Путеводитель по оркестру и его задворкам

Музыкальная индустрия и инфраструктура

Обычно и в голову не приходит, какая мощная инфраструктура обеспечивает концертную деятельность. Что нужно для работы оркестра? Сначала все очень просто – ну что, инструменты, разумеется. А кто спорит? Струнные инструменты делают, конечно же, мастера. Их фамилии и мастерские знают те, кого это непосредственно касается. Но существуют и фабрики, которые изготавливают вполне профессиональные инструменты. Мощными фирмами мирового класса выпускаются струны, канифоль и огромное количество всяких прочих необходимых изделий. Мастера и фабрики делают смычки, для которых требуется конский волос. Для каждого инструмента нужен футляр – максимально легкий, прочный и компактный. Мы только начали, а уже затронули деревообработку, химию и коневодство. Есть фирмы, которые делают и продают трости для гобоев, фаготов и кларнетов. Есть – которые поставляют заготовки тростей и просто камыш, срезаемый где-нибудь в Провансе или Северной Африке. А названия фирм, которые производят музыкальные инструменты для профессиональной деятельности, произносятся с восхищенным придыханием и нескрываемым уважением в голосе. Существуют целые каталоги коробочек, тряпочек, ножиков, специальных резачков и машинок, проволочек, ниточек, смазок и прочих специализированных примочек.

Вот, кстати, повод, чтобы посмотреть на гаджеты, девайсы и примочки, которые непосредственно обслуживают музыкальную деятельность.

Примочки и прибамбасы

Сразу вскользь упомянем такие очевидные, но тривиальные вещи, как карандаш и ластик, отверточки у деревянных духовых, баночки с машинным маслом и смазками у медных и канифоль у струнных. Некоторые из перечисленных предметов имеют двойное назначение. Так, например, карандашом фиксируют высоту пульта в старых конструкциях, вставляя карандаш в соответствующую дырочку, а отвертки пользуются стабильным спросом у струнников, чтобы закрутить винтик в очках.

У тех же струнников успехом пользуется мягкая, резиноватая на ощупь зеленая колбаска dampit, регулирующая уровень влажности в инструменте. Ее кладут в футляр или эфу инструмента и, постепенно отдавая влагу, эта штука предохраняет инструмент от пересыхания. А измеряет эту самую влажность встроенный в футляр гигрометр.

Самый распространенный после мобильника прибор в оркестре – это тюнер, электронное устройство, показывающее с помощью стрелочки и лампочек высоту издаваемого звука. Его максимально дружелюбный интерфейс самым бестактным образом показывает, насколько фальшиво ты играешь. Тюнер снимает звук как с помощью встроенного микрофона, так и с помощью пьезодатчика на прищепке, который прицепляется к инструменту. В последние годы появились беспроводные тюнеры, в которых сигнал от датчика к тюнеру идет не по веревочке, а как попало, т. е. wireless.

Самый ненужный и бессмысленный прибор в оркестре – это метроном. Хотя дома он есть почти у всех. Но теперь уже не механический, выполненный в надгробно-мемориальном дизайне из полированного дерева, а очередная коробочка на батарейках, часто совмещенная с тюнером в одном пластмассовом корпусе.

Электронный метроном принципиально отличается от механического. Во-первых, если тебе нужен темп М122, то ты и ставишь 122, а не двигаешь грузик примерно на полтора сантиметра вниз. Во-вторых, чуть неровно стоящий метроном надгробного типа к тому же и щелкал неровно. Зато громко, да еще и позванивая на сильных долях. При этом неистово мельтеша маятником перед носом и доводя своих жертв до эпилептического припадка. По крайней мере я успешно использовал современный метроном, когда необходимо было с разными музыкантами в разных условиях потреково записать музыку, чтобы потом дома не спеша собрать ее на компьютере. Метроном, который дает свои щелчки мне в наушник и не лезет в микрофон, оказался чрезвычайно удобной вещью. Таким образом мы можем математически точно формализовать скорость исполнения и звуковысотность.

Для настройки литавр используется уже запредельно узкоспециализированный прибор, который литаврист назвал натяжометром, а официальное название которого – drum-tuner.

