Глава 3
Полторы тысячи пар глаз одновременно смотрели на Робера. Примерно столько людей вмещал в себя лекционный зал Сорбонны – древнего храма науки, который переживал очень странные для себя времена. Впрочем, Сорбонна ещё с XIII века знала, что такое студенческое неповиновение.
Ещё никогда Робер не выступал на публике. Все эти полторы тысячи студентов были как нестабильные атомы. Каждое слово, произнесённые в стенах этого зала, было протоном, способным привести эти атомы в движение. Но в какую сторону пойдёт реакция, зависело от того, как правильно подобрать слова. Робер сжимал в руке микрофон, стоя перед кафедрой, за которой сидел Красный Дэни – Даниэль Кон-Бендит. Где-то в зале были друзья – Анри и Полин. Робер знал, что нужно говорить, но слова застряли в его горле. Он начал что-то невнятное о правах рабочих, о необходимости захватить заводы и телевидение, но был прерван и освистан.
«Больше конкретики!»
– Попрошу тишины, – прервал свист Даниэль. – Дайте ему сказать.
Полин не могла на это смотреть – она поднялась и вышла к трибуне. Взяла микрофон.
– Мой возлюбленный хотел сказать следующее… – по залу прокатился смешок. – Да, я не стесняюсь назвать Робера возлюбленным! Потому что люблю его. Через треть века мы будем жить в новом тысячелетии. Я хочу, чтобы в этом новом тысячелетии мы говорили на языке не любви, не на языке ненависти. Вы все не стеснялись откалывать булыжники и переворачивать машины на улицах Латинского квартала. Почему я должна стесняться говорить о том, что чувствую? – в зале немного поутихли. – Робер хотел сказать, что сегодня мы должны думать не просто о правах рабочих, не просто о заводах. Сегодня начинается новая история! И мы должны думать и планировать на тысячелетия вперёд.
Полин чувствовала как одновременно бьются полторы тысячи сердец. Она знала, что можно говорить, а что нельзя. Конечно, Полин не могла рассказать о босоногих детях, бегающих по воде, как и о старике, гладящем камень. Её задача была в другом – увидеть из тысячи студентов тех нескольких «идиотов», которые за ней пойдут. Тех реалистов, которые на деле, а не на словах, готовы будут требовать невозможного.
И всё же, её перебил Даниэль.
– Что конкретно ты хочешь предложить?
Она обернулась. Этот вопрос ввёл её в ступор. Глядя в лицо Красного Дэни – лидера Движения 22 марта – человека, позволившего себе подойти к министру образования, попросить его закурить и потребовать доступа в женское общежития, она не могла понять, друг он или враг. Этот человек источал огненную энергетику. Он мог бы стать лидером движения «Роза», а мог бы привести его к полному краху.
Даниэль Кон-Бендит был гораздо опытнее чем она. Его требования были конкретными и приземлёнными, несмотря на лозунг: «Будьте реалистами, требуйте невозможного». Даниэль понимал, как мало времени у студентов, и как размывают волю и дисциплину пустые речи. Хотя он и сам не терпел жёсткой дисциплины, он вынужден был её поддерживать. Поэтому он и задал свой вопрос.
Она снова окинула взглядом полторы тысячи студентов. Полин не могла рассказать им голую правду: что есть Доктрина, которая стирает людям память, есть двери-символы, ведущие в любую точку планеты, есть Тоннели, связывающие Миры. Кто из этих людей был агентов правительства или, того хуже, Доктрины? То, что они были, не вызывало сомнения.
– Полин, ты можешь сказать, что хотела, в двух словах?
– Мне хватит и одного слова, – она постаралась мысленно объединиться с каждым в зале и произнесла обещанное слово, зная, что это слово дойдёт до тех, кому нужно. – Токороро.
«Красный Антидот» ещё никогда не был так осторожен, как теперь – в середине мая, когда внимание Доктрины приковала Сорбонна. Каждый мог оказаться агентом. Выкручиваться, агитировать, в этих условиях, было всё равно что проделывать трюки Гарри Гудини, который, в ледяной воде, освобождал себя от цепей. Анри, Полин и Робер били точечно. Проверяли каждого. Брали только знакомых и знакомых знакомых. Ячейка росла, превращаясь в одну большую семью. Дела шли на подъём. Полин добилась, чего хотела – словом «токороро», она закинула крюк в умы любопытных.
