Тренировка автобиографической памяти хороша в беседе с благодарным слушателем, если есть что вспомнить. Мне есть. Тренировки вписаны в календарь. В один из дней этой прекрасной иллюзии-жизни мы с супругой посетили с Центральный дом литератора или Центральный дом писателя. Все эти центральные дома Москвы весьма специфические заведения, будь то центральный дом художника или поэта, или метростроевца. Все они – особняки – собранные у князя или графа и отстроенные заново при Сталине соответствующими эпохе огромными окнами, квадратного сечения колоннами, шторами, паркетом, нелепым буфетом и обязательными гардеробщицами, которые исполняют свою миссию с таким человеколюбием, как будто отбывают здесь срок за убийство. Там не принимают банковские карты, нет проверки сумок на входе, нет охраны. Зато в каждом свободном пространстве прячется пожилой начинающий поэт, раздающий свои книги бесплатно, художник неясного направления, продавец книг-биографий других неизвестных писателей, и другие приписанные судьбой к искусству занятные персонажи. От иных проку меньше, чем от гардеробщиц. А если бы они взяли в руки лопаты и мётлы и освободили ступени у фасада от снега? Они бы уподобились монахам Шаолиня находящим смысл в простых радостях самосовершенствования. Но эти немолодые прозаики пытаются уподобиться Петрарке и Ницше. Делают сложно простые вещи. От чего-то всегда немного жаль этих людей как будто они родились не в то время. Они наблюдают за нами сегодня. Видят не тех, зашедших не туда. Зашедших в этот Центральный дом по ошибке, далёких от общения с музами, популистов позарившихся на афишу выступления медийной персоны. Нас немного, мы озираемся по сторонам и иронизируем над обстановкой. Вокруг масса занятных объявлений вроде «Ни в коем случае категорически никогда не ставить ничего на рояль». Это объявление приклеено к массивной треугольной опоре, весом в несколько килограммов, которая стоит на рояле. «Не сдавшие взнос за 2019 год будут лишены возможности устраивать свои встречи в малом зале». Не означает ли это запрет на попойки и ночёвки в малом зале? Или речь о встрече с фанатами? Как много людей приходят на встречи подобных авторов? Столько же сколько на конкурс бальных танцев на который не продают билеты? Родители участников, родственники и гардеробщица-новенькая? Не ходят ли члены центрального дома на встречи друг к другу? Их скажем 30-40 человек, всякий раз они могут наполнять малый зал своим присутствием, меняется только название встречи и главный виновник торжества. Зрители всегда те же минус один. То есть как на похоронах. Сначала ты зритель нескольких перфомансов, затем главный герой. Вместе с нами пришло несколько десятков человек и все они сюда пришли впервые, все они были удивлены происходящем и вызвали немало толков среди странных обитателей центрального дома. Нас привела лекция Николая Николаевича Дроздова – монумента отечественного телевидения, журналистики, человека-легенды. Но как бы не хотелось попасть на начало этой лекции, мы всё же не спеша входили в сокровище центрального дома. Толстые тяжелые шторы, забитые странными книгами старинные деревянные шкафы. Большинство книг представляли при этом второй или третий том. Первый взяли почитать и сожгли? За вторым не пришли потому что первый кошмарен? Как же много загадок в центральном доме. Весьма неплохой ресторан, сужу по интерьеру, не по меню, он закрыл перед нами дверь, поскольку мы не были членами клуба, не платили те самые взносы за 2019 и были вынуждены ютиться в маленьком подземном кафе. Может быть именно здесь и творится настоящая литература, между бренди и чаем, реальные литераторы, не имеющие средств на взносы для малого зала и ресторана именно здесь творят. Но мы никого не обнаружили. Бутерброды с сыром, чашечка кофе, шампанское и всё это с