«Свет и Тени» «неистового старика Souvaroff»

Недаром именно с той поры о Суворове, чье имя стало известно в Европе, стали говорить как о «диком» полководце, обязанном своим успехам лишь невероятному «военному счастью», что он неосмотрительно оставляет свои позиции уязвимыми ради удалого и быстрого напора. Поговаривали, что сам Фридрих II Великий обратил тогда на него свое внимание и в одном из своих стихотворных опусов рекомендовал полякам остерегаться его. Легендарный прусский король-полководец как в воду глядел: через пару с лишним десятков лет победоносный Суворов, уже овеянный славными победами в войнах с турками еще вернется во вновь забурлившую Польшу и «огнем и мечом» расставит все точки над «i» в ее судьбе на очень долгие годы!

И последнее, на эту тему.

Суворов, безусловно, внимательно изучал не только громкие победы Румянцева на турецком фронте, но и его преобразования, их обусловившие, заключавшиеся в отмене «всего лишнего» как в учении, так и в бою.

Какое-то время Суворов еще оставался в Литве в корпусе своего, кстати, конкурента в «гонке за чинами», генерала-поручика Ивана Карповича фон Эльмпта (1725—1802), где провел месяц, пытаясь забыться на званых вечерах и балах в Вильно. В память о «былом» с прекрасными паннами и прелестными панёнками остались честные признания Александра Васильевича: «Не много знавал я женщин, но, забавляясь в обществе их, соблюдал всегда почтение. Мне недоставало времени быть с ними, и я их страшился. Женщины управляют здешнею страною, как и везде; я не чувствовал в себе достаточной твердости защищаться от их прелестей».

Екатерина II по достоинству оценила удачные действия своего талантливого военачальника.

Надо отдать ей должное: ушлая и дальновидная немка очень внимательно и крепко «держала руку на пульсе» генеральских «терок» на предмет соперничества за славу первого полководца России. Она крайне дозированно применяла тактику «сдержки и противовесов» среди этих крутых мужиков-«мясников», не подпускавших никого на пушечный выстрел к Военному Олимпу (где нет места для двоих!), кроме «себя любимого». Знала эта Большая Мастерица Большого Секса, где у военных – главная «эрогенная зона» и, как ее «стимулировать» на подвиги во Славу Отечества и… Ее Величества Екатерины Великой!

Напомним, что произведя Александра Васильевича 1 января 1770 г. в генерал-майоры, государыня-«матушка» этим не ограничилась и пожаловала ему 30 сентября того же года его первый орден. Им стал ор. Св. Анны, причем, сразу высшей степени – 1-й, но в то время это была ещё частная награда наследника престола Павла Петровича.

Правда, получил он его лишь 13 ноября: военные «пути-дороги» не всегда – прямые и короткие, а, порой, весьма извилистые и протяженные, а для армейских служак нередко смертельно опасные и тогда заслуженные ими кровью и увечьями награды не успевают найти своего героя. Так бывает…

…Кстати, орден Св. Анны (красный эмалевый крест на золотой вязи) – нерусский по своему происхождению – был учрежден в 1735 г. гольштейн-готторпским герцогом Карлом-Фридрихом в память незадолго до этого скончавшейся супруги, Анны Петровны, обожаемой дочери Петра Великого. С начала 1740-х гг., когда в Россию прибыл гольштейнский наследный принц Петр-Ульрих, будущий российский император Петр III, орден стали вручать и русским подданным. Но серьезно он вошел в оборот лишь в 1797 г., уже при Павле I, а в эпоху 1812 г. имел три степени. Низшая, 3-я ст., выдавалась только за военные заслуги, зато 2-я и 1-я – могла быть наградой и за гражданские дела. Причем, Св. Анной 1-й ст. за исключением редчайших случаев среди военных награждались лишь генералы. Всего за войну 1812 г. «этой анной» был удостоен 224 генерала и 1 полковник, вскоре ставший генерал-майором. Первым тогда его получил немолодой уже генерал-майор А. П. Мелиссино – шеф Лубенского гусарского полка – за жаркое дело под Яново в самом начале Отечественной войны 1812 г., героически погибший в сабельной рубке под Дрезденом в 1813 г. Любопытно, но его получил и «серый кардинал»/«мозговой центр» маршала Нея, швейцарец барон Генрих Жомини, перешедший от Наполеона в 1813 г. на сторону российского императора. Став у Александра I генерал-лейтенантом и генерал-адъютантом, много знавший о наполеоновской тактике и стратегии, Жомини за дальновидные советы при Кульме и Лейпциге, оказался награжден низшим из достойных его генеральского чина орденом – первостепенной «Аннушкой»…

