От волнения военный неожиданно поперхнулся и громко закашлял, затем стремительно выбежал вон. Чернов вернулся назад минут через пять, неся в своих руках боксерские перчатки. Крепко обняв Александра, он протянул их оторопевшему солдату.
– Саша, бери эти боксерские перчатки… Это тебе подарок от меня и от на-ше-го начальника, – нараспев проговорил он. – По этому поводу я хочу сказать тебе, мой салага, следующее… Меня Бог мощью обидел, тебя же вознаградил. И поэтому запомни одно… Бей физиономии тех, кто этого заслуживает. Одновременно не обижай тех, кто еще не стал дерьмом… Не обижать слабого – в этом есть сила и достоинство сильных людей… Не забывай об этом никогда и нигде…
После этих слов Чернов еще раз похлопал своего молодого друга по плечу и помахал рукой всем тем, кто сидел в столовой. Через несколько мгновений балагур и весельчак исчез за дверью…
Прощание с Черновым очень больно затронуло душу сибиряка. Ему никогда еще в жизни не было так тяжело расставаться с человеком, которого он узнал по-настоящему только вчера, когда ходил в «самоход». К сожалению, самоволка не обошлась без довеска приключений. Почти целый день Александр слонялся по территории небольшого военного городка. Здесь все было так же, как и в мотострелковом полку, который он покинул три недели назад по «техническим причинам». Во время бесцельного шатания голову молодого солдата посещали разные мысли. Однако он практически ежеминутно воспроизводил в памяти все то, о чем вчера его поучал наставник, который только-что покинул медсанчать. Именно благодаря Чернову, он делал попытки совсем по-иному смотреть на этот мир, который до сих пор в основе своей ему казался чистым и радужным. Александр, размышляя над этим, одновременно восхищался умом простого человека, который был всего-навсего на десять лет его старше…
Приключение в пивной забегаловке на нет свело рыбные страсти прапорщика Чернова. Он даже не прикоснулся к удочке, которая продолжала мирно маячить на берегу реки. Николай весь «кипел» и давал простор своим мыслям:
– Я год назад с этими немцами по городу ходил, когда они отмечали свое сорокалетие. Все улицы и площади были увешаны флагами ГДР и Советского Союза. Все и вся кричали: «Фройндшафт-Дружба». И я кричал… Я думаю и этот рыжий плюгавый орал во все горло… Сейчас почуяли, что мы уходим, решили на нас грязь лить…
Кузнецов в поток всевозможных мыслей и высказываний своего старшего наставника не вмешивался. Он лишь иногда внимательно смотрел на живой «самовар», порою поддакивал, довольно часто опускал голову вниз, словно провинившийся школьник. Чем больше Чернов «кипел», тем больше мотал себе на ус его подопечный о жизни ЗГВ и о ГДР.
Именно в этот вечер на берегу Эльбы молодой солдат впервые услышал от наставника и о советских солдатах-дезертирах, которые почему-то покидали воинские части, кое-кто покидал даже с оружием в руках. Информация об этом в некоторой степени испугала сибиряка. Ему не верилось в то, что в каком-то полку из батальона убежал молодой капитан, прихватив с собою автомат и пистолет. Ведь над этим офицером не могли издеваться старослужащие солдаты! Беглый офицер раньше, конечно, имел больше возможностей, чем простые солдаты, по-настоящему посмотреть гражданскую жизнь обитателей немецкого города, да и всей Германии…
С этими довольно «мутными» мыслями больной засыпал. Рядового Кузнецова выписали ровно через месяц после того, как он открыл дверь медсанчасти. Майор Удальцов после оформления соответствующих бумаг лично пригласил солдата к себе в кабинет и по-дружески посадил его за стол. Затем, полистав историю его болезни, весело произнес:
– Ну, я вижу, что ты сейчас в полном здравии… Это очень прекрасно… Я мог бы тебя еще пару деньков подержать… Ты парень спокойный и вроде не дурак… Но увы, браток, служба… Она требует не только отличной стрельбы, но и больше больных…
На реплику офицера солдат никак не прореагировал, он просто молчал и улыбался. На прощание медик крепко пожал руку Александру и тихо произнес:
– Ну, земеля, чеши домой… Да, тебе большой привет от Чернова…
К обеду Александр был уже в своей части. В его солдатском рюкзаке, который ему выделил Удальцов, были одни только боксерские перчатки, бесценный подарок от прапорщика-автомобилиста и майора медицинской службы.
