Жизнь прожить – не поле перейти – 1. Деды. Книга I

Глава седьмая

Брусилов не ошибся. Спустя пару дней на окопы, занятые полком в котором была рота Ефима, обрушились сотни снарядов противника.

Неприятель начал артиллерийскую подготовку, длившуюся около получаса. Вскоре стрельба прекратилась и впереди появилась цепь людей с ружьями, одетых в незнакомую военную форму светло-серого цвета с голубоватым оттенком.

– Австрияки! – прокатилось по окопам.

И тут же последовала команда:

– Беречь патроны! Подпустить противника как можно ближе! Открывать огонь на поражение и наверняка!

Первая атака австрийцев была успешно отражена, но за ней последовала вторая, а потом третья, четвертая…. Вскоре шальная пуля ранила Ефима в плечо – он ощутил жгучую боль, а рука перестала слушаться команд хозяина.

Подоспевший фельдшер перевязал Ефима, и боль слегка утихла.

Вечером, когда долгожданные сумерки опустились на землю, накрыв воюющие стороны ночным покрывалом, Ефим вместе с несколькими ранеными был отправлен в этапный лазарет.

Там ему тщательно обработали рану, наложили чистую повязку и отправили в палату отдыхать.

Всю ночь Ефим не мог заснуть от дергающей боли в раненой руке и только к утру задремал.

Утром его разбудила миловидная молоденькая сестра милосердия в черном платье, белой косынке с белоснежным кокошником, в белом переднике и накрахмаленных манжетах.

После всего, что пережил Ефим в окопах, появление этого ангельского создания показалось продолжением какого-то прекрасного сна, но боль в раненой руке вернула его к суровой действительности.

Сестра повела на перевязку. С перевязанной рукой Ефим вышел на улицу.

Была середина осени, но в отличие от средней полосы России, здесь она была мягче и теплее.

Ефим окинул взглядом двор казенного здания, где расположился этапный лазарет и заметил раненого казака, примостившегося на груде бревен. Казак что-то сосредоточенно писал в толстой тетрадке. Ефим понаблюдал за ним некоторое время, а когда тот оторвался от записей, решился подойти и заговорить.

– Здоров, служивый, – приветствовал он казака.

– Здоровей видали, – угрюмо ответил казак, с трудом отрываясь от нахлынувших мыслей.

– Никак тоже стихи пишешь?

– С чего ты взял, – явно не довольный тем, что лезут с расспросами, пробурчал казак.

– Я сам стихи сочиняю, вот только все не соберусь их записывать.

– Нет, это не стихи, – уже мягче проговорил казак.

– А что, коль не секрет?

– Да задумал я написать книгу о жизни казаков, вот и записываю происходящие события, для памяти.

– Эко куда хватил! – удивился Ефим.

– А что? Вона, графия, помещики, богатеи всякие, пишут о своей жизни. А нам, казакам, запрещено, что ли чай?

– Ну, ты и даёшь, – восхищенно проговорил Ефим.

– У нас в станице, тоже много чего интересного происходит, успевай лишь записывать. Вона, анадысь, друзьяк мой, станичник загулял с замужней бабой, жалмеркой, а затем вообще увёл её от живого мужа. Разве это не роман? Похлещи твоего графа Толстого, будя! А сейчас, во время войны? Успеваешь только помечать в тетрадке интересное, чтоб не забыть, для памяти. Да и сами казаки древней многих народов России – матушки.

– Эко куда тебя понесло.

– А что, наши станичные старики гуторят, что донские казаки пошли ещё от воинствующих амазонок древних времён. Мы их прямые потомки.

– Не может такого быть!

– Истинную правду гуторю, – проговорил казак и осенил себя крестным знамением, – к нам на Дон, ещё до войны, ученые люди приезжали, курганы раскапывали, а там могилы находили с бабьими скелетами. Так в курганах, где бабьи кости были, находили ещё мечи, ножи, копья и наконечники стрел. Там же были и бабьи украшения – четки, золотые гребни и разные другие вещи, которыми пользуются только бабы. Ученые люди гуторили, что это могилы женщин – воинов, которые проживали в степях Дона много веков назад, и называли их «амазонками».

– Не верь ему солдатик, – вмешалась в разговор молоденькая сестра милосердия, которая тихо подошла к разговаривающим и остановилась, заинтересовавшись беседой, – ученые люди говорят, что казаки произошли от беглых крепостных крестьян Орловской, Тамбовской и Воронежской губерний. Они сбежали на Дон от господ, да там и осели на постоянное жительство. Это было ещё при правлении матушки-императрицы Екатерины II.