– Дверь-символ пропускает одного человека в минуту. Это специальный защитный механизм, который позволяет избежать пространственных аномалий, – объяснил Робер. Девять человек, не считая троицы, находилось в его с Анри комнате.
– Мы должны войти в… эту дверцу шкафа? – усмехнулся один из молодых людей, оглянувшись на товарищей. – Не за, а именно в?
– Да. В эту птичку.
– Но… это шутка?
– Скепсис – это правильно. Это хорошо, – процитировал он Хосе. – Сомневайтесь во всём, только так сохраните здравый рассудок.
Анри кивнул. За месяц, этот гуляка изменился до неузнаваемости, стал даже скромнее чем Робер. А последний, напротив, раскрепостился, больше времени проводя с Полин.
Парень, на всякий случай, набрал полную грудь воздуха и прошёл в закрытый шкаф, выставив руку вперёд.
– Он уже вошёл? – удивилась одна из девушек, одетая в клетчатую блузку. – Я прозевала. Где Андре?
– Я тоже не заметил. Эй, Андре! – позвал его друг.
– Сознание отказывается принимать то, что выходит из парадигмы. Андре уже на той стороне. Осталось подождать минуту, и любой из вас также сумеет пройти, – он засёк время на секундомере. – Кто следующий?
– Можно я?! – вызвалась девушка в клетчатой блузке.
– Только не пугайся. Там тебя встретит наш боец. Его зовут Северино. Парень с виду грозный, но добрый.
– А если надо срочно перебросить несколько сот человек? – нахмурился Даниэль – тёзка Красного Дэни. – Это же несколько часов.
– Поэтому мы рисуем двери-символы где только можно. Не волнуйся, на большую часть таких дверей накладывается заклятие. Это нечто вроде фильтра восприятия. Кто не надо, её не заметит.
– И агенты Доктрины? – скрестил руки Даниэль. Робер вздохнул.
– Очень на это надеюсь.
– А как вы понимаете, какая дверь куда ведёт?
– Мы разработали особую тайнопись… о! Твоя очередь, Кэт.
Девушка в клетчатом лёгкой походкой переместилась на Кубу.
– Предположим, – недоверчиво кивнул Даниэль. – А если символов три? Меня не разорвёт на две части?
– Нет, защитный механизм этого не допустит.
– А как их рисуют? – поинтересовалась ещё одна девушка – Мими.
– Только специальными маркерами, – улыбнулся Робер.
– Какова ширина двери? – не успокаивался Даниэль. – Если я нарисую символ на листе бумаги, сверну и положу его карман, что будет?
– Даниэль, – закатила глаза Мими. – Перестань задавать глупые вопросы.
– Нет, вопрос хороший. Границу определяет та поверхность, на которой нарисована дверь. Эта, например, совпадает с поверхностью двери шкафа – той стороны, на которую мы смотрим. Ты можешь и сам её задать, обрисовав контур. Лучше рисовать на гладких поверхностях – дверь получается стабильнее.
Даниэль засмеялся.
– Я – пас! Играйте в свои игры сами.
– Даниэль, стой! – схватила его за руку Мими. – Ты ведь даже не попробовал!
– Хорошо, – он поскрежетал зубами. – Но если я ударюсь головой…
– Время!
– Я побежала, – Мими похлопала Даниэля по щёке.
На этот раз, дверь вела прямо на пляж. Мало сказать, что Даниэль проглотил язык. Он несколько раз обежал вокруг одиноко стоящей деревянной двери. Так и не найдя объяснения, он схватился за голову, запустив пальцы в густые волосы, и опустился на корточки.
– Эй, камарада, – легонько толкнул его в плечо Северино. – Дай мне тебя обыскать, – попросил он на ломаном французском.
– Даниэль! – девушки успели присоединиться к кубинцам в игре в пляжный волейбол. – Как тебе, Фома неверующий?
