«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том II. «Франция и я – Я и Франция!»

Каждый из них (Баррас и Съейес) планировал государственный переворот по-своему и в собственных интересах. Старый благодетель Наполеона, деливший в свое время (неизвестно сколько?) с ним в постели сколь сексуальную, столь и прагматичную креолку де Богарнэ, по слухам мог склоняться в сторону восстановления власти Бурбонов.

Тогда как Съейес, будучи человеком более радикальным, решил сокрушить республику. Этот холодный и здравомыслящий педант исходил из того, что пока во Франции будет республика – со стороны соседних европейских монархий постоянно будут поползновения уничтожить… французскую республику! Следовательно, нужно проделать эту процедуру… им самим! Мастер подковерных комбинаций Съейес изрек «Болтуны больше не нужны – требуется голова и шпага!», а точнее, шпага самого популярного на тот момент генерала, под головой он, естественно, подразумевал свою собственную.

Необходимая ему «шпага» (генерал Бонапарт) снова (как в 1797 г. – тогда он был в Италии, но прислал Ожеро) была в бою (на этот раз она увязла в песках Египта и Сирии, как тогда многим казалось – надолго, если не навсегда), а переворот больше ждать уже не мог. Тогда-то Сьейес остановил свой взгляд именно на кандидатуре Жубера, благо он-то был под рукой, командуя 17-й дивизией из состава Парижского гарнизона. Обработка перспективной «шпаги» велась ловко и продуманно: в ход были пущены все соблазны. Какие именно – нам осталось неизвестно. Остается лишь предполагать, что Сьейес, выступавший в роль эдакого «дьявола-искусителя», искусно сыграл на простодушии Жубера, насмотревшегося в Париже на многое. Быт и нравы столицы революционной Франции, ему пылкому и по-рыцарски благородному человеку, внушали отвращение, а «дьявол-искуситель» «пел» ему, что с падением Директории весь этот бардак исчезнет и наступят лучшие времена, а Франция будет овеяна славой великой державы!

Так или иначе, но Жубер – когда-то честный и чистый революционный генерал (как например, Марсо) – превратился в главного кандидата на роль военного диктатора. Для Сьейеса славные деяния Жубера – битва при Риволи и Тирольский поход – казались недостаточными, чтобы заставить страну примириться с диктатурой генерала Жубера. Следовало немедленно добавить новых лавров будущему диктатору, а добыть их можно было только в Италии, где в ту пору громил французские армии Макдональда и Моро неукротимый «русский Марс» Суворов. Все, что принес Франции Итальянский поход Бонапарта, вот-вот должно было рухнуть, а там и до границ Франции было рукой подать. Правда, оставалась армия Массена, прикрывавшая дорогу во Францию через Швейцарию. Если не остановить Суворова в Италии, то, учитывая его стремительность и неистовость, тучи могли начать сгущаться уже над самой Францией! Если бы Жуберу удалось победить непобедимого русского старика, отвоевав у русских Италию, тем самым обезопасив Францию от нашествия, он с помпой возвращался бы («на белом коне»! ), разгонял бы оба Собрания и т. п.

Наш герой уже собирался отправиться на итальянский фронт, но тут он попался на еще одну «удочку» – роскошное «белое тело» юной девственницы! Жуберу предложили вступить в брак с одной из самых блестящих невест Парижа, c очаровательной 19-летней красавицей Велиситой-Франсуазой-Зефирой – падчерицей влиятельного сенатора Шарля-Луи Юге де Семонвилля. (Того самого хитрого «старого кота», что спустя 16 лет отправит одного из своих зятьев генерала де Монтолона в ссылку за Бонапартом на о-в Св. Елены, чьи тайные помыслы до сих пор будоражат умы пытливых историков!) Перед очередным соблазном – заключить крайне выгодный политически и финансово брак – честолюбивый Жубер опять не устоял. Не исключается, что это новоиспеченный тесть Жубера протежировал его на пост командующего Итальянской армией. Так или иначе, но на приготовление к свадьбе и ее саму ушло время и, прежде чем он выехал к армии, австрийская армия барона Края, осаждавшая крепость Мантую, заставила французский гарнизон сдаться и успела присоединиться к русской армии Суворова.