За время отсутствия рядового Кузнецова в мотострелковом полку произошли перемены, притом очень большие. Это он увидел и почувствовал, как только переступил порог контрольно-пропускного пункта. Стрелок-зенитчик не узнавал своих коллег, которые ровно месяц назад передвигались по городку в составе отделений или маленьких групп, ходили только строевым шагом. Сейчас перед ним были совсем другие солдаты, которые в прямом смысле бродили перед дежурным по части, словно военные строители. У многих ремень висел до «пупа», кое-кто из них плевался. Аналогичная картина была и возле входа в казарму первого мотострелкового батальона. Часть солдат сидела на крыльце и курила, кое-кто лежал на лежаках неподалеку от спортивного городка и резался в карты. До некогда больного то и дело доносилась матерная брань.
Двухметрового боксера первым заметил рядовой Ильясов из соседней минометной батареи, батарея располагалась на одном этаже с мотострелками. Оскалив зубы, минометчик громко закричал:
– Братва, нашего полку прибыло… Наш боксер из санчасти прибыл!.. Земеля, дай лапу…
Зеваки в военной форме на появление боксера никак не прореагировали. Этим решил и воспользоваться Кузнецов, который вместо протянутой руки показал «земеле» обыкновенный кукиш и сквозь зубы процедил:
– Пошел ты, говно, чтобы еще после тебя руки мыть…
Поиски офицеров или старшины роты для пришельца оказались безуспешными, из местного начальства никого не было. Не оказалось в подразделении и дежурного по роте. Дневальный, который восседал на тумбочке и внимательно читал письмо, вяло пробубнил сослуживцу:
– Ну, ты, салага, иди в кубрик и жди обеда… У нас сейчас везде покой и дембель… Скоро мы уносим ноги в родные края… Правда, куда и когда, нам неведомо знать…
Только вечером после отбоя в курилке Александр по-настоящему вник в суть бардачной жизни в части. Их мотострелковый полк одним из первых покидал Германию, в этом уже никто не сомневался. Неведомы были лишь сроки погрузки в эшелоны и время их отправки. Для многих солдат вывод был большой неожиданностью, в их стан попал и боксер. Ему никак не хотелось покидать благополучную страну. У него невольно появилось желание еще много-много раз побродить по чистым немецким улочкам, попить прохладного пивка и скушать пару сосисок. Эта страсть у верзилы удесятерилось после того, как он с Черновым глотнул воздух гражданки. И не только поэтому. Дала «чаду» солдату и новость, что из ихнего полка сбежали два дембеля, которые попросили политическое убежище у местных властей. Правда это было или нет, никто в курилке лично не брался утверждать или оспаривать. К числу сомневающихся относился и Кузнецов. Он прекрасно знал, что солдатское «радио» не так уже и многое может знать. У командира третьего взвода, который был ответственным по роте, Александр постеснялся что-либо уточнить. Офицеру, наверное, было не до вопросов от солдата. Лейтенант был чем-то расстроен и сразу же побежал домой, как только прозвучала команда дежурного по роте: «Рота! Отбой!».
