичная причёска ёжиком. Лишь бы не кололась. Санта Лючия современная, порезанная на цитаты. А он сам поэт.

– Никому не нужная, обиженная жизнью и брошенная мужчинами лесбияночка. – Так сначала подумал К. Е. Ошибочное мнение.

Одна!

– Энергия свежести!

Где ж такое видано!

– Физкультурой надо заниматься: ковать тельце, выкраивать талию, подуменьшить задницу. А вообще и так сойдёт.

Задница отблёскивала радугой брызг, маскируя детали приглаженных выступов и неявных щелей.

Кирьян Егорович шевельнулся, нечаянно тукнул бутылкой об стол.

Акулка отреагировала. На звук повернула тонкослухое головотуловище целиком. Сжала ноги. Раззявила пасть. Прожорливый западный гомосекоммунизм.

Он же – недооформившийся писатель, графоман совсем, может быть, даже и не конченый, поэт в ду'ше поющий, чёрт возьми! Две матерных оперки на счету. Младенчик с бородой.

Сердчишко Кирьяна Егоровича захлестнуло приливом крови. Задёргались коронары. Процент стеноза позволяет: тридцать баллов, ура, можно трахаться и, ой, ритм синусовый, шестьдесят шесть ударов в минуту, можно даже ***бстись. Лёгкие задышали горячо и часто, будто он в кислородном противогазе. Тело поползло со стула. ЧКВ ХОКА ККД. Контроль липидов. Клопидогрель по утрам. Всё впрок. Даже лестница в три этажа – реакция адекватная. Запишите его в доценты!

– Акулокрокодилица = лапонька и киса!

Это была точно она!

Шонк!

Ёпа мама, точно Шонк, собственной персоной, не копия!

Ошибке быть?! Не мо'гло!

Вот так дела!

Шонк опередила его, обогнала в пути, хотя он сорвался с концерта задолго до конца. Видимо, её довезли на том самом шикарном автомобиле, что пару суток мозолил глаза клиентов «Мохенджаро». Рязань, блъ! Никаких плакатов и никаких реклам на её предмет К.Е. в Лидо не видел. Не только место проживания, но даже самоё присутствие звезды в Лидо было для абсолютного и подавляющего большинства отдыхающих секретом, как бы сюрпризом побережья.

Шушукались только странненько мохенджарские служащие: бабёнки их похихикивали и показывали зачем-то пальцами на Кирьяна Егоровича.

Кирьян Егорович бесполезно искал на майке дыру, высохшую соплю, невыглаженность штанов.

Всё у него было в порядке. Брился он каждый день и тщательно мылся в душе. Следовательно и ступнями сексуального характера не воняло: пробовали трахать большим пальцем ноги, не остригая ногтей? Он – нет, но знал, что да. Можно так в определённых кругах, модно в треугольниках и зашибись в шведских квадратах.

Видимо оттого, что Кирьян Егорович нынче был образцом для подражания и не задевал никого бутылками, в округе спокойно, как в Сирии перед революцией.

О начале концерта объявлено информатором всего лишь за час до начала.

И всех людей побережья ровно в момент будто смыло волной. Пять тысяч человек покинули свои номера. А, может, там раздавали денежные подарки, а Кирьян Егорович тупо опоздал к раздаче?

Кирьян Егорович не долго размышлял – стоит ли знакомиться с акулочкой.

Стоит! Разок, ну два разка! Сто'ит и стои'т: две недели без секса! ♫♫♫ Мать мою! ♂♂♂ Надо, батя, надо! Где ещё подвернётся такая ловля один на один, причём на таком уровне!

Вопрос в одном: как представиться важной даме и с чего начинать представляться? Это не тётя с набережной Угадая, и не скромная дама с пугливой английской, да ещё королевской болонкой с родословной от Марии Стюарт.

Щекотала, трепетала, уж сознайся, теперь уже не стыдно, когда ты в небесах, а нам ещё жить да жить.

Это величавая величина!

Долларовая миллионщица!

Одна!

Одна!

Одна!

Не Замужняя!

Отдалиска! Ми-ми-ми! Он же – Квакх Ихочет ♯♯♯!

Без всяких дочечек в колясочках!

