Разговоры с близкими и роднёй у К., впрочем, они-то считали себя близкими и роднёй Й., постепенно прекратились. Кто-то получил прекрасный повод, оправдывая болезнью изменение поведения, прервать общение или исчезнуть навсегда. Ох уж эта невзаимовыгодная чудовищная дружба. Другие порезавшись об его хладность и запертость, обиделись и не поинтересовались на что променяли их. Третьи, самые стойкие, прочтя начала записей в тетрадях, выслушав сияющие слова переименовавшего себя друга-брата К., пришли к заключению, что час пробил. Наступила фаза безумия, и чтобы не попасть на сдачу похоронных денег, подобные стойкие тоже спешно ретировались. Родители долго не сдавались, но их усердие съели два обстоятельства. Кто-то из сбежавших приятелей оставил газету с заметкой о заразности недуга очень подобного болезни К. И этого хватило бы чтобы отец и мать стали заходить реже, не чаще положенного чудовищам завтрака, обеда и ужина. Да более того. После оставленной газеты они нашли письмо от кого-то называвшей себя невестой господина К. Сам получатель письмо проигнорировал и мать открыла конверт. Чтение обдало её осознанием ещё большей потери, чем адекватное общение с отпрыском. Она, и отец, наконец-то поняли, что ни сына, ни внуков, ни общественного положения за счёт них, ни старости в окружении бра и стаканов воды не случится. Обида, незаслуженное непризнание, украденное будущее, иначе не могли назвать свои чувства родители. Это в добавок к утраченному имени Й., которое на тетрадях было зачёркнуто. Родители перестали удалять избыток времени сыну. Отношение к нему стало подобно договору с покладистым тихим жильцом, что оплатил вперёд кров и питание, и выполнял круглосуточно непонятную, но нераздражающую деятельность за дверью дальней комнаты.
К. был доволен сложившейся новой реальностью. Вслед за полной свободой не служить государству и не угождать чудовищам по крови, он потерял и всех случайных знакомых по жизни. Тех, кто пошёл дальше, в свою долгую счастливую старость без господина К. Строки множились, тетради ложились пирамидой. Никто не обращал внимания на затворника, хоть был он таковым лишь от того, что много писал и редко выходил. Болезнь то проявлялась в мелочах, то отступала. Родители прислушивались к кашлю и беспокойному сну жильца за стеной. Был ли этот сон более беспокойным, чем прежде? Кашель громче и чаще, чем, скажем, год назад, они уверенно заключить не могли. Раньше они не обращали внимание на настоящее К., они ждали его будущего. Карьеру, успех и семью. Они не придавали значения ничтожному кашлю или иной пустяковине, поскольку всё было лишь путём. Наверх. Вперёд. Туда, где лучшие из чудовищ, выполнив необходимую торговлю со своей свободой, получали блага следующего уровня. У К. не было настоящего в глазах настоящих окружающих, они его видели только в будущности. Потеряв это видение, разочаровавшись, кашель и в правду стал заметным. Большего, чем больший день ото дня кашель, ждать не приходилось. И хоть прогресс в кашле никого не устраивал и не мог подменить потерянное грядущее, мать стала отмечать зарубками тесака на разделочной доске особенно затянутые приступы. Неполнота правды выше описанного состояла только в том, что был однако субъект, возжелавший продлить отношения с К. Его старый товарищ по чудошколе, редактор досок объявлений на большом портале, Адам, стал навещать пишущего и вести с ним беседы о том, что К. хочет донести, для чего он избрал в последний путь именно записки в тетрадях. Они вели нечастые долгие беседы, которые наводили пациента на новые мысли, а гостю поясняли происходящее. Дошло до того, что Адам стал брать записки к себе домой и там, разбирался в отдельных страницах, пытаясь то ли помочь другу, то ли найти оправдание своим визитам.