Встреча чемпиона соединения по боксу с проигравшим состоялась после обеда на следующий день. Капитан Макаров с нетерпением ожидал своего побежденного ученика. Не успел еще Кузнецов присесть на скамеечку в курилке, как к нему подбежал дежурный по роте сержант Никодимов и приказным голосом протараторил:
– Кузнец, тебя ротный вызывает к себе на ковер… Давай чеши к нему быстрее, он сегодня опять не в духах…
В том, что дежурный точно «унюхал» плохое настроение своего ротного командира, Александр определил сразу. Капитан на стук в дверь никак не прореагировал и продолжал читать за столом газету «Красная звезда». Лишь после того, как стройный верзила начал печатать шаг по паркету и приближаться к столу, офицер поднял голову и тихо промямлил:
– Ну, наконец-то и боксер Кузнецов прибыл… Я думал ненароком о том, что ты куда-нибудь сбежал… Сейчас немцы только о том и говорят, что в их лесах скрываются десятки тысяч советских солдат с оружием и все грабят…
Кузнецов лихо приподнес ладонь к виску и весело отчеканил:
– Никак нет, товарищ капитан… Я хочу честно служить нашему Отечеству и нашей армии…
Офицер вновь на несколько мгновений уткнулся в газету. Затем откинулся на спинку стула, и постучав костяшками пальцев по столу, с оживлением заметил:
– Ну и хорошо, что мой земляк никуда бежать не собирается… Он полон решимости защищать свой родной и неродной очаг…
Разговора по душам между солдатом и офицером на этот раз не получилось. Подчиненный не был даже приглашен присесть за стол и продолжал стоять по стойке «смирно» перед начальником. Каждый из них чувствовал эту отчужденность и не предпринимал что-либо сделать для начала доверительного разговора, который состоялся между ними почти совсем недавно. Солдат, глядя в глаза своего командира, уже не видел в них тех огоньков задора и уверенности, которые были у него раньше. Он сейчас даже несколько боялся холодного и безразличного взгляда своего земляка. Кузнецов, рассказывая командиру о месячном пребывании в медсанчасти, многое утаил. Он ничего не сказал о прапорщике Чернове, который учил его жизненному уму-разуму. Да и офицер не настаивал на поиске причин столь длительного пребывания подчиненного за пределами части.
Пролетели еще два месяца армейской службы. Стрелок-зенитчик за столь короткое время прилично возмужал и раздался в плечах, даже на пять санитиметров подрос. Александр очень гордился тем, что матушка -природа дала ему отличную фигуру и симпатичное лицо. Он довольно часто мелькал перед ротным командиром и мысленно сопоставлял себя с великаном. На неоднократное появление своего земляка офицер никак не реагировал. Скорее всего, капитан Макаров никого не хотел замечать. Его подчиненные также понимали, что с их командиром что-то творится неладное и тревожное. Все знали, что он довольно долго «сидит» на роте. Кое-кто причиной равнодушного отношения к службе некогда служивого офицера считал неожиданный вывод полка в Советский Союз. Аналогичное отношение к службе было у большинства офицеров и прапорщиков. Солдатам этот вывод каких-либо планов на сытное будущее не ломал, они эти планы и не строили. Все четко знали неписаный закон армии: солдат спит – служба идет. Для каждого из них дембель был не за горами…
Лето шло к своему закату. Какой-либо боевой подготовки в части не было. Слухи о «выносе» то затухали, то возобновлялись с новой силой. Этим определялось и состояние небольшого военного городка, в котором мучились от безделья почти две тысячи солдат и офицеров. Казарменные помещения, согласно указаниям сверху, не ремонтировались. Они оставались на месте. Судьбу довольно старых кирпичных коробок определили власти города Дахбау. Остальные всевозможные постройки специально созданные бригады солдат ломали и превращали их в хлам. Все то, что могло гореть и не испускать ядовитый газ или дым, сжигали на специальной площадке за парком боевой техники. Кузнецов в этом «балагане» участия не принимал. Капитан Макаров использовал своего земляка в составе зенитного отделения на побочных работах. Зенитчики чистили подвалы и чердаки, иногда их посылали на хозяйственные работы в парк боевых машин. Довольно частенько сибиряк привлекался к патрулированию на территории военного городка, а также за его пределами.