обязательными масками на лице, перчатками и антисептиками. Да, этот день был в эпоху пандемии. Не коронавируса, просто пандемии, вы поняли меня. Атрибуты публичной жизни, эти маски и респираторы, несовместимые с гардинами и толстыми рамами картин, со стертыми паркетными элементами, коваными решетками. Чувствуешь себя персонажем рок-оперы «Мастер и Маргарита», будто зашёл в Дом выпить литературного жанра, то есть водки. А тут голос Ярмольника поёт про билеты. Наверное, таким и был ресторан Грибоедова в книгах современников Булгакова, которые не стали известными. В подвальное кафе заглядывают, но не решаются войти, все эти прячущиеся за колоннами раздающие сборники своих сказок и стихов седые толстые дядьки с беретами и шарфами. У них там долг? Аллергия на коньяк? Расхаживают по фойе, с завистью смотрят на обилеченных пришедших на Дроздова. Он-то явно фаворит, а не эти непризнанные гении. Сегодня они не заслуживают внимания больше чем Николай Николаевич. Мы, гости, своим скудным умишкой не понимаем кто здесь создаёт искусство, чей это дом и кто, по всей видимости, привидениями останется здесь навеки. Они, жители центрального дома, создают искусство, которое мы не понимаем потому что его не потребляем. Может быть этому дому писателей не хватает какого-то менеджера-продюсера, который объективно рассмотрит всех этих бедолаг и найдёт в каждом из них бриллиантовое зерно, что принесет славу Дому, а может быть и коммерческий успех. Нам нужно завести факультет менеджеров-искусствоведов, обучать эффективному продвижению художников. Они в любом случае останутся в своей параллельной реальности, но пользу, которую они могут привнести можно приумножить. Кто знает, вспомнят ли потомки о том здании, где читал лекции Николай Дроздов, когда десятки этих художников и авторов прозвучат на весь мир. Вспомнят ли о Дроздове хотя бы в контексте того, что он тут был однажды… А пока, мы с женой проходим мимо и поднимаемся наверх, мимо череды портретов нобелевских лауреатов по литературе, мимо паркета и бархата, мимо, мимо всех чудес. Потому что сырок и кофе уже внутри, Дроздов впереди и пора случиться чуду. Мимо шкафа, мимо книг, мимо рояля. Поднимаемся и садимся в неожиданно шикарные глубокие кресла зала, который в лучшие годы вмещал человек четыреста. Сейчас пятьдесят или больше в одноразовых масках плотно сели без соблюдения социальной дистанции и заняли всего пару рядов. Впечатление от лекции Дроздова смешанное. Старость, вот она какая. Он начал рассказ с подробной истории восьми последних своих переломов. Перформанс с демонстрацией укороченной после вколоченного перелома руки и палок для скандинавской ходьбы. Лекция для него прошла стоя. Два с половиной часа Николай Николаевич стоял потому что если бы он сел на специально приготовленное для него место на сцене вряд ли смог встать без демонстрации дряхлости. А это вовсе ни к чему настоящему мужчине. Это первый урок для меня в этой лекции. Лучше стоять, чем показывать, что ты неуклюже садишься или нуждаешься в помощи чтобы встать со стула. Стоя лектор оставался молодцом. Речь с хорошей артикуляцией, совсем не выдающая возраст, но всё же не такая как в знаменитых озвучках фильмов о дикой природе. Волосы покинули его, кожа была очень бледной, но его душа всё ещё яркая, слова запоминающиеся. Стоит ли говорить о том, что он не сказал ни слова по теме лекции, которая была написана в афише? Если кто-то и пришёл послушать «О чём говорят попугаи», то конкретно ошибся в тот день. Мы слушали тонкую рыбацкую сеть детских воспоминаний, патриотических историй о войне с фашистами, байки про Сенкевича и Никулина, разбавленные историей географии начиная с Эратосфена. Бросалась в глаза стариковская внимательность к определённым деталям: кого как звали, кто кому внучатый племянник, цитаты