Фея
Было ли это любовью, волей богов или безумием, Дельфина не решила и по сей день. Чем угодно это могло быть – только не отступничеством. Морской Господин предсказывал ей Марка за годы до великого шторма.
Алтимару все известно о подводных вулканах. Островитянка не могла знать о них ничего, по крайней мере, наяву – в единственном Море, которое она видела, их не было. Ее народ не делил Море на моря. Сознавал, конечно, что мир продолжается и за Монландским Мысом, но так далеко корабли Островов не ходили. Нездешней памятью Дельфине было ведомо о громадах льда на макушке мироздания и о поясе света вокруг голубого шара. И о том, что под скорлупкой морского дна переливается иное море – огненное.
Как пробуждается раз в тысячу лет подводный вулкан, так и в ее душе проснулась способность – влюбиться. Возжелать. Отдаться без оглядки. Понимала, что, как девчонка, себя ведет. Но ведь она и была девочкой в душе, совсем неискушенной в том, что касалось земных мужчин.
Марк, ступая на Острова, решил для себя: пусть его могут прикончить в любой момент, но пережитое того стоит. Другой мир и женщина из легенды – он шел за ней, как идут герои баллад за феей в страну фей. Когда Марк спрашивал Дельфину, что сделают с ней соплеменники за связь с регинцем, она отвечала: “Ничего” – и действительно верила в это. Ведь женщина Островов свободна. Впервые за почти тридцать лет жизни Дельфина испытывала границы дозволенного.
Остров Кораблей, первое знакомство Марка с враждебной землей. Вокруг приветствия и объятья, и, как ни странно, женщины, на вид, мало чем отличающиеся от регинок. Одни счастливо обнимает отцов и мужей, другие прячут слезы. Куда подевались свирепые морские сучки? Разбойники склоняют голову перед стариком, которого называют Отцом-Старейшиной, Дельфина выступает вперед и легко объясняет, кто такой Марк. Экипаж “Великана” смущен, будто каждый виноват в чем-то. Но отвечать только Выбранному Главарю, и она единственная улыбается. Шепчет Марку:
– Терий все поймет.
Марк уже понял, что его островитянка не от мира сего. Терий, член всесильного Совета, похоже, не знает, что сказать, лишь кивает в знак согласия. Что означает: регинцу позволено остаться и сегодня же предстать перед остальными Старейшинами.
Дельфина горячо обнимает какого-то смуглого мужчину. Тот ничего не говорит о Марке, но тяжелый взгляд, брошенный на регинца, красноречивей слов. Видно, к регинцам у него длинный счет. Толпа изучает Марка, как диковинного зверя, да и сам он озирается с тем же чувством. Беспрекословное повиновение Жрице–Главарю на берегу ослабло. Немолодая пара, видно, муж и жена, протискиваются вперед и орут на Дельфину так, что воздух звенит. Змеиный хвост Мары помянут столько раз, что из него уже можно свить веревку. Марку не разобрать быструю ругань, но общий смысл ему ясен. Мужчина – Дельфина называет его Акв, по возрасту, он мог бы быть ей отцом – клянется, что никогда не войдет регинец в его дом, остальная речь посвящена святотатству и позору. Лантис прикидывает, как защищаться, если дойдет до того, а островитянка во время этой длинной речи успела обнять полтора десятка племянников и еще толпу детей, Бог знает кем ей доводящихся. И какого-то старца с длинными седыми космами, которого Марк чуть не принял за женщину.
– Ульнмар! – верещит Дельфина, а старик почтительно кланяется. Он единственный не ведет себя, как равный. – Мы такой шторм видели! Если б не "Великан"… Да благословит Алтимар твои руки! – и рассказывает, рассказывает взахлеб.
– Ты! – шипит ее родич. – Ты…, – подбирает слово.
Разбойница без малейшего гнева предупреждает:
– Не забывайся, брат.
Тот глотает ярость, но не смеет назвать шлюхой Жрицу Алтимара. И тут вмешивается ее смуглый приятель, который, судя по глазам, Марка бы задушил на месте.
– Мой дом, – говорит он, – всегда открыт для тебя, сестренка. И для твоего гостя тоже.