Почти за все лето между капитаном Макаровым и рядовым Кузнецовым не было встреч один на один. Исключение наступило в самом начале октября, когда рота готовилась к обеду. В небольшое спальное помещение зенитчиков прибежал дневальный по роте, и подойдя к Кузнецову, сказал:
– Кузнец, тебя капитан Макаров вызывает… Срочно беги, а то он сейчас на обед отчалит…
Ротный и вправду был уже на старте на обеденный перерыв. Не успел еще солдат и открыть дверь, как тот быстро произнес:
– Ох, елки-моталки, я чуть-чуть было про твое письмо не забыл… Я вчера проверял тумбочки и кровати в первом взводе. Совершенно случайно нашел письмо для тебя у дембеля Исхакова, земляка, уволенного Макулова… Письмо от твоей матери… Даже не знаю, почему оно там оказалось…
Капитан ловко повернулся на стуле и протянул руку к небольшому шкафу, висящему на стене. Вытащив из стопки книг пособие для политической учебы солдат, он быстро его развернул и тряхнул. Из толстой книги выпал помятый конверт. Макаров сразу же протянул его солдату, который с нетерпением ждал весточки из родной деревни. Увидев внезапно набежавшие слезы на глазах подчиненного, офицер с грустью произнес:
– Это письмо я специально положил в пособие. Я знаю, что солдаты эту брехню не читают. Моя канцелярия в последнее время стала проходным двором… Лучше ничего не ложи, а то все уведут…
Письмо от матери Кузнецов решил прочесть несколько позже. В нем кипела злоба и ненависть к тому, кто посмел «присвоить» письмо от матери, которое он с таким нетерпением ждал почти полгода. Одновременно солдат был очень признателен капитану Макарову, который случайно нашел письмо у дембеля. Поиски последнего были недолгими. Исхаков сидел в курилке и с удовольствием потягивал сигарету. Старик, на стремительно приближающегося к нему верзилу, никак не прореагировал. Дембель еще не успел и взглянуть в лицо стрелка-зенитчика, как оказался в его мощных тисках. Боксер со всей бычьей силой схватил обеими руками небольшого казаха за шиворот и за задницу, и затем молниеносно опрокинул его вниз головой. Прижимая голову своей жертвы к автомобильной шине, которая служила своеобразной пепельницей, он громко закричал:
– Дебил, кто тебя просил мое письмо брать и читать?.. Кто, я тебя спрашиваю?
Исхаков, явно не ожидавший такого разворота событий, при каждом соприкосновении своей головы с пепельницей испуганно бубнил:
– Кузнец, Кузя, я литер попутал… Точно попутал…
Такое объяснение и вовсе взбесило «палача». Он стал еще сильнее вдавливать голову дембеля в резиновое колесо и еще более истошно вопить:
– Ах, ты ничтожество, чего ты врешь… Или ты забыл, как зовут твою мать? Я тебя спрашиваю… Как твою мать звать?
Дембель, стучаясь головой то об резину, а то и об землю, скорее всего, понял свою ложь и решил внести коррективы. Он, иногда закрывая рукой свою голову, на много повторяющий вопрос насильника истошно орал:
– Товарищ Кузнецов, мою мать звать Раиса, а твою маму звать Антонида… Тоня, Тонечка…
Торжество справедливости над злом и ложью продолжалось недолго. Силачу в конце концов экзекуция надоела. Вполне возможно, она продолжалась еще несколько мгновений, если бы не удушливый и зловонный запах, который неожиданно стала испускать жертва. Боксер брезгливо опустил тело дембеля вниз и со всей силой ударил носком сапога в живот Исхакова. Тот от сильной боли вскрикнул и завертелся на земле, как юла. Кузнецов на вопли своего сослуживца не реагировал. Он с презрением посмотрел на лежащего и смачно плюнул ему в лицо. Затем стремительно направился в сторону небольшого леса, который окружал парк боевой техники…