Теперь у «русского Марса» появилось почти двукратное превосходство в силах. Можно сказать, что Жубер попытался было избежать сражения, но сказалось более высокое искусство победоносного старика Суворова, понудившего молодого француза принять-таки бой в невыгодных для него условиях при Нови. Чем закончился битва для французов и лично для Жубера всем хорошо известно, а для Сьейеса снова началась головная боль: кого взять в диктаторы!?

Бонапарт оказался в «египетской мышеловке» (Нельсон запер его там, уничтожив французский флот де Брюйэса при Абукире), Ожеро – не тянул на столь ответственную роль по причине недостатка ума, Бернадотт – тоже не проходил из-за своего ярко выраженного хитроумия, славный революционный генерал Журдан – не годился, так как сильно симпатизируя делу революции, вряд ли когда-либо поднял шпагу на дело революции.

И все же, была еще одна вакантная кандидатура – фигура еще одного первоклассного революционного генерала Моро: именно он сумел спасти французскую армию от окончательного разгрома неистовым «русским Марсом» при Нови. Он был в Париже, когда Жубер, с котором его связывало «братство по оружию», почти прошел проверку на роль будущего диктатора и был осведомлен о планах Сьейеса им самим. Судя по всему, он сам чувствовал, что на эту роль он никак не подходит. Хладнокровный и настойчивый, полный непоколебимого мужества перед лицом врага, один из самых лучших мастеров искусного маневра, особенно при отступлении (самом сложном виде боя!), Моро очень быстро терялся, как только попадал в бурный водоворот политической интриги. Он никогда не умел найти себя в ней, чрезвычайно легко поддавался всякого рода влияниям и охотнее всего отступал на задний план. Его политические ошибки и фальшивые шаги так же громки, как и его победы на поле брани. Честный республиканец и последовательный демократ, он почему-то долгое время утаивал найденную им переписку Пишегрю, изобличавшую его секретные переговоры с австрийцами. (По крайней мере, так принято считать.) Именно по этой причине едва не потерпела крушение его собственная полководческая карьера. Но репутация Моро, как честного гражданина и патриота, была слишком велика и махинации Пишегрю ее не замарали. Моро, как и Жуберу, не нравилось все творящееся во Франции пока у власти была Директория, он тоже считал, что это прямая дорога к гибели всех завоеваний революции. По сути дела, он подобно Жуберу, соглашался с Сьейесом, а теперь после того, как «неистовый старик Souwaroff» (так прозвали его между собой битые им, фартовые до встречи с ним, французские генералы) грозил походом во Францию, Моро стал еще внимательнее прислушиваться к уговорам Сьейеса. Пока он был в Италии, тому удалось привлечь на свою сторону немало видных генералов (в частности, Макдональда и Лафайета), хотя, конечно, ни у кого из них не было столь нужного Сьейесу ореола славы победоносных полководцев. Не исключено, что, вернувшийся в начале октября в Париж, Моро, все же, встал бы во главе затеваемого переворота: Сьейес уже был готов обговорить последние детали, но в дело вмешался Его Величество… Случай!

Пока Сьейес в своем кабинете дожидался приезда Моро, ему принесли срочную депешу: «Бонапарт высадился во Франции!» Наконец появившемуся Моро, Сьейес молча протянул спасительное для того сообщение и тот, явно обрадованный тем, что ему – боевому генералу – не придется мараться свержением законного правительства, в двух фразах выразил все, что он думает по этому поводу: «Вот тот, кто вам нужен! Он устроит вам переворот получше, чем я!» Впрочем, Сьейес и сам знал, что Бонапарта не надо будет уговаривать: последний был человеком действия, как на поле брани, так и на политической авансцене. В глазах многих французов на роль Спасителя Отечества генерал Бонапарт подходил больше других. У него была устойчивая репутация победоносного генерала, он не афишировал свои взгляды и амбиции, вел себя предельно скромно и осторожно. Для убежденных революционеров он был всего лишь революционным «генералом Вандемьером» подавившим роялистское восстание 13 вандемьера 1795 г. Монархистам импонировало его дворянское происхождение и прошлое офицера королевской артиллерии.