Деревни островитян изумили Марка даже больше, чем женщины-воины. У себя дома разбойники оказались земледельцами! Бог знает, что он ожидал увидеть и почему так удивился. Наверное, вовсе не думал, что у порождений Моря где-то есть дом. Их жилища каменные, как у самых богатых регинцев, добротные и чистые, амбары не пусты еще с прошлого урожая. И никакого сеньора! На Острове Кораблей Дельфина указала ему на дом Терия. И что же? Старейшина жил отнюдь не богаче своих поданных, хотя, по словам Дельфины, Совет забирает излишки урожая и две трети добычи. Марк хорошо помнил, что благополучие вокруг нажито на разорении Побережья, но островитяне вызывали уважение. Владеют каменеющей, будто проклятой, землей и ухитряются даже не выживать, а неплохо жить.
Марк предстал перед Советом, и Старейшины – во многом благодаря Терию – вынесли решение: если боги сохранили жизнь человеку из Моря, значит, не будет от него вреда Островам.
– Ведь действительно не будет? – многозначительно спросил Дельфину Эленар, сын Рисмары и Фавила. – Мы верим тебе, Жрица.
Один из помощников Старейшины – Арлиг из Долин – наклонился к нему, нашептывая что-то не в пользу Дельфины. Будь высшая власть в руках других людей, хотя бы в руках этого помощника, – судьба Дельфины и Марка была бы хуже. Но Эленар покачал головой, и этого было достаточно, чтобы Арлиг из Долин о своем мнение забыл. Этот умный человек и незаменимый помощник спорил с членами Совета лишь тогда, когда речь шла о его собственной выгоде.
Ей поверили. В первый и последний раз.
Марку дозволили остаться на месяц, до отхода кораблей в Меркат. Сумасшедший месяц, который он будет после вспоминать, как сон. В углу чужого дома, в роли иноземного зверя, которого разглядывают с любопытством и ненавистью. Рядом с женщиной, позабывшей ради него обо всем на свете. После Марк поймет, что это был самый счастливый месяц в его жизни. Чем она была для лантиса? Приключением, добычей, победой? Он еще не решил, а островитянка не требовала клятв, которым все равно бы не поверила. Он знал, что родня ее избегает, а все вокруг твердят, что она потеряла голову. Знал, что Дельфина отмахивается от всех, захлебываясь счастьем. Марк не впервые все это видел – женщины в него часто влюблялись.
Не упрекал Дельфину только один человек – Наэв. Он пустил в свой дом соратника тех, кто убил Ану, за месяц не обмолвился с ним даже словом. В ответ на благодарность сестры, Наэв только пожал плечами:
– Я тоже многих убил, и все были кем-нибудь любимы. За Берег Зубов твоего лантиса глупо ненавидеть.
А во взгляде сквозила плохо скрытая досада: лучше бы ты утонул, человек из Моря, прежде, чем запасть в душу сестренке; прежде, чем уйдешь, бросив Дельфину с ее любовью. Наэв слишком хорошо знал, что такое потеря.
По крайней мере, Марк развеял сомнения: привязанная к дереву женщина была мертва, убита рыцарем Угбертом Виланским быстро и без мучений. Угберт вскоре тоже погиб не известно от чьей руки.
“Ты больше не говоришь со мной, Господин Морской. Может быть, ты смотришь на меня издали, как Нан, ничего не требуя? Море обнимает меня, но молчит.”
Дельфина знала и ни разу не усомнилась: регинец уйдет. Конечно, не пожелает остаться на Островах ради нее – он же не Тэрэсса. Первой и единственной ее любовью был человек, который должен ее бросить, даже не задумывается, что можно поступить иначе. Если это была шутка златовласой Акрины – что ж, Дельфина улыбалась. Она одна из всех Островов верила, видела: когда лантис ласкает ее, он забывает про расставание. Он уйдет, но уходить он не хочет. И она не считала дни до отплытия кораблей, не просила время замедлиться, а взапой пила настоящее. Каждый миг, каждую ночь.
“Мара, а не златовласая Акрина, благословила эту любовь, Мара так хотела – и я тоже хотела”.
Мудрые призвали Дельфину в Святилище и велели:
– Говори.
Стоя в центре круга, под взглядом всех богов она рассказала про меч и про Мару, явившуюся ей в видении.
– Я сделала то, чего желали боги.
