Он протянул ей книжку и с улыбкой добавил:
– Самое важное я перенёс, а самое стыдное – вырвал.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Она твоя.
Беглов спохватился:
– Это так просто, мелочь. Не то чтобы какой-то подарок.
– Хорошо, – Саша кивнула и забрала книжку. – Но не думаю, что это такая уж мелочь.
Смеясь, она добавила:
– Кстати, твои стихи про поросёнка и дракона мне очень понравились!
– Ха! Правда? – он непроизвольно вскинул брови, по-детски радуясь вниманию. – Мне казалось, их тогда не поняли. Думаю, текст был слишком сложным и абстрактным, вряд ли кто-то разобрался что к чему. Да и никто вообще не слушал, все ведь уже были синие и обсуждали, что Старков не получит перевод в Главный из-за того анекдота про Сергеевну. Ну и, значит, нам всем под ним вечно сидеть, а он ещё злее станет и начнётся…
– Кость, я слушала твои стихи, – перебила Саша, не обращая внимания на его рассуждения. На её лице отражалась глубокая заинтересованность. – И почти всё поняла. Только почему поросёнка зовут Пётр?
– Кхм. Рад, что ты в самом деле слушала, – он смутился, осознав глупость своих рассуждений. Лицо обдало густым наползающим жаром, и почему-то зачесалась шея. – Ну, просто хорошее имя для поросёнка. Была ещё такая шутка в интернете – не буду вдаваться в подробности – там тоже был поросёнок Пётр. Он уезжал на красном тракторе из своей страны в эмиграцию, потому что там ему всё кажется лучше. А мой вот наоборот. Тут. И трактор чёрный.
– Почему у тебя наоборот? – она с интересом отметила, как красиво проступает румянец под его загорелым лицом. – Не хочет уехать? Или ты не хочешь уехать?
Беглов ненадолго замолчал. Он задумчиво крутил в руках зубочистку, стучал ей по столу и будто царапал что-то острым концом.
– Я не проецировал его на себя в полной мере, – продолжил он, всё ещё глядя в стол. – И тогда, кстати, история была короче нынешней, я там дописал немного. Финал не так важен, потому что в противостоянии поросёнка с драконом исход – это больше вопрос удачи, чем какого-то плана. Мне через эту историю хотелось просто лучше понять себя. Понять, скажем так, какого цвета мой трактор.
– И какой он? – Саша будто слегка подалась вперёд.
– Ну… Мой поросёнок в один момент понимает, что неважно, какого цвета трактор,.. – Беглов немного замялся, – …неважно, какого цвета трактор, лишь бы был двухместным.
Она широко улыбнулась, не скрывая удивления.
– Двухместным? Красиво. А второе место для кого? Для Винни-Пуха?
– Ага! – засмеялся он. – Или для ружья. Помнишь, у Пятачка откуда-то нашлось ружьё?
Беглов секунду помолчал и пристально посмотрел на Сашу.
– Но лучше бы место было для Винни-Пуха.
6
Раздражение Сирина восходило в гору, сделав первый шаг где-то у подножия дня в ноющем колене, разболевшемся еще больше из-за так и не починенного за неделю лифта (хотя управляющая компания дважды присылала мастеров); сопя и покачиваясь, он то припадал к перилам, то в полуприпрыжку, морщась и матерясь, старался миновать побольше ступеней, скользких и хрустящих от пыли, затем совсем почти останавливался, задыхаясь и чувствуя, как глаза от головокружения будто проваливаются внутрь черепа, и как нестерпимо уже пронзает колено, и что тело его, бесконечно тяжёлое, старое, непослушное, кажется, совсем не нужно ему самому; на полпути к вершине раздражение повстречалось с кислым зловонием липовых луж, обступивших машину, открыло второе дыхание вместе со случайно потревоженным на дороге камешком, глупо выскочившим из-под чужих колёс и расчертившим кокетливую змейку трещины на лобовом стекле; она запетляла, как неясная тропа, к душной вершине, где пухло и упруго теснились раздутые от глупости и важности лица банковских клерков, и с этой высоты внутри Сирина что-то сорвалось, резко и обречённо, и затем гулко и влажно шлёпнулось на трясущееся желейное дно, пустив по нутру мучительные волны испепеляющего гнева.
Гнев стал самым надёжным механизмом, безупречно настроенным, безотказным и долговечным, с тех пор как ещё маленькая дочь неожиданно для самого Сирина стала хрупкой и эфемерной, плоской стеклянной копией самой себя, двумерной оптической иллюзией объёмной жизни. Гнев был самым верным слугой, преданность и выучка которого так же безусловны и тяжеловесны, как замедленное тщетным лечением её ускользание в бездну. И ещё гневом отапливали Трофейную, давно уже, правда, переименованную в Сожалейную. Огромный, с амбициозным размахом когда-то отстроенный зал часто видел гостей: затёртая до блеска, массивная, но разболтавшаяся дверная ручка, такие же зашарканные ковры и половицы, и ни пылинки на скучных, вторичных экспонатах. Юлина нерешительная и утомительная болезнь («не сейчас, а неизвестно когда»), простреленное колено, почётно уволившее Сирина со службы в мир, где он никогда не видел себя другим, трудные родственники, безнадёжная страна, бестолковые люди – такой была постоянная экспозиция его провинциального музея оправданий.