Литавры, несмотря на свое барабанное происхождение, – инструмент звуковысотный. И издают вполне опознаваемые звуки. Об основах и деталях мирового литавризма я расскажу в другой главе, а сейчас для нас и для литавриста важно, чтобы мембрана инструмента была равномерно натянута со всех сторон. Тогда получается чистый неразмытый звук. Если непредвзято вникнуть в суть явления, то drum-tuner – это, в сущности, микрометр. Нижняя его часть – это довольно увесистый металлический цилиндр с плоским дном, сквозь который по центру проходит подпружиненная ось, которая и замеряет глубину провисания мембраны. Чем больше натяжение, тем, естественно, меньше ход этой оси, а стало быть, и показатели на циферблате. Задача в том, чтобы показатели были одинаковыми около каждого регулировочного винта. Этот девайс, судя по всему, выпускает завод измерительных приборов, и форма его кооперации с музыкальными фирмами вызывает у меня глубокое восхищение.

И вообще хотелось бы заметить, что в нашу, скажу с гордостью, одну из двух или трех древнейших профессий технический прогресс последних десятилетий принес много новых удачных вещей. Мы заменили камертон тюнером, механический метроном – электронным, появились синтетические трости вместо камышовых (по крайней мере кларнетисты и саксофонисты в определенных условиях на них играют – например, в духовых оркестрах на свежем воздухе), а наиболее уязвимые деревянные части духовых инструментов делают по технологии green line из смеси гранулированного дерева и синтетических материалов с приличными акустическими свойствами.

Много радости и удобств принесли музыкантам принтеры, сканеры и программы для компьютерного набора нот. А также электронные книги, которые не шелестят страницами на репетиции и записи. И игрушка Angry Birds.

Что еще делает мировая промышленность

Мировая промышленность выпускает, например, рояли. Изделия, которые заслуженно сто́ят столько же, сколько автомобиль представительского класса. Я был совершенно потрясен, когда увидел изделие, которое описал бы как радиоуправляемый танк-трансформер, предназначенный для доставки такого рояля от кузова грузовика непосредственно на сцену. Без участия грузчиков. Кто-то ведь эту штуковину разработал и выпускает.

Могу только догадываться о масштабе вклада металлургической промышленности в производство тамтамов, колоколов, тарелок и гонгов.

Специализированные фирмы выпускают разнообразные подставки для инструментов – от простых штырьков, на которых стоят гобои и кларнеты, до сложных по форме и остроумных по конструкции подставок для фаготов или валторн.

Пульты для нот с огромным количеством разнообразных полочек и подставочек, на которые музыканты обычно кладут трости, баночки, очки, карандаши и мобильники. Опционально предлагаются также: две полочки разных размеров, подстаканник, пепельница, сигаретница и какие-то еще пристегивающиеся к пульту мелочи, направленные на то, чтобы скрасить творческий процесс.

Кстати, я вспомнил уникальные пульты, которые в свое время были на студии «Мосфильм» и «Центрнаучфильм». Они были переносные, но их надо было ставить ножками на проложенные через всю студию с промежутками примерно в 30 см медные пластины, по которым проходил ток низкого напряжения и через корпус пульта подавался на лампочки для подсветки нот. Судя по дизайну и весу изделий, они изготавливались на одном из номерных заводов Министерства обороны.

Кроме того, выпускаются специальные стулья для оркестра, на которых не только должно быть удобно работать, но которые еще должны входить один в другой, для того чтобы их по десять штук можно было перевозить на опять же специально сконструированной каталке.

Я уже не говорю про станки для хора, подставки для дирижера и даже дирижерские палочки.

Оркестр как большой фэн-шуй

И узнал я, что от Моцарта помимо гениальной музыки бывают только неприятности.

Мои личные наблюдения

Мы выяснили, что оркестр – это толпа музыкантов, иногда даже количественно превосходящая толпу зрителей. Не исключаю, что изредка оркестр можно назвать толпой единомышленников, хотя и это не является обязательным условием. Потому что два соседа по сцене могут ненавидеть друг друга и находить между собой консенсус только в их общем отношении к дирижеру. И тем не менее Евтерпа и Аполлон Мусагет (можно проще назвать это базовой прошивкой или профессионализмом, против которого не попрешь) заставляют их вместе делать то, чего от них требует музыка. И делать в этом направлении все, что возможно.

Оркестром в какой-то степени можно назвать и совокупность музыкальных инструментов и их групп. Это тоже будет верно.

Но мы ведь можем сказать, к примеру, об «оркестре Бетховена». Или Вагнера. Или Равеля, Стравинского, Шостаковича. И в слове «оркестр» появляется новый семантический оттенок. И мы увидим, что одно и то же слово вмещает в себя разные звуки, стили и смыслы. Каждый музыкант, когда его зовут на программу или на запись или когда начинается новый репетиционный цикл на работе, первым делом задает вопрос: «Что играем?» Даже в тех случаях, когда новое произведение незнакомо и не играно, фамилии композитора достаточно, чтобы подсознание вместе с сознанием и опытом мгновенно сделали свои профессиональные выводы.