– Если регинец позовет тебя за собой, – спросили Мудрые, – что ты ему ответишь?
Дельфина задумывалась об этом много раз. Она знала, что этого не будет, но спрашивала себя – как поступают Острова с теми, кто решил уйти? Женщина со всей наивностью верила, что силой держать не станут. Кому нужна навязанная преданность? Назовут ее “не-сестрой”, Наэв обнимет напоследок – и путь на Острова будет для нее закрыт, а ее имя будут упоминать со смутной неловкостью. Дэльфу и Нел, конечно, с ней не отпустят – две крепкие девочки еще послужат Островам. Марку из Лантисии нечего делать в чужом многоликом Меркате, а на другом берегу сразу поймут, кто она. Публично повесят или отдадут на растерзание толпе, если только никто не признают в ней Морскую Ведьму – ведьм Побережье сжигает. Марк не сможет ее защитить, только разделит ее участь. Но если чудом Региния и помилует ее, кем будет там Дельфина, Жрица, возглавлявшая морские походы? Молчаливой женой? Презренной шлюхой наемника? Идти за Марком – все равно, что шагнуть с обрыва, и хорошо, что он не позовет ее с собой.
– Я пошла бы за ним, Мудрые. Возможно, пожалела бы об этом потом. Но сейчас – пошла бы, не раздумывая.
– Ты не боишься произнести это вслух перед нами?
Дельфина выдержала их взгляды, не опустив синих глаз, тихо спросила:
– Разве вы хотели, чтобы я солгала в Святилище?
И ясно услышала мысли Старших Жриц. С чем труднее будет смириться тэру: с примерным наказанием любимицы Алтимара или с ее возможным бегством? И на что способна по уши влюбленная женщина, если ей не оставить выбора? Не нашлет ли она морских змей на Острова, если придется? А, может, пора ей исчезнуть по тайному приказу Совета? Старухи допускали, что Дельфина может предать Острова. Несколько мгновений она осознавала эту… нелепость. Не оскорбление, не обида – это вроде землетрясения, что рушит вечные горы. В глубине памяти вспыхнули слова Теора: “Старухи рассказывают много сказок, сестренка”. Теор знал об Островах больше, чем его близняшка хотела знать. А она давно уже не четырнадцатилетняя девочка, чтобы считать мир простым. В мире, что создан богами, убивают, предают и подозревают – кто она такая, чтобы назвать мир неправильным?
Не дожидаясь разрешения, Дельфина повернулась и вышла из Святилища, остановилась на пороге и сказала:
– Зелье, что не дает мне понести от Обряда… Я не пила его с тех пор, как отдалась регинцу. Я хочу, чтобы вы это знали.
Оправдав свое название, Мудрые не стали бороться с наваждением, что вскоре уйдет само. Менее, чем через месяц, снарядили тот корабль, что должен был унести его в Меркат. Море свело их, Море и разлучало. Дельфина не верила в разлуку – не так велик мир, чтобы был от нее далеко тот, кого она любит. И, когда на корабле Марк спросил ее в который раз:
– Почему ты не плачешь, женщина?
Она ответила:
– Потому что счастлива.
Наэв правил кораблем, Дэльфа и Ирис привычно ругались (“Отвяжись, упрямая девчонка, кому говорю!”), а Дельфина целовала своего – конечно, своего! – Марка на глазах у всех. Не теряла – отпускала. Она знала, как смотрят тэру на живой амулет, как поглядывают на волны: не обрушится ли на корабль ревность Господина? Море несло “Змею” бережно, как ребенка, – как могло Море сердиться на свою Дельфину? Частью этой стихии были ее родители, и столько друзей, и Ана, ее дорогая сестренка. Одно Море было ей и отцом, и матерью, и любовью – раньше, до великого шторма.
– Меч, что свел нас вместе, – сказала островитянка, – я не оставлю себе. Отдам нашему сыну.
Слишком мало времени прошло, чтобы к ее словам относиться серьезно, Марк засмеялся:
– Сыновей у меня еще не было. Неужели первый будет разбойник и враг Регинии?
Это Дельфине следовало смеяться – откуда знать беспечному скитальцу, сколько у него сыновей?
– У него будут твои глаза и твое имя. Мой сын никогда не поднимет оружие против тебя.
