Лоскутки
Настало время той части Священной Свадьбы, о которой пытался предупредить ее Теор. Десятки людей встретили Дельфину утром на берегу. Жители деревни принесли Алтимару жертву – деву – и явились за ответным даром. Она больше не была неприкосновенна, и каждый спешил дотронуться до ее благословленного богом тела – получить долю священной силы, которую она принесла. Первыми накинулись женщины. Новоизбранную Алтимара чуть не растоптали, ее рубаху, не заботясь о скромности, разорвали в клочья. Остервенело, неистового, хищно, словно желали разорвать саму Дельфину, словно дар Алтимара был у нее внутри. Она знала, что должна стерпеть и отдать, как отдавали ей еду добытчики-тэру, пока она была ребенком. Сегодня женщины прикоснуться к своим детям руками, что трогали Благословенную, передадут детям удачу и здоровье. Лоскутки ее рубахи будут прикладывать к ранам, зашьют в амулеты, хранящие от стрел и копий. Ее Белые Ленты привяжут к мачте корабля, и бури пощадят его ради девы, что вошла к морскому богу. Вечен союз Островов с хозяином моря, и заключен этот союз через женщин. Каждая Невеста подтверждает его заново. Лохмотьев не хватало на всех, и женщины вцеплялись в ее волосы, царапали кожу, слизывали с пальцев капли крови, и просили о детях и мужьях. И Дельфина повторяла: "Пусть сбудется".
Подошли мужчины, и девушка удивилась: что же отдаст им, если стоит в чем мать родила? Подавила смущение, запретила рукам шевелиться в попытке прикрыть наготу. Отца ее и родных братьев в толпе не было, и Дельфина начала понимать. Вдохнула и выдохнула, шагнула вперед. Не страшно, не стыдно – сковала цепями мысли, запретила сомневаться. Она – не она сейчас, а дар Алтимара людям.
Шли в полном молчание, в оцепенение перед величием таинства. Отец Наэва, Сагитт, впереди всех. Он был болен и выглядел дряхлым не по годам, но той весной еще надеялись. Он склонился перед Дельфиной до земли, шепотом попросил благополучия своей семье и исцеления. Она благословила: "Пусть сбудется". И с этого мига смотрела только в небо.
“Не страшно, не стыдно, не больно. Господин мой, Алтимар, дай мне быть только твоей”.
Мужчина взял ее на земле, быстро и без единого слова. Потом отец Аны, и еще несколько самых уважаемых тэру деревни, и Игн, и приятель из детства Глор, и даже для Наэва она сейчас была частью обряда, а не сестренкой. Старательно отводя глаза, он попросил: "Пусть выздоровеет мой отец". Никогда после они не говорили о том дне.
Ее мать, дочь, сестры и подруги проходили через Священный Брак. Дельфина не сомневалась тогда и после, что такова была ее дань Общине и богу. Так она и ответила, когда Теор склонился над ней в ужасе: "Что они с тобой сделали…". Мужчины обращались с ней, как могли, бережно, но их было слишком много – на теле остались синяки, по ногам сочилась кровь. Теор появился, когда ее наконец оставили одну на берегу. Выкормлен, но не рожден ее матерью – Старухи не говорили, достаточно ли близкое между ними родство. Пока Дельфина раздумывала, должна ли и его тоже одарить благословением, Теор закутал ее в плащ и прижал к себе впервые с тех пор, как она надела Белые Ленты. Она поняла, наконец, что у него и в мыслях нет тронуть названую близняшку. Решила, что он прав: перед богами они брат и сестра несомненно. И тогда ответила: "Не жалей меня. Сегодня я была лишь источником".
В конце-концов, отец Наэва прожил еще несколько месяцев. Просьбы остальных, надеялась Дельфина, тоже исполнились хоть частично.
Много позже она узнала, что Теор давно избегает Обрядов и Наэва уговаривал хотя бы от сестренки отказаться. В тот день они едва не подрались. Теор, словно обезумев, ворвался в дом Сагитта, сгреб приятеля железными руками и со всей дури встряхнул:
– Как ты мог! Это же наша Дельфина!