Для тех и других он представлялся тем самым человеком, который покончит с хаосом революционных лет…

И Бонапарт, прекрасно понимавший, какой прекрасный шанс представляет ему судьба в этот очередной смутный момент в истории мятежной Франции для восхождения на вершину власти, начал действовать. Тем более, что у него за спиной стоял его самый умный и энергичный из братьев – Люсьен Бонапарт, давно вовлеченный в политику, имевший в соответствующих кругах определенный вес и даже ставший главой Совета Пятисот, к тому же, умевший «из любого свинства вырезать аппетитный кусок ветчины»!

…Кстати сказать, законодательная власть во Франции принадлежала двум палатам: главная из них именовалась «Совет старейшин» (по сути дела Сенат), она заседала во дворце Тюильри; вторая (нижняя палата) называлась «Совет пятисот», она «квартировала» в Бурбонском дворце, в километре от Тюильри, но на другом берегу Сены. Если члены первой палаты склонялись за укрепление исполнительной власти через ее перемены и вручение ее меньшему числу людей (условно говоря, сторонников «твердой руки»), то большинство второй палаты (приверженцев республиканцев-якобинцев) было против этого шага…

Кроме того, именно Люсьен Бонапарт контактировал с Сьейесом по вопросу замены Директории из пяти человек на Консульство из трех человек, которые управляли бы Францией с позиции диктатуры, причем, кто-то один из них явно «потянет одеяло на себя любимого». Более того, именно Люсьен заручился поддержкой весьма влиятельных во Франции той поры Жозефа Фуше, Жан-Жака-Режи де Камбасераса и Шарля-Мориса де Талейрана-Перигора. Правда, с первым и с последним из этой троицы следовало «держать ушки топориком» – уж больно были они политиками мутными и скользкими.

Фуше – незаменимый шеф тайной полиции, самого зловещего механизма без которого не могло, не может и не сможет обойтись ни одно правительство любого народа во все времена – совсем недавно активничал в Большом Терроре и не желал возвращения Бурбонов с их аристократическими «прихлебателями-приживалами». Он всегда был и будет готов помочь рухнуть любой власти, в том числе, власти… «генерала Бонапарта». Недаром ведь он снабжал и Жозефину, и наполеоновского секретаря Бурьенна деньгами из вычитаемых с игорных домов (первой полагалась тысяча франков в день – по тем временам серьезные деньги!), только лишь для того, чтобы контролировать сведения о Бонапарте от его секретаря сведениями о нем от его… супруги. Он называл эту тактику – «быть точно осведомленным».

Талейран, не только ловко «опроцедуривал» всех подряд (сдавал «на счет раз-два»), но и был вхож во все структуры политического «винегрета» французского общества той поры и, к тому же, обладал уникальным свойством «вырезать из любого свинства хороший кусок ветчины» (извините за повтор) для себя лично. Вот и Бонапарт год от года будет все более и более убеждаться, что если он не следует советам Талейрана, то всегда принимает «не совсем» правильное решение.

…Впрочем, в Большой Политике во все времена никогда не было ни Законченных Идеалистов, ни Клинических Идиотов, а лишь Большие Подонки. Таковы ее правила, когда приходится работать со всеми, кто может обеспечить результат, поскольку именно он правит миром…

Через Талейрана – этого «колченогого дьявола во плоти»/«всемирного пройдоху в шелковых чулках» (это еще наиболее литературные прозвища безусловно гениального дипломата), недаром он был «при делах» «от Людовика XVI до Людовика XVIII» и даже «далее того» (и при Карле Х, и при Луи-Филиппе), с каждой сменой правителя лишь упрочивая свое благосостояние – братский тандем Наполеон/Люсьен вышли на Сьейеса.