Позади:
– Ведь выпорю, упрямица!
– Начинай! Я уже боюсь.
В этом походе Дэльфа шалила вдвое больше обычного – неужели в глубине души боялась, что мать откажется плыть назад? Детство ее было на исходе. На стоянке восточнее Мерката девочка убежала собирать ракушки. А вернулась растерянной и такой бледной, что Ирис испугался, не укусила ли ее змея, которыми богата эта местность. Когда он подошел, девочка вдруг завизжала и спряталась за мать. Ирис смущенно отвел глаза, догадавшись. К Дэльфе, которую он и Дельфина привыкли считать малышкой, подкралась не змея, а зрелость. Пришло время Белых Лент.
Дельфина увела девочку прочь. Не видать теперь ее дочери меркатских чудес. Ей предстояло сторониться людей, пока Мудрые не проведут надлежащих Обрядов. На Островах Дэльфу бы заперли в доме, на корабле прятаться негде, поэтому ее с головы до ног укутают белой тканью, и она будет походить на куколку, готовую стать бабочкой. Пару лет спустя состоится ее Посвящение, и Дельфина будет встречать дочь осенью на Острове Кораблей, как встречала ее Циана. И – приходится вспомнить – как Унда встречала Ану. Движется солнце по небу, неостановимо движется жизнь – не Дельфине замедлять ее ход.
Они простились в Меркате. Ей предстояло возвращаться назад, Марку же – сухопутным Восточным Путем добираться до Регинии. Жрица не спрашивала, куда он там отправится, да он едва ли знал.
– Сделай, как я хочу, Дельфина с Островов. Если вправду будет у тебя мой ребенок, пусть он знает истинного Бога.
Она заглянула в темно-изумрудные глаза – запечатлеть в памяти, чтобы снились каждую ночь.
– Между богами нет вражды.
Они стояли на берегу, впереди маячили стены меркатского города. Море ждало Дельфину, как его – суша. Но между Морем и сушей нет вражды. Только женщины плачут при расставании, Марк из Лантисии казался спокоен и утешал Дельфину, хотя она улыбалась. Может быть, он еще похвалится друзьям однажды, скажет: “Морская Ведьма, влюбилась в меня, как кошка”. Он вправе так сказать. Язычница с Островов, приключение, та, о ком не вспомнишь назавтра с тоской – разбойница улыбалась: пусть думает так, если хочет. Она-то знает – лучше его знает – что никогда не станет одной из многих.
– Услышь меня, Морская Ведьма. Язычники горят в аду, где и мы с тобой однажды встретимся, – целует ее. – Но и там я буду рад тебя видеть.
– Мы встретимся на земле, – предсказала Дельфина. – Или на Море.
Он не часто позволял ей заглянуть в свою душу – по крайней мере, он в это верил. Не знал, что любую душу она видит насквозь. Марк ответил тихо, доверяя тайну:
– Я мало что знаю о Боге, женщина, реже, чем следует, думаю о Нем. Но, вцепившись в обломок, я пообещал Небесам… сам не знаю, что… все, что угодно. Пусть мне и совсем нечего им дать, ни смирения, ни добрых дел. Я просил у святого Марка, моего покровителя, и у Небесной Владычицы хотя бы не такой смерти, без покаяния и могилы. Мне кажется, потом я увидел Ее над собой…
Дельфина подняла голову:
– Кого?
– Святую Деву. Она пообещала мне жизнь. Чему ты улыбаешься, женщина? Конечно, ты, язычница, не могла Ее видеть.
Дельфина обняла его, и не рассказала про Госпожу Смерть. Великая Мара была раньше мира и раньше богов, мать Каэ, Дэи и Алтимара. У Распятого Бога тоже есть Мать, одна из любимых регинских богинь, – Дельфина слышала, как Марк звал ее в забытье. И богиня явилась ему такой, какой он ее себе представляет. Оказывается, много у великой Мары имен и обличий.
– Ты видела, женщина, как я распорядился Ее милостью: тебя швырнул на ложе, над которым Она склонялась. Господу я плохой раб, я знаю, но не хочу плодить свой грех. Если будет ребенок, обещай не обрекать его на ад.
Вот, значит, как по-регински он судит о том, что ей казалось алтарем и светочем жизни.
