Это ещё ничего
Утром следующего дня я проснулся от того, что кто-то резко распахнул дверь в палату, и я услышал топот чьих-то ног. Просыпаться особо не хотелось, и я просто повернулся на другой бок, надеясь, что смогу продолжить спать, но шума стало только больше, особенно раздражал звук шуршащего целлофанового пакета и чья-то возня. Спустя время возня успокоилась, и я услышал диалог двух людей, а именно матери и сына.
– Дима, ты только не переживай… Всё будет хорошо.
– Да, я уверен в этом.
– Я к тебе каждый день буду приходить, навещать.
– Хорошо.
Я наконец-то окончательно проснулся и начал медленно подниматься. Напротив меня в обнимку сидели женщина и её сын. Женщина гладила его по голове, а он в это время смотрел в пол, сильно опустив плечи. Его маме было на вид лет 40, или, может быть, больше, я всё же не могу определить возраст на глаз, её завитые волосы лежали неровно, а отсутствие макияжа на лице говорило о том, что поездка в больницу для неё то ещё испытание.
Больше меня, конечно же, поразил её сын, который был очень бледным, что особо подчеркивали его тёмные волосы и карие глаза. Но ещё более меня удивила его неестественная худоба. Я и раньше встречал худых людей, но чтобы настолько сильно, как мой нынешний сосед по комнате, я видел впервые.
Мать продолжала гладить сына по голове, а он всё так же смотрел в пол и едва дышал. Я поймал на себе взгляд его матери и кивнул ей головой, она же в ответ просто тяжело вздохнула и поспешила извиниться за то, что они меня разбудили.
– Да ладно, я уже собирался просыпаться, – подавляя зевоту, ответил я и потянулся.
– Вы тут который день, как тут в целом? – с выраженным интересом спросила моя собеседница.
– Я тут второй день, меня вчера привезли из Химок. У меня плановый медицинский осмотр, не могут выяснить точный диагноз.
– А у нас, – в этот момент мама похлопала сына по спине и приобняла его, – плановая операция.
Сын как-то нехотя начал растворяться в её объятиях, но никаких эмоций на его лице не было.
– Понимаю, – кивая ответил я и вышел в коридор, направившись в сторону туалета, который уже был забит другими детьми, и я решил вернуться обратно в палату.
Мои новые соседи так же продолжали сидеть в обнимку, я же сел на свою койку и начал разглядывать потолок в надежде увидеть там что-то интересное, но в этот момент дверь в палату открылась и вошла медицинская сестра, растерянно обратившись к матери Димы:
– Вам необходимо покинуть палату. Скоро начнется утренний осмотр, и следовательно, посторонних в палате быть не должно. Так что попрошу вас.
– Ну всё, давай, – целуя сына в щёку, мама встала и направилась к выходу, сын же не проявил никаких эмоций и только посмотрел ей вслед, не сказав ни слова.
– Ну что, давай знакомиться, – сказал я, встав с кровати и подойдя к своему новому другу.
Он перевёл на меня взгляд, слегка вопросительно посмотрел в мою сторону и тихо ответил:
– Давай.
Я подошёл ближе, протянул руку и пожал её Дмитрию. Его руки были сильно холодными, а рукопожатие очень мягким, эмоций каких-либо он не проявил, а просто продолжил молчать дальше. Я как-то попытался его разговорить, но понял, что это дело не особо перспективное, и решил всё же пойти умыться и почистить зубы в туалете, благо времени уже прошло достаточно и я надеялся, что он свободен.
После всех процедур я вернулся в палату, мои сосед положения своего не изменил и продолжал смотреть в пол… Я заправил кровать и чуть-чуть приоткрыл створку форточки, чтобы в палате стало легче дышать. Мне было как-то неуютно, когда я смотрел в сторону соседа, он напоминал мне чем-то отдалённо одинокую ворону на кладбище. Сгорбленный, худой, чёрный, с белыми пятнами у глаз и в одежде тёмных тонов. Он так же продолжал сидеть не двигаясь, периодически тяжело вздыхая. Мне хотелось его морально подержать, я тоже был бы не особо весел при слове «операция», но что-то внутри подсказывало мне, что этого делать не нужно и я сделаю только хуже.