Лавка, на которую он свалил Наэва, заскрипела, серая шерсть туники треснула, а Наэв так и не уразумел, в чем его обвиняют. Для мужчины Островов кощунством было не принять дар, ради которого девы берегут себя так долго. Он попытался оттолкнуть взбесившегося приятеля – увы, тот был безнадежно сильнее. Слишком унизительно было брыкаться, как зажатая в кулаке мышь, поэтому Наэв решил стоять и пережидать, словно происходящее его не касалось.
– Ты, дитя Алтимара, возомнил себя выше самого Алтимара, – произнес он совершенно спокойно.
Теор почти зарычал:
– Ты и Ану, когда ее время придет, завалишь и возьмешь, как девку регинскую? Это ведь твой единственный шанс ее получить – насильно! Я же знаю, что ты все время только о ней и думаешь!
И снова Наэв ответил спокойно, хоть и с трудом ему это далось:
– Ты сам слышишь, что городишь?!
Малыши Авмиты и Авноры смотрели на них расширенными глазами, самые маленькие – с любопытством, постарше – с недоумением и страхом. Двойняшки были на стрельбище, их мужья мотыжили землю виноградника, а Сагитт спал так крепко, что зашевелился только сейчас.
– О чем расшумелись, мальчики? – отцу Наэва и в голову не пришло, что это ссора, ведь эти двое даже в детстве не ссорились.
Теор разжал руки, оба вымученно рассмеялись и стали наперебой придумывать, о чем говорили, почему одежда порвана. Да, да, увлеклись шуточной борьбой, Ава надрала бы уши. Сагитт кивнул им и уснул, постанывая и дрожа во сне, хотя любому здоровому человеку было жарко. Весь Берег Чаек понимал, что отец Наэва умирает. Едва слышно Теор прошептал: "Ану я вам не отдам…". С братом встретился взглядом и мотнул головой, давая понять: все, забудем.
А Наэв остался с вечным вопросом: почему против Теора он всегда, словно ребенок.
Старухи отвели Дельфину в Святилище, велели склониться перед идолами всех богов и богинь, страстно молить у них благополучия Островам – Благословенной не откажут в просьбе. А когда Обряды были кончены, ей задали самый главный:
– Ты выросла. Твое тело, сильное и здоровое, не должно оставаться праздным. Помнишь ли клятву, что дала при Посвящении?
Дельфина склонила голову:
– Да, Мудрые.
– Острова ждут детей, которых пошлет тебе Госпожа Дэя. У тебя два пути – выйти замуж или стать служительницей. Ответь, чего ты желаешь?
Она знала свой выбор – брак с кем-то из тэру или Обряды во славу богов. Женщина для Обрядов не связывает себя обетами с земным мужчиной, не покрывает голову. Она вплетет Синие Ленты в пять тонких кос, а остальные волосы будет до старости распускать по-девичьи. Алтимар является своим женам в ритуальном дурмане Полнолуния. Каждый мужчина, что прикоснется к Жрице, – лишь отражение бога. Ей не позволят мирно нянчить дома детей. До старости или гибели ее уделом будут морские походы и Святилище. И даже после смерти она останется хранительницей Островов. Дельфина не была уверена, что желает этого, но точно знала, что брак – не ее судьба. И ответила:
– Я выбрала служение, Мудрые.
Так она выбрала свою участь. Жрица. Теперь, почти двадцать лет спустя, она знает травы и таинства. Она мать девочки, рожденной от Обряда. Она ни разу не пожалела о своем решении. И лишь через много лет поняла слова, что слышала священной ночью: “…судьбу свою оставь себе”. Очень далеко была ее судьба от той весны, когда Дельфина стала Жрицей.
Ане же выбора не дали. Она ждала и ждала своего часа отправиться на Остров Обрядов, а вместо того дождалась матушку Маргару. "Не будет свершен Обряд, – сказала Жрица. – Так велело гадание: увечную деву не должны подносить в дар богу. Брось в воду все драгоценности, какие у тебя есть, во искупление того, что не можешь отдать Господину нашему Алтимару. Сними Ленты и иди замуж, дай Островам хотя бы детей". Маргара произнесла приговор мягко, как только умела, – ее громовой голос не годился для утешения.