Неповторимому мастеру «закулисных интриг» Шарлю-Морису де Талейрану как-то удалось на время наладить отношения между Съейесом и Бонапартом, хотя первый слыл человеком крайне «непрозрачным» с очень далеко идущими амбициями (человеком по оценке Талейрана «очень тяжелым»). Разное рассказывали о том, как они все же смогли на время найти общий язык. Недаром ведь говорят, что бывший аббат Съейес философски изрек: «Да, я пойду с генералом Бонапартом, потому что изо всех военных он все-таки наиболее штатский; но я не знаю, что меня ждет после успеха…». Учитывая несомненную амбициозность нового национального героя французского народа, Съейес мог полагать, что, все же, сможет с ним потом совладать. Впрочем, время покажет, что он заблуждался, поскольку Наполеон обладал не только военным талантом, но и административным даром.

Министр полиции Фуше – один из подписантов смертного приговора гильотинированному королю Людовику – мгновенно сообразил, откуда дует Ветер Удачи и сделал вид, что ничего противозаконного не видит.

Военный губернатор Парижа генерал Лефевр сам приехал к египетскому «герою», чтобы по-военному доходчиво ему объяснили, почему этот молодчик Мюрат, залечивший свою прострелянную пасть, без его ведома, галопирует по мостовым Парижа во главе звенящих шпорами и гремящих саблями отрядов гусар и драгун!? «Что это все означает!?» – петушился здоровяк с бульдожьей физиономией и пудовыми кулачищами. Наполеон умел говорить с «армейской косточкой». Старый вояка был ласково взят им «под локоток», отведен в сторонку и сугубо конфиденциально оповещен о том, что грядет армейская операция по ликвидации неких безымянных организаций угрожающих спокойствию и благополучию Франции. Затем последовал «финальный аккорд» со стороны «брата по оружию»: Лефевра примитивно купили, подарив ему роскошную дамасскую саблю (в «подарочном арсенале» Бонапарта – для нужных в нужный момент вояк – их было предостаточно!) и тот тут же по собственной инициативе громогласно рявкнул: «Давно пора перетопить в Сене всех этих жуликов-адвокатишек из правительства!».

Влиятельный и амбициозный, враждебно настроенный к Наполеону военный министр генерал Бернадотт то ли «проспал» момент (выжидая, «просидел на заборе» и никто не стал его оттуда снимать?), то ли его смогли нейтрализовать сторонники Бонапарта. Опасный соперник из-за своей большой народной популярности генерал Моро пришел к нему сам и заявил, что ему надоели эти мерзкие «адвокатишки», профукавшие Отечество. Два других пламенных республиканца – генералы Клебер и Брюн – были далеко от Парижа, если первый был предусмотрительно оставлен расчетливым корсиканцем в Египте «за главного» и там увяз, то второй сдерживал врага на северо-востоке Франции.

Для наиболее влиятельных сторонников «сильной руки» был устроен ряд «деловых обедов» с… «десертом» по вкусу.

И наконец, дабы не «нервировать» парижан на время «мероприятия» было решено перевести обе Палаты из Парижа в его предместье в Сен-Клу. Безлюдное, по сравнению с Парижем, Сен-Клу идеально подходило для разгона «адвокатишек» и «прочих парламентских крыс». Обустроить это «перемещение» взялся Люсьен Бонапарт, чей вклад в успех его брата впоследствии был тем явно недооценен. 18 брюмера (9 ноября 1799) Совет старейшин (большинство в котором было у сторонников генерала Бонапарта) принял нужное решение о перемещении.