Самое интересное ждало ребят впереди, когда, после знакомства с Хосе, Северино повёл группу из двенадцати человек по узкой тропе в джунгли. Снаряжённая в резиновые сапоги, плотные комбинезоны и панамы, группа добралась до небольшого озерца.
– Придётся нырять, – сказал Северино и первым разделся до плавок.
На дне озера переливался мягкий тусклый свет.
– Доверьтесь ему, – сказал Робер и тоже начал расстёгивать пуговицы. – Я уже там бывал.
– И что там? – округлила глаза Мими.
– Параллельный Мир, о котором никогда не расскажут на уроках географии.
Поле. Бескрайнее поле. Дикое, поросшее маками, алыми словно кровь. Тринадцать человек не сразу поняли, что недавно, может секунду, а может и вечность назад, они позволили озеру поглотить себя, и вот уже стояли на сухой траве, среди маков. Те, кто переходили через Тоннель, в каком-то смысле, умирали, чтобы возродиться вновь. Память возвращалась постепенно. Даниэль не сразу вспомнил, как его зовут. Не сразу вспомнили Кэт и Мими.
Их встретили с полотенцами и сухой лёгкой одеждой. До города оставалось идти метров пятьсот. Хотя, городом его называли «на вырост». По факту, это была деревня, состоящая из одноэтажных домиков из фанеры, больше похожих на бытовки. «Город» назывался Колокол, в честь огромного сооружения, которое, в хорошую погоду, было отлично видно на горизонте. Высоченный паровой молот очертаниями походил на колокол. Особые смельчаки уже повидали его вблизи. Никакой функции Молот не нёс и нести не мог – чересчур он был огромен, а значит неуправляем. Когда-то в древности это был монумент – символ неостановимого прогресса. Ирония была в том, что цивилизация, построившая монумент, уже давно канула в лету. Сам исполин держался, наивно полагая, что ещё несёт важную функцию.
Те, кто жили в деревне достаточно долго, привыкли к Молоту, и не обращали на него внимания. Их больше заботили земные дела: воспитывать детей, строить новые дома, пропалывать грядки, стирать бельё, шить одежду. Местные носили только домотканое. Благодаря климату, одежды много не требовалось – достаточно было коротких штанов и рубахи. Мужчины и женщины одевались одинаково, стирая навязанную буржуазным обществом границу полов.
Даниэль усмехнулся и сдержанно поморщился, когда увидел переселенцев. Они показались ему чумазыми дикарями. Чуть позже он осознал – с гигиеной тут было всё в порядке, просто поселенцы, ставшие «местными», успели загореть на тёплом солнце, которые тут светило круглый год. В городе были водопровод и канализация. Не хватало, разве что, электричества, но мужчины уже собирали генератор, и планировали запустить его до конца месяца.
– Добро пожаловать в Колокол! – развёл рукам Робер. – Анри, не проведёшь экскурсию?
– С удовольствием! Кэт? Мими? – он взял девушек под руки, обернулся к остальным: – Идёмте, ребят!
– Интересное название, – заметил Даниэль, отстав от группы. – Отсылка к Филадельфийскому колоколу?
– Почему бы и нет? – сказал Робер. Они с Полин и Даниэлем решили пройтись отдельно.
Некоторые дома были раскрашены яркими кислотными красками. Почти на каждой стене были нарисованы огромные цветы. Другие выглядели скромнее – белые или песочные. На большей части таких домов, расположенных в центре деревни, были нарисованы голуби с ветками оливы. В северной части деревни, самой большой, дома были серые, почти ничем не украшенные, кроме тех же маков и других полевых цветов. Объяснялось это очень просто – деревню основали в сороковые годы, и теперь Колокол населяло три поколения: «сороковники», «пятидесятники» и «шестидесятники». «Сороковники» были не очень довольны последними. «Свободная» молодёжь, половина из которых называли себя «детьми цветов», любила пошуметь и часто устраивала оргии. В отличие от «шестидесятников», «сороковники», в основном состоящие из русских, евреев и цыган, выходцев из Советского Союза и Восточной Европы, презирали беспорядочные половые связи. Это не мешало трём поколениям уживаться мирно и договариваться. Буфером между первыми и вторыми служили пятидесятники – корейцы, бежавшие от войны, разделившей страну пополам. Было среди и них и трое китайцев – бывших добровольцев, участвовавших в Корейской войне, но избравших другой путь.