Малый обряд Жрицы все же провели, Ана побывала в Гроте Мары, пила меркатскую смолу и предсказывала. Ленты не разрывали на лоскуты, не брали на счастье. Браслет, подарок Теора, полетел в Море, но унижение Аны было не смыть и в тысяче морей. Она была дочерью Островов, и даже Дельфина не увидела ее слез. Жрицы велели – тэру и хромоножка жили, будто все шло своим чередом, и навеки замолчали о Браке, так и не состоявшемся. Ана таинственно улыбалась перед подругами и кокетничала с друзьями уже открыто. И жила отныне с мыслью, что обокрала богов и братьев, не стала даром и не вернулась с удачей.
Долго Дельфина верила, что Алтимар отказался от хромоножки. Однажды узнала, что то роковое гадание выпало Тине, и не заподозрила лжи, потому что была наивна. Но даже Дельфине не хватило наивности на всю жизнь. Теперь-то она понимала, что гадание ответило устами Тины, а не высших сил. Что Тину упросил сын – Ану не отдали всем мужчинам деревни. Теор искренне верил, что уберег ее.
Травы
Больший, словно короной, увенчан Птичьей Скалой. В ее расщелинах начинают жизнь сотни птенцов, ее уступы щедро усеяны пометом, который люди добывают и разбрасывают по полям. У ног ее знаменитая Пещера, а тропинку по ее склону Дельфина прозвала Свадебной, потому что поднималась туда в день свадьбы Аны.
Была зима. Юная Жрица поднялась наверх, чтобы остаться одной. Днем с этой скалы она разглядела бы засеянное поле и поле под паром, на котором пасут скот. С запада деревню обнимала река. Позади домов лес медленно отползал от жилья. Чем больше кораблей – тем меньше деревьев. Поля, скот и даже дома принадлежали не семье, а Общине, и потому не наследовались. Но старшему из детей Община позволяла остаться жить в родительском доме. Сейчас ясно сияло лишь полотно Нат над головой и внизу, отражением звезд, горели костры праздника. На поляне, где собираются на совет жители деревни, Малый Каэ, столб-идол, благодушно взирал на веселье. Старик-из-Холма, наверное, угощается вином и неуклюже пляшет в толпе. Утром девушки станут рассказывать, что маленькая рука из темноты хлопала их по заду, а кто-то обязательно увидит, как он нетвердой походкой возвращается в свой Холм.
На Море Дельфина безошибочно предсказывала погоду, и среди людей – чаще, чем ей хотелось – видела сквозь веселье грядущую бурю. Она легла на камень, подстелив теплый плащ. Дома она всегда ходила в женском платье, ее одежда мало чем отличалось от той, что носят регинки. Разве что добротностью – мягкий лен рубахи, прочная без примесей шерсть верхней туники, теплый мех плаща. Хорошая ткань, не истерзанная тысячей заплат, чистая на чистом теле.
Сняв Ленты, Ана впервые явилась к идолу Акрины, чтобы надеть на богиню любви ожерелье из сушеных ягод. И одними губами прошептала имя, а девушки смеялись:
– Тебе-то о чем просить богиню любви? Он же следы твои в пыли будет целовать – только прикажи.
Но Акрина ее услышала.
Черепахи приплывали на Ожерелье в начале лета. Под покровом ночи выбирались на сушу, где когда-то родились сами, и оставляли пир для людей и животных. Мясо черепах было то съедобно, то ядовито, поэтому на них охотились редко, но сбор яиц был событием. Дети и подростки присоединялись к наземным хищникам и набирали полные корзины. А самое главное, пировали и играли вокруг костров, без наставников, почти без запретов. В детстве Дельфина дождаться не могла, когда их отпустят с Острова Леса на Берег Черепах.
Пять кос новой Жрицы перевили Синими Лентами – символом Моря, могущества и священного уважения. Тэру будут уступать ей дорогу, а в миг опасности призывать ее, как живое божество. Ленты означали, что она никогда больше не будет играть с друзьями на Берегу Черепах.
– Это свиной боб, – представила Медуза сухую траву с неприятным запахом. – От его семян человек горит огнем и видит демонов. Вот корень Дэи, который навевает любовь и забвение. А это порошок из красных грибов, его достаточно лишь лизнуть.