– Да нехай так гуторят. Какие крестьяне и сбежали на Дон, так у нас их «пришлыми» до сих пор прозывают, – обиженно проговорил казак, – а донские казаки произошли от амазонок. У наших казаков даже язык свой есть, отличный от великорусского и иных народов России, проживающих в наших местах.

– А ну, скажи, что-либо на нём, – заинтересованно проговорил Ефим.

– Непосвященный не должен его слышать, а тем более в присутствии бабы. На нем гуторят только казаки промеж себя, а бабам не положено его знать.

– Да брось ты, казак, – стала поддразнивать его сестра милосердия, – всё ты здесь выдумал, так уж честно и скажи, а не морочь людям голову!

Казак зло взглянул на сестру милосердия и произнёс несколько фраз, на каком-то мелодичном, свистящем языке, похожем на пересвист лесных птиц весной.

Сестра милосердия фыркнула и пошла по своим делам, а Ефим произнёс удивленно:

– Здорово у тебя получилось! Ну, и что ж ты сказал?

– Я сказал, что бабам никогда не следует верить. У них одни только глупости, гадости, да пакости на уме.

– И давно ты ведёшь записи?

– Да почитай ещё мальцом был. Лишь научился писать и читать, так меня уже тянуло всё записывать на бумаге. Бывало, станичные хлопцы начнут драку промеж собою, а мне интересно, кто первым начал, за что стали драться, кто победил. Всё это у них расспрошу, а затем записываю в тетрадку. У меня накопилось уже несколько таких тетрадей.

– Не боишься, что потеряются?

– Нет, они в хате, в станице у отца, в сундуке надёжно схоронены.

– Молодец, тебе уже пора книгу писать.

– Вот война закончится, и сяду писать книгу. А пока Россию – матушку от ворога защищать надо.

– И то верно! Откуда ж ты сам такой?

– С Дона я. Есть такая станица Базковская, наши станичники её Базками кличут. У нас там две станицы. Базки и Вёшки, как две близняшки, две сестрицы на противоположных берегах реки раскинулись, друг на друга влюблено глядят, не налюбуются, да в водах батюшки – Дона отражаются.

– Дома кто остался?

– Отец, да жена с дочкой, братья все на войне, а сестер нет.

– Как звать-то тебя казак?

– Харлампием Ермаковым.

– Что ж, не буду мешать Харлампий Ермаков, удачи тебе, казак!

– Спасибо на добром слове, – ответил казак и, задумавшись немного, снова углубился в записи.

Ефим отошел в сторонку, слегка завидуя упорству казака, его стремлению притворить мечту в реальность.

Ефиму еще не удавалось видеть живого писателя, пусть даже и начинающего, хотя с мертвым писателем ему довелось увидеться ещё в 1910 году.

В середине октября 1910 года, Ефим только устроился работать разнорабочим на Льговский сахарный завод, однажды на железнодорожной станции он повстречал Николая Сероштанова:

– Привет, Колюха, – радостно поздоровался Ефим.

– Привет, Фима, – ответил Николай.

– Ты где запропастился в последнее время?

– Да на железке помощником машиниста устроился, вот и кручусь спозаранку, до ночных сумерек.

– То-то ж тебя не видать! Работа нравится?

– А то! Я давно мечтал стать машинистом! Хочешь, могу тебя прокатить на паровозе!

– А можно?

– Спрашиваешь! Машинист – мужик хороший, я с ним договорюсь.

– Тогда я согласен, мне тоже паровозы нравятся.

На этом друзья и сговорились, но исполнить обещание Николай смог только в первых числах ноября того же года.

Он сам отыскал Ефима и предложил:

– Завтра мы с машинистом должны отправиться в поездку на Рязано-Уральскую железную дорогу, а наш кочегар заболел. Хочешь, вместо него поехать с нами?

– Конечно!

– Тогда с первыми петухами вставай и дуй на станцию, мы тебя будем ждать.

– Хорошо.

Так Ефим и сделал. На следующий день рано утром он уже был на станции. Паровоз, на котором работал Николай, уже стоял около перрона под парами, натужено отдуваясь и устало попыхивая, как большой шмель, собравшийся сорваться в полёт с цветка клевера.