– Сколько людей тут живёт? – спросил Даниэль.
– Ах, тебе бы только цифры знать, – не без укора сказал Полин. – Важно, какие люди тут живут.
– Перепись не проводили, но примерно сто семьдесят человек, – серьёзно ответил Робер.
– Ола, камарадас! – поднял руки Хосе. Его лицо светилось от радости. Хосе будто помолодел на десять лет под ярким солнцем чужого Мира.
– Ола! – бойко ответил Робер и крепко пожал руку лидеру «Красного Антидота». Познакомил его с новыми товарищами.
Все четверо прошли в домик, ничем не отличавшийся от других. Даже в интерьере чувствовался пролетарский минимализм: в комнате не было ничего, кроме стола, четырёх стульев, кровати и трёх широких полок, заставленных книгами.
– Я здесь бываю нечасто. Питаемся в общей столовой. Моемся в общей душевой. Это временно, пока не наладили быт, – когда все устроились, он тут же перешёл к делу. – Мы находимся в Тари Райяр, или Мире Высокой Энергии. Климат мягкий, умеренный. Жить можно! Страна называется Вальовьен, что означает «долина маков», – Хосе развёл руками и растянулся в улыбке. – Маки тут растут периодично, каждые несколько сотен лет. Делать из них наркоту не получится – это не те маки, которые мы знаем. Пробовали, получается дрянь, – он захохотал. – Впрочем, это и хорошо. Мы тут против наркоты. Алкоголь тоже под запретом.
– А что там за башня вдалеке?
– Это не башня, а мемориал ушедшей эпохи. Здесь была цивилизация, но пятьсот лет назад её уничтожили. Земля опустела.
– Почему её никто не заселяет?
– Ты мыслишь логикой империализма. Если есть хоть один клочок девственной земли, его надо заселить. В этом Мире совсем другая логика. Местные народы умеют поддерживать численность населения примерно на одном уровне. Им не нужна экспансия. Многие живут в современных городах, как и мы, но у большинства экономика устроена по-другому! В основе уклада – тонкие техники.
– А почему не толстые? – съязвил Даниэль. Никто не засмеялся в ответ.
– Здесь, под этим небом, за нами не следит Доктрина, – серьёзно продолжил Хосе. – Мы можем использовать наши твёрдые технологии – электричество, радио, водопровод и так далее, совмещая с тонкими техниками. В Долине Маков нас никто не тронет – эта земля, кроме нас, никому не нужна. И таких земель в этом Мире полно!
Хосе рассказал, как устроена местная жизнь. С утра люди разбирали наряды – каждый выбирал ту работу, которая больше нравится и получается лучше. Лидеры поощряли менять работу каждый день, чтобы не застаиваться и выходить из зоны комфорта. Это не распространялось на тех, кто изучали тонкие техники, что было справедливо, поскольку изучение тонких техник отнимало не меньше физических сил, чем тяжёлый труд. Каждую неделю устраивали песни и танцы у костра, а раз в месяц деревня собиралась на совет, обсуждая недостатки сложившейся системы. Любой имел право внести предложение, за которое голосовали большинством. Запрещалось только возвращаться к старым порядкам, принесённым из Мира Полярной Звезды.
– У вас есть преступность? Как вы с ней боретесь?
– Очень просто. Изгнанием. Но, поверь, такое случается не чаще раза в несколько лет. Если я замечаю, что кто-то задумал неладное, я провожу с ним беседу, – проговорил Хосе без запинки. – Никакого насилия.
– Ха! – Даниэль скрестил руки на груди. – Запугиваете?
– Иногда приходится применить жёсткую руку, – признался Хосе. – Но в целом, по сравнению с тем как это делают в наших, да и в ваших, тюрьмах, это более чем гуманно.
Ближе к полудню, новичкам показали тренировку. В просторном зале, ярко освещённом полуденным светом, Северино сидел на полу по-японски. Одет он был в широкую домотканую рубаху. На рукавах и груди, вышитые синими нитками, отчётливо виднелись руны. Практической пользы руны не несли – только впечатлить новеньких. Робер, Полин, Хосе, Мигуэла и другие лидеры были одеты как Северино.