За этими мыслями дверь в палату открылась, и я увидел своего нового соседа, который сидел в инвалидной коляске.
– Аккуратно, аккуратно, – говорил он, когда медсестра не совсем верно рассчитала параметры дверного проёма, въезжая в наш скромный номер.
– Так, – обращалась медсестра к парню, сидящему на кресле, – какую кровать тебе хочется выбрать? Эту? – указывая пальцем на кровать рядом с окном. – Или вот эту? – указывая на соседнюю кровать с моей и разворачивая своего пассажира по направлению движения, продолжала медсестра.
– Эту, – показывая указательным парнем в сторону кровати у окна, ответил парень и сам поехал, активно перебирая руками колеса.
– Вам, может, помочь? – учтиво спросил я, смотря в этот момент на новенького и медсестру.
– Нет, спасибо, – одёрнул мой собеседник, спрыгнув с кресла, и спокойно самостоятельно чуть ли не по-пластунски начал залезать на кровать. Я смотрел на его самостоятельные действия, и понимал, что это человек, по всей видимости, крепкого духа, который знает, что такое трудности, ибо одной ноги у него не было.
– Завтра тебе будут новый протез примерять, а пока отдыхай, – закрывая дверь, напоследок сказала медсестра и ушла.
В комнате стало очень тихо и спокойно. Я лежал на кровати и решил лечь на бок, смотря в стену напротив меня. Ничего такого в ней не было, она была одного монотонного цвета, а мне почему-то хотелось каких-то красок или яркого цвета. Соседи также продолжали молчать, и ничего интересного в таком положении явно не было.
Спустя короткое время нам в палату принесли еду. Больничная еда, конечно же, не мёд. Обычно завтрак состоит из пустой каши, хлеба с маслом и стакана чая. Я было попробовал помочь поднести еду соседу без ноги, но он запретил мне это делать и сам решил проблему с доставкой еды на свою кровать.
Мы ели молча, разве что Дмитрий делал это очень медленно, как будто кто-то поставил его на паузу или заморозил время.
После того как я закончил со своей кашей, я пошёл помыть посуду и хотел помочь с этим соседу без ноги, но он несколько раздражённо ответил, что сможет сделать это сам и в моей помощи не нуждается.
И действительно, мой сосед без ноги всё сделал сам: добрался до туалета, сам помыл тарелку и кружку и смог самостоятельно вернуться в палату. Без колебаний взобравшись на кровать опять же по-пластунски.
– Ловко ты это делаешь, – глядя на соседа в момент его заползания, резюмировал я.
– Ха-ха, ну да, – ответил он улыбаясь. – В моей ситуации иначе и нельзя. Завтра, вроде, протез должны поставить, может, избавлюсь от этой чёртовой рухляди, – глядя на инвалидное кресло, ответил он, не убирая с лица улыбки.
– Меня, кстати, Семёном звать, а тебя как?
– Меня Максимом, вот и познакомились, – кивая, ответил мой собеседник, уже сев на кровати и свесив одну ногу к полу.
Я подошёл к нему и пожал ему руку, на моё удивление, или же он сделал это специально, он сильно сжал мою ладонь, глядя мне прямо в глаза.
– Да, надеюсь, протез тебе поможет и ты будешь ходить, а может, даже бегать.
– Ох, как мне хотелось бы… Уже лет пять мучаюсь с этим, – кивал Максим в сторону кресла, чуть-чуть изображая на лице гримасу мучения, поджимая свои губы. – Обычный день, переходил дорогу в неположенном месте, далее на меня наезжает мотоциклист, и всё…
Собеседник как-то тут же сник, в палате наступила тишина, но он резко продолжил, рассказывая о дальнейших мучениях. Год в больничной палате: три операции, в итоге вердикт – ампутация, далее реабилитация, и завтра наконец-то по квоте ему должны будут поставить новый протез, который вернёт его к жизни.
– Ну а у тебя что? – кивнул в мою сторону Максим.
– У меня как-то неясно, – ответил я. – Может, тут что-то скажут, что у меня. В родных Химках делали всякие анализы, потом ещё анализы, затем ещё и ещё, и всё без толку.