Дельфина послушно шла за Мудрой, изучая содержимое глиняных горшков и кувшинов. Летом травы покрывают мягким ковром каменеющую землю, и Жрицам известна скрытая в них сила. Есть снадобья нагоняющие видения и отбивающие память, дарующие детей и изгоняющие плод, ядовитые и целебные. Дельфине – очевидно, к глубокой старости – предстояло изучить все тайны, преумножать по мере сил бесценные знания, и однажды передать их дальше, чтобы век за веком они служили людям.
– Девочка, понимаешь, почему этот Грот называют Гротом Мары?
– Потому что от трав можно умереть?
Медуза кивнула:
– Верно, девочка. Они опасны в неумелых руках, демоны крадут разум у того, кто не готов их увидеть. Поэтому только Жрицы знают дорогу к Гроту.
Дельфина старалась слушать внимательно, но мысли утекали прочь. Теор и Наэв сейчас на Берегу Черепах, где она сама хотела бы оказаться. Молчаливо помирились. Или сделали вид, что не было потасовки в доме. Они слишком взрослые, чтобы участвовать в детских забавах, и именно поэтому дурачатся, как мальчишки. Закидывают друг друга песком и ракушками, и черепашьими яйцами, которые должны собирать.
… – напоследок, – сказал Теор. – В следующем году мы, быть может, будем женаты, и не придем сюда. Так, брат?
Наэв обреченно признал:
– Один из нас будет женат…
Усилием воли Дельфина вернулась в реальность. Трудно сказать, видела ли она нездешним зрением, что происходило на берегу, или просто представляла, как это должно произойти. Ана больше не связана Белыми Лентами. Не нужен пророческий дар, чтобы знать: она сидит у костра и заливисто хохочет с ровесницами. Не замечает двоих, что издали пожирают ее взглядом. Погаснет костер, и темнота укроет молодые пары. “И думать не смей!” – читается в золотистых глазах Теор. В черном взгляде Наэва: “А я и не смею…”.
– Медуза, почему не рассказывают о битве Каэ с Алтимаром?
Старуха вся поглощена похожей на мед смесью в плошке. Когда надо, она глуха, как каменная стена.
– Узнаешь, Дельфина? Это меркатская смола. Ее ты видела в рейдах.
– Много раз. Жрицы дают ее тяжело раненым, чтобы унять боль.
– Именно так, девочка. Но если прибегать к ней слишком часто, потеряешь свою душу. Не сможешь без нее.
Дельфина поняла, что ответа на вопрос о Каэ не получит. Молчание Мудрой означает, что вопрос не имеет право на существование, или, что ученица сама должна найти ответ. А, может, Старуха действительно не слышала.
Дельфине пришла в голову детская мысль:
– А что будет, если проглотить все снадобья сразу?
Она не знала, что много лет спустя увидит ответ собственными глазами.
– Никому не пожелаю, – затряслась Медуза сухим смехом. Костлявой рукой сжала руку молодой Жрицы. – Все запомнила, девочка? Проведешь в Гроте ночь, а завтра в полдень отправляйся домой, повидай родителей. Потом вернешься. Но, прежде, чем уйти, расскажешь мне, как готовятся снадобья.
Дельфина не решилась сказать, что половину секретов Медуза ей еще не открыла, а вторая половина смешалась в ее голове в полный хаос.
– Спроси у трав, – прошепелявила Медуза. – Они помнят, как их собирали.
И ушла. Медуза хотя бы не высмеивает за ошибки. Не то, что Хона – эта, наверное, язык на точильных камнях затачивает чаще, чем свой меч.
Старуха может и не знать истинного противника Алтимара, решила Дельфина. Она ведь родилась через сотни лет после гибели последних жрецов Каэ. Гимны, заклинания и легенды никогда не записываются, Жрицы учат их наизусть и, очевидно, изменяют, когда так нужно. Алтимар сказал, что люди властны над мифами. Сторонники Каэ погибли на Берегу Черепах, который в пол-голоса называют Бухтой Призраков. Вслух не любят говорить о том, что когда-то это было место казни.