– Молодец, что пришел, – обрадовался Николай, – давай, залезай в будку.

Ефим долго уговаривать себя не дал и быстро залез в будку машиниста.

Это было маленькое помещение с различными ручками и рычагами управления.

– Вот, дядь Саш, – обратился Николай к машинисту, мужчине лет сорока пяти, стоящему у ручек управления, – это Ефим, про которого давеча сказывал. Он согласился побыть у нас кочегаром в этой поездке.

– Отлично! Твои обязанности, – деловито сказал машинист, – поддерживать огонь в топке. Для этого возьмёшь сиротинушку.

– А это что такое?

– Это совковая лопата. Вон сиротливо стоит в углу, да никто не хочет её брать. Будешь ею брать уголь в тамбуре, и бросать в топку. Всё ясно?

– Конечно!

– Тогда, приступай!

Ефим взял совковую лопату и принялся бросать уголь в топку. Бросив несколько лопат угля, Ефим остановился отдохнуть.

Вдруг в будку заглянула белобрысая голова парня, лет двадцати шести и, обращаясь к машинисту, сказала:

– Дяденька машинист! Вы не на юг?

– Нет, мы до Астапово, Рязано-Уральской железной дороги, но там поезда идут на юг. А тебе пошто надобно?

– Наши деревенские мужики уехали в Донецк на заработки, а я замешкался и отстал, да вот пытаюсь догнать.

– Что Николай, – обратился машинист к помощнику, – надо подсобить парню?

– Знамо дело, дядь Саш, да и Ефиму будет помощь.

– Как звать то тебя парень?

– Василием Дороховым.

– Ну, залезай в будку Василий.

Голова пропала на мгновение, и вскоре на пороге проёма будки появился щуплый парень среднего роста в потертой поддевке и стоптанных лаптях.

– Проходи Василий, будешь Ефиму помогать бросать уголь в топку паровоза, – сказал машинист, дядя Саша.

Тем временем, машинист повернул какой-то рычаг и дал гудок. Паровоз запыхтел, заурчал, выпустил клуб пара, а затем медленно тронулся с места.

Ефим с интересом смотрел в окно, как только выдавалась свободная минута.

Мимо проплывали леса и перелески с уже опавшей листвой, но в некоторых дубравах листья на деревьях хоть и пожухли, и скрутились, но ещё не все опали. Поля уже давно были убраны и лишь кое-где сиротливо торчали былинки, нескошенной ржи.

До конечного пункта поездки, добирались очень долго, то и дело, останавливаясь на каких-то разъездах, полустанках и станциях.

На станции Остапово Василий поблагодарил за помощь и пошел искать поезд, идущий в направление Донецка.

Ефим же, пользуясь выпавшим свободным временем, вышел на перрон что бы прогуляться по станции. Отойдя осьмушку версты от железнодорожного полотна, Ефим обратил внимание на добротный одноэтажный дом, вокруг которого толпилось много разночинного люда.

– Дяденька, – обратился Ефим к встречному прохожему, – Чей это дом?

– Который?

– Да вон тот, третий. Тот, у которого много людей толпится.

– Ах, энтот! Энто дом начальника станции.

– А шо, там, так много людей собралось?

– Там великий русский писатель состоит при тяжелой болезни.

– Это ж какой же будет?

– Граф Лев Николаевич Толстой.

– Жаль, не знаю такого!

– Так обязательно почитай его книги, башковитый мужик! Голова!!!

Ефим с интересом подошел к перешептывающейся толпе.

– …а еще говорят, – оживленно говорил хорошо одетый господин, пожилой даме, – что Лев Николаевич собирался из Новочеркасска уехать в Болгарию.

– Да что вы говорите!? – удивленно произнесла пожилая дама.

– Вот вам крест, – проговорил мужчина и осенил себя крестным знамением, – мне сам доктор Маковицкий сказывал это под большим секретом.

– Так чего ж граф не поехал?

– Я же вам уже изволил докладывать сударыня, что седьмого дня у Льва Николаевича поднялась температура, а доктор Маковицкий установил у него воспаление легких! Какая же тут может быть поездка? Льва Николаевича срочно сняли с поезда на нашей станции, а начальник станции, глубокоуважаемый Иван Иванович Озолин, любезно предоставил свой дом в его распоряжение.

– Наверно все близкие графа сейчас с ним в доме!

– Разумеется все! У его изголовья сейчас и дети, и близкие друзья!

– А графиня?