– Даже не знаю, у кого хуже.
– Ну а у тебя, друг? – Максим чуть приподнялся и посмотрел в сторону Димы, который продолжал лежать на спине, смотря в потолок.
Тот, не отводя глаз от потолка, рассказал свою историю, которая, конечно же, была печальнее некуда. Точный диагноз я не запомнил, но там точно были слова «поликис» и «почечная недостаточность». По его словам, всё началось как-то внезапно на уроке физкультуры в седьмом классе, когда все бежали стандартные школьные два километра. На половине дистанции Диме стало плохо, и бежать дальше он не смог. Далее еле-еле дошёл до дома, вызвал скорую, и спустя два месяца ему поставили этот самый диагноз. Сейчас же положили в больницу, и врачи будут думать, что всё же делать: то ли чистить почки с помощью диализа, то ли искать донора и пересаживать новые почки, а это долго и, наверно, дорого. Последние слова прозвучали с некой обречённостью, и наш друг умолк. Мы также молчали, и в палате опять стало тихо. Я слышал, как дети играют в коридоре, чьи-то детские крики начали меня впервые в жизни раздражать, какого это они там бегают, хотя они, наверное, тоже чем-то болеют, но мне захотелось покоя.
– Ну, я надеюсь, что всё у тебя будет хорошо, – ободрительно произнёс я, развернувшись в сторону Димы.
– Я тоже надеюсь, – чуть усмехаясь, ответил он и отвернулся к стене, словно давая понять, что особо говорить не хочет.
Я посмотрел в сторону двери, и она открылась, медсестра сообщила, что Дмитрию пора на выход, а за мной скоро придёт врач. Дима встал и медленно вышел из комнаты.
– Да, что-то он совсем плох…
– Этот, что ли? – поглаживая здоровую ногу, вопросительно заметил Максим.
– Ну да, – ответил я.
– Боюсь представить, что с ним было бы, если бы у него была одна нога!
– Ну-у-у, – протянул я, как бы задумавшись.
– А что? Вон ноги есть, он ходит, раньше так вообще бегал. Я же знаешь сколько со своей мучаюсь? – показывая на свою отсутствующую ногу, строго спросил Максим.
Я не знал, что ему ответить, и просто замолчал. Да и сам разговор зашёл не в то русло, о котором я хотел… Да и зачем я вообще начал этот разговор? Здоровый человек больного не поймет, так как чужую беду легко решить, пока ты не оказался на месте бедолаги. Дал совет человеку и идёшь дальше спокойно себе, а окажись в его «болоте», не выйдешь оттуда сухим, вернее даже, не вытащишь сам себя, затащит тебя проблема, и концов не найдёшь.
Я почему-то начал вспоминать про близких мне людей, интересно, как там бабушка, Софья? Сколько дней прошло, как её не стало, каково ей там сейчас? А интересно, может она меня видеть или нет?
Эти разговоры прервала медсестра, в приказном порядке потребовав от меня проследовать за ней на приём к врачу. Я встал и кивнул Максиму, который мне ничего не ответил, а просто перевёл взгляд, сделав вид, что я ему не особо интересен.
Разговор с врачом прошёл в обычном ключе. Ничего нового мне, конечно же, сказано не было. Были выписаны направления на новые анализы, новые процедуры, и, резюмируя сказанное, мне было сообщено, что спустя короткое время со мной должны разобраться.
Я сидел и слушал, но мне особо было не интересно, я, честно говоря, уже устал и, по всей видимости, успел смириться, тем более было как-то все равно… Выйдя из кабинета, я обратил внимание, что в очереди уже сидело множество других детей, но особенно мне запомнилась полная девушка, которая, была моей ровесницей, мы встретились с ней взглядами и даже поймали друг друга в моменте, когда я проходил мимо неё. Она действительно сильно выделялась на общем фоне, так как была толстой, а окружающие её дети были сильно младше её как по возрасту, так и по габаритам.
