Норильские судьбы. Повести, рассказы, мемуары

Часть 6

Бартер

Через час хода на правом берегу заметил две яранги. Весельная лодка, пропитанная свежей черной смолой, была опрокинута вверх днищем. Молдаван причалил и начал разыгрывать не раз проверенный, отработанный годами спектакль.

Подтащив лодку, постелил на палубе брезент. Достал из рюкзака бутылку спирта, пару кружек, закуску. Затем начал разводить спирт. Уселся удобнее и начал трапезу. В движениях не торопился, зная, что за его действиями внимательно следят. Опорожнил в себя пол кружки воды, сделав вид, что пьет спиртное. Громко крякнул и начал очищать вареное яйцо. Через несколько минут полог одной яранги откинулся, к опрокинутой лодке подошел нганасан и начал осматривать ее, поглаживая рукой нанесенную свежую смолу.

– Ну, давай смелее, бекас позорный! – прошептал Михай, чувствуя нарастание азарта в предстоящем спектакле.

Затем появился второй. О чем-то поговорив между собой, они направились к Молдавану.

– Куда едешь? Тудыпта? Тарея? Авам? – начали задавать вопросы.

– А вам какая, хрен, разница, – ответил Молдаван, проглатывая яйцо.

Как бы невзначай поправил в лодке двуствольное ружье двенадцатого калибра. Из бутылки налил себе еще в кружку воды. Выпил, опять поморщился.

– У вас рыба то есть? Под такую водочку хочется закусить нормально.

– Рыба нет. Мясо савсем нет, – оба начали разводить руками.

– На нет и суда нет! Ладно, и хрен с вами. А то зачушканите мне всю трапезу.

Михай налил себе уже водки, выпил и смачно крякнул. Запах спирта завис над берегом.

– Мужикэ. Налей мало-мало! – не выдержал один. Второй в такт закивал головой, с жадностью поедая глазами стоящую на брезенте бутылку со спиртом.

– Да вы че, борзанутые! Как закусить, у вас рыба нет, мяса нет. А я в выходные не подаю! Так что, прикройте свои жевалки и подберите слюни на халяву. Я вам не родственник.

Он не спеша начал прятать в рюкзак бутылки, заворачивать закуску. Всем видом показывая, что собирается уезжать. В тот же миг, один из националов подпрыгнув на месте, развернулся на сто восемьдесят градусов и устремился к яранге, поднимая за собой шлейф песка. Исчез внутри и выскочил, держа в одной руке огромный балык нельмы, в другой черную от накипи кружку.

– На! – сунул балык Молдавану, не отводя взгляда от бутылки со спиртом.

– С этого и надо начинать! Держи бадью, – Молдаван налил в кружку разведенный спирт и вернул кружку назад. Откинув капюшон малицы, закрывающей голову, национал жадно выпил содержимое. Второй, стоя с протянутой рукой и не дождавшись своей доли, развернулся и тоже исчез в яранге. Вернулся, держа в руке огромный, килограмма на три, балык чира. Получив свою дозу, с жадностью выпил, рукавом парки вытер рот, при этом крякнул так, что у яранг залаяли встревоженные собаки.

Михай налил им еще по полкружки. Через десять минут оба, шатаясь, начали дергать друг друга за малицу, потом устроили борьбу между собой, пустив в ход кулаки. Устав махать руками, свалились на песок и уснули в обнимку. Как только наступила тишина из яранг вышли две женщины, скосив глаза на лежащих на земле мужей, смело направились к Молдавану. Обе несли в руках шкурки песца.

– Здорова, Малдаванэ, сука! Наливай, однако!

Молча налил им в протянутую посуду. Женщины выпили из кружек поочередно. Одна вытерев рукавом рот, долго не могла продышаться, а затем вплотную подошла к Молдавану.

– Знаю. Баба хочешь? Тот год помню, два раза хотел!

Не дожидаясь ответа, начала стягивать с себя ровдужный комбинезон с нашитыми на груди металлическими бляхами. Долго не могла стянуть его, запуталась в рукавах, упала в траву, немного подергалась и засопела. Вторая молча уселась рядом, так сидя и уснула. Молдаван бросил на землю телогрейку, уселся на нее, закурил и стал ждать.

