Слабый ветерок подсушивал его потную физиономию. В Пятом вдруг забрезжила какая-то смутная идея. Он расслабился, ухватил идею за хвост и позволил ей вытащить его наружу. Снаружи всё оказалось не так блестяще и гениально, как казалось внутри.

– Погоди. Я, кажется, начал понимать. Каждый раз, когда начинались эти… видения, не дул ветер. И в этих видениях всегда был полный штиль. Но стоит ветру подуть – как мы вновь оказываемся здесь.

– В них ещё никогда не бывает дождя – сказал Второй себе под нос.

И тут Пятый вспомнил. Разгорячённое сознание не горело желанием расставаться с наведённой памятью, но в нём уже просыпалось критическое отношение к жизни. Оно, это отношение, далось ему в жизни изрядной болью и сложностями. Оно вызревало долго и мучительно, временами застывая до очередного поворота судьбы. Но оно вызрело и не собиралось так легко отдавать его внешнему воздействию.

– Ты говорил, что всё это уже видел. Так?

Второй кивнул.

– Когда? Под какой кислотой?

– Чтобы это увидеть, не нужна кислота. Нужна непроглядная ночь, восприимчивый организм и отрубленные коммуникации, когда нет возможности поддерживать смысл в полной мере.

– Чего?

– Потом объясню. Сейчас надо двигать обратно.

– Почему?

Вместо ответа Второй очертил рукой линию впереди. Пятый посмотрел. Ну решётчатые ворота, за которыми угадываются ангары – рембаза или что-то похожее. Ну маленькая двухэтажная административка. Здоровая теплоцентраль в ободранной изоляции, проходящая поверх дороги и исчезающая за невысоким забором, за которым тоже прячутся ангары, только поменьше.

Пятый никогда не работал на заводе. Он не отличил бы заводской гудок от пароходного – потому что никогда не слышал ни одного из них.

Он сделал осторожный шаг назад. Затем ещё один. И ещё. Он сделал с десяток шагов, прежде чем набрался смелости повернуться к невидимой стене спиной и идти, не опасаясь свалиться в канаву или споткнуться об ещё какой-нибудь архитектурный изыск.

Он ещё не настолько утратил инстинкт самосохранения, чтобы добровольно идти в затягивающую воронку. За ней было что-то такое, настолько не из его времени…

Воздействие никак не ослабевало, пока они не поравнялись с параллелью, проведённой по границе Дома Быта. Ощущение служебного долга и самоотверженного труда на благо Родины обрезало.

Второй сказал под нос несколько неразборчивых слов.

На этот раз они шли по тротуару. Здесь ещё сохранились лиственные деревья, дающие хоть и редкую, но тень. Второго нервно потряхивало. Пятый и раньше подозревал в нём эпилептика, а сейчас вовсю в этом убеждался.

– Ты обещал объяснить. Что-то там про отрубленные коммуникации.

Второй посмотрел на него с невысказанным вопросом. Потом слова зацепились за ассоциации, ассоциации за память и из него неохотно пошёл текст.

– Чем заняться маленькому мальчику в маленьком городе, когда стемнело, а света нет? Читать? С фонариком или свечкой много не начитаешь – зрение садится только так. Спать? Опухнешь спать по двенадцать часов в сутки.

– Отжиматься можно. Или приседать. Для этого свет не особо нужен.

Второй окинул взглядом полноватую фигуру Пятого. Тот смутился.

– Качаться? Интересная мысль. Жаль, что тогда никто не взялся внедрить её в меня. Возможно, удалось бы избежать многих неприятностей в жизни – Второй подумал – и нажить себе других. Так вот, я гулял. По городу. Иногда в компании, но чаще один. И однажды заметил в соседнем доме странную вещь. В слабом лунном отблеске он потерял смысл. Не знаю точно, как это точно объяснить.

Второй притормозил, чтобы подобрать слова.