– Мы отрабатываем технику «стена», – шепнул Даниэлю Хосе.
Мигуэла, с палкой в руках, разбежалась первой. Она должна была со всей силы ударить Северино по голове. Лицо Мигуэлы искривила ярость. Руки налились кровью. Она приблизилась, размахнулась и… перевернувшись вокруг своей оси, упала в последний момент, прямо под ноги спокойно сидевшего лысого здоровяка. Следом попытались Робер и Полин, однако, после Мигуэлы, всё было очевидно.
– Давайте-ка я попробую, – вызвался Даниэль.
Он не стал разбегаться. Размялся. Помахал палкой, попробовал её на вес. Внушительно – килограмм пять. Хорошо замахнувшись, можно было пробить череп. Даниэль подошёл спокойно, вращая палку в руке как бейсбольную биту. Непросто было вот так ударить человека, но Даниэль представил, что перед ним – полицейский. Причём тот самый, что разбил ему губу на мирной демонстрации. Размах… Удар!
Палка скользнула в сторону, даже близко не задев Северино.
– Ну, ты бить-то будешь или как? – ухмыльнулся тот.
Даниэль попробовал ещё раз. Каждый раз, палка уходила в сторону, словно Даниэль бил по пирамиде. На десятом ударе, вспотевший и раскрасневшийся, он сдался.
– Это и называется техника «стена», – подошёл Хосе. – Крайне удобная вещь во время протестов.
– Каждый из нас изучает три техники: две боевых и одну ментальную, – добавила Мигуэла.
– Потому что мы не собираемся засиживаться в Колоколе, – продолжил Хосе. – Тем более, замыкаться в раковине. Это плацдарм, – он обернулся к ученикам, которых в зале собралось тридцать человек. – ¡Viva la revolución!
В ответ, раздалось мощное, дружное, гремящее:
– ¡Viva la revolución!
Наступили славные для протеста дни – рабочие поддержали студентов и захватили завод «Рено». Франция пылала. Оставалось самое тяжёлое – захватить наиболее консервативные слои общества. Несмотря на успехи, было ещё много сторонников де Голля.
«Красный Антидот», как и всё движение «Роза», не испытывал ярой ненависти к старому генералу. Куда важнее было действовать тайно от агентов Доктрины. Для этого Хосе придумал стратегию «Бензин».
– Доктрина не спит! – вещал Хосе на поляне перед новичками.
Теперь их стало ещё больше. День ото дня, в деревню прибывали новые студенты и взрослые. Последних было немного – проще было агитировать молодых. Глядя со стороны на толпу в сорок человек, Робер испытывал гордость. Это было лишь началом. В это он верил так же свято, как и Хосе.
Мигуэла и Северино держали перед собой две тряпки. Одна из них, та, которую держал Северино, была пропитана бензином.
– Если мы сейчас попытаемся действовать открыто, мы достигнем краткосрочного эффекта. Пшика! – он достал зажигалку и подпалил край сухой тряпки. Край загорелся еле-еле, с третьей попытки и, немного подымив, потух. – Спасибо, Мигуэла. Такой результат неизбежен, если Доктрина заметит наши действия. А вот что будет, если мы тайно заранее подготовим общество, – он подпалил тряпку Северино. Та мгновенно вспыхнула. Северино даже пришлось отбросить тряпку на заранее подготовленную песочницу. – Вот, что будет, если мы сначала пропитаем общество бензином, а уже после дадим сигнал. Бензин – это наши идеи. Правда о Доктрине. Тонкие техники. Необходимо обучить как можно больше людей. Не забывайте! Мы тщательно отбираем и проверяем каждого! Прямо сейчас, во многих других местах этого нового Мира, строятся другие деревни. Нас больше с каждым днём!
– Ура! – воскликнул Робер.
– Ура! – подхватили сорок человек. Хосе жестом попросил их замолчать.
– Мы крикнем «ура!», когда Мир Полярной Звезды станет другим. Когда не останется Доктрины. А пока, мы должны собрать волю в кулак.