Примечательно, что свой первый генеральский чин, как и первый орден, наш герой получил лишь на сороковом году жизни, тогда как его конкуренты по воинской славе прошли этот знаковый рубеж гораздо раньше: И. П. Салтыков – в 31 год, Н. И. Салтыков, еще раньше – в 27, а мастер на все руки Н. В. Репнин и вовсе – в 26 (!) лет. Подобный расклад «щемил душу» сколь амбициозного, столь и одаренного (или, наоборот) Александра Васильевича: прохождение по чинам тех или иных «героев своего времени» всегда воспринималось в военной среде крайне болезненно.

Императрица-«матушка» «все видела-все знала» и вскоре наградила блеснувшего в Польше неординарным дарованием А. В. Суворова (19.08.1771) Св. Георгия 3-го класса, минуя низший, начальный – четвертый!

…Между прочим, поскольку Александр Васильевич сразу был награжден 3-м классом ор. Св. Георгия – то после этого он уже никак не мог удостоиться низшим классом и не стал полным георгиевским кавалером в отличие, например, от М. И. Кутузова. Зато с другой стороны Суворов стал одним из трёх кавалеров этой самой почётной российской военной награды за всю ее историю, награждённых с 3-го по 1-й класс…

Более того, в конце года (20.12.1771) Екатерина жалует ему еще и ор. Св. Александра Невского, который был задуман Петром I исключительно как боевая награда, но затем с шаловливой ручки его супруги-драгунской портомои-«подстилки» стал выдаваться и за военные и за гражданские заслуги. (Правда, во время 1812 г. на него мог претендовать только военный, причем, не ниже генерал-лейтенанта.)

…Кстати сказать, еще 26 ноября 1769 г. весьма воинственная императрица Екатерина II учредила единственный в истории России чисто военный орден Святого великомученика и Победоносца Георгия 4-х классов. Это была самая почетная боевая награда дореволюционной России. Именно об этом ордене принято говорить «такого-то класса», тогда как обо всех остальных орденах – «такой-то степени». Его получить могли военачальники и офицеры только за личные заслуги на поле брани. Высшего, 1-го класса удостаивались главнокомандующие за выдающиеся победы, 2-м и 3-м – генералы и старшие офицеры за выигранные сражения и взятые крепости, 4-м – офицеры за блистательные личные подвиги. Первым кавалером этого ордена, причем, высшего (первого) класса, естественно, стала… сама Екатерина, сама себя наградившая. (Так бывает, в том числе, с женщинами-«узурпаторшами», пролезшими на престол через мужеубийство и свои… сластолюбивые «врата рая»! ) Вторым в этом почетном списке числится П.А Румянцев (за Ларгу), причем, у него тоже Георгий 1-го кл. Первым полным кавалером этой наипрестижнейшей награды, т.е. отмеченным всеми ее четырьмя классами стал Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов. Своего первого Георгия 4-го кл. он получил в 1775 г. за 1-ю русско-турецкую войну, Георгия 3-го кл. ему дали за штурм Измаила в 1790 г., уже через год – Георгия 2-го кл. – за Мачин в 1791 г. и за военные заслуги перед Отечеством в эпоху «грозы» 1812 г. – Георгия 1-го кл. Следующим полным кавалером Св. Георгия стал его антагонист – генерал от инфантерии Михаил-Богданович Барклай-де-Толли. Чаще всего награждались люди Св. Георгием 4-го кл…

Так началась долгая и блистательная карьера самого известного русского полководца, одного из очень немногих (в который уже раз повторимся), кто в истории войн сумел остаться непобежденным в больших сражениях…

Глава 4. Полководец Суворов – человек-«чудак»?!