Я вернулся в палату первым и не застал в ней никого. Я подошёл к окну и начал разглядывать, что же там происходит интересного. Но ничего интересного за окном не происходило, так как стояла типичная октябрьская погода, но, на удивление, было солнечно, хотя порой солнце скрывалось за тучами, и становилось как-то сразу хмуро. Было интересно смотреть на то, как солнце резко выпрыгивало из-под облаков, а потом опять же резко за ними же скрывалось, и всё становилось опять же хмуро.
Я на время отключился и полностью погрузился в свои думы, а в это время в палату начали возвращаться мои новые друзья, при этом вернулись они вместе. Оба были в приподнятом настроении, и у Димы, как мне показалось, даже изменился цвет лица с бледного на чуть более розовый. Они что-то обсуждали, а я в это время смотрел на небо и облака, ловя лучи солнца на своем лице, которое то дарило мне тепло, то вдруг резко скрывалось за облаками, пропадая на время.
– Слушай, но, может, и не так всё плохо? – обращался Максим к Диме.
– Да, завтра уже точно скажут, что будут со мной делать. Тут или чистить, или лежать в ожидании донора, или вон, – махая рукой в сторону окна и вздыхая, – идти домой и там ждать хорошего случая, а сколько его ждать, я не знаю.
– А у меня, слушай, новость. Вроде как готов протез, и сегодня смогу даже его попробовать, но там процесс не быстрый, врач-реабилитолог сказал мне, что около месяца они меня будут учить ходить заново.
– Да, у тебя сегодня хороший день, – кивая, ответил Дима, смотря в это время почему-то в мою сторону.
– Да, кстати, у тебя-то какие новости? – обратился ко мне Максим, развернувшись в мою сторону.
– Да всё так же. Анализы, лечение, а дальше видно будет, – ответил я, продолжая смотреть на солнце и облака.
– Эх, вот мне бы ваши проблемы, ребята, – обратился к нам Максим, забираясь на кровать. Я бы вам за ноги пол своей жизни бы отдал, вот не шучу.
– Давай меняться? – улыбаясь, ответил ему Дима. – Ты мне полжизни, а я тебе свои обе почки, вот и поживешь.
– А что, давай, я бы сразу в город поехал, так я соскучился по прогулкам, погулял бы в районе Цветного бульвара, далее пошёл бы в сторону Китай-города, посидел бы в какой-нибудь кафешке, а может, вечером бы зашёл в какой-нибудь ночной клуб.
Говоря эти слова, Максим опрокинулся на подушку и замолчал, наверное, он представил, как снова сможет стоять, да что там стоять, бегать. Прыгать, а может, и летать. Инвалидом быть плохо, инвалидом в России плохо быть втройне. Хорошо, что в больнице есть лифт, а, наверное, в какой-нибудь условной Твери не во всех больницах он есть. На входе есть пандусы, а в Химкинской больнице я пандусов не видел, интересно, почему? Даже в подъезде бабушки нет никаких приспособлений для передвижения инвалидов, не говоря уже просто о пандусах, а ведь на пятом этаже живёт неходячая подруга бабушки. Я, по всей видимости, всё больше и больше проникался проблемами действительно нездоровых людей, к которым пока что себя не относил.
– Слушайте, а меня осенила шикарная мысль, парни, а может, нам на улицу сходить? Вы как?
Дима и Максим вопросительно посмотрели на меня, и оба сначала недоумённо молчали, а чуть позже Максим ответил твёрдым согласием, а Дима, наверно, кивнул за компанию.
– Я иду, но только с одним условием: я сам буду преодолевать все препятствия, связанные со своим передвижением, вы мне только поможете по лестнице спуститься и всё, – говоря это, Максим поднял указательный палец правой руки, как бы показывая, что это условие не может быть оспорено ни в какой форме. Я в ответ на это просто кивнул и пошёл к своей кровати, чтобы надеть ботинки.
Парни также переобулись, и мы начали свою прогулку.
Максим действительно преодолел все преграды по пути на улицу самостоятельно, и мы порой только недоумённо смотрели на то, как он виртуозно обращался со своим транспортным средством и как легко разгонялся, даже порой обгоняя нас двоих.