Хосе был жёстким руководителем, но его любили все. Даже сравнивали с Че Геварой. Хосе умел читать мысли. От него невозможно было что-либо утаить, но и сам он оставался предельно откровенен. Если что-то не нравилось, он говорил сразу. Если был доволен, публично хвалил. Робер восхищался им, а вот Даниэль не спешил выполнять указания лидера, считая методы Хосе слишком «правыми».
Конфликты начались уже на третий день после прибытия Даниэля. Новичок умудрился пронести через Тоннель две бутылки коньяка и устроить пирушку с группой других студентов. Причём, не где-нибудь, а в районе «сороковников». Мими с радостью подключилась к веселью, а вот Кэт, не терпевшая пьяных, пожаловалась Хосе. «Сороковники» тоже были недовольны – у большинства из них были дети, которые тоже видели это безобразие.
Решение Хосе было резким и быстрым – изгнать Даниэля. Студенты, привыкшие к нему, возмутились.
– Даниэль – наш друг! Ну, что такого? Одна пьянка!
– Алкоголь под запретом, – процедил сквозь зубы лидер.
– И зачем нам такой новый мир, где одни запреты?
– Хорошо. Я вынесу вопрос о возвращении Даниэля на следующий совет. А пока – всем отбой!
Вторая беда случилась на шестой день. В этот раз, Даниэль, который покинул деревню, был ни причём. Происшествие всколыхнуло старый спор, который, чуть больше года назад, протянулся на несколько советов. Жители Колокола спорили, нужен ли деревне асфальт. Одни считали, что, во-первых, деревне пока не по карману такая роскошь. Во-вторых, дожди тут лили нечасто, транспорт не ходил, а передвигаться пешком по сырой земле не составляло особых трудностей. У сторонников асфальта тоже были свои аргументы: каждые три месяца, в Колокол приезжал грузовик. Он проходил необходимые припасы, инструменты, мебель, приборы, стройматериалы и даже, на всякий случай, оружие. В ходе непростого обсуждения, асфальт решили положить. На это ушло много времени и труда. Из деревни, на двести метров, протянули грунтовую дорогу, которая резко обрывалась посреди поля. Дальше тянуть не было смысла – именно в этом месте открывался Тоннель. Спустя полгода после окончания строительства, появились люди, которые возненавидели асфальт.
– Это называется «Глаз Бога», – объяснил Хосе. Кэт с интересом наблюдала, как на узкой улочке разворачивается крытый грузовик. – Всего у «Розы» таких два. Один из них теперь будет здесь, в Колоколе.
Хосе был счастлив от предвкушения. Устройство, под названием «Глаз Бога», должно было стать сердцем будущего города.
Мужчины открыли кузов, опустили трап. Четверо начали аккуратно выкатывать прибор, высотой в метр двадцать, и весом в полтонны. Тёмно серая усечённая пирамида со стороной в шестьдесят сантиметров у основания и пятьдесят два у вершины. Сверху, во встроенной чаше, лежал сияющий голубоватым светом хрустальный шар.
– Потрясающе! – восхитилась Кэт.
– Этот шар позволяет тебе мысленно переместиться в любую точку любого из Миров. С его помощью, можно открыть… да осторожнее вы, бараны!.. открыть Тоннель. Активировать дверь-символ. Раньше он хранился на Кубе, в моей резиденции, но теперь, даже если Доктрина будет штурмовать…
И тут усечённая пирамида пошатнулась. Рабочие едва успели обхватить её со всех сторон и удержать на трапе, но им не хватило рук. Шар выскользнул из чаши, прокатился по её краю и рухнул на асфальт. От матерных криков Хосе остолбенела вся улица.
– Косорукие ублюдки! Сучьи дети! Лучше б ваши матери аборт сделали! Вы вообще представляете как мы добыли этот шар?! Двадцать человек! Двадцать человек полегло, чтобы «Глаз Бога» оказался в наши руках! Лучше бы вы, вместо тех двадцати человек, лежали в могилах! Твари, подонки!
Один из мужиков поднял шар и внимательно осмотрел со всех сторон. Подбежал Робер.
– Хосе, возможно рано сокрушаться, – он достал портативный микроскоп и осмотрел место, которым шар ударился об асфальт. Тяжело вздохнул. – Трещина.