При подходе к лесу Александр окончательно успокоился и начал выбирать себе место, где можно было раздеться и прочитать первое письмо от своей матери. Найти чистое и не «пахнующее» место или небольшой участок земли ему удалось с большим трудом. Практически весь небольшой лесок был загажен. Везде валялись пустые банки из-под консервов и бутылки из-под пива или водки. Во многих местах мирно покоились «кучки» человеческого дерьма. Кузнецов нисколько не сомневался в том, что все это было «творчеством» гвардейцев мотострелкового полка. Только на самой окраине неподалеку от проселочной дороги он облюбовал одиночную сосну и решил под ней прилечь…
Солдат, тяжело опустившись на землю, осторожно вытащил из кармана куртки помятый конверт, затем вытащил из него два листа ученической бумаги, мелко исписанных материнской рукою. Молодой человек притянул письмо к своим губам и осторожно его поцеловал. В этот же миг перед ним возник образ родной матери, которой ему сейчас очень не хватало. Не хватало и отца. От сыновьих чувств к своим родителям Александр заплакал, заплакал очень горько и навзрыд. Затем он весело улыбнулся и громко засмеялся. Почему это у него сейчас произошло, он и сам не мог понять. Вполне возможно, причиной радости было именно это письмо от матери, которое он получил впервые в своей жизни. Раньше в семье никто никому писем не писал. Мать или отец своему непутевому верзиле все указания, да и позатыльники, давали без всяких писем. Сын на все родительские указания и замечания в большинстве своем реагировал вполне нормально. Нередко и огрызался, особенно тогда, когда в доме были его друзья.
Сын очень осторожно развернул первый лист и начал медленно читать. Мать писала:
«Здравствуй мой дорогой и любимый сынок Сашенька, здравствуй моя кровинушка!!! Во-первых, строках моего письма хочу тебе сообщить о том, что я жива и здорова. Тебе всего такого же стократ желаю. Хочу тебе, моя кровинушка, описать все по порядку. Наша деревня Найденовка стоит, как всегда. Жизнь в нашей округе стала очень тяжелая и даже страшная. Многие деревенские мужики и бабы не работают, да и негде работать, почти всю совхозную животинушку порезали. Мне Господь Бог еще пока дает работу, твоя пристройка меня согревает. Остальные животноводческие постройки люди растащили по домам. В деревне вся техника разломана, нет бензина, не на чем даже дров привезти.
Отца твоего все нет и нет, я уже не могу по нему больше плакать. Баба Пелагея, ты ее знаешь, которая живет на краю деревни, за день до своей смерти сказала мне о том, что она Николая видела во сне и его будто какой-то дьявол крепко держал в руках. Спрашивать об отце я трижды ездила в Изумрудное, там мне никаких вестей не дали. Я поняла, что всем начальникам не до нашего отца, не до забот простого человека. Я давеча слышала о том, что самого главного милиционера посадили в тюрьму за то, что его жена воровала из магазинов…
Хочу также, сынок мой ненаглядный, прописать тебе и о нашенских людях. За время твоего отсутствия жизнь в Найденовке вся пошла наперекосяк. Зарплату не дают, работы также нет. Вместо зарплаты сын и дочь директора совхоза раздают нам продукты питания под будущую получку. Я даже не знаю того, что завтра мне директорские детки дадут. Наверное, ничего. Все друг у друга воруют и пьют. Милиция с пьяными не справляется. Она появляется тогда, когда в деревне есть убитые. После Нового года жена Витьки Хуторова зарубила топором своего мужа за его пьянку и прелюбодеяние. Шурка убила своего кормильца понапрасну, ведь сама на сторону ходила. Сейчас некому даже воду на башне качать, к нам приезжает специалист из соседней деревни. Свои мужики все спились, никто не хочет кумекать головой.