Несмотря на то, что этой коллекции по большей части хватало чтобы вызывать у людей сочувствующие кивки, сам он то и дело ощущал за спиной покашливающее присутствие недоказанности, недооправданности своей судьбы, потому что вещи не бывают – нет! – не могут быть такими простыми, и за каждой неудачей стоит, вероятно, нечто большее, чем случай, нечто глобальное, закулисно-корыстное, бесконечно тайное – непостижимое зло, которое иногда не видно в упор, какие бы размеры оно ни приобретало (в отличие от добра, которое, даже маленькое, видно издалека). И сорвать эту маскировку можно только самой дерзкой, самой авантюрной диверсией – против устоявшихся парадигм как таковых, против заслуженных авторитетов и больших имён, нашептывающих миру как жить, во что верить, к чему идти – все они ошибаются, иначе мир не был бы в такой беде. Поэтому Сирина так притягивали и завораживали грохочущие шрифты афиш, сенсационные заявления, разоблачительные расследования – чем экстраординарнее заголовок, тем большее доверие он вызывал, ведь автор срывает покровы, автор несёт свет, автор – Прометей, играющий за твою команду.
Сирин сидел, подперев голову рукой с выставленным указательным пальцем, из-за чего его лицо криво вытянулось по диагонали, и левое веко больше обычного обнажило захмелевший глаз. Он уставился на молодую пару, словно старался прямо сейчас найти в них какие-нибудь понятные «да» или «нет», хоть что-то прочнее нанесённого ветром песка подозрений, хоть что-то, способное оправдать столкновение с будущей виной, минуту назад лишь возможной, а сейчас, казалось, неизбежной, хоть и трепещущей, как флаг на ветру, где-то очень далеко, за краем натянутой струны горизонта – там, куда уже упало солнце.
Их разговор стал оживлённее и легче, заметил Сирин, вместо неловких глуповатых улыбок на лицах чаще появлялись другие эмоции, градиентом переливаясь одна в другую. Сейчас брюнет, почему-то мрачно замерев, внимательно слушал подругу, а потом нервно и сдавленно выдохнул, отпил из бокала, и они оба засмеялись. Рядом, за вытянутым столом, кто-то громко говорил по телефону, перекрикивая блуждающие в пространстве взрывы смеха. Девушка что-то спросила, Беглов спохватился и потянулся к внутреннему карману. Достал какую-то чёрную… книгу! Нет, блокнот. Протянул ей. Забрала. Интересно. Это уже очень интересно! Достаточно ли интересно, чтобы прямо сейчас рвануть из-за стола на улицу, растрясти Витю, подтолкнуть его к действию? Пожалуй, да. Ну конечно да. Витя. И там Андрей с ним. Что им сказать? Ну разумеется:
– Витя, у них блокнот! Я же говорил! Да, блокнот! Он ей блокнот отдал, а сам – по сторонам глазами туда-сюда. Я видел только что! Ну так я давно тебе сказал, что нужно брать, а ты всё мялся что-то! Ведь говорил, что не просто так сидят здесь! Не просто так! Я же говорил! Андрюша, ведь я же говорил? Ну, чего молчишь? Вооот. Говорил. А ты всё бубнил что-то про меня. Вот теперь доберёмся до них, вскроем, и ты, Андрюша, может, и жизнь понимать начнёшь. А то всё сидишь в золотой своей клетке, да ещё и тряпкой прикрытый. Короче, ладно, не души хоть сейчас.
В общем, всё, Витюш. Давай. Можно брать.
***
В небольшой и будто мятой коробке кабинета горит с потолка длинная белая лампа. На непрочном стуле с руками за спиной сидит Константин. Он плачет, весь мокрый и розовый, часть волос взъерошена. Рядом – его жидкое, волнистое, илисто-чёрное отражение в лакированной тёмно-коричневой дверце шкафа с небольшим навесным замком – тоже плачет, но беззвучно.
Сирин делает три больших ровных шага через полкомнаты; старый, местами вспучившийся линолеум смягчает стук его берцев.
– Так что, повторяю: жопа тебе, Конс-тан-тин, – его голос звучит резко и гулко. – Не туда сунулись вы со своими сходками. До ваших компьютеров добраться было бы трудно, хотя и до них бы дотянулись рано или поздно, а вот книжка твоя – настоящее сокровище, ты понимаешь?
Он чуть подаётся вперёд.
– Понимаешь, что я тебе твоё шило в заднице на мыло поменяю?