– Софья Андреевна тоже здесь, но ради душевного спокойствия Льва Николаевича, она пока не будет допущена к нему. А там, Бог даст, Лев Николаевич поправится, и Софью Андреевну допустят к нему.

– Спаси Господи и помилуй графа, этого прекраснейший души человека, – сокрушенно проговорила вполголоса пожилая дама и перекрестилась.

Заинтригованный Ефим протиснутся сквозь толпу к входной двери дома. Вдруг кто-то вскрикнул, раздались женские всхлипывания и рыдания, а по толпе пронеслось, как от лютого порыва ветра, леденящие душу слова:

– Граф Толстой скончался…

Вокруг началась сумятица и неразбериха. Людской поток подхватил Ефима и понес вначале в сени дома, а затем в просторную залу, заполненную множеством народа.

Около стены, обклеенной обоями, стояла кровать, на которой лежал седой старый мужчина в простой домотканой рубахе, с крупной головой и окладистой бородою. Его глаза были закрыты, и казалось, что он просто спит, но сон этот был вечным.

– Наверно, это и есть Толстой, – подумал Ефим, во все глаза, рассматривая усопшего, стараясь запомнить на всю жизнь этого великого человека.

Глава восьмая

Званый обед удался на славу. Григорий Иванович Михеев с сыном от всей души угощали гостя, а Николай Токарев с благодарностью принимал гостеприимство хозяев.

После обеда мужчины расположились пить чай и у них возобновился прерванный разговор.

– Так вы говорите, что сам Государь приезжал в Первопрестольную когда началась война? – заинтересованно переспросил Григорий Иванович у Николая.

– Так точно! Через несколько дней после начала войны Государь с семьей прибыл в Москву.

– И как его встретили там? – поинтересовался Сергей.

– Всеобщим людским ликованием! – ответил Николай, – Толпы народа вышли на улицу встретить Государя под радостный перезвон колоколов соборов и храмов! Красная площадь была полностью запружена народом, когда Государь вознамерился посетить соборы Кремля.

– А что Государь? – допытывался Григорий Иванович.

– На все приветствия Государь отвечал: «В час военной угрозы, так внезапно и вопреки моим намерениям надвинувшейся на миролюбивый народ мой, я, по обычаю Державных предков, ищу укрепления душевных сил в молитве у святынь Московских».

– И что потом, что было потом?

– Потом запели «Боже царя храни» и всё людское море, заполнившее площадь, стало на колени, в едином порыве почтительно преклоняясь перед Государем!

– Да, это впечатляет! Наш народ всегда почитал, и будет вовеки почитать Государя! А сейчас, наверно, Государь в Петербурге?

– Нет. Он объезжает фронт, а затем посетит города и села России, благословляя войска и ободряя народ в посланном ему испытании.

– Да храни Господь нашего Государя, – проговорил Григорий Иванович и осенил себя крестным знамением.

– Государь горячо любит армию, – вставил слово в общий разговор Сергей, – и всегда близко к сердцу принимает ее нужды. Однажды, ещё до войны, Государь прошел несколько верст в новом солдатском обмундировании, чтобы ближе понять тяготы солдатской службы.

– Да, на такой поступок не каждый решиться даже из наших господ офицеров и генералов, – согласился Николай, отодвигая от себя, пустую чашку и приподнимаясь из-за стола проговорил, – но мне пора и честь знать! Покорнейше благодарю за угощения, и разрешите откланяться.

– Я тебя провожу! – предложил Сергей и стал вставать вместе с Николаем.

Григорий Иванович тоже поднялся вместе с молодыми людьми.

– Будет свободное время, – обратился он к Николаю, – милости просим в гости!

– Благодарю! Обязательно наведаюсь, как только представится возможность, – ответил Николай.

Когда молодые люди вышли на улицу, солнце уже скрылось за домами, но было ещё светло. Редкие прохожие степенно шествовали по делам. Николай с Сергеем остановились у парадного входа.

– Тебе когда на службу возвращаться? – поинтересовался Николай.

– Послезавтра нужно уже ехать, – ответил Сергей.

– Сразу на фронт?

– Нет, вначале к месту дислокации части, а там, что Бог даст.

– Что ж удачи тебе и Бог в помощь!

– Благодарю!

В этот момент, к беседующим молодым людям подошла стройная девушка в длинной черной юбке и белой кружевной кофточке с воланами. На голове была модная шляпка с перьями заморских птиц. Это была сестра Сергея – Валентина.