Корень Дэи похож на смешного человечка. Дельфина представила, как он убегает от Жрицы, решившей сделать из него снадобье. Она порылась в памяти, как в сарае, полном хлама:
– Ты указываешь клады, – сообщила она корню, – даешь женам детей, навеваешь грезы. Из вас, – сказала она зеленым побегам, – плетут канаты, которые не боятся морской соли, а дым от вашего костра уводит в край духов. Это не далеко – лишь закрыть глаза.
Она закрыла, и увидела Бухту. Уже не вспомнить, кто и когда выбрал это мирное место для истязаний. В прежние века, особенно в Плохие Времена, излюбленной казнью было привязывание к столбу. Дельфину поражала изобретательность предков – обычный столб научились использовать десятками способов. Утопить жертву в приливе считалось легкой смертью. Бывало, человека в адскую жару оставляли привязанным на суше, или зимой погружали в воду по пояс на сутки и больше. (Теор смеялся, что выжить после такого можно, но с женщиной уже не ляжешь). В худшем случае столб крепили шагах в двадцати от берега, где вода поднимается не выше плеч, волны захлестывают, но не топят. Юной тэру страшно подумать, что испытывали люди, обреченные на долгую смерть от холода и изнеможения. Интересно, как Медуза приказала бы убивать своих соперников, если б жила в то время?
Дельфина тряхнула головой. Маленькие собиратели яиц сейчас играют в казнь, пользуясь отсутствием взрослых. Вместо столба – двое удерживают “преступника” под водой, пока он не начнет захлебываться. И Дельфину когда-то держали, удивляясь тому, как долго она может задерживать дыхание. Даже Теор ей проигрывал – и до сих пор ласково называет русалкой. Она улыбается и благодарит богов за то, что превратили ужас прошлого в забаву. На Островах нет больше вражды – значит, Жрицы поступили верно.
На Берегу Черепах Теор решился первым:
– Мы оба не слепы, оба знаем, что любим ее. Ей решать. Пойдем к ней, скажем как есть: оба мы перед тобой, выбери одного.
– Вот именно, – ответил Наэв. – Я не слепой, и видел, как она на тебя смотрит. Иди и говори с ней, мне нечего там делать.
– Как она на меня смотрит?
Теор не замечал особого внимания Аны к себе, которое Наэв видел на каждом шагу. Но лучший из лучших знал себе цену и последнее слово всегда оставлял за собой.
– Идем вместе, – решил он. – Молчи, если хочешь, я буду говорить за двоих. И, что бы она ни ответила, мы ведь останемся друзьями? Правда?
Наэв горько улыбнулся. Это он в битвах прикрывает спину непобедимого и не слыхал ни разу благодарности, потому что – все правильно: ему место у Теора за спиной. Это ему в детстве перепадала порка за все, во что приятель его втягивал. И только он видел лучшего из лучших рыдающим и трясущимся от ночных кошмаров, потому что какие могут быть секреты от своей тени? Перед ним Теор не хорохорится.
– Мы не друзья, а братья по Посвящению, – напомнил Наэв. – Что здесь может измениться? – и попросил, как пощады: – Скажешь ей завтра. Пусть сегодня останется все, как есть.
Дельфина еще только постигала силу трав, а по Берегу Чаек полз шепот. Родившийся, быть может, до Синих Лент в ее волосах. Полу-намеками, чтоб не спугнуть милость Алтимара, передавали друг другу: дочь Цианы и Аквина умеет исцелять. Не так, как Медуза, Хона или Маргара, не заклинаниями, а внутренней силой, подобной амулету. После рейда Хона поведала Медузе пару историй, удивительных “не должен был выжить, но жив” и “слишком быстро зажило”. Старая Жрица улыбнулась, будто давно ждала этой вести. Напрямую никто вопросов Дельфине не задавал, поэтому она о своей славе услышала последней и удивилась больше всех. Могла ли она сделать больше, чем успел научить ее Остров Обрядов? Она не знала, да и не надо человеку знать, когда его руку направляют боги. Дельфина порой просто очень хотела помочь – и у нее получалось.
Танец
Приближался месяц жатвы, а потом отплытие. Островитяне соберут свой урожай прежде, чем отправиться за чужим. Сбор черепашьих яиц закончился, Дельфина вернулась домой, а Теору надоело ждать, пока приятель наберется смелости. Как всегда, он решил все сам.