И конечно, нельзя не упомянуть об активной роли в этой «потаенной» деятельности супруги Бонапарта Жозефины. Во всем блеске тогда проявился ее дар уметь общаться с людьми совершенно разных настроений и взглядов на жизнь, как в широком, так и частном смысле. Она оказалась весьма полезной своему амбициозному мужу, приготовившемуся «к броску» на общественно-политический Олимп республиканской Франции. Жозефина пустила в ход все свои светские связи, очаровывает мужчин, завлекает тех, кого Наполеон еще не успел привлечь на свою сторону. В ее гостиной на улице Шантарен (с недавнего времени – переименованной в улицу Победы) полно людей, безмятежная и грациозная мадам Бонапарт разливает чай и болтает о всяких пустяках – о модах, о лошадях. Эта гостиная служит только преддверием к маленькому кабинету Бонапарта в задней части дома, где он по одному принимает генералов, банкиров, депутатов, прощупывая, как они будут вести себя в день переворота. Один из свидетелей тех «закулисных» событий, Филипп де Сегюр, потом утверждал, что Жозефина была посвящена во все детали заговора. «Ее рассудительность, ее изящество. Манеры, самообладание, ее остроумие сослужили хорошую службу. Она оправдала возродившуюся веру Наполеона в нее».

В общем, люди из ближайшего окружения Бонапарта искусно и активно сгоняли «колеблющихся» в лагерь удачливого корсиканца, явно претендовавшего на роль капитана французского государственного корабля. Правда, такие рьяные республиканцы как генералы Журдан, Ожеро, и, отчасти, Бернадотт (он так и не изменил своей излюбленной манере поведения – остался выжидать в стороне от событий), а также, «директора» Гойе с Жаном Муленом воздержались поддержать «генерала Вандемьера» (для них он оставался им всегда), о чем тот потом, естественно, вспомнит.

Ровно через месяц после возвращения во Францию 9—10 ноября 1799 г. (по революционному календарю – 18—19 брюмера VIII-го года революции) Наполеон совершил государственный переворот, при чем в какой-то момент события приняли такой поворот, что ему пришлось прибегнуть к помощи гренадер Лефевра, Леклерка и Мюрата (впрочем, кое-кто из исследователей упоминает и некоторых других генералов из ближайшего окружения «генерала Вандемьера»).

…Одна из наиболее известных интерпретаций тех судьбоносных событий гласит следующее.

В первый день все шло по плану: в своем простом сером егерском мундире и уже ставшей знаменитой треуголке Бонапарт посетил ряд завтраков в офицерских клубах Парижского гарнизона и для страховки уже собирался проинспектировать два его конных полка. Он еще был в Тюильри, когда к нему сумел протиснуться некий Ботто (Ботро) – секретарь того самого Барраса, благодаря близости которого с Жозефиной он был обязан своему стремительному карьерному взлету! Ботто прошептал о том, что Баррас ждет к себе «генерала Вандемьера» для переговоров, но услышал резкую обвинительную речь Наполеона, громко обращенную ко всем собравшимся: «Что вы сделали с Францией, которую я оставил вам в таком блестящем положении? Я вам оставил мир, а нашел войну! Я вам оставил победы, а нашел поражения! Я вам оставил миллионы из Италии, а нашел нищету и хищнические законы! Что вы сделали со ста тысячами французов, которых я знал, моими товарищами по славе? Они мертвы!»