Прописываю немного о жизни твоих ребят и девчат. Санька Куркин совсем недавно помер. Он пьяным выпал из КАМАЗа, на котором приезжали городские ребята. Хоронили твоего одноклассника всей деревней. Витька Прыгунов служит в армии, где он служит и как служит, никто об этом не знает. Некоторые говорят о том, что он воюет в горячей точке. Что это значит, я понятия не имею. Сам он еще своему отцу почему-то не написал. Иван Заволокин раз про тебя проспрашивал. Я ему даже твое письмо прочитала. Он тоже прослезился, хотя и крепкий мужик. Полинка Краут уехала в Германию, уже письмо прислала в школу. Пишет о том, что там у них очень хорошо. Уже получили квартиру и купили машину. Полинка к тому же свела с ума и Надьку Петрову, которой обещала найти жениха в Германии. Девка уже вовсю замучила нашу почтальоншу вопросами о письмах от женихов. Наша новенькая учительница нашла Надьке газету, в которой один старый мужик предлагает молодым девкам интим за границей. Я право не знаю, хватит ли денег у Петровых для этого. Я думаю, с Божьей помощью они найдут денег для своей единственной дочери. Ходят слухи и о том, что Надька уже и сама нашла в Омино мужика, который обещал помочь ей уехать к своей подруге. В этом плане у меня, мой сынок, больше новостей не имеется.
В конце письма хочу и тебя кое о чем спросить. Как тебе на чужбине служится? Кто-либо на тебя обиду держит? Пиши, моя кровинушка, я жду от тебя весточки. Сынок, не опозорь светлую память о нашем прадеде… Низко кланяюсь и крепко целую тебя. Антонида Петровна, твоя мама…».
Даты написания в письме не было. Да и это нисколько не смущало солдата. Он прекрасно знал о том, что из Найденовки в последнее время было очень трудно отправить письмо. К тому же, у матери забот было выше крыши. Сын, наслаждаясь тишиной немецкого леса, еще несколько раз перечитывал письмо своей матери. Во время чтения юноша очень внимательно вглядывался в строчки, написанные химическим карандашом. Некоторые из них были с фиолетовыми подтеками, мать плакала. Пятна от высохнувших слез Александр довольно часто ласково гладил ладонью и прижимал к губам. Солдату хотелось в это время хоть на какие-то доли секунды, а может даже и на всю жизнь, перенять трудности и лишения своей матери…
Антонида Кузнецова в письме к сыну написала только толику правды. Ей не хотелось причинять ему боль, который всегда и в этот миг ее трудной, еще короткой жизни был самым близким и родным человеком на этой земле. Да и сама судьба за время его службы в армии преподнесла ей далеко нерадостные подарки. Она специально утаила от сына гибель своего мужа, отца Александра. Обезглавленное тело старшего Кузнецова случайно нашли на самой окраине областного центра буквально за три дня до нового года. Нашли в сугробе снега возле конечной остановки автобуса городского маршрута. Милиция довольно долго разыскивала родственников погибшего. Пока очередь «дошла» до Изумрудного прошло три недели. Да и Антонида вряд ли бы определила в покойнике своего мужа, ежели бы не примета. Сомнения в «достоверности» мужа частично отпали, когда она увидела на левой ноге отрубленный большой палец. Это увечье мужчина получил еще в школе, когда убирал совхозную картошку. Шестиклассник Колька Кузнецов нечаянно отрубил себе полпальца во время отдыха, когда мальчишки устроили перегонки кто больше изрубит лопатами картофельных клубней. Антонида в морге заголосила, как волчица, так ей было очень больно и обидно за своего мужа. У них совместная жизнь была не малина, однако было кое-что в ней и хорошое. Молодая вдова считала, что они жили нисколько не хуже других односельчан.