Первая часть «спектакля» была позади, оставалась финальная. Через пару часов две скомканные малицы зашевелились. Из капюшонов появились два помятых однотипных лица и начали глазами отыскивать кружки. Найдя, трясущими руками протянули их в сторону Молдавана.

– Мужика. Налей еще мало – мало!

– Ну, вы точно борзые! Это за два балыка? Вы посмотрите, сколько вы водки уже сожрали – он показал две пустые бутылки.

– Рыба хочешь, мало есть! Мясо хочешь, мало есть!

Молдаван достал бутылку спирта и, подбрасывая в руке, сказал:

– Камус несешь двенадцать штук – ампула твоя. Песец несешь – ампула твоя.

Националы пинками стали поднимать спящих женщин, что-то крича на своем языке. Одна выпала из полуснятого комбинезона и на четвереньках, совершенно голая помчалась к яранге, вторая, шатаясь, побежала к своей. Скоро в руках у Молдавана была еще одна шкура песца и мешок с камусом.

Так повторялось несколько раз. После очередной отключки мужиков, Молдаван почувствовал усталость. Солнце уже катилось по горизонту, хотелось спать. Решив, что здесь брать больше нечего, он зашел в засолку, снял несколько понравившихся балыков. Сорвал несколько пластин вялившейся на ветру оленьей юколы. Все это аккуратно уложил в мешок и под дружный храп квартета, оттолкнув лодку, направился дальше, вниз по течению.

За нескольких дней он объехал десяток станков, не дойдя до Усть-Авама каких-то десять километров. Еще осталось несколько бутылок спирта, но лодка была уже полностью загружена. Он остановился на берегу и начал тщательно сортировать содержимое: песцовые шкуры, камус, балыки рыбы разных пород, вяленую оленину. На рыбацкий ящик свежей рыбы сверху уложил десяток гусиных тушек. Все накрыл хорошо выделанной большой шкурой медведя. И уже на нее побросал шахтерские прорезиненные костюмы. Незанятым в лодке остался лишь узкий проход к двигателю.

– Ну, неплохо зачалился! – произнес он вслух.

Уселся в лодку и отправился в обратный путь. Через несколько часов проезжая место своей первой остановки, прижался ближе к берегу, сбросил обороты. На берегу увидел крупную фигуру Аники, но останавливаться не стал, а лишь, подняв вверх большой палец, показал, что все хорошо.

– Грохнут тебя, однако, Молдаван. Рано или поздно! – в сердцах бросил Аника и тут же крикнул:

– Настя. Где ты копаешься? Ты на сети едешь, или нет?

Часть 7

Костя

У реки Сенькина, где русло реки Пясина островом разрезается на два рукава, уже более двух суток на берегу в кустах лежал Костя Лаптуков. Старая весельная лодка была вытащена на берег с противоположной стороны острова.

В поселке Костя появился менее года. Когда его позвал Аника, то он сразу узнал гостя. Костя хорошо помнил, как два года назад Молдаван появился на их станке на речке Тарея. Как в течение двух суток вел торги. Спаивал местное население, пока не выгреб все, что у них было добыто за осень и зиму. Как потом напился сам, заходил в яранги и насиловал молоденьких девушек. А когда Костя попробовал вмешаться в происходящее, то был жестоко избит. Но этим дело не закончилось. Молдаван затем связал Костю, бросил в деревянную лодку без весел, оттолкнул ее от берега. Распутать веревки и руками догрести до берега он смог, когда течение утащило лодку почти на десять километров.

Гул мотора Костя услышал до того, как появился силуэт лодки. Прижал к плечу японскую винтовку Арисака образца 1905 года и начал внимательно всматриваться через кусты на темную рябь реки. Расположение рукоятки на задней части затвора позволяло перезаряжать винтовку, не отпуская её от плеча, не теряя из виду цель.