К. не получая писем о необходимости добровольного труда в выходные или приглашений на парады, не обладал никакими внешними директивами покинуть дом. Как негодного к послушанию его отписали от рассылок подобного рода. Всё же выйти ему пришлось, поскольку закончилась чернильная ручка. К тому же не так он был слаб чтобы пропустить прилёт птиц или красивый закат, подышать ароматизированным воздухом магазинных рядов. Собираясь, крутясь с шарфом у зеркала, господин К. отметил, что между ним и выходной дверью стоит отец и незнакомое чудовище, и ещё до последнего оборота шарфа между троими начался разговор. Беседа эта сразила К. своей однозначной грубой определённостью не хуже диагноза доктора. Незнакомец был направлен Комиссией чтобы помешать больному выйти из дому. Согласно какой-то инициативе, пациенты с аналогичным диагнозом не могли покидать жилище чтобы нечаянно не начать предпринимать что-либо, вроде участия в общественной жизни, которое было им противопоказано по заключению врача. Отец, ставший полностью на сторону незнакомца, подрядчика Комиссии, уверил К. о запрете выхода. Поражённый недугом субъект, бесполезный для строя общества, своим бездельничающим и бледным видом может подорвать ткань среды, подточить её гвозди. С диагнозом нужно оставаться дома, эта свобода от пользы чудообществу должна быть под защитой стен. Незнакомец вновь подтвердил, на улице, там, среди порядка и дисциплины не место освобождённым от забот, независимо какая причина к тому привела. Тем более, если господин К. почувствует ухудшение и умрёт на глазах чудоходов, неготовых принять конечность жизни в лице такого молодого примера. И никакая попытка просочиться между стеной и отцом, зеркалом и незнакомцем не удалась. Подрядчик имел огромный круп и легко преграждал дорогу по узкому коридору, очевидно по этому параметру он и был отобран на службу. К. снял шарф и сел на табурет в недоумении и суетливом поиске решения. Отец уйдёт на работу, возможностей станет больше. Словно читая мысли господина К. незнакомец выдал новую информацию. Он прикомандирован к квартире, сюда ему будут доставлять горячую пищу, напиток и газету, он неотрывно станет следить за невозможностью пациента выйти к неповинным наружу. Напиток по уставу однообразен, компот из сезонных растений, но не возбраняется принимать напитки и от жильцов. Отец подтвердил, что на благое дело вопрос с напитками будет расширен и сегодня же вечером. Обе коридорные преграды замолчали и смотрели на табуреточного сидельца. Возвышаясь над К. они заслоняли не только выход, но и свет однолампочной люстры, и воздух, и календарь на стене.
Тишину нарушил кашель пациента, после чего он встал и вернулся в свою комнату. Облачившись в домашнюю одежду господин К. медленно и ответственно начал затачивать цветные карандаши, что остались у него от университета для продолжения творчества. Университет был таким коротким, что он не успел исписать большую часть из набора в 24 цвета. Теперь жизнь карандашей продолжится в тетрадях. К. уже через час смог отойти душой от эпизода с подрядчиком Комиссии и продолжить писать, выбирая карандаш по цвету наиболее близкий к закончившейся чернильной авторучке. В дальнейшем он работал в той же манере, выбирая после тёмно-синего фиолетовый, после просто синий, затем голубой и так понемногу отдаляясь по спектру от изначального чернильно-синего с минимально возможным перепадом цветов. Господин К. беспокоился, чтобы читатель не имел раздражения и зуда глаз от проблемы с текстом. Представляя себя читателем, К. умышленно писал новым цветом с нового абзаца и даже сделал на полях помету о том почему цвет изменился, оправдывая неудобство. Он так и записал: «Глубокоуважаемый читатель, я не смог прийти к тебе сине-чёрным коридором простой прогулки, я приду к тебе через голубые и зелёные серпантины строк. Если в момент, когда ты читаешь это в книге, все строки снова чёрные, прости за это чудономику, цвета дороже черноты, представь буквы таким цветом, каким ты захочешь. Цветные и чёрные мысли не должны печататься одинаково чёрным. Неопытному читателю будет сложно разобраться, он всё примет за чёрное. Как курсив, так и цвет – это помощники и я перехожу к цветным главам».
Дважды, когда К. открывал дверь чтобы поставить на табуретку пустые тарелки после обеда и ужина он обращал внимание на коридор и выходную дверь. Оба раза там находился незнакомец, командированный Комиссией, большой и бодрый. Пациент успевал за этот взгляд ощутить запах свеженапечатанной газеты и каши, вонь растопыренных ног и общую затхлость, поселившуюся в коридоре вместе с незваным чудовеком. Господин К. подходил и к окну, подумывая о побеге. Квартира была типовой сигма-клеточной сделкой, как и тысячи других многоэтажек стояла над серостью асфальта. Тридцатый этаж с неокрывающимся в полной мере окном, не советовал выходить данным способом. И потом, К. не хотел подводить родителей, такой опрометчивый поступок, закончись он разбиванием об улицу, аннулировал бы многолетние платежи по сделке. Родителям бы заново пришлось ежемесячно сдавать сигма-клетки, а они немолоды, в их возрасте на уплату с начала могло уйти значительно больше лет, чем первично. Хотя кому нужны их клетки К. не знал. Вряд столь несвежие элементы могли продлить существование справедливых руководителей или иных Старших чудовищ. Родительские клетки растворились бы в спекулятивных торгах или попали бы в третьесортный госпиталь инвалидов. Но К. твёрдо решил не делать глупостей даже на последней стадии болезни. Он смирился временно со своим заключением. Временность для него была понятна как ни для кого и в тот день он лёг спать на час позже чтобы написать больше.