– А вот и моя сестрица, – радостно произнес Сергей и спросил, – почему не пришла на обед?

– Много дел в лавке, – ответила Валентина, внимательно разглядывая Николая.

Она сразу поняла, что это и есть бывший сослуживец, которого брат пригласил на обед. Николай ей сразу понравился, этот бравый молодой офицер. Военный мундир очень шел его симпатичной внешности, а шикарные густые усы делали его вообще писаным красавцем. Валентина уже пожалела, что задержалась в лавке и не успела к обеду, но чувство собственного достоинства не позволили ей углубляться в мысли по этому поводу.

– Валентина, познакомься, это мой бывший сослуживец, Николай Ильич Токарев, недавно его перевели служить к нам в Курск, а это моя сестра, Валентина Григорьевна, – представил Сергей сослуживца и сестру друг другу.

– Валентина слегка кивнула головой в сторону Николая.

– Очень рад нашему знакомству, – проговорил Николай, – разрешите поцеловать вашу ручку, в знак восхищения вашей красотой!

Валентина милостиво согласилась и протянула ему руку. Николай трепетно припал к руке и пылко поцеловал её. Отпустил руку, он продолжал ласково смотреть на Валентину, откровенно любуясь нежными чертами лица.

Такое пристальное внимание слегка смутило Валентину и она, потупив взор, прошла в отчий дом.

– Какая у тебя восхитительная сестра! – пылко проговорил Николай, когда за Валентиной захлопнулась входная дверь, и тут же спросил, – Она замужем?

– Пока нет.

– А жених есть?

– И жениха пока нет.

– Я тоже не женат! – страстно проговорил Николай и мечтательно добавил, – Для меня бы была большая честь жениться на ней!

– Так в чем проблема? – удивился Сергей, – Добейся её расположения к себе и женись!

– Ты не против?

– Нет, если она согласиться, то совет вам, да любовь!

– А как твой отец отнесется к тому, что я попрошу у него руки его дочери?

– Если Валентина будет благосклонна к тебе, то и он не будет против. Всё в твоих руках.

– Вот и отлично, с завтрашнего же дня я приступлю к осуществлению планов по покорению её сердца.

– Удачи тебе!

– Спасибо! Я думаю, что мы с тобой ещё встретимся до твоего отъезда, а сейчас, ещё раз большое спасибо за гостеприимство и позволь проститься! Честь имею.

– Успехов тебе и до встречи! Честь имею.

Молодые офицеры расстались. Сергей вернулся в отчий дом, а Николай пошел в расположение воинской части.

Неотложные дела на службе не позволили Николаю выполнить намерение посетить семейство Михеевых на следующий день.

Вырваться в город удалось лишь спустя неделю, в начале дня, и он сразу же направился к дому купца Михеева.

Подойдя к дому Михеевых, он встретился с их служанкой, выходившей из дома с лукошком в руках.

– Григорий Иванович дома? – спросил Николай у служанки.

– Нет, они в отъезде, – ответила та.

– А Валентина Григорьевна?

– Они в лавке.

Николай развернулся и пошел к соседнему дому, где расположилась лавка купца Михеева.

Эту лавку Григорий Иванович получил в качестве приданого, когда женился на Александре Никифоровне. Александра Никифоровна родила ему четырнадцать детей, семеро из которых умерло в младенчестве.

Николай подошел к лавке, открыл входную дверь, и вошел вовнутрь под дребезжащий звук колокольчика. В лавке никого не было, но на звук колокольчика, вышла Валентина. Она была одета в длинное коричневое платье с белым кружевным воротником. Николай снова ощутил непреодолимую тягу к этой очаровательной девушке и страстное желание быть рядом с ней, охватило всю его душу.

– Здравствуйте Валентина Григорьевна, – приветствовал её Николай.

– Здравствуйте, – сдержано ответила Валентина.

– Вы меня не узнали? Я друг и сослуживец вашего брата Сергея Григорьевича.

– Нет, я узнала вас, вы Николай Ильич.

Валентина действительно узнала его и очень обрадовалась визиту, в груди у неё возникло какое-то волнение от его присутствия. Но боязнь показаться слишком ветреной не позволила проявить чувства, и она спрятала их под маской равнодушия.

– Желаете что-нибудь купить? – вежливо спросила она, стремясь как-то скрыть волнение и заполнить затянувшееся молчание, возникшее между ними.