К умело спродюсировавшему его в свое время на пост не только командующего Итальянской армией, но и как своего сменщика в будуаре одной из главных секс-мастериц той богатой на «горизонталок» поры Жозефины де Богарнэ – Баррасу – «рвущийся в бонапарты» корсиканец, естественно, уже не пошел. К нему он отправил мгновенно набравшего силу Талейрана с предложением добровольно написать заявление об отставке. Ходили слухи, что зная запросы Барраса, Бонапарт вроде бы вручил Талейрану то ли миллион, то ли два млн. франков (данные разнятся) отступного. Баррас отличался невероятной политической сметливостью. Поняв, что игра проиграна, он столь быстро согласился на отставку, что Талейран вроде бы даже не успел предложить ему отступные (во что верится с большим трудом!?), которые он якобы положил себе в карман. Так ли это? (Исходя из того, что «колченогий дьявол» умел блефовать «по-крупному», то полностью исключать такой «ход» нельзя?) Под эскортом драгун Баррас отправился в загородное поместье Гросбуа. Так навсегда исчез с политической арены Франции, политик, руководивший тремя переворотами – 9 термидора, 13 вандемьера и 18 фрюктидора. Вот только с четвертым он оказался в пролете! «Бог троицу любит»? Спустя год ему было приказано покинуть это имение и не показываться в Париже. На «наворованное» состояние он пережил почти всех главных героев своей эпохи, написав забавные мемуары о Великой Французской революции и своих «скромных заслугах» перед Отечеством, когда оно не раз оказывалось в опасности. Его «сотоварищи» Роже Дюко и Съейес столь же благоразумно самоустранились. Под домашним арестом у Моро оказались два видных консерватора – «непонятливые» Гойе и Жан Мулен, причем, у Гойе сержантский караул по приказу раздраженного его несговорчивостью Бонапарта выставили прямо в спальне. Тем самым, полномочия Директории прекратились и создался вакуум исполнительной власти.

Власть, как известно, не «дают, а берут!!!» – эту святую истину знают все крутые мужики. Вот Ланн с Мармоном немедленно и взяли под контроль Тюильри, а все тот же Моро – Люксембургский сад (дворец). Тоже самое проделали и Макдональд с Мюратом: первый – с Версалем, а второй – с пригородным замком Сен-Клу, где решалась судьба Франции. Серюрье с конным резервом ожидал срочных приказов для мобильного реагирования на возможные перемены в ходе событий.

Благодаря тому что председателем Совета Пятисот был брат Наполеона Люсьен Бонапарт, с Советом старейшин (где люди привыкли больше думать, чем болтать на публику) после некоторых «шероховатостей» (если верить рассказам, то вроде бы Бонапарт выступил перед ним неубедительно: говорил не по делу, употреблял неудачные образы, не к месту вставлял словечки из солдатского жаргона?), все же, удалось договориться. И большинством голосов «старейшины» благоразумно «одобрили» фигуру удачливого генерала, «со щитом» покинувшего их зал заседания с весьма символичным для него – военного – названием «Марсов салон». В общем, программа первого дня «смены власти» была успешно завершена.

Кое-кто из горячих голов в его ближайшем окружении уже приготовился открывать шампанское и пить за «провернутый» переворот.

Но как оказалось, радость была преждевременной… Недаром, сильно нервничавший Наполеон перед сном положил под подушку два заряженных пистолета… Все висело на волоске…

…О том, как прошел следующий день писали много и по-разному.

Все сходятся на том, что он не заладился с самого начала. В Сен-Клу под Парижем в Совете пятисот, заседавшем в огромной и дико холодной, не отапливаемой оранжерее (на дворе стояла глубокая осень, а огромные окна, выходившие прямо в сад, делали ее еще более холодной) гильотинированной королевы Марии-Антуаннеты оказалось слишком много противников военной диктатуры и генерала Наполеона, в частности. По слухам среди них мог успеть поработать влиятельный среди якобинцев генерал Бернадотт – скрытый и непримиримый противник Наполеона. К тому же, рассказывали, что нетерпеливый Бонапарт не смог дождаться пока его брат Люсьен, будучи председателем этого совета, постарается хоть как-то «залакировать» ситуацию. Он слишком рано вошел в зал заседания Совета пятисот, откуда неслись визгливые вопли, «переживавших» за свои привилегии «парламентариев», «Свобода и Республика в Опасности!».