Через несколько минут лодка и человек сидящий в ней были четко видны в мушке прицела. Звук мотора усиливался и сопровождался резкими хлопками из карбюратора. Свеча на одном из цилиндров работала с перебоями. Михай, держась за румпель, нервно поглядывал на двигатель, но не останавливался, чтобы почистить свечу. Решил дотянуть до входа в озеро Пясино и там сделать остановку.

Очередной хлопок из карбюратора совпал с таким же хлопком на берегу. Голова Михая дернулась, и тело завалилось в бок. Рука ослабла и выпустила румпель. Двигатель взревел, резко повернувшись, ударился об транец и заглох. Лодка, сделав крутой вираж, зацепила большую порцию воды и, раскачиваясь, прекратила движение. Небольшие набегающие волны, ударяя в борт, развернули ее, а течение потащило в обратном направлении.

Аника и Костя о чем-то оживленно разговаривали на берегу. При этом один стоял, опустив голову, а другой, высоко запрокинув ее, смотрел вверх и при этом едва доставал до плеч собеседника. Черные взлохмаченные волосы Кости торчали во все стороны.

– Лодка, что ли? – произнес Аника, переведя взгляд с собеседника на реку. – Никак, Молдавана? Точно, его. Может, случилось что?

– Лодка, однако! – утвердительно закивал Костя.

Через час они прибуксировали ее к берегу. Дюралевая «казанка» доверху была забита рыбой, птицей, мясом, пушниной. Сверху все было прикрыто медвежьей шкурой и шахтерскими костюмами.

Аника, обойдя ее, заглянул внутрь, сразу обратил внимание на светло-бурый цвет воды под пайолами на днище лодки.

– Никак, заснул и выпал, а может помогли выпасть, – констатировал Аника и пристально посмотрел на Костю. Тот спрятал глаза в узкие разрезы век и сокрушенно замотал головой.

– Та-та. Завсем заснул. Завсем выпал, Молдаванэ!

– А ты, Костя, собрался от нас уходить. Невесту тебе нечем выкупать. Вот тебе и калым. Смотри сколько добра! Шкуру медведя я заберу себе. Зимой на ней лежать – это же такой кайф будет. А остальное забирай и движок тоже. А лодку внутри помыть надо.

Костя вопросительно посмотрел.

– Я сказал, надо помыть! – повысил голос Аника.

– Та-та. Мыть надо! – Костя закивал головой.

Выгрузив все содержимое и сняв движок, лодку поставили на борт. Сняли пайолы и вылили внутрь несколько ведер воды. Потом перевернули вверх днищем и, когда вода сбежала, подтащили к воде, поставили на место пайолы.

– Все. Отталкивай ногой, – Аника повернулся и направился в сторону своего балка.

Лодка, разрезая воду, закачалась и отправилась в дрейф по реке Пясино, течение подхватило ее и потащило к Карскому морю.

Часть 8

Возвращение

Сделав несколько шагов к своему балку, Аника вдруг остановился, повернулся в сторону удаляющейся лодки, молча провожая ее взглядом. Посмотрел на Костю и сказал:

– Отвезешь меня завтра с утра в Норильск. Только смотри, никому ни слова.

Костя вопросительно посмотрел на Анику и утвердительно закивал головой:

– Хоросо. Хоросо! Завтра.

Утром Аника вышел из балка, держа в руке небольшой сверток. Две молоденькие хаски носились вдоль берега, спугивая и поднимая на крыло разгуливающих бакланов. Крачки висели над водой, высматривая рыбу.

Олени паслись у небольшого озерка, периодическим всхрапыванием, оповещая о своем присутствии.

Костя ожидал Анику, стоя у лодки. Капюшон брезентовой куртки был откинут. Черные с серым оттенком волосы, как всегда, торчали в разные стороны.

– Горючки тебе хватит вернуться? – спросил Аника, подойдя ближе.

– Не хватит, течением, однако приеду.

Костя начал сталкивать лодку. Аника повернулся лицом к поселку. Из яранг и балков начали выходить жители. Скоро весь поселок высыпал на берег. Только Сянуме стояла у своего жилища и не решалась подойти ближе. Все молчали, опустив головы. Хаски прекратили преследовать бакланов и улеглись на песок. Нависла тишина.