– Если можно, то дайте мне полфунта монпансье, – растерянно проговорил Николай, с большим трудом отрывая взор от лица Валентины.

Валентина из листа бумаги, сделала кулёчек, затем совочком набрала в него разноцветных леденцов. После чего свернула кулек и подала Николаю со словами:

– С вас пять копеек.

Николай взял кулек с конфетами и подал деньги. Валентина положила их в кассу.

– Валентина Григорьевна, – промолвил Николай, слегка тушуясь, – можно вас угостить монпансье?

– Можно, – согласилась Валентина.

– Тогда это вам, – проговорил Николай и протянул кулек с конфетами.

– Спасибо, – поблагодарила она, беря кулек с конфетами.

– Сергей Григорьевич уже отбыл к месту дислокации части? – поинтересовался Николай, чтобы как-то продлить общение.

– Да, – ответила Валентина, которой тоже очень хотелось, чтобы Николай дольше оставался в лавке.

– Давно?

– Уже три дня как уехал.

– Жаль, что мне не пришлось, с ним встретится вновь.

– Он тоже жалел, что вы не встретились, и передавал вам привет.

– Спасибо.

Между молодыми людьми снова повисло неловкое молчание, но вот Николай, как бы стряхнув оцепенение и решившись на что-то, проговорил:

– Валентина Григорьевна, не соизволите ли составить мне компанию в походе в кино.

В разговоре опять возникла томительная пауза. Валентине было лестно такое предложение, но она побоялась торопить события и показаться слишком доступной. От этого, она терзалась сомнениями, не зная как лучше поступить.

– Не сочтите за нахальство и не отвергайте моё предложение, – не выдержав долгого молчания, стал уговаривать Николай, – вы мне понравились с первой встречи и я очень хочу подружиться с вами.

– Мне тоже приятно с вами общаться, и, пожалуй, я приму ваше предложение посмотреть кино, – наконец поборов сомнения, тихо проговорила Валентина.

– Я буду счастлив, сопровождать вас! – искренне воскликнул Николай, и чтоб Валентина не передумала, тут же предложил, – если я сегодня, часов в семнадцать заеду за вами?

– Я буду ждать вас дома, – проговорила Валентина, как бы подтверждая согласие.

– В «Гиганте» на Херсонской идет «Прекрасная Люканида, или Война усачей с рогачами», хотя это кино и сняли ещё два года назад по проекту Владислава Старевича, но это интересное кино. Вы его не смотрели?

– Нет, я не видела. Я очень редко выбираюсь смотреть кино.

– Почему?

– Много работы в лавке, ведь в основном я ею занимаюсь одна.

– Тогда я пойду и куплю билеты, а в семнадцать часов буду у ваших ног.

– Я буду ждать.

Николай простился с Валентиной и вышел из лавки.

Чтобы не терять времени, он быстро поймал извозчика, доехал до «Гиганта» на Херсонской улице купил два билета в кино, затем съездил на службу, там отдал некоторые распоряжения и в семнадцать часов был уже около дома Михеевых.

Дверь открыла служанка:

– Валентина Григорьевна вас уже заждались, – проговорила она, впуская Николая в дом.

Не успел Николай войти в дом, как навстречу уже шла Валентина, в миловидной шляпкой на голове и вечернем платье.

– Вы пунктуальны, Николай Ильич, – проговорила она.

– Военному человеку пунктуальность необходима по долгу службы, – ответил Николай.

– Ну как, купили билеты?

– Да и готов сопровождать вас на просмотр фильма.

– Вот и отлично, пойдемте.

– Пойдемте.

Они вышли из дома, сели в поджидающую коляску извозчика, и отправились смотреть кино.

Это кино Николай уже видел, и во время просмотра он смотрел ни столько на экран, сколько на то, как реагирует на происходящее Валентина, любуясь ею.

Поначалу она с безучастным видом смотрела кино, но с течением времени, оно полностью поглотило её внимание. С непосредственностью малого ребёнка, Валентина реагировала на всё – смеясь, и негодуя вместе с его героями.

Ещё этому способствовала игра тапёра на фортепиано. Хоть инструмент был старый и низкого качества, но тапёр был большим профессионалом. Ему приходилось играть, буквально стуча по клавишам, но он виртуозно подбирал соответствующие музыкальные композиции, органично подходящих к тому, или иному фрагменту фильма, от чего происходящее на экране воспринималось с ещё большим эффектом.