– Я так и знал, что вам, безруким болванам, ничего доверить нельзя! Сукины дети! – он подбежал к Роберу, чтобы посмотреть. – Теперь этот шар непригоден. А ну, с глаз долой! Двадцать человек. Двадцать человек, и псу под хвост из-за этих бестолочей!
– Не расстраивайся, Хосе, – Кэт и сама готова была заплакать, но погладила кубинца по плечу. – Добудем новый шар.
– Ты не понимаешь. Когда мы украли первый «Глаз Бога», он стоил четырёх жизней. Во второй раз, они были готовы и загнали в ловушку наших бойцов. К счастью, наши успели погрузить аппарат и отправить грузовик. Он вырвался с боем. А они – не смогли. Зато пульт вы сохранили, да, козлы?! Пульту бы ни хрена не сделалось, он гранитный!
С того дня, Хосе стал раздражительным. Чаще проводил время в боевых походах. Две неприятности наложились одна на другую, образовав в его душе твёрдый ком. Для «Красного Антидота», между тем, настал период испытаний. Одна за другой, ячейки по всему Миру Полярной Звезды почти без боя сдавали позиции. Времени на стратегию «Бензин» не осталось. На экстренном собрании лидеров, среди которых теперь числились Робер, Полин и Анри, Хосе объявил:
– Мой план провалился. У нас больше нет времени действовать мягко. Надо идти в бой.
– Хосе, в тебе говорит отчаяние! – возразил Робер. – Чем тебе не нравится «Бензин»? Ты сам это предложил! «Роза» обеими руками за твой план. Что случилось?
– У нас больше нет времени! – он ударил по столу. – Они узнали про «Бензин» и про «токороро».
– Мы придумаем иные пути, – поддержала Робера Полин.
– Отставить! Франция – наш последний шанс. Рабочие поддерживают протест! Надо привлекать больше рабочих. Захватить радио и телевидение.
– Хосе, ты говоришь чушь, – перебила его по-испански Мигуэла. – Центры вещания – «осиные гнёзна» Доктрины.
– Мне плевать! – Хосе выхватил пистолет и взвёл курок. – Живым я им не дамся.
– Хосе…
– Молчать! Всё! Больше никакой демократии! Никакого левачества! – он наставил пистолет на Робера. – Это ты их привёл. Того недоумка Даниэля. И двоих из той четвёрки косоруких, которые… – не хотелось об этом вспоминать, и он замолчал. Сел. Убрал пистолет. – Завтра штурмуем телецентр. Мигуэла, Северино, объявите остальным, что я отменяю совет.
Перевёрнутые на бок машины лежали на мостовой и ничего не понимали. Рассвет застал их в этой нелепой позе. Но вот подошли люди в комбинезонах, раскачали их и поставили на место. Колёса вновь коснулись привычного асфальта.
Сверху они казались игрушечными машинками, крохотными, с округлыми спинками, словно жуки. Городская служба разгребала завалы. Те самые рабочие, за права которых бунтовала молодёжь, убирали камни с мостовой, сгребали стёкла, заполняли грузовики булыжниками, арматурой, деревянными коробками из магазинов и кусками разбитой мебели. Некоторые баррикады, украшенные флагами, рисунками и надписями, приходилось сносить бульдозерами – только сверху они казались кучами хлама. Снизу баррикады были надёжно забетонированы. Всё это было похоже на то, как взрослые убирают комнату после того, как дети устроили бардак. Впрочем, уборкой игрушек занимались такие же игрушки.
Из панорамного окна телецентра, было прекрасно видно улицу, залитую лучами рассвета. Полин была опустошена, вымотана. Она не спала всю ночь и потирала покрасневшие глаза. Подошёл Робер и тоже посмотрел в окно.
– Грета Мюллер?
Полин резко оглянулась на него. Слишком уставшая, чтобы спорить, она зевнула и снова обратила взгляд на улицу. Та постепенно пустела.
– Мне кажется, это начало конца.