Незаглаженная жизнь, пескоструйная мощь!

План действий:

Он тотчас станет человеком от Культуры, от русского Кунста.

(И никаких ассоциаций со скунсом!)

2. Он умело притворится. Может победить в схватке умов. Он сможет, когда захочет, если поддрочит.

3. О провинциальности себя – волосатого следует умолчать. Потому что архитектура провинций уронит его шансы.

4. Потому, что он не сибирский медведь и, тем более, не знаменитый Йети Валуев.

5. Потому что на столике его был фотоаппарат, а под столиком авоська с ракушками. Фотоаппарат ночью: это не волосатик и не искусство, а дешёвый гражданин. А авоська с ракушками – холостяк, бабник, обыватель, пенсионер в отпуске.

***

У иностранной Культюрмафи» длинные руки. У Кирьяна Егоровича тонкие кисти рук и оволошенность полуобезьянки обыкновенной.

И слабой к тому же.

И – удивительное дело – что, блин, за попустительство! – со звездой не было охраны!

Ночью! Без телохранителя, без кольтов и маузеров!

В бассейне! Ептыть!

Вперёд, герой!

В бассейн за Родину и президента! Нынешних укороченных штатов.

Штаты, штаны, президиум и майку – член конгресса – в сторону. Он руль переворота. Простой хотячий олух. Плюх в воду. Шлюх в псду.

Запоздало, а может и в самый раз.

С помпой в голосе, будто в Новый год от Деда Мороза: «Хэлло, мадам!!!»

– Хэлло. (Типа здорово, я пусть буду мадам, хотя на самом деле недавно была мамзелью, в газетах писали. А ты, как не красься, всё равно дедушка).

Посмотрела одним глазом. Поhеру ей мужики, тем более, старцы. У неё принц в Стамбуле, а в Дубайях шейх. В Америке почитатель миллиардер и звать его почти что Майкрософтом.

С такими как русские старички ОНЕ не только не iбутся, но даже стараются не разговаривать.

Евру дать? Кушать хочется? Чаю? На сигаретку не хватает или на билет в Дерьмотаракань свою?

Словом, здоровается в виде подачки. Если бы хотя бы был подстрижен, интонация стала бы другой.

А так…

Не пошли бы вы…

И на столе у тебя не текила со льдом, а дешевле некуда пивцо.

Да ладно, так и быть, скидка тебе.

Уж, извини, с такими принят сугубо деревенский тон, иначе не поймут, хоть и не шестнадцатый век, и не в чудаковатом Брюгге.

Му-у-у.

Подпишись о невыезде, провинция!

Словом, предстояла борьба за место в смежном стойле. А лучше в одном и без привязи.

С зазнавшейся иностранной коровёнкой так-то просто не совладать.

Вода голубая, подсвеченная. Остальное в темноте. Сэршавые каккамушки, шуршашщсции вциказды. Ночь! Ночь, яблоневый корень! Ночь, ранетка, вишенка, нет спелая, располагает, а хрен предполагает. И влагает, выалчивая.

Цимус! С Канар Ейка!

***

Плещутся вдохновенно и ждут необыкновенного приключения. Щас осуществим!

Шонк с мыслями о продолжительности звёздности. И как ночью будет считать деньги. Их чемодан наличных.

Кирьян Егорович же – а он как телок на переправе – думает совсем о простом: как бы для начала не утонуть.

– Утонуть? Опоссум! А это ж Эврика! Отгадка. Эвридика твоя.

– Кхе, кхе. – Захлебнулся (умело).

Приданое в трусах.

Оно теперь по колено.

Вроде якоря.

Это один из способов знакомства.

Советуем!

Это то, о чём вы всегда думаете.

Это всё. До встречи.

Έеров тебе!

Рано прощаться: всё только начинается!

– Вы откуда (дедушка)? Не умеете плавать? (Вот чухло).

Певичка показывает престарелому как надо грести и шевелить ногами. Не шевелясь не поплывёшь.

– Голые сиськи что ли там колыхнулись? Вот так подфартило!

Расписываем шкатулки яркими, радостными красками, три тыщи километров от Иваново, напоминает библейский сюжет социалистического окраса, температура краски шестьдесят по Цельсию, Палех, плёхск в шесть слоёв, оставлять надолго работу нельзя – не сольётся: «Я Россия, Сайберия. Кунст. Арчитектур. Бьеннале».