Антонида, написав письмо сыну, в котором утаила от него смерть отца, позже об этом нисколько не сожалела. Почти разложившийся труп был местами так изуродован, что женщина и сама иногда сомневалась в подлинности смерти супруга. Из жителей Найденовки тело покойника на кладбище никто не видел, не видела его и вдова. Деревянный гроб с заколоченной крышкой привезли из райцентра и сразу же опустили в яму. Многие из женщин и детей на кладбище не пришли. Их пугало то, что труп односельчанина был обезглавлен. За все время существования деревни такого еще никогда не случалось. Через некоторое время после похорон отца сына-интернационалиста часть жителей Найденовки опять собралась на кладбище. На этот раз хоронили электрика Витьку Хуторова, тоже почти «безголового». Жена жестоко наказала своего мужа за любовь на стороне, ударив его топором по голове. Пострадавшего успели довезти до Изумрудного и только. Мужчина скончался в палате еще до прихода хирурга…
Мать солдата поголосила, поголосила об умершем муже и спрятала боль навсегда в своем женском сердце. После смерти супруга на вдову накатились очередные беды. В конце лета у уже безработной женщины ночью кто-то увел корову. В эту ночь в селе не досчитались пяти коров и двух быков. После исчезновения своей коровенки одинокая женщина решила вообще не обзаводиться живностью, не было никакого смысла. Селяне днем и ночью воровали друг у друга почти все и вся, что попадалось под руку. Набеги горожан на маленькую деревеньку также основательно уменьшали домашнюю живность. Мучили Антониду и старые болячки, поясница ныла денно и нощно, скручивало руки. Она пару раз съездила к врачу в Изумрудное, тот ничем не мог помочь, только разводил руками. Опять поехала в областной центр, в кооперативной забегаловке также не помогли. Врач раздел женщину до трусов и уложил на кушетку. Затем огромными ручищами начал мять и бить по позвоночнику, приговаривая при этом: «Да помоги же мне и ей, мой Боже». Деньги сорвал большие, а не вылечил. После костоправа крестьянка целый месяц пролежала в постели, лишь вставала в магазин, дабы успеть купить булку хлеба. Помощи больной женщине ни от управления совхоза, ни от односельчан никакой не было. Каждый жил уже при капитализме с советской окраской. Бывшие партноменклатурщики, они же новоиспеченные демократы в теплых кабинетах делили не только власть, но и народное достояние. Малограмотная женщина все это не только своим умом понимала, но и видела. В Изумрудном главный районный начальник отгрохал себе большой домино, в котором два десятка найденовцев могли бы спокойно уместиться. Директор совхоза, бывший учитель биологии, также не проявлял усердия и заботы о своих односельчанах. Он все время пропадал под Омином, шеф строил себе дом и дачу по европейским стандартам…
Простые люди проказы всевозможных начальников видели и не возмущались. Все было бесполезно, власть жестоко расправлялась с инакомыслящими. Пытался бороться с несправедливостью пенсионер Федор Макеев, раньше он работал в совхозе бухгалтером. Со своими жалобами старик дошел до районного начальства. Там его выслушали, обещали все поправить. Обещали, но ничего не сделали. Зато сам «справедливец» жестоко пострадал. Жалкую пенсию мужчине вообще урезали, ссылаясь на то, что в районе раньше ему неправильно произвели расчеты. Мало этого. Если всем деревенским пенсионерам, хоть и с большими задержками, почтальон пенсию приносил, то дом бывшего бухгалтера баба Шура обходила стороной. Директор совхоза строго-настрого запретил старухе приносить ему деньги. Макеев вынужден был ездить за своей крошечной пенсией в район, довольно часто возвращался ни с чем. Терпение борца за правду в конце концов лопнуло, и он уехал в соседний Казахстан, там жил его старший сын…
Содержание письма от матери солдат «перемалывал» в голове несколько раз и каждый раз приходил к неутешительному выводу. Матери без пропавшего отца жилось очень тяжело. Он также прекрасно понимал, что она еще могла многое плохое из своей жизни от сына и утаить. Это делали почти все родители всегда и везде, дабы не расстраивать своих чад многочисленными проблемами. Сейчас молодого человека душила обида, что за все время службы он по-настоящему и не вспоминал о матери, не оказывался на ее месте. Александр, будучи мальчишкой, никогда не вникал в заботы и проблемы своих родителей. На семейном столе был кусок хлеба, молоко и картошка. Это было основным и постоянным блюдом для всех и каждого. В доме каких-либо диковинных продуктов питания по причине отсутствия денег не было, но и голодным никто не ходил.