Двенадцать часов назад, никто не думал о поражении. Три часа пополудни. Облака затянули парижское небо сплошной пеленой. Это было самое начало операции. До темноты далеко, но уже чувствовалось её наступление. Пока это не было похоже на штурм: отдельные группы «Красного Антидота» рассеялись по Парижу. Каждая группа выполняла свою работу. Одни собирали сторонников, другие рисовали двери-символы, третьи внимательно изучали набережную реки Сены, бульвар Де Марешо и другие места в Пятнадцатом аррондисмане, на случай если тут развернутся бои. Управление Французского радиовещания и телевидения, сокращённо ОРТФ, постепенно окружали те, кто вечером пойдут на него с оружием.
Десятого мая демонстранты уже пытались пройти на Правый берег Сены, но были остановлены силами КРС – особого мобильного подразделения полиции. Даже Сорбонну власти Парижа не охраняли столь тщательно как центры «четвёртой власти».
Семнадцатого мая больше половины работников ОРТФ отказалось выходить на работу, пока редакция не прекратит замалчивать уличные протесты. Прошла неделя, как работники телевидения сидели по домам. В здании осталось не так много гражданских, но прибавилось военных и полиции. Самыми опасными из охранявших ОРТФ были ни первые, ни вторые. Агенты Доктрины – люди, которых не замечал никто, но которые свободно бродили по коридорам телецентра. Их-то и надо было нейтрализовать первыми. На них, не на простых непосвящённых, готовил пули Хосе.
Эхом от стен коридора отскочил дребезжащий звон дверного звонка. Приоткрылась старинная деревянная дверь. Её хозяин не снял цепочку, а только грубо спросил:
– Вы кто такие?
На Полин, Анри и Робера глядело по-мужски красивое, пусть и небритое, лицо. По тону было слышно, что владелец этого лица не привык говорить грубо, но теперь настало другое время. К тому же, он был у себя дома и не очень любил общение в нерабочее время.
– Жан-Поль Марен?
– Да, это я… чего вам надо? Так! Я на работу не вернусь. Пока редакция не прекратит…
– Вы не поняли, мы не с телевидения. Мы на вашей стороне! – Робер представил себя и друзей. Полин выдала самую очаровывающую улыбку.
– Мы принесли продуктов. Знаем от соседей, что вы живёте один и всю неделю не выходили из дома.
– Да, это верно, – Жан-Поль недоверчиво посмотрел на пакет, набитый разнообразной едой: два багета, фрукты, овощи, сыр, яйца, молоко, и даже бутылка шабли. – Что ж, проходите.
Через двадцать минут, пообедав, все четверо сидели на кухне. Жан-Поль, на правах хозяина, курил прямо за столом. Благо, окно было открыто настежь.
– Я отснял девять часов материала. Редакция не приняла и метра плёнки. Они упорно замалчивают протесты. Я, и больше половины сотрудников, не могли это терпеть. Но я так не могу! – он затушил сигарету. – Я репортёр! Мне нужно находиться в центре событий, быть всевидящим оком, которое всё знает, а я что? Замкнулся в этой раковине, – он оглядел квартиру. – Не знаю, как другие. Телефон молчит.
– Вам до сих пор никто не звонил? – удивилась Полин. – Не просили вернуться?
– Они словно забыли про меня.
– Жан-Поль, вы можете нам помочь. Для этого придётся вернуться на работу.
– Я вас умоляю. Меня назовут штрейкбрехером.
– Никто вас так не назовёт. Вы только поможете сдвинуть редакцию с мёртвой точки.
– И что я должен делать?
– Это прозвучит странно, – Анри подал Жан-Полю трафареты и баночку краски. – Надо будет немного порисовать на стенах.
– Вам надо будет оставить несколько рисунков, – пояснил Робер. – Точно в тех местах, которые мы укажем. Строго по трафаретам.
К шести вечера, на мосту уже выросли баррикады в несколько рядов. Такие же – на набережной и на улицах вокруг телецентра.
– Мы должны завладеть телецентром как можно быстрее, – Хосе, одетый в серую полевую форму, посмотрел на часы. – Скоро прайм-тайм. Show must go on.
Робер огляделся. На мосту бульвара Де Марешо суетилась молодёжь. Укрепляли баррикады, готовили коктейли Молотова, рисовали транспаранты. Ветер над Сеной развевал красные флаги.