– Ты ведь понимаешь, что такое дом? Это не просто лежбище, это большой кусок жизненной среды. Тот кусок деревяшки, на который наматывается клубок впечатлений и воспоминаний. И вот внезапно этот клубок исчез. И сама деревяшка потеряла свои подробности. Просто неконкретный кусок дерева – ни формы, ни породы, ни изъянов. Ни-че-го. Правда, я зашёл к нему не с той стороны. И подумал, что тогда мне это показалось. Днём такого эффекта уже не было. Вечером, когда в окнах горел свет, и тянуло какими-то домашними запахами – тоже.

– А можно ближе к сути? – Пятый ничего не имел против монолога Второго, но тот имел привычку увлекаться и уползать в сторону от начальной мысли.

– Можно. Потом потеря смысла начала проглядывать в других и других зданиях. Они могли быть обитаемыми или заброшенными, эксплуатируемыми или законсервированными – без разницы. Они перестали выполнять заложенную в них функцию. И даже попытки их приспособить только подчёркивали это ощущение. А ещё позднее, когда я утратил интерес к прогулкам, начали приходить видения. Разные части города, гротескно изменённые до неузнаваемости. Огромные куски наведённой памяти. Несвойственное мне поведение в несвойственных ситуациях.

– Тоже мне, удивил. Обычная механика сновидений.

– Так да не так. Я потом начал аккуратно наводить справки – людям редко снятся сложные сны. Потом я с удивлением узнал, что многие люди не видят снов вообще, или видят их чёрно-белыми.

– Какие впечатления, такие и сны. Ещё высыпаться надо. Ну чтобы сны вообще видеть.

– Я знаю. Мне и такое снилось – обычные такие. Иногда откровенные кошмары, одно время с чётким пророчеством на следующие сутки, с несколькими деталями. Угадал кусок жизненного паззла – будешь знать расклад дня. Были и без особого сюжета, такие, которые не запоминаются вообще. Эдакий обычный экшен. Продукт мыслительной деятельности. А те… они чётко отличались от всех. В них всегда фигурировала часть города. Изменённая, но узнаваемая. К ним всегда прилагалась разветвлённая наведённая память. Обычно в снах воспоминания почти не задействуются. А там они играли существенную роль в сюжете. И из этих видений каждый раз приходилось выдираться. Прилагая огромные усилия. Вплоть до принудительного открывания глаз руками или падения с высоты десятиэтажного дома – Второго ощутимо передёрнуло. – Тогда да, страх смерти давал выброс адреналина, который помогал проснуться. И очень мешал потом заснуть.

– Ты пробовал об этом кому-нибудь рассказывать?

– А смысл? Очень специфическая тематика, плюс из них пришлось бы вымаривать своё участие, по причине его недостойности. А это заметно любому опытному глазу.

– Какие мы стыдливые.

Второй резко остановился и воткнул Пятому в лицо колючий взгляд.

– А ты бы расстрелял на месте трёх беспризорников только потому, что на них донёс четвёртый? Ни за что, просто за мелкое хулиганство, да ещё и не подтверждённое?

Пятый завис. Второй перекривился и сплюнул в канаву.

– Вот и меня до сих пор крючит от несвойственности и лёгкости внедрения в меня этой несвойственности. Потом я вырос и переехал. А видения продолжали быть. Сначала часто, потом всё реже. Самое забавное, что те места, в которых я жил после, в таком формате почти не фигурировали. От силы раз-два. И без столь болезненного подтекста. Так, на уровне обобщений. Впрочем, они такой потери смысла тоже не испытывали.

– Может, ты объективно стал лучше? Вот они от тебя и отстали.

Второй ошарашено посмотрел на него, подумал и захохотал.

– Да нет, сомневаюсь. Я стал ширше, глубже, больше, тоньше. Но вот баланс добрых дел остался примерно таким же, каким и был надцать лет назад.

Повисла неловкая пауза. Пятый поднапрягся, чтобы поддержать разговор:

– Слушай, а чего ты вдруг стал трепаться? Обычно из тебя слово клещами тянуть надо.