Александр, сын Антониды Кузнецовой в армии также не голодал. К солдатскому рациону, который в основном состоял из каши и рыбы, он привык мгновенно. После того, как верзила распрощался с «салагой», он питался куда лучше, чем раньше. Довольно часто на его столе лежала «добавка», в составе которой был сахар, масло или другие деликатесы очень скудного солдатского меню. Одно он твердо знал, что ни его очередное «звание», ни этот доппаек воинскими уставами Советской Армии не предусматривался. Кто все это положил и почему, сибиряк не вникал. Перед ним почти все заискивали, включая и хлебореза. Его также никто не «кантовал». С ним за ручку здоровался командир батальона майор Сиволапов. Офицер гордился, что именно в его батальоне служит лучший боксер дивизии в тяжелом весе и поэтому каждое утро интересовался настроением местной знаменитости. Сам же чемпион побежденному после того злополучного поединка руку не протягивал. Александр сразу же заметил безразличное отношение капитана Макарова к себе. Чем это было вызвано, какая кошка пробежала между ними, подчиненный все так и не мог понять…
За своими размышлениями солдат не заметил, как быстро пролетело время. Кузнецов посмотрел на часы и тяжело вздохнул, на «жор» он уже опоздал. Возникшее чувство голода в какой-то мере скрашивала хорошая погода, над леском стояло почти летнее солнце. Лежащему на траве было тепло и уютно, от удовольствия он даже немного прикорнул. Проснулся солдат от неожиданного шума и грохота. Открыв глаза, он увидел перед собою два десятка солдат с лопатами и носилками. На его глазах они начали убирать кучи хлама и мусора, которые были в лесу и вокруг него. Александр, недолго думая, быстро встал и оделся. Затем взял письмо от матери и положил его во внутренний карман куртки. Куда идти для него было все равно и поэтому он неспеша направился в сторону дороги, которая находилась в десятке шагов от леса. Свежий воздух, природная идиллия вновь погружали Александра в жизненные размышления. Причиной этому, скорее всего, было письмо матери. Каких-либо философских мыслей в голове солдата не было. Да они ему и не были нужны. Он очень переживал за свою мать, которая жила в нескольких тысячах километров от него, в глухой сибирской деревне. Сыну, неспеша идущему по дороге, сейчас хотелось все бросить и идти пешком через леса и через реки к своей матери, которую он совсем недавно довольно частенько обижал. Обижал напрасно. Размышления об отце, о ком практически мать ничего не сообщала, и вовсе расстроили молодого парня. Он не удержался и горько заплакал. Идущему не верилось в то, что его отец где-то может погибнуть. Каких-либо грехов ни его отец, ни его мать, да и он сам перед Богом не имели. А то, что отец частенько выпивал, его сильно не тревожило. В Найденовке почти все выпивали, не исключением этому было подавляющее большинство жителей огромной страны. Не гнушались спиртным и офицеры Советской Армии, да и местные немцы…
На обочине дороги путник увидел указатель, до немецкой деревни Кронштадт оставалось три километра. Неподалеку от указателя военнослужащий решил отдохнуть и присел на траву. Мимо сидящего то и дело проносились автомашины, кое-кто из водителей сигналил или что-то кричал. На все эти помехи Кузнецов не реагировал, ему сейчас было не до людей, не до их проблем, больших или малых. Солнце и ходьба основательно «распарили» парня, он снял пилотку и прилег. На какое-то время поток машин приостановился. Неожиданно наступила тишина, убийственная тишина. Солдат даже слышал стук своего сердца. Он невольно встал и посмотрел вокруг. Убранные поля, небольшие лески, фруктовые посадки вдоль дороги располагали к жизни, к жизни человеческой. Кузнецов опять заплакал. Он даже и сам не понимал того, почему у него выступили слезы. Только в своей душе молодой человек осознавал, что сегодня, а может и завтра он покинет эту страну, покинет навсегда. Александр, как ему сейчас казалось, с этой страной даже по-настоящему подружился, хоть эта дружба была только на расстоянии, в большой степени через бетонную стенку, через колючую проволоку.