С Моцартом по возможности лучше не связываться, потому что он создал в музыке абсолютный идеал, который требует адекватно идеального исполнения. Ему легко: он гений, а мне что делать? Про Жоржа Бизе и Иоганна Штрауса я, например, знаю, что они оба понятия не имели, зачем им нужен второй гобой, поэтому писали ему ноты нечасто, бессистемно и не по делу. А Дворжак, хотя тоже не по делу, зато много, сольно и очень неудобно. С Дворжаком второму гобоисту тоже лучше не связываться. А струнники при упоминании о Прокофьеве вздрагивают и сразу пытаются начать заниматься, хотя понимают, что в данном случае это почти бесполезно. Но, может, и лучше, чем ничего. А еще я знаю, что в произведениях Рихарда Штрауса всегда одновременно звучит очень много красивых мотивчиков, и каждый думает, что его мотивчик самый красивый. Поэтому, когда играешь «Тиля Уленшпигеля» или «Так говорил Заратустра», надо слушать окружающих, соображать и не показывать, как ты здорово играешь, пока не попросят. И это относится ко всем. Подобный подход вообще необходим при коллективном исполнении музыки, но в произведениях Штрауса все почему-то идут вразнос.

В искусстве, как и в науке, наслаждение кроется лишь в ощущении деталей…

В. В. Набоков́

Приходит на репетицию негр-джазмен и рассказывает коллегам:

– Слушайте, мне этой ночью такой кошмар приснился! Будто я белый и играю в долю!

Как всегда, когда мы говорим о музыке, имеет смысл сесть и, как это обычно делают высшие приматы в минуты озадаченности, почесать макушку. Роденовский мыслитель – это уже вторая фаза размышлений. А начало им дает изумление перед чем-нибудь неожиданным, которое внешне выражается через почесывание макушки. Давайте поскребем ее вместе, разглядывая симфонический оркестр с еще одной позиции. С нее мы обнаруживаем, что симфонический оркестр у каждого заметного композитора звучит по-своему, и, конечно, это замыкается на стиль. Если мы сравним два произведения, написанных в одно и то же время – Шестую симфонию Чайковского и «Послеполуденный отдых фавна» Дебюсси, – то увидим два совершенно разных оркестра. В которых, между прочим, сидят одни и те же люди с одними и теми же скрипками, флейтами и прочими тромбонами. И играют они сегодня русскую классику, завтра – импрессионистов, через неделю – музыку барокко, потом концерт «3…15 теноров» (сколько набежит), который заканчивается, как это теперь принято, хоровым исполнением арии Калафа из «Турандот». А если очень повезет, то кто-нибудь еще сыграет и в халтурке на сборном концерте в каком-нибудь Главном Концертном Зале «У самовара я и моя Маша». Под фонограмму. И если музыкант хороший, а других мы в этой книге не держим, то и каждую программу он сыграет в стилистике того музыкального контекста, в который его занесла нелегкая. Музыкальность, опыт и образование подскажут ему, что Моцарта надо играть по-классицистски аккуратно и корректно, а Аранхуэзский концерт для гитары Хоакино Родриго – включив совершенно другие ассоциативные ряды. Притом что в нотах про это ничего не написано: они одинаковые, что у Баха, что у Стравинского. Просто есть некоторые каноны, традиции и стилистика.

Если вы на улицах Вены поймаете собаку, даже самую облезлую, и спросите у нее, как играют Венский вальс, то она вам ответит, что в Венском вальсе принято вторую долю играть чуть-чуть раньше, а третью – точно вовремя. В нотах про это ничего нет. Но так играли во времена Штрауса и сыновей, и эта традиция через поколения дошла до нас.

Если вам попадутся джазовые ноты, то, когда вы будете по ним играть, имейте в виду, что написанные в нотах восьмушки в джазе исполняются как триольные четверть плюс восьмушка, а нотка, приходящаяся на первую долю, исполняется чуть раньше, чем та наступает. Или что ноты, написанные выше других, играются с акцентом. Независимо от их отношения к сильным или слабым долям. Это если совсем грубо. Причем это не правила. Это ровно наоборот – я формализую реально существующие традиции.

Если вы играете классику, то вы, безусловно, в курсе того, что длинные ноты не полагается тупо гудеть, а надо их слегка прибрать на то время, пока окружающие вас люди играют музыку, то есть более короткие и информационно наполненные ноты, а конец фразы исполнить затихая. В самом общем случае.

Как сказал один мой коллега (в процессе трепа в паузах) об игре на дудуке (а он понимает, о чем говорит): «Внутри культуры надо родиться и вырасти. Тогда, может быть, что-то и получится».