Второй даже не потрудился повернуть голову в его сторону:

– Ты сильно удивишься, если я скажу, что тогда мне не так страшно?

На том разговор и оборвался. Через пару минут они дошли до поворота с тенистой кафешкой-обманкой. Второй сбавил ход, но останавливаться не собирался.

Пятый решил взять инициативу в свои руки. К тому же это помогало не смотреть на манящую холодным лимонадом забегаловку под огромным развесистым клёном.

– А может, сюда повернуть?

Второй обошёл его с другой стороны и вытянул руку, перекрыв обзор на нахальную кафешку. Стало немного полегче.

– У тебя зрение получше моего. Настройка-ка глаза. Видишь, за переулком начинается глухой забор?

Пятый прищурил глаза. Переулок угадывался по прерыванию цепи павильонов, но дальше начинался газон. Корявые хвойные деревья на вытоптанном до камня земле давали увидеть, что за ними что-то есть, но что – непонятно.

– Ну предположим.

– Поверь мне, он там есть. Он обхватывает несколько вспомогательных зданий, потом быстро загибается в другую сторону.

– Какая разница, куда он загибается?

– Совсем никакой. Важно, к чему вспомогают эти здания. А они вспомогают к Управлению.

– Может, правлению?

– Нет, горисполком дальше. Это Управление. Главное здание города и многих его окрестностей. Его величественность ощущалась даже тогда, когда оттуда вынесли большую часть ценностей. Хотя неместные его почему-то не замечали – оно как-то умудрялось теряться. Хотя трудно в двухэтажном городе не обратить внимания на двенадцатиэтажку, торчащую рядом со зданием с греческими колоннами.

– И что нам с того, что оно было величественно?

Второй посмотрел на него и Пятый опять прочитал на его лице горечь, не относящуюся к произносимым словам.

– Можно проскочить мимо универсама и универмага. Дальше идёт больница, но она далеко и за забором. Можно сказать, что почти неопасно – особенно если фонтан не работает.

Пятый решил не уточнять, почему сухой фонтан безопасней мокрого и зачем он возле больницы.

– В конце улицы какое-то юридическое здание. Максимум, что нам от него может грозить – простоять два часа в очереди за справкой, смысла которой мы не понимаем, исполняя манипуляции, которые нам неведомы. Это с одной стороны дороги. А с другой – метров двести главного здания в городе. И направление деятельности у этого здания… в общем, ты уже чувствовал это направление. А мы тогда были метрах в ста и через перекрёсток. А здесь будет в десяти и через второстепенную дорогу. Длинной полосой и с таким удобным поворотом в нужном направлении.

Пятый отрицательно помотал головой.

– Не покатит.

– Вот и я об том же. Пошли, партизан.

Дальше деревья у тротуара заканчивались, и они опять перешли на дорогу, ближе к разделяющей клумбе и деревьям на ней. Можно было бы перейти на другую сторону, где ещё сохранялись какие-то остатки тени. Но тогда бы они прошли бы слишком близко от театра. А освежать свои впечатления от его посещения Пятому не хотелось.

Они миновали симпатичную геометрическую недостройку, прошли мимо бетонного комода, прежде чем Пятый вспомнил мучивший его вопрос.

– Как ты думаешь, почему та машина нас сбить пыталась?

Второй наморщил лоб.

– Какая машина?

– Ну та, у парка которая. Синий такой «Москвич».

Второй ещё сильнее сдвинул брови, вспоминая, потом резко просветлел.

– Это не «Москвич», это «Иж».

– Велика разница.

– Велика. Потому что обстоятельства его появления и последствий требуют задать один простой вопрос.

– Какой ещё вопрос?

Второй хитро прищурился:

– А вопрос простой – а был ли мальчик? Потому что у него был советский номер. И мы ощутили его только тогда, когда забрались поглубже на его территорию.

– Ещё одна непонятность и я тебе по загривку настучу.

Второй сморщил нос:

– Ну сударь, что за выражения? Выражаетесь как законченный пейзанин.

– На вас, сударь, нормальных слов не запасёшься.