На улице стояли последние тёплые октябрьские дни, и мне стало как-то хорошо, как только я вдохнул уличный воздух. Я сделал глубокий вдох и почувствовал, как мне стало лучше, особенно после больничного спёртого воздуха. Ещё бы добавить чуточку моря, морского лёгкого бриза, и было бы вообще супер, а так… Осень, Москва, больница и тоска!
Максим поехал вперёд и позвал нас за собой.
– Пойдемте присядем на скамейку, – показал он рукой в сторону двух стоящих рядом скамеек.
– А ты довольно шустрый, – слегка улыбаясь, сказал я, потрепав по плечу Максима.
– Будешь тут шустрым, скорее бы от неё избавиться и поскорее начать ходить. Вот тогда точно стану шустрым, – одобрительно ответил он, смотря мне в глаза. – Я же вообще хочу начать заниматься бегом.
– Бегом? – удивлённо спросил Дима.
– Ну да, а что тут такого? Есть даже специальные секции для инвалидов, ты разве не слышал? Хотя откуда тебе слышать, ты же не инвалид.
– Не инвалид? –переспросил Дима.
– Ну да, а что ты? Вон, ноги есть, руки есть, ходишь прямо, – пожимая плечами и удивлённо поджимая губы, ответил Максим.
– Ну да, ноги есть. Но я порой ночами не сплю из-за боли в пояснице, порой падаю просто от потери сознания, извини, у меня вторая группа уже как три года, ещё неизвестно, как меня тут почистят и что дальше будет, может, вообще скажут: иди домой и доживай свой век, для тебя доноров нет!
– Ну ладно, ладно, не заводись, всё нормально будет.
– Да какой там нормально? Я уже так столько лет мучаюсь, устал я сильно, – говоря это, Дима отвернулся в сторону, и мне кажется, ему было очень больно открыть нам душу и раскрыть свою боль.
– Парни, а гляньте на солнце, видите, какое оно сегодня? – обратился я к своим новым друзьям, дабы сменить тему разговора.
– Ну да, солнце в зените, светит красиво. Хорошо ты придумал на улицу выйти, хорошо тут, светло, хоть на птичек можно посмотреть, – ответил мне Максим и поехал в сторону близстоящего тополя.
Я остался сидеть рядом с Димой и молчал, он тоже молчал, смотря куда-то вдаль, не говоря ни слова, отвернувшись от меня. Я посмотрел на него, и мне стало жаль его, глядя только на его осунувшийся вид. Он сидел на краю скамьи какой-то скукоженный, и его болезненное состояние выдавали худоба и бледное лицо, а всё это ещё более выделяли круги под глазами и безразличное ко всему происходящему выражение лица. Когда он говорил с нами, он почти не улыбался, речь его была медленная, как и он сам.
Я словно чувствовал, как будто его обвязывает со всех сторон змей, изображённый на многочисленных брошюрах, посвященных здоровью. Этот змей уже почти подобрался к его шее и вроде как даже начал его душить, но этот парень верит в счастливую развязку и начинает сопротивляться, разжимая его стальной захват с помощью этих белых ангелов в белых и голубых халатах.
– Давай тоже пройдёмся, – обращаюсь я к нему, и мы начинаем идти в сторону тополя, у которого остановился Максим.
У каждого человека есть своё любимое животное или дерево, вот и мне нравятся все без исключения что животные, что деревья. Мы подходим к тополю, и я опираюсь на него своим плечом, а Максим дотрагивается до него рукой.
– Дерево, – говорит Максим и улыбается мне.
– Живое, – отвечаю я ему.
– А ещё оно пахнет, – подхватывает Дима, слегка поглаживая кору тополя.
Он делает это медленно, его рука скользит по коре, как рука матери, которая гладит своё дитя перед сном и поёт ему колыбельную. Я тоже дотрагиваюсь до коры и чувствую, что она холодная и крайне грубая. Я прислоняюсь к дереву спиной и закрываю глаза. Мне становится легче, я чувствую, как ветки дерева наклоняются под силой ветра, как на моём лице играют тени от листьев. Меня всё это расслабляет, и я куда-то улетаю… Представляю, что это дерево ещё живой организм, но скоро оно уйдёт в долгую спячку или станет чуть-чуть законсервированным, а сейчас оно готовится к этой самой операции, или не готовится, может, ему вообще безразлично.