Наждачка, окись хрома, люминь, гольдом по меди, патина, чешуйки, хвост, крыла» анжела», Дэвис, расписать всё, на что ложится. А ложится-же. В ложе и на ложе, и под ложе подложим. А куда оно денется!

Ноги на ширину плеч, руки в стороны, ладони христаллом наружу.

Стараемся достать стопу, повторяем три раза: проехал спорт. Чушь, аневризма, пациент кричал молчалом в интернете. Мистер заинтересован.

Закончил?

Плыву, плыву ногами по дну.

Якорь слегка мешает.

Ага. Кирьян Егорович перевёл с русского на английский вроде бы правильно и продолжал пассировать согласно подсказкам.

А воды чуть выше пояса. Коленки присогнуты, ноги плетутся. Петром под водой.

Слава богу, не особенно видно.

Вроде.

Даже.

Будто.

Бы.

Плывёт.

Подводит память? Помогает дебактериоз на сорок часов от Шварцкопфа, дурья голова, ключ от всех запоров, искусство лечения, новая форма, нурофен, хоть ты и не хочешь, а возвратит тебя к жизни.

Вернула к жизни сама барышня Шонк, не трогайте мою секретаршу: «Ну?» (Типа не фига себе! Сибирь? Сайберия? Быть не может. Даль-то какая! Где это вообще? На краю Земли? На пупу? Именно, пуп земли в Сибири. Не зря хотят изъять новые географы-политологи, вот и на картах уже отметины имеются.)

– Если надо (если не верите), то паспорт в номере. Я Раша, ядью буду.

(Материться можно, потому что – волосатый раскусил сразу – Шонк русского не разумеет. Это плюс с совсем маленьким, почти-что незаметным минусиком).

Догадалась, сученька его махонькая, ремонтирует старичка, но не выбрасывает, пусть ещё почелночит туда-сюда, чем старше, тем деревянней, а вдруг пригодится и святой отец на безрыбье. Блеснул глазок фотокамеры в пятом этаже, завтра Кирян Егорович разберётся с этим делом: что за дела, кто давал право снимать, бабло гони полтыщи долларов, или так отформатирую, что не покажется мало, а у него сильный дух, а русские не сдаются, даже не имея чёткого плана победы.

Барышня говорит что-то типа «наhер мне ваш паспорт, вы сами откуда (дед Мороз противный)? Предлагаете заключить брачный контракт на одну ночь?»

– Раша, я же сказал.

– А, Раша, Руссия что ли? Спервоначала не разобралась.

Будто теперь поняла… величину нашей Сибири. Таиланд с Турцией против Сибири отдыхают даже утроенной суммарной площадью!

– Ес, ес.

– Инглиш е?

– Έера, инглиш!

Какое счастье в незнании языков!

– Руссиш. Руссиш. Единственно руссиш (!), и этого ему для жизни достаточно. Дойч совсем чуть-чуть.

– Найн знать дойч и быть в курсе не хотэйт, нихт желайт.

– И я не страдайт.

– А знаешь кто я такая? – Так перевёл Кирьян Егорович Шонькин английский.

– У! А то! Ладоши оттоптал. Вы – Шонк, вестимо. Звезда Шонк. Вы моя (hera mowo!!!) слабость. Заняли приличную нишу на рынке музик! А уж как незабываемо красивы.

– Да, да, да. Есть маленько. Вероятно звезда (скромная, кто бы поверил). Госпожа дама певица Шонк. Таиланд. Турция. США. Вы, оказывается, знакомы с нашим музыкальным кунстом.

– Само собой разумеется, знаком. А кхулль! Тчут-тчут. (Вау, Не… ди Жаннка так же ошибётся!) Рок, панк, фольк, рэп, нарк, нырк (одним словом, винегреты и ещё какая-то ботва)…

– Не совсем так. Но уже тепло.