После недолгого пребывания в Финляндии, где в феврале 1773 г. Суворов под чужим именем проводил инспекцию границ со Швецией на случай возможной войны со шведами [провоцируемый французами, «расхорохорился» братец Гу, так звала шведского короля Густава III (1746—1792) Екатерина II] и разработал план укрепления границ (не только крепости Вильманстранд, города Лаппеэнранта, но и всех приграничных укреплений). Но уже 4 апреля 1773 г. из Санкт-Петербургской дивизии А. М. Голицына, где он числился без должности, приказом Военной коллегии его перевели на юг России.

Там активизировалась русско-турецкая война (1768—1774 гг.)

А ведь Суворов уже давно (еще с конца 1768 г., только-только направляясь в Польшу) постоянно рвался в настоящее дело – на войну с турками. Недаром он настойчиво просил своих друзей в Петербурге, имевших выходы (подходы) на вице-президента Военной коллегии графа Зах. Григ. Чернышева и полномочного министра в Польше князя Мих. Никит. Волконского, а затем и напрямую – к самой императрице – «выдернуть» его из Польши «…туда, где будет построжае и поотличнее война»; «мне не найдется здесь дела, приличного моему званию, как военного, – писал он, …я здесь совершенно лишний».

Он вообще всю жизнь стремился жить по принципу: «где тревога – туда и дорога!»

…Кстати сказать, если для Екатерины это была ее первая война, то для России это уже было очередное кровавое столкновение с Оттоманской Портой за последние три четверти века! Россия рвалась вернуться на берега Черного моря, которое за несколько веков Турция превратила в свое внутреннее озеро! Это уже была пятая по счету сшибка: два относительно успешных Азовских похода Петра I в 1695 и 1696 гг.; печально знаменитый Прутский поход 1711 г. с отнюдь «непрозрачным» финалом; Крымская война 1735—1739 гг. Причем, все они, как правило, заканчивались безрезультатно: можно ли считать успехом возвращение после последней из этих войн всего лишь Азова?…

В 1769—1771 гг. 1-я румянцевская армия научилась побеждать турок малым числом и с малыми потерями, но она слишком многих солдат лишалась на маршах и в лагерях от плохого питания и болезней. Сил для броска за Дунай у них уже не было. Наступило вынужденное затишье. Румянцеву посылались подкрепления, но по указанным причинам у него сохранялись силы лишь на оборону.

В общем, ситуация сложилась патовая!

Вот в таком непростом раскладе и оказался Александр Васильевич на «настоящей войне», причем, под началом уже знакомого ему по Семилетней войне славного Петра Александровича Румянцева. Если для первого эта война с турками стала его звездным часом, то Александру Васильевичу предстояло закрепить репутацию, заработанную в нелегкой борьбе с польскими конфедератами, победами над совершенно другим по психологии ведения боя врагом.

Ему надобно было отшлифовать свою сформированную в Польше философию войны, т.е. «Науку побеждать!»

В его глазах польская кампания не была «настоящей войной». Бунташные поляки не являлись по его мнению подлинными противниками. Эти «партизаны» не создавали, с его точки зрения, реальной опасности для регулярных русских войск. Война «построжае», с настоящей вражеской армией – вот что ему требовалось для проверки и усовершенствования военной системы. Таким врагом были турки, которые отличались яростью в атаке (особенно – в первой!), но не стойкостью в обороне против действующих в европейской манере ведения сражения регулярных войск.