В тот момент Люсьену было важно выиграть время и он весьма мудро затеял поименную присягу всех присутствующих на верность… республике. Это требовало очень много времени и… откладывало принятие решения, которое грозило стать роковым для братьев Бонапартов. И тут в зале появился «виновник происшествия» – собственной персоной, невысокий, невооруженный, да еще и с… хлыстом в руке! Это уже было слишком для наэлектризованной толпы «адвокатишек»…

Претендуя на «кромвельство», он действовал не по «кромвельски», забыв, что, порой, власть берут… силой, особенно, когда у тебя «в кармане» достаточно штыков и сабель и по-настоящему крутых (боевых) офицеров, а не паркетно-будуарных, одетых с иголочки, шаркунов!

В общем, пришлось ему отвечать на требования объясниться по поводу слухов о заговоре и о большой опасности, грозящей вот-вот обрушиться на республику, его просто затопали и закричали: «Долой диктатора! Долой Тирана!! Объявить вне закона!!!». Поговаривали, что уже прозвучали призывы поставить на голосование декрет о гильотинировании «генерала Вандемьера»!

Скажем сразу, Наполеон выступал плохо.

Во-первых, он от природы не был выдающимся публичным оратором. Во-вторых, он привык обращаться к благоговевшей перед ним грубой солдатне, с которой он знал, как говорить, а не к «профукавшим» Отечество и враждебно настроенным к нему лично «адвокатишкам», которые к тому же, тогда явно были «на взводе», а кое-кто и вовсе готов был «войти в историю», не дав «тем или иным способом» Бонапарту захватить власть. В-третьих, в тот день он явно был «не в своей тарелке» – сказывалось напряжение момента. И наконец, тогда «народные избранники» посчитали себя вершителями судеб французского народа и были необычайно агрессивны.

Рассказывали, что кое-кто из наиболее взвинченных депутатов-якобинцев вроде бы попытался взять невзрачного и в ту пору тщедушного Бонапарта не только «на горло» – «Долой диктатуру!», «Вне закона его!», «Да здравствует Республика и Конституция II-го года!» (A bas la dictature! Hors la Loi! Vive la Republique et la Constitution d, an II!), но и за… горло, причем не в переносном, а в буквальном смысле. В суматохе депутат Юг Дестрем (1754—1804), известный феноменальной физической силой, хлопнул Бонапарта по плечу и крикнул «Разве ради этого ты одерживал победы?» (Est-ce que pour cela tu remportais les victoires?), а депутат Бартелеми Арена (1765—1829) выхватил кинжал и попытался ударить генерала, но последнего прикрыл гренадёр Томе, которому лезвие прорезало сукно на рукаве мундира. Гренадёрам Томе и Пуре все же удалось прорваться сквозь толпу и вывести потрясённого генерала на воздух.

Так или иначе, но кинжалами ему вряд ли угрожали, хотя об этом, порой, пишут отдельные «акробаты от публицистики», но зуботычины, в кровь поцарапанная щека и порванный мундир имели место…

Кое-кому могло тогда показаться, что в воздухе «запахло жаренным»: переворот уже в самом начале провалился! Рассказывали ведь потом, что «премудрый пескарь» Сьейес, загодя собрал весь компромат на всех участников «мероприятия» в специальный дорожный несессер и еще с ночи держал у своего крыльца экипаж наготове со взнузданными лошадьми и кучером на козлах, дабы немедля отправиться в путь, если дело начнет принимать непредсказуемый оборот и надо будет срочно уносить ноги…

Точно так же по слухам поступил и другой «главный мудрец» той богатой на мутные события поры – Талейран. Он не только ночевал в доме одной из своих многочисленных прелестных приятельниц, но приказал, чтобы карета, запряженная шестеркой лошадей, всю ночь стояла наготове у дверей.

А с Фуше и вовсе ситуация была откровенно опасной. Поговаривали, что якобы он не верил в успех переворота и держал наготове спецкоманду для немедленного ареста Бонапарта и его подельников на случай неудачи переворота или даже его заминки!?