А если тот, «кто родился и вырос внутри культуры», умер еще в XVI веке и оставил после себя только ноты, то и возникает масса проблем, связанных с исполнением старинной музыки, когда «порвалась цепь времен» и некому рассказать о неписаных законах и принципах ее исполнения.

И вот когда в музыкальном произведении объединяется все – и весь комплекс оркестровых тембров, и музыкальная мысль, и живое выражение стиля и формы, – тогда появляются и кошер, и фэн-шуй.

Потому что настоящий фэн-шуй – это вам не мебель двигать и не рыбок в аквариуме местами менять.

Психологический портрет оркестранта

Требуются высококвалифицированные рабы с лингвистическим, математическим образованием и навыками игры на кифаре и авлосе для работы на оливковой плантации и в частном оркестре. Вдохновенное выражение лица приветствуется.

Объявление, нацарапанное на стене Колизея

Играйте свободно, вдохновенно. Или смотрите у меня!

Напутствие дирижера перед концертом. 2000 лет спустя

Нигде так не смеются, как в реанимационном отделении.

Валерий Попов, писатель

Вот скажите мне, пожалуйста, где вы найдете такую тонкую и внутренне противоречивую натуру, как оркестровый музыкант? Человек с трепетной, возвышенной душой и специфическим юмором санитара из морга? Конечно, что-то общее есть. Лозунгом оперного театра вполне может быть: «Ни дня без покойника». Ну, может, у нас духовности чуть поболе будет. И то не факт. Не нам судить о духовности, а нашим клиентам. То есть публике. А с другой стороны, ей наша духовность до лампочки. У нее своя имеется. А кроме того, постоянное существование рядом с прекрасным почти неизбежно ведет к естественному цинизму.

Где еще, кроме оркестровой курилки, можно одновременно услышать критический анализ концерта Венского филармонического, показанного накануне по каналу «Культура», и краткое, но исчерпывающее изложение «Марии Стюарт» Доницетти в стилистике: «Ну там две бабы сцепились из-за тенора, и одна другой отрубила голову».

Думаешь, если ты такой уж святой, на свете не должно быть ни пива, ни сосисок?

В. Шекспир. Двенадцатая ночь

Вдохновенное творчество, высокий профессионализм, понимание стилистики и даже знание иностранных языков совершенно не исключают простого и радостного отношения к жизни, выражающегося в простых и относительно безобидных шутках вроде той, когда вышедшему покурить во время паузы тромбонисту на кулису (это та штука, которую они все время двигают) навесили амбарный замок. Или какие-нибудь дописки в нотах, когда в «Золушке» Прокофьева к названию номера «Принц нашел Золушку» карандашом дописано реалистичное уточнение «в канаве». Иногда это разнообразные текстовые игры, вроде уже ставшего классикой полного безысходности «Мы опоздали в гастроном» в па-де-де из «Щелкунчика». Вершиной жанра, на мой взгляд, является текстовая вариация из сцены князя Гремина с Евгением Онегиным.

«Так ты женат? Не знал я ране. На ком?» – «На Лариной. По пьяни».

Обсуждение оркестрантами только что сыгранного концерта неподготовленному человеку лучше не слышать, потому что возбужденный творческий и широко образованный музыкант способен в этом состоянии охватить образную сферу от маркиза де Сада до Владимира Сорокина, столь же широко используя весь лексический спектр от Карамзина до человекообразных приматов, в состоянии аффекта, незаметно для себя, миновав фазу водителя-дальнобойщика. Диапазон возможного, разумеется, тем шире, чем больше сюрпризов происходило в единицу времени. В большинстве случаев все это концентрированное изумление заслуженно направлено в адрес… Ладно, не буду… Хотя иногда достается и солисту. Самокритика тоже, конечно, имеет место, но она несет некоторый налет недоумения и печали. А иногда и требует приема антидепрессантов, которые тут же и разливаются по стаканчикам.

Справедливости ради необходимо заметить, что вся эта буря в стакане воды происходит только по одну сторону рампы. Потому что с другой стороны все происходит как обычно: аплодисменты, гардероб и светское обсуждение культурного события. Исключение составляют экстраординарные события вроде лопнувшей струны скрипача, улетевшей в группу виолончелей палки литавриста или упавшего со стула тромбониста, который уснул в Adagio. И это означает лишь тот факт, что поход на концерт можно считать особо удавшимся.

Специалист по психологии групп, безусловно, обратит внимание на некоторые особенности поведения струнников и духовиков (ударников по этому параметру можно причислить к духовикам, а арфистка по определению не является группой).