– Вашим жрецам, – сказала она, – пришлось бы долго объяснять мне, что плохого мы с тобой сделали. У тебя будет сын, и он будет дитя двух миров, он будет знать о тебе и о твоем Боге. Это все, что я могу пообещать тебе. Твой сын однажды распорядится этим так, как сам пожелает.
“Господин мой Алтимар, я снова здесь – на корабле посреди твоего Моря. Твоя, всегда твоя! Не с кем Морю соперничать, ничего нельзя отнять у Моря – особенно Дельфину. Я еще приду к Обрядам, и каждый, кто коснется меня, будет воплощением твоим. И ни один не будет Марком. Я знаю, что это был твой дар мне: узнать земную любовь и никогда уже не забыть. И пусть причисляет меня к своим грехам и победам, или хвалится мной, или думает, что не вспомнит обо мне – и вспоминает каждый день. И его будут беречь Море и суша, потому что я так хочу. Я, как вода, буду повсюду, и каждая, кто поцелует его, будет моим воплощением. Я услышала то, о чем всегда догадывалась, – нет между богами вражды, нет и различий. Я ношу дитя, зачатое на ложе, что не стало смертным ложем. Его будут звать Марк или Мар на языке Островов – в честь его отца и в честь Мары, великой богини жизни, что лишь другой облик светлой Дэи, и Акрины, и Неры, и доброй богини Побережья, и тебя, Господин Морской, и регинского Распятого. Лишь часть той единственной великой силы, которая над нами”.
Ночь
Солнце садилось.
“C чего началась эта история для нас четверых?”. Она никогда не узнает первопричину, но ей известно, чем их история закончилась. Для нее, для Теора, для девочки Нелы, для Островов. Дельфина хорошо помнила события, от которых ее отделяли годы, но недавний кошмар с трудом поддавался памяти – лишь вспыхивали в ее сознании искорки пожара.
Герцог наконец построил флот…
Они идут. Пузатые и медлительные, будто объевшиеся морские чудовища. Совсем не похожи на корабли, что осенью радостно возвращаются в Гавань. Маленький мальчик на Острове Леса заворочался во сне, поудобнее устраиваясь между спящими приятелями. Такие корабли не привезут домой его любимую матушку Дельфину, не возьмут его на следующий год в Меркат, как она обещала. Они несли к берегу удивительного незнакомца. Одного из старших братьев-островитян, но такого странного, что мальчик едва не проснулся от удивления. Мрачное сияние окружало этого человека, и не было слова для этого сияния, потому что Мар еще плохо понимал, что такое обида и обозленность. Море шалило по-осеннему. Каждая волна подпрыгивала, оставляя на нем поцелуй, а он, с ног до головы мокрый, упивался брызгами, как в детстве. Против воли, желая Акульим Зубом отрезать Море от своей души, вдыхал ветер. Надо быть сыном Островов, двенадцать лет не ступавшим на корабль, чтобы понять сладость соли. Спутники его жалко перегибались за борт и ненавидели островитянина больше обычного за то, что ему нипочем качка. Он вертел Зуб в руках и – быть не может! – думал о том, чтобы бросить кинжал в Море. Матушка-наставница Ува повторяла воспитанникам, что нет худшего, чем потерять амулет, и наказала бы Мара, если б он взял свой кинжал без спроса. “Не надо! – закричал он человеку из сна. – Нельзя!”. Тот обернулся, но мальчика, конечно, не увидел. Прошептал: “Безумие…”, но все же убрал Акулий Зуб в ножны.
Мар проснулся и сел, затормошил соседа постарше:
– Братец, там корабли!
Тот лишь повернулся на другой бок:
– Все корабли давно вернулись, глупыш. Спи.
Мар не послушался. Выбрался из теплого клубка мальчишек, потом из шалаша, прошмыгнул мимо спящей матушки-наставницы и выбежал на берег, убедиться, что Море чисто.
Мару, сыну Дельфины и Марка, сравнялось четыре года. От отца, которого он никогда не видел, ему достались прекрасные глаза цвета морских зарослей, от матери – мечтательная задумчивость и любовь к великой стихии, от них обоих – умение равно ловко владеть правой и левой рукой. Как-то он спросил у Дельфины, почему такой способности нет у его сестер, и та ответила:
– Потому что ты – дитя двух миров.