Второй хохотнул, но потом посерьёзнел:

– Врёшь, врёшь, да ненароком правду соврёшь. Когда ты маленький, ты воспринимаешь мир вокруг тебя как данность и не удивляешься ему сверх положенного. Вот и я как-то не понимал, зачем на окраине такой масштабный гаражный комплекс, куда можно вместить все машины в городе. Впрочем, я тогда не особо понимал, зачем человеку вообще машина.

– А сейчас?

– И сейчас не понимаю. В общем, согласно тактике жизни, нормальному человеку в этом городе и его рабочих буднях машина была не нужна. Нужно куда-то поехать – дошёл до гаражей, взял машину, заехал за семьёй с чемоданами и вперёд – на заслуженный отдых или по какой другой надобности. А в обычной жизни машина тебе не нужна. Отовсюду можно пешком можно дойти.

– А если срочно надо?

– Тогда на велосипеде.

– А если очень срочно?

– Тогда на такси. Наверное. Правда, не знаю, были ли в этом городе такси до перестройки.

– Что это за город, в котором нет такси?

Второй вытаращил было глаза, но передумал.

– А, ну да. Ты же не в курсе.

– Не в курсе чего?

– После расскажу. Так вот, а теперь реши простую задачу – если местная местность время от времени демонстрирует своё поведение из прошлого, то где с наибольшей вероятностью может наблюдаться шальной автомобиль?

– В автосервисе, на штрафстоянке. – Пятый посмотрел на Второго. Тот ждал продолжения – Да-да, возле гаражей тоже. Убедил.

– Ну он там и оказался – между автосервисом и гаражами, на единственно проезжей дороге – остальное там грунтовка. А штрафстоянка я даже не знаю где. Думаю, на территории милиции.

– А как тогда это связано с теми домиками потом?

– Я что, корневой сервер тебе, чтобы всё знать?

Они подходили к большому перекрёстку, с которого и начинали. Там было всё по прежнему – заброшенное здание с изуродованным забором с одной стороны и синее стеклянное здание с другой.

Место третье. Первоисточники

– Ты же говорил, что больница там – Пятый показал себе за спину – в двух кварталах отсюда.

– Не совсем, это поликлиника со стационаром. А к ней прилагается медгородок на всю длину. И в ширину… – видишь забор по левую сторону? Вот где-то на половину его длины.

Пятый окинул взглядом длинный забор, тянущийся, насколько хватало взгляда. Дальше он загибался вниз и поворачивал влево, так что сказать, где именно он заканчивается, Пятый бы не рискнул.

– Нехилое лечилово.

– А ты как думал? Строителям коммунизма коммунистическое же лечение.

– Ты, кажется, собирался мне что-то про это рассказать, нет?

– Сударь, имейте терпение. А во-вторых, мне тоже ещё надо сообразить, чтобы не впасть в лишний пафос. Не считая того, что хорошо бы определиться, куда нам дальше идти.

– А у нас есть варианты?

Второй обхватил лоб рукою и несколько раз с силой его потёр.

– Ну выход из города вдоль железной дороги нам перекрыт. Как и по старому шоссе. Там, конечно, очень далеко и тоскливо было бы идти, но выбрести точно было можно. В принципе, можно попробовать вернуться к железной дороге и попробовать уйти через поля. Но там действительно глухие места. И в той части границы города проходят очень извилисто. И мы рискуем оказаться там в куда худшем положении, чем сейчас.

– Чем это хуже?

– Тем, что гуляя по минному полю, лучше держаться хоть сколько-то известных мест. Тем более, что ты уже знаешь, как реагируют глухие места на вторжение в них чужаков. На этот раз это может оказаться экскаватор. Или комбайн. От них так легко не увернёшься.

– Был опыт?

Второй улыбнулся:

– Встретились однажды на узкой просёлочной дороге.

– И чем всё кончилось?

– Тем, что пришлось срочно прыгать в ирригационный канал, а потом долго из него выбираться.

Пятый пожал плечами.