Названых сестер юноши нашли неподалеку от деревни, близ одного из самых примечательных и опасных мест на Островах – прибрежных пещер, наземных и подводных, где девушки в отлив собирали моллюсков. Для разговора место самое удобное – со множеством уединенных переходов, скрыться от чужих глаз. Дельфина тактично оставила Ану с Теором наедине, Наэв отошел как можно дальше. В рейдах отнюдь не трус, он в жизни не признался бы в любви. Особенно девушке, что пренебрегала им много лет.
Очень быстро это произошло.
Теор появился из темноты перехода, шел к Наэву, улыбаясь, старательно счастливый.
– Она тебя выбрала, брат. Она ждет тебя.
Наэв шарахнулся назад:
– Если это шутка…
– Это правда.
Ана поманила его с порога Пещеры, он пошел, не веря. Ожидая, что в любой момент она рассмеется и прогонит его.
– Ана… я…, – слов он так и не нашел.
Замер перед ней, чувствуя себя последним дураком, которого прогонят заслужено.
Тогда она действительно засмеялась, а лицо лишь чуть-чуть заалело смущением, когда она ответила:
– А я вот так себе все и представляла. Только златовласая Акрина знает, как я ждала именно это от тебя услышать.
Они исчезли в одном из каменных коридоров.
– Теор, – говорила Ана Дельфине, когда они пряли и делились секретами, – словно из легенды. Всегда лучший, всегда первый, Морской Господин благословил его матушку. Я горжусь быть его сестрой. А Наэв…
А Наэв был тем, напротив кого Ана становилась с деревянным мечом и требовала: “Обещай меня не жалеть!”. И Наэв обещание выполнял, сколько бы синяков на ней не осталось. Он был тем, кто не останавливался ее подождать, когда Маргара гоняла детей через весь остров. И не уговаривал хромоножку отдохнуть. Когда девочки стали достаточно большими, чтоб стесняться, но оставались слишком юными для Белых Лент, – Наэв ни разу не прятался за стеной кустарника, подглядывая за ее купанием. В отличие от Теора. Ана, разумеется, об этом знала. Один сгорал от едва проснувшихся желаний в пяти шагах от нее, другой мечтал и не осмеливался взглянуть. Сгорать он будет ночью, воображая во всех подробностях ее тело. А днем сядет на расстояние и будет молчать, поглядывая на нее лишь украдкой. Так же, как молчит теперь, когда златовласка затянула его в Пещеру. Наэв был и будет тем, в чьих темных глазах она отражается солнцем. Ана прижалась к стене, приглашая целовать себя. Сладко велела:
– Просто скажи “Навсегда”. Всегда вместе. Мой.
Как же она наслаждалась в этот миг лицом Наэва, который все поверить не мог, что это не сон. За всю свою хромоногую жизнь; за риск на регинском берегу, больший, чем у других тэру; за вечную боль в ноге и занозу в душе: “недостойна!” – она заслужила побыть богиней. И парня, которые обожает ее самозабвенно.
Они вместе появились из Пещеры. Обнимающиеся, счастливые – никогда Дельфине не доводилось видеть таким счастливым Наэва, и уже не доведется, потому что этот день был в его жизни вершиной. Триумфом. Мигом, когда не мечта его сбылась, а произошло чудо. Пшенично-золотым, нежно-карим сияет солнце, цветут травы, слепит Море, убранное, как невеста – его невеста! Спасибо тебе, Акрина, и Господин Морской, всем богам и богиням, всем рейдам, в которых не убили, спасибо тебе, жизнь!
– Но мы ведь останемся друзьями, – повторил он Теору его собственные слова. Как же легко, оказывается, говорить их победителю!
Теор обнял их обоих:
– Ну, конечно. Я рад за вас.
Они убежали – смеющиеся, сияющие. Рассказать, показать всем, что они вместе, разделить со всеми радость. Они поклонятся родителям, будут просить у них не позволения, а благословения. На Островах отец и мать не вправе запретить детям жениться, такая власть есть разве что у Совета – но с чего бы Совету вмешиваться? Унда с Корвилдом, прежде, чем обнять дочку, округлят глаза: “Но, мы были уверены, что…”. Даже трое правящих Старейшин удивятся, а толпа влюбленных в Теора девчонок завизжит от радости.