великих. Стариковская непонимание что какие-то вещи мы знаем прекрасно и они не требуют расшифровки и стариковская радость нашей реакции на шутки. Вот она какая бывает старость на сцене, на виду у людей, у миллионов. Мне бы так прожить жизнь, чтобы на девятом десятке я по-прежнему мог радовать людей. Чтобы рассказывать действительно интересные истории, просто поговорить, и мне бы за это платили деньги, любили и ждали. Но самое главное я был бы нужен. Добро. Лекция запомнилось добром. Мы с супругой не узнали ничего нового. Но я увидел демонстрацию добра. Есть IQ, есть EQ, а есть интеллект добра. Это как у вымышленного Йоды, только на самом деле. Николай Николаевич стал мистиком, верит в бога и привел массу замечательных аллюзий на эту тему. О разнице знания и веры. Что есть наука, что есть вера. Говорил, что есть вещи, в которые нужно просто верить. Когда мне это говорит столь добрый человек мне нечего возразить. Уважаю его мнение и с интересом жду стану ли я тоже мистиком в почтенном возрасте. Будет ли это у тёплого моря или у тёплого телевизора. Невероятным показался юмор над самим собой, невзначай оговорки, шутки прежде всего были направлены на самого себя. Лектор не боялся быть в глупом виде и скорее был тем самым попугаем о которых собирался рассказывать согласно афише. Свойство смеяться над собой – свойство очень сильного человека. Меня это поразило. Я часто встречал почтенных старцев от хирургии или от иных наук, во всех них поселилась гордость, желание поучать, снобизм. В Николае Николаевиче я увидел желание нести добро и быть смешным и лишь чуть-чуть быть примером для подражания. Лекция оказалось совсем не тем на что мы рассчитывали, и я очень благодарен, что так вышло. Что мы наконец на неё попали. Около двух месяцев посматривали в интернете билеты на это мероприятие, которое, постоянно проходило то в другом городе, то переносилось из-за пандемии. Хочу пожелать Дроздову долго здоровья в это непростое время. Супруга благодарила меня за этот выход в свет. Она давно хотела послушать первого советского вегетарианца, борца за права животных. Я отчего-то непростительно долго искал эту возможность.
Центральная Россия, центр Москвы, центральная нервная система, центр памяти… Мы спасли Зигги в другом Центральном доме, доме художника во время его закрытия, в культовом месте Москвы, храме знающих толк в жизни горожан. Сам я успел ещё немосквичом сходить многократно туда, особенно примечательным был его знаменитый концертный зал. Не забуду халатные концерты «Несчастного случая», эксклюзив от «Ковчега», Мамонова. Всё это было и прошло. Вот это место решили передать Третьяковской галерее и в самый последний день существования ЦДХ мы с супругой пошли на самый последний концерт этого культового зала. Завершал славную 30-летнюю историю ЦДХ концерт Сюткина с исполнением старых песен о Москве в компании ветеранов сцены, хотя и Валерию уже за шестьдесят… В последний раз мы прошлись по галереям и коридорам с бутиками художников, поднялись туда где бывало бушевало обсуждение шорт-листа премии Non-fiction, туда где торговали картинами Петербургского «свиного рыла», туда где можно было приобрести невероятные коллекции иллюстраций к детским книгам. Если бы такие иллюстрации были во времена Кэррола, то Алиса стала бы не культовой книгой, а библией. В последние недели ЦДХ лихорадило, арендаторы выставили на продажу все свои салонные произведения. Здесь можно было купить многочисленные церквушки с берёзками холст-масло, авангард в подарок вкусившим стиля, лошадей из любого материала в натуральную величину, лучше, чем у Никулина в известной комедии. Всё шло если не за полцены, то с заметной скидкой. Всё, скоро сюда приедет великое искусство Третьяковской галереи, нет больше места для свободного художника в Москве. Завтра здесь