– А я, между прочим, живу прямо под вами. Когда вы ходите, я слышу ваши шаги. Моетесь в ванной… а я слышу плеск золотой рыбки. Можно вас уже целовать? А зря. А Вы ещё в ванной поёте. Красиво, красиво, рыбка. Вы не рыбка, я ошибся: Вы – соловей Золотое Крылышко, бриллиантовый хвосток. Можно я Вас поцелую? Опять рано? Да что ж такого спросил? Я из просто уважения… без даже намёков (ой, ой, ой). Я ещё удивлялся – кто это там, мол, такой жизнерадостный. А это, оказывается, прекрасная заморская барышня, и это Вы, ха-ха-ха. Какое приятное шоу!

– Ес, да, пою, разрабатываю связки, – и барышня странно хихикает, приспуская глаза. Потом окунает эти глаза вместе с головой в воду. Выныривает из бассейна, потряхивает причёской как мокрая спасательная собака. Летят с такой полезной шавки мокрые бриллианты.

Кирьян Егорович понял: рассмотрела его ноги и наличие трусов.

Кирьян Егорович не удивился. Он продемонстрировал ранее сказанное жестами. Назвал номер в отеле, изобразил её шаги по потолку и плескание в ванной.

– Хлюп, хлюп, буль, буль.

– Я Вас случаем не залила? Тут такой зэр шлэхт сантехник! Позор всей Мохенджаре. Вы, случаем, не сантехник? Ха-ха-ха. Я люблю плескаться. Вот как сейчас.

И она плеснула Кирьяну Егоровичу в лицо.

– Спасибо. Блю, блю. Вы весёлая женщина… извините, девушка, извините, с ребёнком.

А говорит: немецкого не знает!

– Я не сантехник, нет, я АРХИТЕКТОР из Сибири (вот дурашка). Живу вон там.

Махнул рукой за спину, наугад, и, кажется, попал в точку. В шонькино и в своё окно.

Шонька проследила направление и засмеялась: не врёт деревня.

– Да, точно, я над вами. У меня стиль фольк-панк, если что.

– Я и говорю. – Всё жестами. – Мне этот стиль здоровски нравится. Могу слушать бесконечно долго.

– Поболтаем на суше?

– Не люблю суши.

– Да я не про то.

– У меня вон тот столик и пивко. Прошу к моему шалашу.

Она не прочь. И выпить скорее.

Выползли.

Ни herra себе! (голос Галустяна!) Леченье испужным поносом! ДАМА ЭТА ГОЛЕЕ РУСАЛКИ! Голее стада, косяка русалок! Florida citrus exposition! А купальный домик-то ваш сгорел! Извините. Теперь la Plage el l’Hotel Nude. И не прикрывается даже.

Сиськи он уже видел в бассейне тринадцать секунд подряд, как вежливый семейный боевичок, мы смотрим «добрый вечер», а тут вдобавок мохрень в паху. Вот это да! Ещё и свешивается на манер бородки скромной дворянки на порносессии, используя собачью расчёску иначе не выйдет.

Наивно чистоплотный Кирьян Егорович считал, что большинство чистоплотных современных женщин – у кого бритва под зеркалом – бреются до приличного минимума.

Тут ровно наоборот.

В воде картинка совершенно врала: он посчитал поначалу, что она в стрингах с модной чёрной нашлёпкой в кружавчиках и с сердечком от Мensа.

Кирьяну Егоровичу из всiх причёсок подобного рода оченно ндравится «сндрижка повдольс» и когда поделено напополам. Типа буквы «V». Добавим «V» в коллекцию драгоценных мхов-бобровых мехов среди камней.

Кто ещё претендует на этакое сокровище?

– Спасибо за приглашение, мерси, экскьюзми. Простите, я немного не одета. (Она ещё и вежливая!) Не против маленькой вечерней нуды?

– Фуйня вопрос.

Возьмите мое полотенце.

Мне снять трусы тоже?

Не обязательно. (У тебя, поди, в трусах ничего и нет.)

Якорь от прохлады поднят на борт, блЪ, точно замечено, и свёрнут в трубочку, ё-пэ-рэ-сэ-тэ!

Присаживаются. Певичка небрежно прикрывает грудь и колени полотенцем, качает ногой. Нога колышется в резонанс с авантюрой. Ни разу не любилась с русскими, не лебезила передом, не любезничала по-серьёзному, лесбиянству бой.

