– Но кто же знал, что так кончится! Кто мог думать!
– Знать, конечно, никто не знал. Но подумать стоило. Татьяна Золотова сделала всё, чтоб над её участью подумали. Когда её арестовали как воровку, Золотова покушалась на самоубийство. Обвиняемые часто, конечно, ломают комедию, чтоб напугать или разжалобить. Но покушение Золотовой не было комедией. Когда сняли петлю, Золотову пришлось приводить в чувство. Значит, было-таки серьёзно. Когда ей объявили, что отправят с титулом воровки к родным, – это известие произвело на Золотову, как говорит «разъяснение», очень удручающее впечатление. Когда ей объявили, что время отправки наступило, она снова была удручена. Как ещё может человек «манифестировать» своё отчаянье? И на это стоило, согласитесь, обратить внимание. В каждом отдельном случае правосудие имеет дело с отдельным человеком. И всегда не лишнее посмотреть: что это за человек?
– Ну, хорошо! Будем смотреть не с «машинной», как вы называете, юридической, стороны, а с вашей, житейской. Кто бы мог думать, что у проститутки окажется так сильно развитым «чувство чести», что она смерть предпочтёт позору? Проститутка!
– А почему бы и нет? У всякого свои понятия о чести. Есть тысячи воровок, которые будут смертельно оскорблены, если вы скажете им: «Ты проститутка». Они ответят вам: «Я потому и ворую, что не хочу торговать собой!» Точно так же есть тысячи и тысячи проституток, которых так же ужасно и жестоко оскорбит, если сказать: «Ты воровка!» Она скажет: «Я потому и собой торгую, что воровать не хочу». Предоставьте каждому человеку думать по-своему. Предоставьте думать и так: «Лучше зарабатывать деньги ласками, чем воровать». Почему у проститутки не может быть чувства стыда? Даже особенно болезненно развитого чувства стыда? Вся жизнь её причиняет ей стыд. И стыд проститутки это часто то же, что никогда не заживающая рана, которую постоянно бередят. У человеческого падения есть свои ступени. И как бы низко ни стоял человек, ему страшно стать ещё ниже. У нас, у порядочных людей, есть многое, чем мы можем гордиться: «Я не делаю того-то, того-то, того-то». У проститутки единственное, что служит ей в честь: «Я, по крайней мере, не ворую». И она может дорожить этим, дорожить страшно, как дорожат всем «единственным». Есть проститутки, которые именно потому «беспрерывно» и пьют, что стыд заглушить хотят и не могут.
– Это уж сантименты.
– Я знаю, в ваше время «сантименты» не в моде. Суровое время. Холодное время. Чёрствое время. Прежде считалось хорошим «во всяком прежде всего человека видеть». Отыскивать, находить! Нынче это называется «сантиментами». Однако сантименты за себя мстят. За своё упразднение. Без сантиментов, оказывается, нельзя. Без сантиментов вот какие происшествия случаются, как в станице Тихорецкой… «Проститутка» – это ещё всего не определяет. Это только определение профессии. Очень низкой профессии, но только профессии. Но ведь человек состоит не из одной профессии. А вне профессии, как человек, что он собой представляет? Вопрос, который не лишнее себе задать, с кем бы вам ни приходилось иметь дело: с человеком самой возвышенной профессии или самой низкой. «Проститутка», этим определяются только её отношения к посторонним мужчинам. Всякий может взять её за деньги. Но, кроме этого постороннего, чужого мира у проститутки может быть свой, близкий и дорогой. Есть люди, для кого она не проститутка, а дочь, не проститутка, а сестра. Можно быть проституткой и любящей дочерью, проституткой и нежной сестрой. Можно покрыть себя позором, но бояться покрыть им мать, отца, брата, сестру. Мы – увы! – знаем, и для нас – увы! – нет сомнения, что для Золотовой явиться в Екатеринодар к родным под конвоем, воровкой, было страшнее смерти. Знали ли её родные о том, что она проститутка? Но пусть даже и знали, пусть даже примирились с этим позором. Но покрыть их головы новым позором! Явиться к ним не только проституткой, но и воровкой! В душе девушки происходила страшная драма. Страшная, потому что она закончилась страшным финалом. И окружающие видели, что происходит эта драма: Золотова покушалась на самоубийство, Золотова была «удручена». Жизнь робко пищала, что надо войти в положение. Но требовалось соблюдение формальностей. И это требование формальностей заглушало робкий голос жизни.