– Я же просил не говорить! – Аника с укором посмотрел на Костю.

– Моя не говорил. Моя совсем молчал, – Костя развел руками.

– Садись. Заводи! – Аника ухватился руками за нос лодки, со всей силы оттолкнул ее, вскочив на палубу. Перелез внутрь и уселся на сиденье. Костя несколько раз, дернул шнур стартера. Двигатель взревел, и лодка, подняв нос, устремилась против течения, удаляясь, уменьшалась в размерах, и скоро вдали маячил лишь её размытый контур. Только звук двигателя был еще отчетливо слышен.

Вдруг контур снова стал приобретать очертания, усилился звук двигателя, и через несколько минут лодка носом опять уткнулась в берег.

Аника через борт перешагнул в воду, швырнул перед собой сверток, который упав на песок, раскрылся. На берегу лежала вылинявшая от солнца и времени стеганая ватная фуфайка, на клочке тряпки, пришитой к груди, просматривалась надпись, сделанная химическим карандашом: «3-е отд» и какие-то цифры. Он вспомнил слова, которые сказал Михай: «А че тебя отогревать? Тебя сначала воскресить надо. Нет тебя. Узнавал я. Ты по документам типа на Кабацком лежишь, и смыл тебя батюшка Енисей набегающей волной.»

– Врешь! Я здесь и живой! – Сказал он вслух.

Вышел на берег. Выпрямился во весь могучий рост, повернулся в сторону своего балка и, улыбаясь, крикнул:

– Сянуме! Ты сети проверять собираешься? – он впервые назвал ее настоящее имя.

Толпа оживилась, радостно загудела и стала разбредаться по ярангам и балкам. То там, то здесь было слышно.

– Баарбе вернулся!

– Аника, однако, вернулся!

Две молоденькие хаски вскочили и с веселым лаем устремились к разгуливающим по берегу бакланам, поднимая их на крыло.

Широков

Мартовским утром 1944 года десантный отряд отдельного батальона морской пехоты скрытно высадился в Николаевском порту: пятьдесят пять добровольцев-моряков, десять саперов и два связиста.

Бесшумно сняв часовых, морские пехотинцы захватили элеватор. Обнаружив десант у себя в тылу, противник начал яростные атаки на занявших круговую оборону десантников. К элеватору выдвинули четыре танка, минометы и артиллерийские орудия.

Двое суток моряки сдерживали атаки трех немецких батальонов. В самый напряженный момент по рации вызвали огонь на себя.

Андрей пришел в сознание на вторые сутки, было невыносимо холодно. Открыл глаза, не понимая где находиться. Последнее, что он помнил, как потянулся рукой к бескозырке, которую начал поправлять, и сильный удар в грудь.

Низкий потолок упирался прямо в глаза. Полумрак. Чьи-то руки подергивали его ногу. Он сделал попытку приподняться.

– Батюшки. Никак живой? А я тебе уже бирочку вешаю.

Голос женщины стал удаляться с криком:

– Сестра. Сестра, здесь живой!

Сильная боль в груди опять отключила его. Очнулся от укола в руку.

Молодая медсестра улыбнулась через марлевую повязку и сказала:

– Очнулся, моряк! Вот и хорошо. Продолжаем жить.

– Где я?

– Военный госпиталь.

Через два месяца он встал на ноги и начал учиться самостоятельно ходить. Тогда-то их госпиталь посетила комиссия. Без какой-либо торжественной обстановки майор и подполковник в сопровождении главврача заходили в палаты.

Главврач, держа в руках журнал, называл фамилии. Раненые откликались. Майор поднимал свой журнал и зачитывал указ о награждении. Медали и ордена вручали тут же. Когда зашли в палату к Андрею, все затихли и разбрелись по своим койкам. Очень светлая палата для выздоравливающих была рассчитана на двадцать коек.