– Вы курите? Мои сигареты в номере.

– Что-что?

Синдром дракона. Младшая сестричка, старомодные тапочки, не пора ли поменять платьице и прочий гардероб?

– Берите мои. Взял бы я Вас в разведку.

Что дальше?

Кирьян Егорович собрался шлёпать за бокалом.

– Зачем, зачем, я могу из бутылки.

Кирьян Егорович тоже умелец из бутылки. А по пьянке может одарить кхой-кхудом. Слышали такой чуй-чуй фрукт?

Хлебнули по чутку. Ух, хорошо ночью!

Языковый барьер мешает активному проистечению приставания.

Кирьян Егорович подмигнул и направил шонькин взгляд с помощью пальца на небо: звёзды – ты звезда, луна – ты ещё и луна.

Я – тёмное облако. В Сибири до хрена облаков, весна, осень.

А главное там – длинный снег. Шило там всегда в мешке.

Человек в онучах чернее янычара кучерявой чумазости.

Мои подмышки особенной внешности! Я – предположительно победитель медведей. Вы королева! А я серый воротничок с красной подкладкой. И всех по хрiстиански wыiбу. Даже не заметишь как.

– Знаю-знаю таких добрых сибирячков – не дура. Читала Достоевского. Одна по грибы не пойду. Только с ружьём.

– Здоровски же тут, да? Романти'к?

– Согласна, романти'к!

Пальцевая дробь по столу.

А Шонк вспоминала час назад пропетую и станцованную (и неплохо ею же сплясанную) современную полулатину под названием «Магнит Хэрриес». Джон, Джон, нет тут Джона, одни иваны, да и тот один Иван. Нет-нет, она не может сдаться без достойной артиллерийской подготовки, иначе не отчитаться перед ревнивыми любовниками.

Ха-ха-ха, хариус. Есть такая рыба, да.

– Я слышал. Это…

Тут пальцевая дробь по столу в такт с певичкиным барабаном. Танцевала правая и левая рука Туземского. И пумкали искромётным сексом щёки. Фанданго, джига. Весьма похоже.

– Вот так. Это Вы. Так пели и плясали. Прекрасно. Плюс Вам. Я Ваш поклонник! Ей, ей! Люблю ваш «Магнит». (Кто же не любит её наинижайший магнит хариус: так же ротиком хавает!)

– Ха-ха-ха. Похоже.

Не заграждай рта волу, когда он молотит челюстями. Будто бегемот Нила.

Туземский продолжает танец пальцев на столе.

Туда-сюда, кач назад, кач вперёд.

Шассе, балансе.

Всё слитно и скромно, как в кукольном театре «Скоморох».

Отлить даже некогда.

И негде.

Зима, снег, утопнуть можно в этой непредсказуемой весенней Венеции.

Дверь закрыта. Детям оставаться на местах и не подглядывать. Сатана тоже хочет стать человеком для пробы этого вида сладости.

Дети кругом, даже в интерьере.

– Смотрели нашего «Поросёнка Вуду»? Нет? А «Зимнего Мюнхгаузена»? А если в исполнении. А хотя бы по радио? Тоже нет?

Профессионально. Похоже.

Туземский лепечет и подпевает.

Певичка похихикивает.

И прикрывает рот рукой, чтобы не оборжаться перед этим смешным русским.

Ха-ха-ха: поросёнок, мюнхгаузен, поссать ему негде, ссы в бассейн, я стерплю, я же оттуда вышла и больше не пойду.

Водообмен.

Нет, нет и нет. Вдруг вода с фенолфталеином.

Тогда за куст, а я подгляжу.

Ха-ха-ха!

Зубы не ровные у неё, блестят по отсветами фонарей фосфором.

Совсем белые, совсем настоящие зубы.

Были бы искусственные – были бы гладкие полярной свежести.

У Кирьяна Егоровича в комплекте только передние зубы.

Коренные в четырёх местах отсутствуют.

На помощь ему бесплатно не придут.

Потому смеётся аккуратно.

Будучи с девочками, не заказывает твёрдых блюд.

Мясо он потому не любит, яблок он потому не ест.

Кукурузу за 650 и той только одна банка на заказ из Узбекистана не покупает: ешьте сами такую долгую жевательную кукурузу.