не будет ничего, государево искусство всё заменит. Прошлись с полчаса, поддержали местных художников расхваливая их полотна. Однако всё же что-то по-настоящему купить позволить себе тогда не могли. В одном из ларьков увидели коробку с хендмейд игрушками, вязаными, запечёнными, из ткани, из соломы, глины, всё было свалено в кучу. Было такое чувство, что если прямо сейчас я не куплю какую-то игрушку, то всё могут выкинуть на помойку. По каждой из них было видно, это дело рук настоящего мастера, автора. Каждая игрушка была достойна отдельного места на витрине. Уже прозвенел первый звонок на концерт, а я всё ещё рылся в коробке рассматривая что (кого) я могу спасти. Что лучше и для чего мне всё это нужно, пока не нашёл маленькую игрушку не похожую ни на что, напоминающую клоуна, сшитую из разных лоскутков, разноцветную как радуга. Её вполне можно повесить в автомобиле на смену нашему мишке на лыжах. Я подошел к продавцу, который оказался юной девушкой в верхней степени суеты и оказалось, что она не принимает банковскую карту. Какой же я наивный человек, в такой суматохе распродажи, в коридорах ЦДХ, какие же могут быть карты. Наличных у меня совершенно не было. Игрушка же стоила смешных сто рублей. Порылся по карманам и наскреб двадцать шесть рублей мелочью. Откуда они у меня, понятия не имею. Я уже давно плачу картой, а всю мелочь оставляю в бардачке автомобиля чтобы дать на чай заправщиком «Shell». Девушка согласилась на двадцать шесть, хватило чтобы получить игрушку. Закончился концерт и эпоха концертного зала ЦДХ. Мы украли плакаты, забирали из зала сувениры. Выйдя на улицу и вовсе сняли себе на память афишу концерта Сюткина, для чего потребовалось вынуть стекло из старого советского стенда. Позднее повесили её на балконе с видом на сити. Игрушка на ниточке болтается под зеркалом «Октавии». Неповторима и напоминает мне о том, что всегда можно спасти что-то из уходящей эпохи, принести в новый мир. Спасти кусочек памяти. Здесь она будет радовать по-настоящему, радовать своей уникальностью. Игрушку называли сначала Человечек, но затем жена предложила имя Зигги, которое поразительным образом подходит этому существу. Оранжевый шарфик на нём очень удобен для того чтобы засовывать под него сорванные вдоль автотрасс цветы или ягоды на маленьких веточках. В наших путешествиях в Псков, Ростов, Ярославль, Смоленск, Тулу мы постоянно украшаем Зигги. Он получает то цветочки рапса, то веточку калины, то шишечки какого-то незнакомого растения. Чаще всего просто полевые цветы. Покачиваясь, мягкий красивый яркий Зигги не отвлекает, не шумит, делает свою работу талисмана автомобиля. Через год Зигги получил постоянное украшение. Совершая очередной набег на Золотое кольцо, в Ростове Великом, за ярмаркой сувениров у стен кремля, мы случайно нашли несколько ярких красно-черных перьев. Три таких пера Зигги получил под шарфик с обратной стороны и стал похож на хвостатую оперную диву или певицу из кабаре. А мишка на лыжах, который к слову тоже имел прекрасный шарфик вернулся к своему прямому назначению. Ведь он прежде всего он – ёлочная игрушка, пусть и смешно особенная. Совершая прогулки после рабочего дня мы с супругой проходим мимо машины у подъезда и всегда обсуждаем как же там Зигги. Не холодно ли ему, не темно ли, не грустно. Иногда думаем забрать его домой и повесить на елку. Но что же может заменить настолько прекрасного человечка. Глаза из бисера на бардовом лице со ртом из голубой нитки, с синей звездой на белом костюмчике, красные ручки, голубые кудри и разноцветная коническая шляпа. Это и без разноцветных перьев забавно. Не бойся, Зигги, на твоё место мы пока не нашли кандидата. Ты наш талисман, ты увидел уже значительную часть России, больше чем все те игрушки, что остались в ящике в Центральном доме художника Москвы.