…Кстати сказать, после первых неудач в боях и сражениях с русской армией турецкое командование задумалось над их причинами и принялось реорганизовывать свою армию. Султан Мустафа III приказал больше не использовать на главном театре военных действий нерегулярные войска из-за их ненадёжности. Визирь составил свою главную армию только из регулярных войск – янычар, численность турецкой армии при этом уменьшилась, зато дисциплина улучшилась. В кампаниях 1769 и 1770 гг. русская артиллерия наводила ужас на турок, турецкая же артиллерия была неповоротливой и потому неэффективной. С помощью французских специалистов (одних из лучших в ту пору в Европе) турки наладили производство облегчённых пушек и уже к лету 1771 г. 60 орудий нового образца прибыли в армию визиря. Полное превосходство русской армии в полевых сражениях с одной стороны, и упорная защита турками Бендер и Браилова с другой, заставили султана и визиря изменить свою тактику – они решили сильными гарнизонами оборонять ключевые крепости и только в удобном случае переходить в наступление большими силами…

Так сложилось, что именно войны с турками стали для Суворова решающим испытанием и полигоном для развития его военной системы.

Александр Васильевич оказался под непосредственным началом у давно обошедшего его по службе командующего 12-тысячной дивизией генерала-поручика, графа Ивана Петровича Салтыкова (1730—1805), что для исключительно самолюбивого Суворова было очень болезненно. Тем более, что вскоре суворовский конкурент станет генерал-аншефом (полным генералом) и с ним у ершисто-амбициозного Александра Васильевича всю жизнь были постоянные, выражаясь современным сленгом XXI века, «терки» и «непонятки». Ивану Петровичу – сыну победителя самого Фридриха II Великого под Кунерсдорфом – поручили активизировать «закругление» войны: истощенная войнами с поляками и турками Россия нуждалась в мире. Намеченные рейды («поиски») за Дунай – для отвлечения огромных сил турок от действий под Силистрией главных войск Румянцева (всего-навсего 15 тыс. чел.) – Салтыков поручил рвущемуся подтвердить свою боевую репутацию на турецком фронте генерал-майору А. В. Суворову.

6 мая 1773 г. тот прибывает в свои войска в Негоешти и готовится к активным боевым действиям.

Примечательно, что турки первыми попробовали напасть на русских, переправившись в ночь на 9 мая через Дунай, но получили отпор. Суворов смог уточнить их силы – до 4 тыс. чел. и (без согласования?) сам решил форсировать свои ответные действия, поскольку враг уже знал его месторасположение.

И вот 10 мая 1773 г. отряд 2-й дивизии генерал-поручика Салтыкова в 710 воинов – 650 солдат и 60 казаков – (по другим данным – от 800 до 1000 пехоты, казаков и карабинеров) под командованием Суворова совершил удачный «поиск» (разведку боем) на другой берег полноводного Дуная на сильно укрепленный четырьмя тысячами турок городок Туртукай. Это оказался его первый «поиск» на этот опорный пункт турок, причем, в нем отличился и сам Александр Васильевич.

…Рассказывали, что когда его солдаты ворвались в штыковой атаке на главную батарею, шедший в первых рядах Суворов был сильно контужен (или даже ранен?) в ногу внезапно разорвавшейся на мелкие куски турецкой заряженной пушкой. Он упал, но тут же заставил себя подняться и прежде всех вскочил в неприятельский редут. Бородатый янычар бросился на него с поднятой саблей, но Суворов не растерялся и обезоружил неприятеля…

В ночной атаке из Туртукая был выбит его гарнизон, захвачено 16 пушек и 51 судно. По разным оценкам турки лишились от 1 до 1,5 тысяч только убитых. Суворов в реляции написал, что «солдаты разсвирепев, без помилования кололи». Туртукай был «выжжен, обращен в пепел и вконец разорен». Его население было переправлено на безопасный русский берег Дуная. Победа стоила русским 26 убитых и ок. 40—42 раненых (по другим данным – гораздо больше!).

Но именно в том бою (в своем первом поиске на Туртукай!) Александр Васильевич опробовал атаку походными колоннами (по уставу, по старинке называемых «каре»), где главным была не пальба, а скорость атаки и мастерская работа штыком – «остервенело наматывать на него кишки противника» (натурализм на войне – обычное дело). Впервые она оказалась применена против настоящего врага, а не польских «партизан».