На очередном куплете четыре пальца Туземского слипаются в едином порыве и изображают страстное танго.

Потом сваливаются на стол и имитируют известные всему трахающемуся миру телодвижения.

Всё под тумканье кирьяновских щёк.

Певичка клюёт: она радуется спектаклю. Душа раскры-вай-вайется.

Под расслабленную вай-ваем душу сползает полотенчишко.

И снова открыто миру преисподнее.

Корона с бриллиантами, а не просто пах!

Блестит каждой своей посеребренной каплей.

Зовёт к приключению.

Он превыше небес, – что можешь сделать? совершеннее преисподней, – что можешь узнать там в глубине кроме заразной энергии?

Приём с пальцевыми танцами Кирьяну Егоровичу знаком.

Так однажды мужской свитер сплёлся со свитером некоей девушки. Сначала было смешно. А потом всё по схеме: свадьба, дети, развод.

– Ха-ха-ха, – Шонк смеётся почти по-русски.

Хе! А как ещё должны смеяться звездатые американские турчанки с тайками?

– Ещё бир? – Шонк, бухнув из горла последнее, совсем принаглела.

Очаровательный вид: «Я только-что поймал тебя. А ты меня. Слушайся. Я буду председатель с маузером, а ты будто помощница без всего».

– Биру! Гражданин бывших советов… с маузером, ха-ха-ха, дайте биру!

– Ноу проблем.

– Гарсон!

Гарсон и так наблюдает за парочкой твикс из витража без отрыва от производства. Один из парочки – русский, какие все русские странные, дома расскажу жёнке, похохочем.

– Два бира! И роте вин.

Принёс, заразец этакий.

Самоочевидно за счет русского.

Включит в счёт номера или сдерёт сейчас? Хэр с ним. Деньги у К.Е. есть и даже в приличной (то бишь разглаженной утюгом) купюре. Стыдно не станет.

– Ес, ес, сеньор. Мерси, спасибо, сэнкью. И карандаш ещё, ну ручку, чиркалку (показал) будьте добры. И салфетку. Писать на ней чиркалкой (показал, поняли, принесли).

И пошёл народ как я сказал ему в свой дом.

Шонк восседала, мокря парусину кожей. Панталон её – что теперь стрингом зовётся – ниточкой обвил ветку, теперь стринг оттелева сроду не отодрать.

Час или два ночи.

Мохенджаро увлечено храпом.

Кто-то постельным комедиантом, кто-то немецким поревом форевел подружку.

Егорыч по наташростовски тосковал, по князьандреевски крепился.

И судорожно старался не опускать предсмертно судорожно цинично глаз ниже столешницы.

Где зов вечен, а зев розов.

Испускает он (Крепкий) из уст своих как бы дуновение огня и из губ своих как бы дыхание пламени и с языка своего пускал искры и бури, и всё это смешалось вместе: и дуновение огня, и дыхание пламени, и сильная буря.

Поболтали. Розе вин на исходе. Бир снова убыл.

Растенье хрен с ним!

Траву полевую жевать и цветы пустые теперь ему семь дней подряд.

– Бир!

Опять? Начинается! Пить так пить по-русски.

– Два бира! И ещё айн розе вин.

Тут уж полегчало сильно.

Совсем полегчало, аж шибче шибкого расслабило.

Кирьян Егорович почесал нечто в трусах. Так же в открытую как эти слова. Тому, что там, перепало.

– О-о! Какой Вы совсем смешной! Вы (скрюченный кренделем герр) наверно женаты?

Вау! Если яйца есть, то сразу что ли уже женат?

– Нет. Зачем. Дети есть и хорош. Четыре бэби.

– Ого! Моя печень с маткой не выдержали бы. Певицам надо держать форму. У меня один бэби, один бишь девочка.

Ему не рожать: «Знаем, слышали, видели, продолжаем за Вами повсеместно наблюдать».

Разговаривали пальцами по столу и шоркали по салфетке. Тут Кирьяну Егоровичу равных нет.

Он нарисовал полушарие (без соска – как странно) и встроил в него Русь с Европой.

Сбоку пририсовал круг с Америкой и провел между ними две уверенные линии со стрелками.