– Возвращаться ты не хочешь. Тогда что?

– Если нет путей на западе, попробуем на востоке. Правда, придётся пройти через город. А тогда у нас только один путь – прямо.

Пятый посмотрел туда, куда было предложено.

– Я не сталкер. Я это дело даже не люблю. Но даже я понимаю, что идти по улице, состоящей из двух заборов – не лучшая идея.

– Это значит только то, что ты мало ходил по промзонам. Там это постоянно. Тем более забор предполагает дистанцирование. И если ты не имеешь привычки совать нос в чужие дворы, то нам такое обстоятельство только на пользу. Хотя, конечно, если идти между больницей и военчастью, то лучше не думать, что у них там в сумме и конце. Мда. Так, с этой стороны у неё только хозпостройки. Хотя… ты покойников и очков боишься?

– Сударь, вы можете внятно изъясняться?

– Если бы мог, здесь бы не оказался.

– Очков точно не боюсь – зрение не требует. Да и покойников тоже.

– Значит, пойдёшь слева. – Второй посмотрел на Пятого и расщедрился на пояснения – в медицинском заборе есть две прорехи – ворота и калитка. За воротами где-то прячется морг – уж не помню точно где. А за калиткой магазин оптики. Есть ещё домик бывшей парикмахерской, но он выхода в ту сторону не имеет, так что не в счёт. Ладно, в нашем случае остаётся уповать на то, что первый закон Ньютона выполняется не только в физике. И что сумма воздействующих на нас сил будет примерно равна нулю.

На тротуарах проявились выходы подземного перехода. Пятый сурово посмотрел на них – они опять стали огороженными площадками под клумбы.

– Может, пойдём уже?

Идти по центру дороги было неприятно – укатанный до светлосерости асфальт щедро отражал лучи летнего солнца. Конечно, в городе было чуточку прохладней, чем снаружи, но с такими переплясами… разница температур такого не стоит.

Тротуар справа не оставлял сомнений, к чему он приложен. Ничего лишнего, всё чётко – забор с колючкой, тротуар, канава. Тотальная однообразность. Пятый вспомнил свою армейскую юность и поёжился.

Слева было поуютней – и тротуар приятно-неровный, и деревья есть, хоть и почти лысые. Да и вообще как-то для людей. Изуродованный забор потянулся немного, разродился неадекватных размеров воротами и неохотно уступил место обычным бетонным плитам два на три.

Второй упорно держался середины дороги. В чём-то Пятый его понимал. Армия по существу – закрытая организация, с улицы в неё так просто не придёшь. И она отталкивает от себя посторонних. Особенно вроде Второго. А вот медицина – да. Она любит принимать в свои болезненно пахнущие объятия всех, до кого дотянется. Не скрывая при этом брезгливости и язвительный насмешки. Плотно пересекавшийся с ней в детстве Пятый это очень хорошо усвоил.

Пятый ткнул в плечо Второго:

– Ты мне там что-то рассказать обещал.

Второй с готовностью заговорил с середины абзаца – видимо, запрос Пятого застал его на проговаривании фразы.

– У каждого города своя главная улица и у неё свои особенности, отражающая местный менталитет. У Москвы Арбат, суетливый, самомнительный, с привкусом либерализма, но подпираемый и подавляемый монументом МИДа. В Оренбурге – тотальный культурный досуг в перерыве между станками и нефтяным журавлём. Красная в Краснодаре – изо всех сил демонстрирует культурность, властность и широту размаха.

– А Невский в Питере?

– Не был, не знаю. Но что можно сказать о городе, чья главная улица состоит на десятую часть из частного сектора? Ещё на пятую из культурных и социальных объектов и столько же обеспечивающих. А вот остальное – производственный комплекс. При том, что ни одного властного здания на этой улице нет, но до любого адреса можно добраться максимум за три поворота?

Пятый посмотрел на Второго с плохо скрываемым раздражением.

– Что город небольшой. И ещё он в основном занимается производством.