Пять фамилий прозвучало в их палате. Под громкие радостные возгласы раненых подполковник вручил награды. Затем, выйдя на середину, быстрым взглядом пробежался по койкам. Взял из рук майора журнал, поправил гимнастерку и, прокашлявшись, спросил:

– Широков?

Андрей изумленно посмотрел на соседа по койке. Одернул тельняшку, достал из-под подушки бескозырку, накинул ее на затылок.

– Я!

Дальше все было, как во сне: Указом Президиума Верховного Совета наградить орденом Ленина и присвоить звание Героя Советского Союза.

Это звание было присвоено всем павшим и живым из отряда десантников.

Катер, толкая перед собой баржу, забитую до отказа заключенными, долго не мог причалить к пристани Лесосибирска. На деревянном настиле причала под бдительным взором конвойных на коленях стояли несколько десятков человек, держа руки на затылке.

С баржи по трапу спустили несколько тел, завернутых в брезентовые накидки, и погрузили на ожидавшую подводу.

Всех заключенных выгнали из трюма на железную палубу и заставили опуститься на колени. Громкие окрики конвойных и лай собак нарушили тишину причала. По сброшенному трапу под крики «Первый. Пошел! Второй. Пошел!» вереницей стала подниматься на палубу новая партия заключенных, тут же опускаясь на колени.

После общей переклички совсем еще юный лейтенант объявил:

– Пристань Лесосибирск! Следующая остановка – порт Дудинка.

Катер начал выводить баржу на фарватер. Сильное течение Енисея подхватило его, подгоняя, унося на север.

Заключенных загнали в трюм, задраили люки. Наступила тишина. Уперев взгляд в кромешную темноту, Андрей начал вспоминать, как все произошло.

Получив от командования месяц отпуска для восстановления здоровья после тяжелого ранения и не ожидая вручения награды, он поспешил к себе на малую Родину.

В колхозе Знаменка до войны было более пятидесяти хозяйств. Электричества и радио не было, но с лучиной и свечкой не сидели. Керосин для ламп был всегда.

По выходным и в праздничные дни ездили в соседний совхоз, более зажиточное хозяйство. Там уже было проведено электричество и вечерами из лампового радиоприемника могли слушать передачи из Москвы, а один раз в месяц привозили кино.

Жизнь в колхозе шла своим чередом. Никто не догадывался о надвигающейся беде. Но она пришла 22 июня.

Вскоре началась всеобщая мобилизация. Она начала забирать из деревень мужей-кормильцев и сыновей.

Андрей получил повестку. В его семье на то время было трое детей: младшей дочке два года, среднему сыну четыре и старшему восемь лет.

Повестки получили еще более двадцати мужчин. На фронт провожали всей деревней. В горе и недобром предчувствии заливались слезами матери, сестры и жены.

Андрей стоял в окружении детей. На голове красовалась бескозырка, оставшаяся после службы на флоте. Не понимая смысла происходящего, дети внимательно смотрели на взрослых и плакали вместе со всеми. Мать в полголоса читала молитву. Жена уже не плакала, а стояла молча, смирившись с судьбой.

Подъехали подводы. В них покидали котомки. Военком крикнул:

– Пора, товарищи!

Провожающие заголосили. Гармонист заиграл «Смело товарищи в ногу», и прощальная процессия потянулась к дороге, ведущей в город.

Он возвращался в свою деревню той же дорогой, которой ушел на фронт три года назад.

Из писем знал, что мать похоронили еще весной сорок второго, что в колхозе настоящий голод, на полях, кроме женщин и детей, работать некому.

Лямки солдатского мешка врезались в плечи. Приходилось часто останавливаться. Боль в груди напоминала о ранении. Солнце нещадно палило и обжигало лицо. Пот ручейками скатывался по телу, насквозь промочив тельняшку. Дорога была пустынной: ни одной попутной или встречной телеги, или машины.

Вот показалась родная деревня. Сверху с пригорка было видно, что война обошла стороной эти места. Хорошо просматривался его дом. Он свернул с дороги и поспешил вниз по заросшей крапивой тропе.