…Между прочим, по некоторым данным, по соседству с Суворовым в том поиске действовал 4-тысячный отряд будущего всесильного фаворита Екатерины, а потом и начальника и покровителя Александра Васильевича… Григория Александровича Потемкина, в ту пору 34-летнего генерал-поручика. (А не его дальнего родственника Павла А. Потемкина, как это, порой, встречается в отечественной литературе!) Их знакомство произошло в боевой обстановке, а это, как правило, сближает. Они переписывались и Александр Васильевич дружески именовал Потемкина «Милостивый Государь мой Григорий Александрович!»…

Говорили, что уже после боя, сидя на барабане, Суворов будто бы набросал карандашом два лаконичных, остроумных послания в стиле знаменитого послания Цезаря римскому сенату после победы над Фарнаком: «Пришел. Увидел. Победил.» (Veni. Vedi. Vici.)

Командиру своего корпуса генерал-аншефу И. П. Салтыкову-младшему он написал: «Ваше сиятельство! Мы победили. Слава богу, слава вам». Заодно добавив: «… Лишь только батюшка, давайте поскорей второй класс!» (Речь идет об ор. Св. Георгия 2-го кл. – награде полководческого масштаба! Для сравнения скажем, что его за мужество и выдающееся полководческое мастерство при Бородино единственным среди всех героически действовавших в той грандиозной битве русских генералов получил лишь Барклай-де-Толли!) Через пару дней, прикидываясь простаком (Александр Васильевич обожал это делать; по крайней мере, так полагают некоторые историки!), наш герой снова «выцыганивает» престижный орден: «Не оставьте, батюшка Ваше Сиятельство, моих любезных товарищей, да и меня Бога ради не забудьте; кажетца, что я вправду заслужил Георгиевский второй класс, сколько я к себе ни холоден, да и самому мне то кажетца». Вскоре, он уже «канючит» (?) «Егория» у самого президента Военной коллегии графа З. Г. Чернышева: «Когда же меня повысить соизволите в Георгия 2-й класс…» Если все это – так, то в этом весь Александр Васильевич Суворов: в бою себя не щадил, но и о своих заслугах готов был напоминать до бесконечности.

А в рапорте командующему дунайской армией Румянцеву согласно историческому анекдоту Суворов и вовсе якобы съёрничал: «Слава Богу, слава Вам; Туртукай взят, и я там». (На самом деле никакого такого документа нет и в помине.) Якобы Румянцев, знавший толк в доходчиво-кратких армейских рапортах, отослал «это донесение» самой императрице, как образец «беспримерного лаконизма беспримерного Суворова».

Есть и другие «продолжения» (его первой) туртукайской победы, вплоть до того, что Румянцев якобы наказал Суворова строгим выговором за данный поиск, который изначально планировался лишь как разведка, но не захват Туртукая. По другой, менее правдоподобной, версии за самовольные действия Александра Васильевича он вроде бы даже отдал того под военный трибунал за то, что тот якобы самочинно провел этот свой победный поиск в стан врага и будто бы уже на смертном приговоре (!) военной Коллегии А. В. Суворову сама императрица (!) сочла необходимым начертать: «Победителя судить не должно!»

Что это: то ли – быль, то ли, все же, небыль?

Другое дело, что Суворов явно был человеком очень нелегкого характера и это еще, мягко говоря.

Недаром Байрон потом скажет о нем крылатые слова – «герой и шут, полумерзавец, полудемон!». А ведь он и сам открыто признавал за собой горячность, излишнюю нетерпеливость, мнительность и раздражительность: «Я иногда растение „Noli mi tanger“, то есть, не трогай, иногда электрическая машина, которая при малейшем прикосновении засыплет искрами, но не убьет».

Все его современники открыто признавали, что он – один из храбрейших и искуснейших полководцев мира, но, по меньшей мере, слишком странен в общении. Кое-кто и тогда, и сегодня склонен считать, что Суворов умышленно скрывал ум под выпячиванием странностей, «шутовства/скоморошества».