Она не объяснила, что это значит. Мару еще не приходил в голову вопрос: хорошо или плохо быть не таким, как другие? Если б его об этом спросили, он, пожалуй, рассудил бы: все чем-то отличаются. У сестрицы Дэльфы волосы черные, как уголь, а у Нелы – светлые, как лен. Ну, а он легко управляется с мечом – пока лишь игрушечным – обеими руками, иногда видит больше других, и только его называют регинским отродьем. Не часто. Родители запрещают детям обсуждать поступок Жрицы, наставники пресекают вражду, а названые братья Наэв и Сагитт – сыновья Тэрэссы и Наэва – поколотят любого обидчика. Но дядю Аква они поколотить не могут.
Корабли действительно оказались сном, Море, чистое и ясное до самого горизонта, мирно плескалось у берега. Надо было возвращаться в шалаш, досыпать оставшиеся до рассвета часы. Но слишком явным и пугающим был тот человек – Мар не сомневался, что скоро встретится с ним наяву. Ему повезло родиться сыном наставницы и, в отличие от сверстников, видеть матушку каждый день. Но не сегодня, ведь матушка еще и Жрица, и ныне ее очередь служить в Святилище Господину Морей. Мар остро ощутил, что лучше бы Дельфине быть здесь. Она не отмахнулась бы от его предчувствий.
Корабли шли с севера, от Регинии. На самом южном из Островов, Острове Леса, их невозможно было увидеть.
Регинец, заставивший Дельфину забыть обо всем на свете, бесследно исчез почти пять лет назад, и пять лет Мудрые, Совет и тэру делали вид, что не было никакого регинца. Если в присутствии Дельфины и упоминали эту историю, то лишь затем, чтобы лишний раз напомнить: он и имя твое давно забыл. Меда, Дэлада, Тина повторили ей это сотню раз – Дельфина улыбалась и не спорила. Она родила Мара и, едва отлучив его от груди, ушла в рейд по велению Совета. Она, приносящая в походах удачу, покорно пила зелье Мудрых, и чувствовала, что боги больше не пошлют ей детей. Да, и молодость Дельфины осталась в прошлом.
Дэльфа успела снять Белые Ленты, прошла через столько желанное ей Посвящение, взахлеб рассказывала о первых битвах. Никто не понял, как и когда этот отчаянный дьяволенок превратился в стройную синеглазую красавицу. Похожую на Дельфину в молодости, только вдвое смелее и непокорней. После Обряда девушка выбрала замужество, и Дельфина хорошо знала, сколько молодых тэру надеялись увидеть ласку в этих синих глазах. Дэльфа знала это еще лучше и, как в Море, купалась в их надеждах. Тайнами она делилась чаще с подругами, чем с матерью, но Дельфине, конечно, было известно, кто ее главная тайна.
Кроткая Нела еще носила Ленты Невесты. Серые растерянные глаза излучали вопрос.
– Дельфина, что я должна сделать после того, как Господин Морской возьмет меня? Нет никого среди братьев, за кого я хотела бы выйти замуж. Да и они, – признавалась Нела, – не замечают меня. Зачем им регинка? Значит ли это, что я должна выбрать бога, как ты?
Дельфина качала головой и не решалась ответить. Белокурая, светлокожая, хоть и под вуалью загара, девочка выглядела призраком между смуглыми островитянами. Она казалась бледнее и слабее других, хоть это было и обманчивое впечатление – Остров Леса ее хорошо выучил. Как скрытые рифы и мели, как приметы шторма в ясном небе – так же ясно Дельфина видела, что Нелу боги не для создали для Обрядов. Сон предупредил: Белые Ленты утонут, девочке не суждено отдаться богу или стать женой одному из тэру. Не доживет? Может, добрые боги нарочно берегут ее от любви? Пусть не станет, как Ана, чьим-то вечным горем. Но ведь надо верить в лучшее, не так ли? Дельфина очень старалась.
Кроткой Неле тяжело давались набеги, которых она к пятнадцати годам видела достаточно. Послушная, но не решительная, Нела прошла Посвящение – хоть и проплакала накануне всю ночь от страха. И после каждого набега молчала по три дня. Ничего еще сама не натворила, а кошмары уже снились.