В середине изобразил сердце.

Сердце обозначало крепкую любовь Америки, Турции и Европы с Россией. Может так и есть, но они пока не осознали?

Америка, когда ты строила себе блудилища при начале всякой дороги и делала себе возвышения на всякой площади, ты была не как блудница.

Изобразил Турцию, поселил в неё Шоньку.

И снова любовь, теперь уже с Турцией и лучшей её представительницей – Шонькой.

Посему выслушай, блудница, слово… В блудодеяниях твоих раскрываема была нагота перед любовниками твоими и перед всеми мерзкими идолами твоими… я раскрою… я, я, я – кто же ещё тут есть?

И увидят… увижу я весь срам твой… в движеньи.

Кирьян Егорович рассказал, как он видел Шонк неголою и как он слушал Шонк, красавицу, неголую, не голою к сожалению, а голос грудей и сердца – ну вот недавно совсем. Припёрся пешком, едва пробрался к сцене – до того приплясывал с банкой пива – вторая была в кармане курточки.

Без цветов. Без ничерта. Девочки его скучали и потому ушли, а он не такой, он не ушёл так вот сразу, до последнего не вкусив.

А она не давала никому подарков материальных, а дарила любовь через голос.

Но он через головы не увидел всего того, что хотел увидеть в Шонк.

Пританцовывал, плевался, продирался и подпевал.

Средство от насморка и для радостей.

Не замёрз – даже взмок.

Не причастен.

Звал фотографироваться для модного журнала сексуального характера.

По-русски бесконечно!

Выкурил немало. Видели дым в толпе? Так это он один на всём побережье пренебрёг правилами уличных общежитий. Ради неё и Христа ради простите! Пожалуй, узнал некоторые клипы, посчитал количество переодеваний, вы здорово одеваетесь. А мои сородичи так не могут. У Вас непременно вкус и супергардероб. Угадал? Тяжело не угадать у миллионщицы гардероб. Так это не Шобчак, а дороже. Никто кроме Вас так не умеет переодеваться за кулисами. Дело не в быстроте, а во вкусе.

Спасибо.

Посылал бешеные воздушные поцелуи – Вы видели мои поцелуи Пса? И про Пса Жанчика не читали?

Нет.

Слышали глас в пустыне? А «ура»? А дым?

Это крик моего рыжего петуха. И дух сраженья. Перекрыл музыку? Это я в перерыве громче всех крикнул: я люблю тебя, Шонк, через своё боевое ура. Я же не пела банзай. Извините. Конечно. Кто бы его там заметил! Это вам не Харатс.

И не запомнил Кирьян Егорович по существу ничего. Ни харатса, если точнее. (Вы понимаете? Великое дело языковый барьер!). Но клёво, потому что бойко и… Ритм, бешеный ритм. Супер. Одетый пляж – вечером здорово! Мы – члены. Извините, члены одного экипажа. Бляж торчал и орал. Криков всё равно не было слышно – динамики забивали всё; и звук музыкального неистовства, пожалуй, слышен был даже в накарнаваленной Венеции. А Венеция всего-то на расстоянии плёвого выстрела. Кирьян Егорович – попроси его – не смог бы пропеть ни одного куплета, не вспомнить ни одной мелодии, не произнести толком и вообще никак и ни одного названия кроме Магнита Харриэс.

– Как Вас, мистер Русский, извините, не познакомились сразу, зовут? Какие у Вас ближайшие и дальние планы?

Названо вымышленное имя: «Я – Эфирьян».

Что ещё, блЪ, за Эфир такой, ещё и Ян? Фантазия выскочила невзначай. Шонк – некрасивая, но всё равно сучечка (простительно, ладно-ладно, без обид, он же в уме) – даже такое фантастически яркое имя не запомнит.

Проплыл по морю пароход.

Ба! Конкордия! Там по палубе скачут люди и раздаётся сплясательная музыка. Такая музыка не боевая сирена, не спасёт.

И возвратили Садок и Авиафар ковчег Божий в Иерусалим, и остались там.

Они ещё не знали, бедные, бедные люди, матросы, капитан, что через пару-другую лет опрокинутся набок, спародировав подвиг Титаника. Горько! Горше свадьбы врага с его бабой!