Все вокруг словно вымерло, ни одного человека не повстречалось ему на пути. Несвойственная тишина висела над округой. Не слышалось мычания коров, блеянья коз и овец, кудахтанья кур и переклички петухов. Он подошел к знакомой калитке. Двор был пуст.

– Живые есть?

Сердце тревожно застучало в груди. Не дождавшись ответа, открыл калитку и прошел двор, заглядывая в зашторенные окна. Поднялся на крыльцо и без стука дернул входную дверь на себя.

– Живые есть? – повторил он, уже зайдя внутрь. На печи дернулась занавеска, на него смотрели две пары испуганных глаз.

– Детишки мои! Это я, ваш батя!

За занавеской раздался шепот. Потом с криками:

– Батя! Батя родной!

Со слезами на глазах дети повисли на нем, осыпая поцелуями.

– Какие вы у меня выросли.

По его щекам тоже текли слезы.

– А где мамка, старшой? В поле работают?

– Батя, а у тебя покушать что-нибудь есть? – семилетний сын обнял за плечи сестру и, смутившись, потупил взгляд.

Андрей сорвал с плеча мешок и судорожно трясущими руками начал его развязывать. Выложил на стол консервы, сгущенку, сухари, несколько плиток шоколада. Открыл ножом две банки тушенки и поставил перед детьми. Усевшись на скамейку, детишки жадностью стали орудовать ложками, вынимая из банки куски мяса в прозрачном желе, закусывая сухарями.

– А вы что из одной-то едите? – подставил им вторую банку. Сын решительно отодвинул ее в сторону.

– Это мамке с братом.

Андрей подошел к печи, вынул чугунок, заглянул внутрь. На дне находилась жидкое месиво из ростков полевого хвоща.

– Это мы мамке с братом оставили, – пояснил сын, скосив глаза на чугунок, облизывая деревянную ложку.

– А где мамка?

– Мамку с братом два дня назад участковый на повозке увез.

Два дня назад его жена работала на затарке зерна, сгребала его в кучу, и наполняла мешки, которые на подводе отвозили на центральную усадьбу. После взвешивания как излишки от посевной, зерно подлежало сдаче и его отправляли в район, не оставляя ничего колхозу.

Уже три дня, как дома закончилась последняя гречиха. Домашние ели «колобушку», которую она пекла из черных и горьких семян щавеля, да щи из ростков полевого хвоща. Нужно было как-то выживать. На один трудодень колхоз начислял шестьсот грамм зерна, а расплачиваться ему было нечем. Закрома были пусты.

Глядя на зерно под своими ногами, она не удержалась. Оглянулась, не смотрит ли кто, села на колени и спешно начала собирать его в платок. Платок засунула за пазуху. За ее действиями в щель бревенчатого строения пристально наблюдал агроном.

Вечером сидели вокруг стола. Более трех килограмм зерна было рассыпано на платке. Она бережно стала пересыпать его в ступку, которую держал в руках старший сын.

Дверь открылась со страшным грохотом, щеколда отлетела и упала на пол. В дверном проеме стоял участковый в кителе и синем галифе. Из-за его спины выглядывал агроном.

– Все сучка. Приплыли! – участковый посмотрел на агронома. – Давай сюда понятых.

Тот закивал головой:

– Сейчас. Будет исполнено, – и скрылся в дверном проеме.

Она, молча села на скамейку, опустила на колени натруженные руки и отрешенно посмотрела на детей.

– Это я принес! – вскочил из-за стола старший сын. – Мамка не виновата.

А тебе сколько лет, звереныш?

– Скоро тринадцать.

– Это же другое дело. Значит, работали в сговоре. Тогда и отвечать будете вместе.

– Нет! – в истерике простонала мать. – Ему еще и двенадцати нет. Он ни при чём.

– Разберемся.

После составления протокола и подписи понятых участковый отвез их в районный участок.

Дверь правления была открыта настежь. Даже внутри помещения стояла невыносимая духота. Мухи облепили все стены, окна. Особенно много их было на портретах руководителей партии.

– Где председатель? – спросил моряк проходящую мимо женщину.

– А вы, собственно, по какому вопросу?

– По собственному.