Эти шесть вспомогательных роботов – часть ДВ-5, так же как твои пальцы – часть тебя, и он отдает им команды не голосом и не по радио, а непосредственно через позитронное поле.

А. Азимов. Я, робот

Струнники по сути своей работы в оркестре существа групповые. Их задача – играть по концертмейстеру группы. Даже в том случае, если возникает драматическая коллизия между ним и дирижером. И соответствующим образом выстроенная система субординации приводит к тому, что с дирижером на репетиции общается только концертмейстер, а с точки зрения дирижера некоторое подмножество музыкантов с альтами или контрабасами воспринимается именно как группа.

Духовики же по своей сути в той или иной степени солисты. Хотя бы потому, что у каждого из них своя партия. И, кроме того, в отличие от струнников, которые в силу неких исторических традиций и по сей день считаются людьми интеллигентными, духовики старательно культивируют образ простоватых и недалеких лабухов, только недавно сменивших монтировку на тромбон. И это дает им некоторые преференции в общении с дирижерами. И, кроме того, наезды последних часто разбиваются о мнимую, а иногда и вполне натуральную и экологически чистую стену придурковатости духовика.

И, конечно, некоторые особенности партитуры добавляют духовикам определенную степень свободы. Представить себе, что во время репетиции свободные до финала симфонии тромбонисты и тубист вышли покурить в коридор, где битый час уже болтается рожкист, гораздо легче, чем вообразить что-либо подобное про группу виолончелей. К подобным деталям относится и возможность в «Севильском цирюльнике» для гобоиста под завистливые взгляды коллег и аплодисменты зала максимально незаметно удрать сразу после увертюры.

Вот так, постепенно продвигаясь от общего к частному, мы дошли до индивидуальных особенностей музыкантской неустойчивой психики.

Всякий нормальный музыкант чувствует себя неврастеником. Это не только мое мнение. Это распространенный диагноз. И его с некоторым налетом гордости и ужаса признают очень многие. Музыку сфер музыкант слышит постоянно, и это ужасно достает. Потому что, как проницательно заметил Штирлиц, запоминается последняя фраза, и она в фоновом режиме болтается в мозгу до тех пор, пока ее не вышибет другая. И хорошо, если повезет. Если же в голове окажется какая-нибудь привязчивая попса, то это кранты.

Музыка, звучащая не в голове, а снаружи, будь то радио из соседней машины, фонограмма в магазине, гостинице или где-то еще, фиксируется автоматически и, как правило, ввиду своего массового паскудства приводит в бешенство. Потому что если в приличных местах, вроде солидных отелей, выставок или ресторанчиков и кафе, звуковой фон выстроен грамотно и культурно, то в каком-нибудь супермаркете хочется выкинуть к чертовой матери эту морковку или сметану и удрать как можно быстрее. То же самое происходит и в дешевых забегаловках. Всякая слышимая музыка попадает в сферу сознания и воспринимается как значимое явление. Ну это то же самое, как если вас в фоновом режиме будут кормить дошираком или просроченной селедкой. Вы ведь это заметите?

Этот эффект знаком почти всем, но у музыкантов он практически мгновенно приобретает законченно неврологический характер.

Кроме того, надо заметить, что сознание (а главное, подсознание) любого музыканта руководствуется не только самыми общими законами природы, что естественно, но и законами музыки.

Бах и сыновья

Лучшей иллюстрацией к пониманию этого является известная байка про И. С. Баха и его тогда еще малолетних обалдуев, а впоследствии классиков Вильгельма Фридемана, Карла Филиппа Эммануила и Иоганна Христиана.

Как всякий музыкант и ответственный отец, Иоганн Себастьян Бах учил детей тому, что он умел делать сам, а именно музыке (с этой позицией вы знакомы по уже прочитанным главам). Вечером, ложась спать, он усаживал детей по очереди за клавесин и под их занятия засыпал. Похрапывание гения для юных Бахов однозначно свидетельствовало о возможности тихонько отползти от клавесина. И вот однажды средненький, Эммануил, так оперативно отреагировал на этот сигнал об окончании занятий, что удрал даже не закончив музыкальную фразу. Бах какое-то время ворочался в постели, потом, не выдержав, вскочил и, натыкаясь на мебель и матерясь на старонемецком, подбежал к клавесину и разрешил аккорд. После чего все во Вселенной, с его точки зрения, встало на свои места, и через минуту он уже крепко спал.

Можете проверить на ком угодно – ни один музыкант не в состоянии бросить фразу на середине. То есть заставить себя усилием воли – да, но кошки будут скрести, и это будет очень некомфортно.