Дельфина оставалась в стороне, наблюдала за Теором издали. Ждала, заметит ли он ее. Позовет ли. Пришла бы она поплакаться брату, если б ее отверг любимый? Жрица не могла себе этого представить, бог не предпочтет одну женщину другой, его любовь словно Море, неисчерпаема. Землю можно делить между собой – из-за этого случалось немало войн, но Море принадлежит всем, потому что разделить его никому не под силу. Дельфина мало что знала о человеческой любви, но полагала, что это чувство должно быть подобно воде, а не суше.
Удивление – вот что было на лице Теора. Как поступают, не получив желаемое? Он привык быть на первом месте. Грозная Маргара, и та его числила своим любимчиком. У Дельфины все сжалось внутри – сколь проще было бы Наэву принять отказ.
– Я видел Ану, когда Жрицы проводили малый обряд вместо настоящего.
Это было святотатством, хоть и не таким страшным, как нарушить Обряд Невесты. Теор сказал это, должно быть, назло все слышащему Господину Морей. На кого еще злиться, если любимую и брата он упрекать не желает? Но Теор не верит в богов – Дельфине все чаще казалось, что не верит, хотя она плохо представляла себе, как это возможно. Он не привык, как другие, просить у богов удачи и не понимает: еще нужнее боги, чтобы на них свалить свои беды.
– Ее привели к колодцу, – сказал Теор. – Старухи поддерживали ее с двух сторон и внимательно слушали вздор, который она лепетала. Что-то о береге и скачущих всадниках, – он неестественно засмеялся. – Ты теперь одна из них, сестренка, Синие Ленты носишь. Может, объяснишь, что она предсказала?
Хотела бы Дельфина знать, как наказывает Морской Господин того, кто слышал запретное. Но какого бы ни было наказание, ей к гневу бога нечего добавить. Она не упрекнула, только покачала головой:
– Я не рассказала бы, даже если б знала.
– Тогда я тебе расскажу. Это просто мак. Вашу меркатскую смолу получают, надрезав не вскрывшуюся коробочку. Любой дурак может нализаться и предсказывать. Или ты веришь, что Жрицам ее вручают боги?
Наверняка, и это рассказала ему мать. Что могла ответить Дельфина? Ведь не спорить же о том, чего Теору вообще не полагалось знать. Она видела, как смола облегчает страдания и спасает жизни. Как тут не поверить, что это зелье – дар богов, даже, если его получают из простого цветка человеческими руками? Если Теор думал, что открыл близняшке секрет, то это было не так. Она не то чтобы не знала: Госпожа Дэя, что расчесывала ее волосы в Гроте, была наряженной Хоной. Просто Дельфине не пришло бы в голову полагать, что Хона в тот миг не была Госпожой. Каким же видится мир тому, который равняет истинное с очевидным? О чем думает Тина, когда приходит ее очередь служения в Святилище? Относится к Обрядам, как к хмельной пирушке? Бог таков, каким люди видят его. Если для Тины он – лишь дурман особых трав, то не Дельфине ее наставлять. И тем более судить.
…ну и вот, она лежит на Птичьей Скале, завернувшись в плащ, вспоминает. А внизу играют свадьбу Аны и Наэва.
Жертвы Алтимару и Каэ, красавице Акрине, дарящей любовь, и Госпоже Дэе, чтобы благословила брак детьми. Сладкое зажаренное мясо, пряное вино, чаша для Старика-из-Холма. Десятки гостей, земля, утоптанная хороводом. Даже дэрэ, что живут на окраине деревни, жмутся позади общего веселья. Для Сагитта соорудили деревянный настил. Он, укутанный в одеяла, не встает уже, но счастлив, что дожил. Ана не то чтоб совсем не может вышагивать и подпрыгивать в хороводе, но слишком жалкое это зрелище. Поэтому она сидит подле свекра, на Наэва, которого друзья и подруги закружили в танце, смотрит издали. За двоих отплясывает пышка Меда со своим мужем Кэвом, с маленьким первенцем на спине. Десятилетний Ирис теперь ненавидит, когда его называют малышом. Игн по-прежнему смотрит только на Дельфину – с безнадежной тоской с тех пор, как она выбрала судьбу Жрицы. Мрачная без причины Маргара. Тина, у которой есть причина грустить, – но она веселится.