– Садись, четыре. А теперь ещё одна вводная – для чего небольшому производственному городу три военных части и медобеспечение, которые будет впору городу с населением раз в десять побольше?

– Производство очень вредное, но очень выгодное. Настолько выгодное, что на него может покуситься кто-то большой и вооружённый.

– Правильно. А развитая инфраструктура только подчёркивает это. Остаётся один вопрос – что за ресурс добывается в данном городе?

– Вопрос переходит в зрительный зал. Не хочу сейчас играть в угадайку.

– Даю подсказку – в темноте это вещество светится нежно-зелёным цветом. А кроме него в городе производится ещё добрая треть таблицы Менделеева, попутно добытая при обогащении руды или случайно обнаруженная при геологоразведке. Конечно, добыча шла отнюдь не в городе, да и производственные корпуса данной направленности были на достаточно большом удалении. Так что по городу фон вполне нормальный – можно спокойно гулять без дозиметра и противогаза.

Пятый чуть не споткнулся на ровном месте, неприятно шаркнул подошвой и стал внимательнее смотреть себе под ноги. Второй продолжал.

– Как ты понимаешь, на такое важное дело были брошены лучшие силы. К оборудованию на пике технологий прилагались специалисты высокой квалификации. А кадры высокой квалификации требуют и соответствующего уровня комфорта. Ведущий инженер в бараке долго не протянет. Не столько из-за своей вредности, сколько из-за того, что выигрывая в одном, приходится поступаться другим. Высокое образование и сложная координация конечностей неизбежно ведут к снижению уровня приспособленности и выживаемости. Не считая того, что чем сложнее квалификация, тем дольше ей учиться. И не на пустом месте – сначала нужно месте обустроить, нагреть, создать и закрепить школу.

– Короче, Склифосовский.

– Незаменимых людей нет, тут Человек-с-Трубкой был прав. Но замена любого требует денег – эту часть фразы обычно замалчивают. А поскольку средства затрачены были уже немалые, то довложить ещё немного на повышенный комфорт – это не так уж сложно. Даже не сколько довложить, сколько перераспределить полученный доход – ведь такая концентрация специалистов на квадратный метр с приоритетным обеспечением оборудованием не может не дать продукцию повышенного качества. А экономика у нас плановая и если это не совсем уж неликвид, то возьмут его полностью.

Второй чему-то улыбнулся, посмотрел по сторонам и продолжил.

– Поскольку проект курировал Человек-в-пенсне, а после его отставки – его идейные последователи, атмосфера в городе сложилась своеобразная. Но полезная для дела. Хотя бы потому, что воровать здесь боялись. С этого города начинался, собственно, ядерный щит страны. Здесь добытая руда проходила этап первичной очистки. Дальше составы уходили дальше на север – в длинную цепочку переработки, на конце которой были бомбы и боеголовки всех мастей и калибров. Первая бомба Союза, кстати, была сработана целиком из урана местной выделки.

Второй на секунду примолк, загружая на язык новую порцию текста:

– Вначале город был классическим почтовым ящиком. Со временем нравы смягчались, и даже наступило некоторое вольнодумство в сочетании с высокой культурой. Пёстрое многонациональное население только оживляло общую картину. Абы кто здесь поселиться не мог, так что быстро сложилась такая репутация, что жить здесь – это очень хорошо. И однажды общее состояние блага возросло настолько, что в городе, по свидетельству очевидцев, лет на семь наступил коммунизм. Вполне себе настоящий, без купюр. Я, правда, это время уже не застал. Так, видел остатки, смотрел в осколки и слушал мифы.

Пятый поднял голову и прищурился в выцветшее от жары небо. На месте луны торчала разношенная туфля. Мужская, сорок второго размера. Пятый помотал головой – обувка осталась на месте. Тогда он опустил взгляд и решил не информировать об этом Второго.

Хотя бы чтобы не отвлекать.