– Это же ужасно, Дельфина…
Дельфина не пыталась ее переубедить. Какая-то часть Нелы помнила, наверное, о том, что случилось в ее родной деревне. Для девочки рейды был невыносимы.
– Я обязательно привыкну, матушка-наставница.
– Морской Господин укажет тебе дорогу, – отвечала Дельфина, и очень дурное воспоминание шевелилось в ней. Во взгляде регинки сквозило что-то – знакомое, уже случившееся однажды. Меда тоже тряслась перед набегами, но беспечно хохотала, едва оставив опасность позади. Дельфина думала не о ней, а о Теоре. Ведь и ему снились кошмары. Есть люди, не способные привыкнуть, те, кого такая жизнь может только с ума свести. Нела не приведет врагов и не сожжет корабли, скорей, ее саму будет медленно сжигать то, что приходиться видеть и делать. Лучше было бы островитянам никогда ее не находить.
Завтра Дельфине надлежало явиться в Святилище, ныне была одна из тех редких ночей, что она провела дома. Два дня назад Берег Чаек гулял на свадьбе Лана с очаровательной семнадцатилетней Ивирой. Дельфина, конечно, не пропустила праздник.
Акв и Дэлада храпели на два баса, в темноте посапывали дети и новый любимец Дэльфы – щенок Орех. Дочь Дельфины спала возле колыбели, одной рукой качала племянника, босой ногой почесывала собачье пузо, и во сне видела свою тайну. Накануне снова прогнала его прочь. Ужасно собой гордилась: завтра придет, хоть и поклялся, что не желает больше ее видеть. Нела с дочерьми Оры и Санды отправилась на ночную охоту за кальмарами. Обсохшие и обогретые, они спали в доме одной из девушек, и снились им склизкие щупальца. Успокоенный Мар спал в шалаше, спал крепко, потому что, ему, наконец-то, ничего не снилось. Дельфина знала, что Марк из Лантисии, где бы он ни был, увидит во сне ее темно-синие глаза. А сама она видела, как вздрагивает земля, и водная стена движется на Острова. И то была не опасность, а рука Моря.
В это время уже пылал Остров Обрядов. Разоренная Терраса Супругов уже полнилась телами Жриц. На Большем судно пристало у Западного Мыса, к Берегу Чаек приближался отряд, чтобы окружить и уничтожить. На Острове Кораблей Ирис застучал в дом Терия, неся бессмыслицу:
– Я видел корабли, Отец-Старейшина! Три… нет, четыре. Пристали восточней Гавани. Не наши… Не меркатские… Огромные круглые корабли! С них высаживаются воины и говорят на регинском…
Сыновья, внуки, невестки Терия еще не проснулись до конца и смотрели на него, как на спятившего. Ирис, казалось, сам себе не верил. На Острова никогда не нападали!
– Да что ты делал на берегу в такое время??
Терий с последней надеждой попросил:
– Скажи, что ты пьян! – но отлично видел, что нет. – Дэм, – велел он сыну, – иди с ним, посмотри, что там. Уверен, что регинцы ему приснились, но смеяться будем завтра. А сейчас, Арниса, Игнэса, поднимайте людей. Тихо!
Ирису той ночью было не до сна, потому что Дэльфа, несносный красивый бесенок, снова прогнала его. Передовые суда регинского флота старались подойти незамеченными. На Острове Кораблей их планы были нарушены из-за строптивой девчонки.
Дельфина не видела регинцев. Во сне она ступала по пеплу из далекого прошлого, по песку сожженной Лусинии, звала Морского Господина, потому что больше никто не желал верить ее предчувствиям. Спрашивала о Теоре:
“Ты наказываешь его, Алтимар?”
В сотне шагов от нее покачивались “Шторм” и “Ураган”, еще не погибшие в Рогатой Бухте, и Теор еще был тэру, а не предателем. Дельфине снился день, когда она видела его в последний раз. Яснее, чем когда-то наяву, ощущала: вот-вот грянет беда. Над ее близнецом сгущается такие зловещие тучи, каких не бывает и в самую сильную бурю.
На другом конце деревни какой-то бедолага вышел из дому по нужде и, не успев ничего понять, получил стрелу в горло. Светлоглазый стрелок плотоядно усмехнулся – месть началась.