Так якобы ему казалось легче оградиться от завистников.

Еще в юности Суворова за необщительность прозвали «чудаком». Позднее молва преувеличила его странности, создав особую легенду вокруг его имени. Уже в зрелом возрасте он удивлял людей тем, что ходил припрыгивая, говорил очень отрывисто, пересыпал речь поговорками и прибаутками, иногда весьма странно кривлялся и посмеивался, слушая других; молчал, когда ждали его речей, или, начав говорить умно, красноречиво, вдруг останавливался, смеялся и убегал, прыгая на одной ноге.

…Так однажды уже под старость, к нему в Польше с просьбой обратилась делегация от местного дворянства. Он, прекрасно понимая, что не сможет ответить на нее положительно, вышел на середину приемной залы, поднял руки и подпрыгнул: «Матушка-императрица Екатерина Алексеевна в-о-о-о-т какая большая!!!». Затем он резко присел на корточки: «А Суворов в-о-о-о-о-о-от какой маленький…» – после чего поклонился и стремительно выбежал вон»…

Впрочем, вполне возможно, что все подобные «живые картинки» (как вышеизложенные, так и нижестоящие!) – всего лишь, небыль – своего рода исторические анекдоты – призванные разукрасить портрет национального героя, каким принято считать Александра Васильевича Суворова!?

Спору нет – он был гением (а «гений – это такая власть, в которой находится… человек») со всеми присущими им «нелогизмами» и прочими «ньюнсами» малопонятными рядовому обывателю.

Скорее всего, его «странности» шли от глубоко уязвленной гордости и неудовлетворенного честолюбия, боязни «не состояться», которая лишь усиливалась с годами, по мере того, как развеялись детские мечты о Славе. Отсюда и его кривляния, выставление себя в смешном виде, чтобы никто не разглядел его грандиозных замыслов и его… гордыни. Его внутренняя независимость маскировалась под грубоватую прямоту старого служаки. Вольно или невольно он отваживал от себя достойных людей своими «странными» выходками, задевающими самолюбие, достоинство людей и элементарные приличия.

…Так, рассказывали, что когда приглашенный им на обед лощенный штабной офицер Энгельгардт, усмехнулся, заметив, что сержант гвардии разносит водку сугубо по старшинству, то Суворов внезапно вскочил из-за стола и с криком «Воняет! Воняет!!» опрометью кинулся из комнаты. Выскочившему за ним адъютанту, он коротко заявил: «За столом вонючка!». Пришлось адъютанту вежливо объяснить опешившему Энгельгардту, что у него «грязные сапоги» и в таком виде за столом с Суворовым сидеть нельзя. Энгельгардт, естественно, обиделся и ушел. А эта весьма неприличная история быстро разнеслась по гвардии.

Впрочем, то ли это – быль, то ли – небыль…

С годами Суворов так сросся с однажды выбранной им самим маской-личиной, что уже трудно было понять даже много лет прослужившим с ним людям, где он – подлинный, а когда – «ломает Ваньку». Дело дошло до того, что когда он все-таки получил столь желанный им фельдмаршальский жезл, то в армии и при дворе гуляло мнение, что фельдмаршальство для Суворова – «чин по делам, но не по персоне».

Его причуды и чудачества не нравились всем, кроме солдат. Говорили, что он мог, не стесняясь, справить большую и малую нужду перед строем, но солдатский рапорт он всегда слушал, стоя на вытяжку. Солдаты знали, что ни одно его чудачество не оскорбит, не обидит солдата напрасно. Все были уверены в его сверхъестественных способностях. Например, в войсках ходили слухи, что он видит человека насквозь, а значит – человек с нечистой совестью не может прямо на него смотреть, что он узнает труса по лицу, ставит его вперед, и трус делается храбрецом. Вера солдат в него была беспредельна, они боготворили его и, когда он с ними наравне бросался в пекло и получал раны [все его тщедушное тело (и даже тельце?), было покрыто шрамами] и, когда губил их на маневрах. А он со знанием дела подбадривал их шутками-прибаутками, а в самых кровавых делах и вовсе позволял себе более чем соленые выражения на истинно русском языке. Среди великих полководцев подобным сверхъестественным почитанием пользовались только единицы – пожалуй, лишь Александр Македонский и Наполеон Бонапарт.