– В общем, город из почтового ящика с порядковым номером, кажется, семнадцать постепенно эволюционировал в научно-производственный центр. И даже исчерпание руды для основного производства этому не могло сильно помешать – кроме него успело развиться и закрепиться ещё многое. Даже автозавод был. Качественная заготовка для светлого будущего. Но вместо него грянула перестройка, декоммунизация и демократизация. Последствия ты видишь сам невооружённым глазом. При открытии границ спецы сдёрнули на исторические родины. Границы позакрывались, товарно-производственные цепочки разорвались. Градообразующий комплекс затрещал по швам, а город наводнили окружающие местные жители. Они же помнили, что здесь хорошо жилось. Вот только им никто не сказал, что высокий уровень жизни нужно поддерживать. Не только большими деньгами, но и толковыми специалистами. Да и собственной дисциплиной, между прочим. И город стал постепенно приходить в упадок, всё больше погружаясь в сонную разруху.

У Пятого сильно чесалось ухо и шея. В голосе Второго опять зазвучала горечь:

– Город не вписался в реалии новой рыночной экономики. Не для этого строился. Хотя предпосылки были. Как и капиталы. И даже позже, когда стали известны имена виновников ненаступления светлого будущего – ну кому от этого было легче? Время-то для изменений ушло. Оборудование устарело морально и физически, технологии изменились, да и репутация с рудой выдохлись. Из всей производственной громады уцелел только Золотой Цех. Сам понимаешь, по какой причине. Его взаимодействие с новой властью и так было чисто номинальным. Может быть, он даже сейчас продолжает свою работу – во времена лихих потрясений люди всегда к золоту обращались. И потому вокруг него можно перемещаться сравнительно безопасно.

– Так давай пойдём через него. В чём проблема?

– Как обычно –в мелочах. Первая – вход в него могли сделать со стороны загородного шоссе, там ввозить-вывозить весьма удобно. И второе – а вдруг нет? Вдруг он тоже завернулся бантиком? Тогда мы сами делаем шаг вперёд тому, что уже долго всматривается в нас.

Длиннейший забор наконец-то прервался на большую арку. Когда-то в её проёме стояли пропускные турникеты, но от них в асфальте остались лишь бетонные холмики с металлическими кружками.

Второй прервался в своих запутанных объяснениях и перешёл к конкретике:

– Всё, стадион. Можно выдохнуть и немного расслабиться. Опасный участок пройден. Можешь даже выбрать, как мы дальше пойдём.

– А что, есть варианты?

– Можно дальше по улице. Но потом всё равно придётся где-то сворачивать. А можно пройти через стадион.

– И что за ним?

– Попадём в центральный городской парк культуры и отдыха.

– Тоже с пауками?

– Нет. Думаю, его не так сильно изменило здесь – поэтому и не так сильно изменяет там. Во всяком случае, в природной его части. Думаю, если не будем приближаться к аттракционам – всё пройдёт без эксцессов.

– А тут есть аттракционы?

– А как же. Раньше, конечно, было побольше, но колесо обозрения на моей памяти ещё работало. Правда, с пробуксовкой и диким скрежетом.

– Ну что ж, давай сходим посмотрим на твои… аттракционы.

За аркой внимание Пятого сразу привлекло маленькое здание, стоящее на самом краю заасфальтированного пустыря. Сам пустырь явно был предназначен для чего-то большего, чем одно здание и один спортивный снаряд. Но остальной смысл пустыря куда-то делся. Осталось только здание.

Оно было каким-то необоснованно помпезным. Слишком высокое для одноэтажного здания, с толстыми стенами и даже каким-то орнаментом. И с совершенно непонятным смыслом.

– А это что?

Второй хмыкнул:

– Вообще это публичный сортир. Был. Но ты туда не ходи. Не знаю как в других местах, а здесь от падения уровня культуры первыми пострадали общественные туалеты. Некоторые настолько, что их пришлось снести – это обходилось дешевле, чем пытаться поддерживать в них хотя бы видимость порядка. Всё равно в них такой острой эстетической потребности уже не было. Новые жители спокойно облегчались в любых удобных местах. Некоторые общественные места оказались настолько уделанными, что казалось, что народ разучился пользоваться унитазами. Кстати, позже это так и оказалось – здесь начали селиться из очень отдалённых и диких районов, где таких благ отродясь не было.