– А у тебя-то самого что? – вытаскивает меня из моих воображений Дима.
– У меня? – удивлённо отвечаю я.
– Ну да, у тебя. Руки, ноги есть, голова вон тоже есть, – слегка усмехаясь, продолжает Дима.
– Н-у-у-у, – растягиваю я и замолкаю.
И действительно, а что мне ему ответить? Я и сам не знаю, что со мной. Перечислять диагнозы я не хочу, симптомы также, рассказать ему о прогнозах врачей аналогично.
– Да, я и сам не знаю, – я отворачиваюсь в сторону и всем видом намекаю, что продолжать разговор не хочу.
– Ясно, – как-то удручённо отвечает Дима и возвращается к скамейке.
Я следую за ним, и мы махом руки подзываем Максима. Посидев ещё немножко, как бы «на дорожку», мы возвращаемся в свою палату и поспеваем прямо к обеду.
На обед нам приносят и первое, и второе, что после прогулки только радует. Я легко съедаю всё и допиваю свой чай, смотря в это время на Диму и Максима. После еды мы принимаем решение прогуляться ещё раз, но нас не выпускают на улицу, и мы вынуждены остаться в палате.
– Слушай, – обращается Максим к Диме, – а тебе какие сны снятся обычно?
– Обычно или каждую ночь?
– Подожди, не понял, я имел в виду, ну, какие сны?
– Мне снится только один сон каждую ночь.
– Ну, расскажи давай!
Дима ложится на кровать, поднимает правую руку вверх и рассказывает про то, что последние три года каждую ночь ему действительно снится один и тот же сон. Смысл в том, что он стоит у моря и держит за руку какую-то девушку, она оборачивается, глядя на него, но лицо показывает не полностью, у неё красивые длинные волосы до плеч, которые развеваются на ветру, белое платье, и она босая. Они стоят оба у берега то ли реки, то ли океана, он не может понять, а вдалеке садится солнце, которое озаряет всё вокруг красным цветом. Спустя небольшое время девушка начинает медленно идти в сторону речки, а Дима её пытается удержать и не выпустить из руки, но она всё же медленно ускользает… Он пытается идти за ней, но она уходит всё дальше и дальше. Говоря последние слова, он шмыгает носом, и мне кажется, что он начинает плакать или ему просто становится хуже.
Мы оба молчим, в палате повисает немая тишина, и становится как-то не по себе.
– А ты у неё сегодня имя спроси, – даю совет я и смотрю сторону своего собеседника.
– В том-то и дело, что я только держу её руку, даже лица толком не вижу, так, силуэт, не более, и шум от волны. Всё.
– Какой-то грустный сон, – начинает было Максим, но продолжать, не хочет.
– Грустный, как и моя жизнь, – сквозь зубы отвечает ему Дима.
– Ну, ну, ну, решаема же твоя проблема, что ты прямо так себя коришь?
– Да, уже столько лет решаема, – хлопая в ладоши отвечает Дима, как бы подводя итог всего разговора. – Кстати, а вот тебе что снится? – не смотря в сторону Максима, спрашивает Дима.
– Мне снится, ты знаешь, я даже не знаю, как тебе сказать. Я сны обычно не помню. Я пару раз помнил. Ну как? Там машины, скорость, мотоцикл и ещё что-нибудь, а что, я не знаю.
– А тебе? – Дима поворачивается в мою сторону, как бы тем самым проявляя ко мне больше уважения.
Я отвечаю, что не помню, что именно мне снится, но почему-то хочу рассказать этим парням про Софью и свою прогулку с ней, но что-то мне не даёт этого сделать, и я просто отвечаю молчанием.
– Я даже и не могу понять, кто эта девушка, – начинает свой монолог Дима. – Может, просто какой-то силуэт, но мне каждый день снится этот сон, и чувствую только её руку, и пару раз её волосы касались моего плеча и руки. К чему всё это? Что это означает?
– Может, спустя время узнаешь, – предполагаю я и продолжаю: – Или, может, узнаешь, как выздоровеешь и сможешь сделать это потом со своей будущей женой или там подругой.