Ледяные лезвия его взгляда кружат свистящим вихрем (будто сам воздух стонет от их касаний) и с хрустом кромсают загорелую плоть на лице Константина, сочащуюся яркими, тёплыми, густыми ручейками страха.
Сирин размахивается и наотмашь бьёт его тыльной стороной ладони.
– Ну чего скулишь, сволочь?! Будешь мне сейчас выкладывать. Ясно тебе?! Да, будешь всё выкладывать, чтобы я всё наконец узнал. Нет, не наконец узнал, а просто: всё узнал.
Константин дважды всхлипывает, бросает быстрый, трусливый взгляд на Сирина и произносит:
– Ничего я не знаю.
– Ничего не знаю… – эхом отзывается Сирин и будто смягчается и как-то приосанивается, глубоко и медленно вдыхает и начинает прохаживаться по комнате, ровно и плавно, а потом вдруг припадает на одну ногу, будто прихрамывая, и вскоре останавливается в задумчивости.
– Знаешь, Костя, – говорит он, – когда-то и меня, как говориться, вела дорога приключений. А потом…
Он встряхивает головой, хмурится и продолжает ходить из стороны в сторону – снова ровно и без хромоты.
– В общем, ты у меня сейчас говорить будешь в любом случае. Всё!
Сирин быстро подошёл к прямоугольному столу и схватил лежавшую там резиновую дубинку. Под рукой, да. Очень удобно.
Константин заскулил.
Удар в колено. Брюнет начинает что-то кричать. Ещё удар – туда же. Что-то под дубинкой поддаётся и сдвигается. Вместо слов начинается вой – истошный, оглушительный и прерывистый. Карие глаза полны ужаса.
– Ну что?! Не нравится?! А я вот так же выл! А ещё сильнее выл знаешь когда? Знаешь когда?! – ещё один удар – на этот раз в голень. Новый раздирающий воздух крик. – Я выл, когда понял, что мне это колено всю жизнь загубит! Ты, сволочь, повоешь сейчас и дальше сможешь на стуле в окне своём сидеть за компьютером. А я с такой травмой – мусор, в самом обычном смысле.
Константин плачет и стонет, дёргая обездвиженными руками и ногами.
– Ладно! Ладно! Я буду говорить! Я буду! Задайте вопрос!
– Конечно будешь, куда ты денешься, чертила! Но я тебя всё равно так никуда не отпущу, мы ещё чаю не попили!
Сирин размахивается свободной левой рукой и бьёт связанного мужчину в лицо. Под костяшками что-то очень приятно трескается. Изо рта мужчины начинает идти кровь.
– А теперь давай рассказывай, на что мои деньги тратятся.
Константин замялся.
– Ты не понял?! – ещё один удар по лицу. Новый поток крови из рассечённой губы заливает расшатанные зубы.
– Ваши деньги… Ну…
– Химиотрассы!
Заплаканные глаза Константина приоткрываются.
– Откуда вы… То есть… Вы знаете?!
– А я много чего знаю, урод. Значит, прав я был, так? Так?!
– Ну… да…
– Давно? Давно это делается?
– Я не знаю… Я как пришёл, проект уже вовсю работал.
– «Проект»… – Сирин ядовито хмыкнул. – Ладно. Дальше.
– Что дальше?
– Дальше! И давай без возни!
– Про химиотрассы, – Константин всхлипывает и испуганно бегает глазами, – я толком ничего и не знаю больше.
– Дальше.
– Хм… кхм…
Новый удар, резкий и внезапный, пришёлся в уже разбитое колено. Пленник воет громче прежнего. По его лбу текут крупные капли пота, искрящиеся, как первые звёзды, взошедшие над кровавым закатом разбитого рта.
– Костя, не тяни!
– Климаааат! – кричит Костя.
– Вот. Давай.
Сквозь слёзы, задыхаясь, он продолжает – отрывисто и неровно.
– Мы финансируем климат-пушки. Не сами их делаем. Только… финансируем. Сами мы почти ничего… не делаем.
– Что за пушки?
– Их только в разговоре… называют пушками. Это такие здания в глуши. С целым комплексом огромных антенн. Официально – это станции изучения климата. И отчасти это правда. Но ещё они могут… антеннами разогревать атмосферу. И вызывать изменения климата.
– А вам это зачем?
– Я не знаю. Может для войны. Наверно для войны. Я не знаю. Не знаю!
– Ладно. Дальше.
Константин вытолкнул изо рта сгусток крови и отрешённо заговорил:
– Ещё частные армии. Как вы и говорили сегодня… в банке. Немного на слежку в интернете. Иногда на чужие выборы… в другой стране… Вроде всё.
– А чипирование? – грозно повысил голос Сирин.
– Какое чипирование? – он поднимает щенячьи круглые мутные глаза.
– Ты мне дурака давай не валяй! – Сирин поднимает дубинку.
– Никто не делает чипирование! – с ужасом воскликнул Константин. – Честно!