…Кстати, характерно, что к себе в штаб Суворов подбирал людей не с громкими именами – чужие амбиции были ему не нужны. Он окружал себя исключительно людьми, в которых действительно нуждался, т.е. тех, кто энергичен, исповедует атакующую манеру ведения боя и…, между прочим, послушен…

Этот маленький, худенький, вечно подвижной и юркий человечек, действительно, как никто другой среди полководцев своей эпохи умел вдохновить своих солдат на невозможное, на подвиг и в отличие от многих «чины он брал саблею», Правда, в тоже время в общении он зачастую был не просто исключительно требователен, но капризен и даже невыносим. С годами эта его черта характера лишь усугублялась.

…Так, если он, приучивший себя в любую погоду ходить в одном суконном мундирчике, видел, что не имеющие права в его присутствии накинуть плащи офицеры во время смотра или маневров ежатся на сильном морозе, то намеренно затягивал их, что нередко приводило к простуде офицеров…

Примерно так он поступил и во время первой встречи со своим зятем Николаем Зубовым, братом всесильного последнего екатерининского фаворита-красавчика Платошеньки Зубова. В 20-градусный мороз привычный к холоду Суворов отказался от шубы и шляпы и всю дорогу ехал с ним до Зимнего дворца в карете в одном мундире. Зубову пришлось поступить точно также и он до того замерз, что потом, проклиная старого тестя, долго отогревался в покоях своего брата Платоши…

Самого Платона Зубова Суворов принял в… нижнем белье, объяснив присутствующим, что накануне фаворит принял его – Суворова (!!!) – в повседневном костюме…

…Однажды, увидев в окно подъехавшую карету с нежелательным визитером, Суворов опрометью бросился к выходу, и не успели лакеи толком открыть дверцы, как Суворов уже вскочил внутрь, побеседовал несколько минут с гостем и… стремительно распрощался…

В другой раз, во время обеда, при виде вошедшего гостя не тронулся с места, а велел поставить рядом стул: «Вам еще рано обедать. Прошу пока посидеть»…

Сжиться с Суворовым, приладиться к нему было очень трудно, а потрафить ему всегда и во всем – невозможно. Если затрагивалась его военная слава, то тут он подобно Наполеону, впрочем, как и многим другим выдающимся воякам, был не просто ершист, а крайне нетерпим. Но если в ответ на самую тонкую лесть и похвалу он обычно поворачивался спиной, то когда заходила речь о его непобедимости он тут же становился исключительно любезен. Укоренявшую в обществе его непобедимость он не просто любил, а любил страстно, причем, «…не из тщеславия, а как нравственную подмогу и, так сказать, заблаговременную подготовку непобедимости». Не спроста же, любые разговоры о войне (тем более, о его победоносных походах!) были самой любимой темой его общения!

Почтительный к своим начальникам, добрый к солдатам, он был очень горд, крайне невежлив, невероятно склочен и до грубости заносчив с равными себе по чину и должности «коллегами по кровавому ремеслу», т.е. с теми в ком видел своего конкурента либо соперника. Все понятно: об этом по-военному лаконично и доходчиво как-то высказался «нечаянно пригретый славой» победителя самого Наполеона Бонапарта герцог Веллингтон: то ли «На Олимпе нет места на двоих!», то ли «На вершине нет друзей!»