Теор. Ну, конечно, и он там, в не спящей всю ночь деревне. Убеждает себя, что рад чужому счастью, и опрокидывает чашу за чашей. Он стоит в отдалении от других гостей. Рядом только обожающий его Ирис, остальные поглядывают с любопытством – вот, значит, как вышло. Лучший из лучших, но свадьба не его.
Из сыновей Авы и Сагитта до взрослых лет дожил только один. В Регинии это означало бы, что родительский дом принадлежит ему после смерти отца, но обычаи Островов были не в его пользу. Двойняшки остались в родном доме вместе со своими семьями и настолько же хорошо ладили между собой, насколько не выносили друг друга их мужья. Новое жилье Наэва и Ана выстроено к свадьбе, закончено только что. Дельфина со скалы представила, как родственницы жениха и невесты, шепча благие заклинания, стелют брачное ложе – ей бы быть сейчас среди них. Ана уже гадает, куда делась подруга. В четырнадцать первая красавица Островов смотрелась бутоном, теперь должна быть розой – такой она видится Наэву и Теору. Одному – почти сорванной, другому – за чужим забором навсегда. Она в своем лучшем платье из зеленой парчи, расшитом и чуть потертом, потому что в нем выходили замуж все ее сестры и мать. Солнечно-пшеничные волосы до плеч убраны обручем, красуются в последний раз. Утром платок замужней женщины скроет их от всех мужчин, кроме Наэва. Зимой они будут отрастать и во время работы рассеянно выбиваться наружу; и лишь на регинском берегу ее светлые пряди покинут свою тюрьму. В набегах обычаи слабеют, жены становятся в первую очередь воинами. Но зачем ей теперь регинский берег? Если Дэя милостива, к лету новобрачная уже может носить ребенка.
Дельфина видела, как Теор вручил Ане подарок – им вырезанную дудочку.
– На Побережье, – сказал он, – держи ее при себе. Чтобы ты всегда могла позвать на помощь, если будешь в опасности.
Она улыбнулась. Взяла подарок, извлекла из него пронзительный верещащий звук. Любой пастух, умеющий играть на дудочке, сказал бы, что получается у нее отвратительно.
– Спасибо тебе, – сказала Ана очень тепло. – Я буду хранить твой подарок. А ты храни мой.
Это был амулет. Маленький полотняный мешочек, сделанный Аной собственноручно.
– Я зашила сюда Белую Ленту. Я не принесла Островам благословение Алтимара, но Алтимар знает, что я честно и достойно хранила себя для него. Я верю, что моей Ленте хватит сил беречь хотя бы одного человека. Верю – пока носишь мой амулет, не утонешь в Море, не заболеешь, из любой битвы выйдешь цел. Я буду хранить твою дудочку, а тебя пусть хранит мой подарок.
Ана сама надела мешочек ему на шею – прикосновение, что дороже тысячи амулетов. Дельфина издали наблюдала обмен дарами, наблюдал и Наэв. Сегодня на нем дорогой плащ, взятый в бою, меркатский пояс и туника, искусно расшитая его сестрами. Авмита и Авнора на все лады повторяют, как он хорош. Не знают, чего не хватает сегодня их брату, – зашитой в полотно Белой Ленты Аны. Она не жениху ее отдала, а тому, перед кем чувствует вину. Наэву она вручила себя – что может быть больше? Он это понимает.
Он, а не Теор, останется в темноте с ней, еще не тронутой.
Никогда больше не пустит ее в рейд и сломает эту проклятую дудочку, напоминание о сопернике!
Нет, не сломает – ревновать к дудочке смешно.
Сегодня должен был кончиться спор двоих. И Дельфина явно читала в глазах одного: “Я всем лучше. Почему он?”. И в глазах другого столь же ясно: “Почему я? Он же лучше во всем”. Она годами подмечала, как в одном из мальчиков копились ревность и зависть – почему она не видела, каким буйным цветом расцвела во втором избалованная гордыня? Спор не кончен. Он начат.