С огромным трудом не растерявшемуся Люсьену Бонапарту и ближайшим энергичным соратникам Наполеона удалось вытащить его из накаленной атмосферы зала заседаний на улицу. По осеннему короткий пасмурный день уже начал сменяться сумерками. На часах было около пяти вечера. Действовать надо было по-военному быстро и решительно.

Потом рассказывали, что отнюдь не военный, а сугубо штатский (к тому же, бывший поп, знавший, когда заартачившимся мирянам надо дать… кнута!) Сьейес шепнул, не потерявшему присутствия духа Люсьену, короткую и доходчивую фразу: «Прикажите немедленно их разогнать!!!» По сути дела этот лаконичный «совет постороннего» решил исход переворота…

…Раздалась переливистая барабанная дробь и гренадеры под началом Мюрата (именно он контролировал обстановку вокруг Сен-Клу), беглым шагом с ружьями наперевес вошли в зал, где заседали депутаты Совета пятисот, объявившие Бонапарта вне закона (но так и не успевшие зафиксировать это документально) и чуть не задушившие непобедимого генерала. С подачи решительно настроенного Люсьена Бонапарта – Мюрат, Леклерк и Серюрье только что сказали солдатам, что здесь какие-то «гражданские крысы» – английские наймиты («англичанка, как известно, всем, всегда и везде… гадить!!!»), вооруженные кинжалами – вот-вот убьют их любимого «маленького капрала»! Когда солдатне доступно объясняют, что их Отца Родного какие-то там занюханные интеллигентишки (по современному – либерасты) вот-вот лишат жизни, то они – профессиональные головорезы – естественно, готовы кинуться рвать врага, как «тузик грелку», причем, голыми руками: остервенело и до конца, благо тому, что они этому обучены!

…Впрочем, имеются и несколько иные интерпретации развития этой стадии событий перехода власти к Наполеону. И, тем не менее, во всех них единодушно отмечается, что именно выдержка и решительность его брата Люсьена позволили довести «переворот» до успешного конца. Сам Бонапарт потом признавал, что будучи в ужасном нервном напряжении, «пересолил» в Сен-Клу: говорил там очень плохо, «некстати и фальшиво»…

Неумолкаемый барабанный бой – «Штыки примкнуть!!!» – заглушал все. Лишь на секунду он затих и все услышали могучий рык Мюрата, большого мастера всегда и во всем рубить с плеча, скомандовавшего гренадерам 96-го полка: «Вышвырнуть всю эту мразь вон!!» (Jetez dehors ce public!) («Вышвырните-ка мне всю эту свору вон!») «Foutez-moi tout ce monde dehors!». (Ходили слухи, что в действительности бравый гасконец подал несколько иную команду, воспроизводить которую дословно на бумаге не принято!?) Многие из депутатов потом признавались, что голос Мюрата звучал у них в ушах всю жизнь! Педантичный молчун Серьюрье на пару с оскалившимся «бульдогом» Лефевром обнажили сабли и под барабанную дробь пошли в атаку! В другие двери ворвались гренадеры Леклерка. Только что извергавшие проклятия в адрес «узурпатора» и клявшиеся умереть, но отстоять Республику, депутаты (или, как их презрительно называли в армии – «адвокатишки»), прервав заседание, теснимые штыками с двух сторон не заставили себя долго упрашивать – всем известно, что гренадеры обожают наматывать вражеские кишки на штыки – и кинулись спасаться! Многие «герои трибуны» повыпрыгивали через спешно распахнутые окна (зал заседаний находился на первом этаже). Тех «народных избранников», кто остался сидеть, обмочившись со страху, дюжие солдаты брали за шкирку и выкидывали, гогоча, на улицу через двери и окна…

Люсьен Бонапарт законности ради собрал кучку (что-то ок. 50 чел.) «никуда не спешивших», наиболее адекватных депутатов Совета Пятисот и они при свечах единодушно проголосовали за декрет об учреждении временного консульства и комиссии для разработки новой конституции.

Все было кончено…