“Ты наказываешь его?!!! Теора ведь называли твоим сыном. Почему ты молчишь, Алтимар?”
Звенящее эхо, ласковая вода у ног. Еще нет вздымающихся волн, но в воздухе реет их призрак.
“Что мне делать?”
Наконец, Море ответило:
“А что ты можешь сделать?”
“Все изменить…”
Деревня, где Теор родился, доживала последние мирные мгновения. Каменные дома, лодочные сараи, амбары с общим зерном – в лунном свете все казалось тучей призраков, всплывших в его памяти. И дом, когда-то выстроенный не к его свадьбе, средоточие ненависти – дом Наэва. Забор в забор с домом Тины – пусть же запылают единым заревом. А где-то здесь сестренка Дельфина. Бывшая сестренка. А Цианы с Аквином и в живых, наверное, нет. Дельфину Теор пообещал себе спасти. Да и мать, пожалуй, тоже. Остальным он нес огонь, что много лет сжигал его самого.
Еле слышное движение на улице разбудило Аква. На Островах не могло быть врагов, но многолетняя привычка к опасности заставила его все же встать, открыть дверь.
Его сестра-Жрица заметалась на лежанке во власти видений.
“Алтимар, дай мне все изменить…”
Во сне вода услышала ее призыв и откликнулась. Дельфина проснулась с криком “Теор!” за миг до сумасшедшего вопля:
– Напали!!!
Акв рухнул на пороге, и захватчики переступили через его тело. Дельфина проснулась в мире, изменившемся навсегда.
В доме тесно и темно. Будто стрелы, мечутся бессмысленные угрозы регинцев, им вторит детский плач, улица объята воем сражения, который не спутаешь ни с чем. Дельфину еще не заметили, регинцы рубятся с сыном и зятем Аква, с Дэлой и Дэльфой, юными и ловкими, да еще со старой фурией Дэладой. Островитянку учили сохранять рассудок в любой беде, но ее сознание воспротивилось – такого не может быть! Первой мыслью было – накрыться одеялом с головой, второй, рефреном всякой другой мысли – “Марк…”. Обещала ему, что встретятся на этом свете, а, значит, не могут ее убить даже с неба свалившиеся регинцы.
Воинская выучка взяла верх. Дельфина обнаружила, что не трясется под одеялом, а ищет оружие. В походе меч всегда подле нее, но сейчас она могла дотянуться разве что до Акульего Зуба – тот висел над ее лежанкой, служа оберегом.
Дыхание за спиной, регинский выговор:
– Еще одна!
Рука Дельфины, судорожно шаря по стене, напоролась на лезвие ее же кинжала, тот звякнул и свалился в темноту. Теперь она окончательно беззащитна против четверых подступивших регинцев. Зуб мало чем смог бы ей помочь.
Дом больше не похож на человеческое жилище, это кровавая каша, в которой перемешены мертвые люди и сломанные вещи. Силуэтами в полутьме мелькает кошмарный танец: взмах – удар – вскрик. Муж Дэлы падает, его тащат на улицу и добивают там. Алтим единственный из мужчин еще на ногах, но прижат к стене, Дэлада воет над телом Аква, безоружная Дэла виснет на регинце, оттаскивая его от своих малышей. А где дочь? Дельфина слышит ее крики – нечто среднее между боевым кличем и поросячьим визгом. Потом треск колыбели, которую Дэльфа защищала, затихающий плач младенца. Регинский удалец валит девушку на пол, одной рукой хватает за волосы, другой готов перерезать горло. Но взвывает от боли и клянет морских сучек – значит, кинжал Дэльфы при ней.
Не видя выхода, Дельфина вцепилась в соломенный матрас, словно в надежную опору. Четверо солдат скорей с любопытством, чем с вожделением, разглядывали ее обнаженное тело. По Побережью бродили слухи о мужском естестве островитянок, и регинцы, кажется, удивились, что у женщины между ног не пенис. Потом ближайший воин – монландец с заметным шрамом на лице – равнодушно занес над ней меч. Она не шелохнулась, подняла глаза, то ли мысленно пожелала, то ли все-таки прошептала вслух: “Не убивай…”. Регинец рассмеялся и толкнул ее на пол, на мертвое тело Дэлы.