Повторимся, что особо сильно Суворов не ладил со своими сверстниками-полководцами – Н. В. Репниным, И.П. и Н. И. Салтыковыми, А. А. Прозоровским, М. Ф. Каменским, В. В. Нащокиным, Иваном Карповичем Эльмптом (Иоганном-Мартином фон Эльмптом) (1725, Клеве – 10.5.1802, мыза Свитен, Свитенская волость, Бауский уезд, Курляндская губерния) и др. Всех поголовно он считал бездарностями и ничтожествами и не скрывал этого. Он давал им ядовитые прозвища, сочинял колкие эпиграммы и за глаза именовал, не иначе, как «Ивашками, не знающими ни практики, ни тактики». «О матушке Екатерине может говорить Репнин – всегда, Суворов – иногда, а Каменский – не должен говорить никогда» – порой, язвил Александр Васильевич. Дело дошло до того, что он даже составил записку «Записка А. В. Суворова о службе» (1790 г.), где он перечислил «для памяти» имена всех военачальников, обошедших его по службе, и указал против каждой фамилии свои претензии и неудовольствия к «совместникам».

Остроты эти доходили до адресатов, людей непростых, порой – незаурядных и, зачастую – злых и мстительных. В свою очередь, они до конца своих дней упрямо отказывались признавать выдающиеся военные дарования Суворова, объясняя его победы невероятным везеньем, а при случае не гнушались ему напакостить. Разозленный Александр Васильевич в ответ ерничал: «Каменский знает военное дело, но оно его не знает; Суворов не знает военного дела, да оно его знает, а Салтыков ни с военным делом не знаком, ни сам ему неизвестен».

…Рассказывали, что якобы, порой, дело доходило и до драки!

Так, если верить рассказу сына генерала Воина Васильевича Нащокина (1742—1804), записанному А. С. Пушкиным, однажды (в 1772 либо 1777 гг.?) случился между его отцом и Суворовым некий инцидент! Известный своей дерзостью, но не в бою, а в быту Нащокин, подобно Суворову слыл человеком эксцентричным, неуравновешенным. Недаром он самому Павлу I, уже императору, отказал вернуться на службу в заносчивой форме: «Вы, государь, горячи, да и я тоже!». Якобы Суворов его как-то поддел, указывая на свою очередную орденскую ленту (ор. Св. Александра Невского): «Вы, батюшка, покаместь зайцев травили, а я затравил красного зверя!» Горячий и скорый на расправу Нащокин – человек недюжинной силы – не стал ничего отвечать, а просто отвесил тщедушному Суворову такого крепкого леща, что тот подобно мячику улетел в угол. Последний вынужден был ретироваться, приговаривая: «Боюсь, боюсь, он сердитый, жестоко дерется!»

Вроде бы разобраться в «оказанных Суворову грубостях со стороны Нащокина» главнокомандующий Румянцев приказал генералу А. А. Прозоровскому. Результат предписания неизвестен.

Так что же было на самом деле – вот в чем вопрос…

С Суворовым вообще нередко случались забавные приключения

…Как-то ночью, а дело было на Кубани, он заехал на первую по пути станцию. Комендант ее, старый служака-капитан, никогда не видел Суворова. Суворов же отрекомендовался просто: «От генерал-поручика послан: заготовлять ему лошадей». Несмотря на позднее время, капитан принял гостя как товарища, провел в свою комнату, накормил ужином и угостил водкой.

В разговоре капитан шутил, судил обо всех генералах – от Прозоровского до Каменского, но хвалил только одного Суворова за заботливость и внимание к солдату. Наконец гость, приятельски простившись, отправился дальше. Поутру капитан получил записку: «Суворов проехал, благодарит за ужин и просит о продолжении дружбы»…

…Другой случай связан с крымским ханом Шагин-Гиреем (1746—1787; «шагин» по-татарски значит «сокол»), личностью незаурядной, потомком Чингисхана. Хан получил образование в Венеции, хорошо знал итальянский, французский, греческий, арабский и русский языки, писал стихи по-татарски и по-арабски. В 24 года он возвратился в Крым совершенным европейцем по своим вкусам и бытовым привычкам, сохранив, однако, восточный темперамент и тонко скрываемое властолюбие. Обладая высоким ростом и приятной внешностью, Шагин-Гирей умел производить впечатление на окружающих. Очарованная им Екатерина II называла его «мой милый татарин». Страстный поклонник шахмат он вечера проводил за шахматной доской со своими придворными.