Пятый несколько разочарованно отступил от здания. Организм недовольно забурлил и это бурленье передалось вверх.

– Слушай, чего ты так бесишься? Это вполне нормальный процесс – со временем элита ослабевает и растворяется в народной массе. А она у нас лишних сложностей не любит. Или ты у нас из недобитых элитариев, что тебя такие вещи раздражают? – И Пятый подмигнул Второму.

Второй и так нечасто улыбался, но сейчас у него из-под кожи проступили почти все кости черепа.

– Я себя никогда к элите не причислял. Хотя бы потому что вначале не подозревал о её существовании и не понимал её отличия от остальных. Хотя да – одно время я был сыном депутата. Вот только мне никто не сказал, что это круто. И я до сих пор уверен, что это тяжёлая и малоприятная работа по лихорадочному латанию разрастающихся дыр в инфраструктуре, добыче еды для населения и организацию похорон для малоимущих, чьё имущество не окупает даже их похорон. И вот тогда депутат берёт на себя всё – вплоть до сколачивания гробов. А ещё это непрерывная челночная дипломатия между местными шишками и полубобками во имя поддержания целостности общего социума под названием город. Так что если в твоём понимании элита – это те, кто не гадят под заборами, помнят таблицу умножения, употребляют в разговоре слова «спасибо» и «пожалуйста» и переходят улицу на зелёный – тогда я, пип, насквозь элита.

Пятый ошарашено отступал от разъярённого Второго, пока не упёрся спиной в забор.

– Да что ты взвёлся-то?

У Второго как раз заканчивался запал, поэтому он задумался. После чего поднял руки:

– Всё, брэк. Просто постарайся больше не затрагивать больные места. Особенно когда я излагаю вынужденно пафосные вещи. Бесит, когда меня не слушают.

– Я всё слушал. Честно-честно.

Второй с сомнением посмотрел на Пятого:

– Ладно, проверять не буду. А то ещё сильнее разочаруюсь.

Пятый вернул сомнительный взгляд:

– Слушай, а ты уверен, что на тебя эти изменения при безветрии – Пятый обвёл рукой вокруг – не действуют? Раньше ты спокойней был. Кстати, что ты там про копирки и промокашки задвигал?

– Неудачное сравнение, не более. Забудь.

– Ну так приведи удачное. Мне-то непонятно, что вокруг происходит. А я люблю ясность.

Второй потёр уши, разгоняя мышление.

– Ну хорошо. Зайдём с другой стороны – какой смысл людям в зданиях?

Пятый вытаращился на него. Он не любил давать ответы на очевидные вопросы. Но у Второго это был риторический вопрос.

– Вот смысл у травы простой – расти, расширяться, размножаться, приспосабливаться и приспосабливать. У животных оно уже посложнее – тактика поведения, брачные игры, рытьё норок. Но у человека этих смыслов гораздо больше. Более того, они то и дело идут вразрез с эволюцией и природой. И чтобы эти свои смыслы закреплять, люди научились строить здания. Эдакие усилители и накопители смысла. Как ты понимаешь, этот город тоже был не исключение. С одним отличием – здания здесь строили с увеличенным объёмом смысла, чтобы здания слеплялись в тематические блоки и более сложные гармонические конструкции. Самый понятный пример – торговые центры. На них нанизывается очень много дел поменьше.

Пятому резануло ухо, но потом он понял, что Второй не хочет употреблять слово «бизнес».

– До поры до времени всё шло в штатном режиме. Но потом, когда Союз начал рушиться, начались сложности. Сначала исчез первоначальный главный смысл существования города – вместе с Союзом. Потом исчезли его создатели – разбежались, эмигрировали или вымерли в смутные времена. Вместо них набежали куда более примитивные генераторы смыслов – как водяное колесо против дизеля от подлодки.