– Женой или подругой? Это вряд ли. Шансов найти донора с каждым годом всё меньше, а с больным и престарелым никто встречаться не будет, разве что такая же больная и престарелая чувиха. – Вот ты бы что выбрал? Десять лет здоровой жизни или, к примеру, быть больным лет двадцать?
– Ну конечно же, быть здоровым десять лет.
– Ага, и я также. Быть здоровым лет десять. Жаль, не мы пишем наши судьбы, и влиять мы на них не можем. Просто плывем по течению, а куда нас это течение забросит, или куда выбросит и с кем на берег, никто не знает.
– Ты, стало быть, в судьбу, что ли, веришь? – поднимаясь с кровати и удивлённо смотря на Диму, спрашивает Максим.
– Да, представь себе, верю!
– Во дела, – разводя руками, иронизирует Максим, смотря в мою сторону.
– А что дела? Что дела? – срывается на крик Дима. – Ты думаешь, это так легко, да? Думаешь, это так легко, да? Тебе весело? Или что? – Дима тоже поднимается с кровати и рассерженно смотрит в его сторону. – Или что?
– Не горячись, не горячись. Успокойся, не забывайся, – показывая пальцем на свою ногу, отвечает ему Максим.
Диму это не устраивает, и он резко бросается на кровать.
– Ты хотя бы чуть-чуть здоровым побыл. А я? Всё началось в детском саду, далее школа, вернее, её полное отсутствие, далее одна койка в больничной палате сменяла другую, и с каждым днем шансов найти донора все меньше и меньше. Сколько лет ты ходил? Ну?
– Ходил лет до пятнадцати.
– Вот именно, до пятнадцати! То есть пятнадцать лет ты жил здоровой жизнью и не знал, что такое тут валяться, так?
– Ну так.
– Так что давай тут без иронии.
– Без иронии? – Максим забирается на своё кресло и подъезжает к кровати Димы. – Без иронии? Это не ирония была, ты же тут один только болеешь у нас, да? Знаешь, что я хотел сделать, как только понял, что всё, я теперь король, сидящий на этом троне? – Максим в этот момент бьёт кулаком по ручке кресла. – Так вот, знаешь что?
– Нет, не знаю.
– Да я, чтобы ты знал, хотел с этим гребаным креслом выпрыгнуть с десятого этажа, понял, да?
Максим отъезжает от Димы и подъезжает к окну, пытаясь что-то рассмотреть.
В палате наступает тишина, и я слышу, как люди и дети ходят по коридору, я сажусь на край кровати и поочередно смотрю в сторону своих новых друзей. Они оба молчат и не смотрят ни в чью сторону.
– Парни, а знаете, что я понял сегодня?
Молчание.
– Я понял, что вы двое – очень хорошие люди, и вам просто не повезло в жизни. Вы словно игроки в карты, но главную карту в вашей жизни кто-то вытащил, и мне кажется, что только от вас самих, именно от каждого из вас, зависит, сможете ли вы нивелировать все риски в этой игре и выйти из неё с меньшими потерями для себя.
Молчание.
– Я как думаю? Если ты человек азартный, то ты, даже зная, что шансов выиграть у тебя мало, всё равно продолжишь игру с таким раскладом, а если ты человек здравый и с мозгами, то ты сможешь эту партию свести к ничьей или даже её проиграть, а вот следующую партию или даже, может, следующую главу своей жизни просто начать заново.
Молчание.
– Я вот думаю, что через год или через два мы все увидимся заново и, как ты сможем поглядеть как ты Максим, будешь бежать марафон или даже, может, ехать этот марафон, а ты, Дима, наконец-то расскажешь, как зовут эту самую девушку из твоего сна или увидишь её в настоящей жизни, а мало ли, может, даже нас с ней познакомишь.
Молчание.
– Ну вот у тебя друзья есть, к примеру? – обращаюсь я к Диме.
Молчание.
– А у тебя? – смотрю в сторону Максима.
Молчание.
Я понимаю, что в прямом смысле этого слова разговариваю с пустотой, и просто ложусь на кровать и тоже молчу.