– У них сейчас заседание с участковым уполномоченным и парторгом района.

– Все вместе. Это хорошо. Здесь? – он показал на единственную закрытую дверь.

– Да. Но не знаю можно ли туда.

– Мне можно! – он ногой отрыл дверь.

В центре стола, отмахиваясь фуражкой от назойливых мух и обливаясь потом, в распахнутом кителе сидел участковый, справа в солдатской гимнастерке – председатель, слева в рубашке-вышиванке – парторг. Все вопросительно посмотрели на вошедшего.

– Тебе чево, моряк? – спросил участковый.

Андрей окинул взглядом сидящих и, уперев кулаки в стол, произнес:

– Что-то ни одного знакомого лица.

Глядя в лоснящуюся физиономию уже немолодого младшего лейтенанта, прохрипел:

– Как я понимаю, ты и есть тот участковый. Поэтому задаю вопрос тебе. Где моя жена и сын?

– О, как я понимаю, Широков? А мы сейчас как раз сидели и думали, как квалифицировать деяния вашей жены и сына. И получается, что сговор у них в хищении социалистической собственности. Статья серьезная.

– Ты о чем говоришь, младшой? Какой сговор у матери с сыном. Какое хищение? Люди опухли от голода, детям жрать нечего. Крапива, лебеда и хвощ.

– А мы не про крапиву с лебедой ведем разговор. А о хищении трех килограмм четырехсот шестидесяти грамм посевного зерна. Ты вдумайся, морячок. Почти четыре килограмма. Посчитай, сколько в них зерен, то есть потенциальных всходов, и умножь на количество зерен в новом колоске.

– Председатель, сколько в одном колоске зерен?

– Для нас самый оптимальный результат для хорошего урожая двадцать пять – тридцать.

Видно было, что председателю не хотелось участвовать в разговоре.

– Ты слышал? Умножь это на тридцать. Да это же почти полтора центнера.

От этой произнесенной цифры с участкового пот полил ручьем.

– Ты что, совсем уже здесь от жары распух, младшой? Я тебя спрашиваю про жену и сына. Когда ты их выпустишь?

– Это уже не я решаю. Суд будет решать.

– Какой суд? Пацану нет двенадцати. Мать, у которой еще двое детишек сидят голодные в хате несколько дней. Ты о чем думал, когда забрал мать, а детей бросил на произвол?

Андрей прошел вдоль стола ближе к участковому.

– Слушай, морячок. Ты, кажется, забылся. Я не нянька, а представитель власти.

Участковый поднялся навстречу. Его живот зацепил край стола.

– Да с такой жирной мордой и животом тебе бы хорошо в рукопашную ходить. Ни пуля, ни штык не возьмет. Но я понимаю, тебе на фронт нельзя. У тебя броня. Ты у нас специалист по подсчету колосков. – Андрей закусил зубами ленточки бескозырки, как это делали моряки, когда шли в атаку.

– А ну пошел вон отсюда. Вон пошел из помещения!

Младший лейтенант отодвинул стул, рукой нащупывая кобуру и тут же, получив сильный удар в лицо, со свинячим визгом упал на пол. Моряк несколько раз впечатал в лежащее рыхлое тело свои кирзовые ботинки, приговаривая:

– Мразь! Сволочь конченая!

Председатель и парторг, соскочили со своих мест, но помогать участковому не спешили.

Моряк приложил руку к груди. Через тельняшку просочилась кровь, открылась рана. Он с силой хлопнул за собой дверью и направился к своему дому.

Его арестовали вечером. На глазах детей заломили руки за спину и увезли в район.

На следующий день после ареста Андрея в кабинет секретаря райкома партии зашла девушка и положила на стол свежую почту. Сверху лежал конверт. Парторг вскрыл его. Внутри находилась газета «Боевой путь». С главной страницы на него смотрел улыбающийся моряк. Заголовок гласил «Наш земляк Андрей Широков – Герой Советского Союза».

Трое суток катер толкал перед собой баржу. Встречный ветер разгонял волну и с силой разбивал ее о металлическую обшивку. Через открытые люки наружу вырывался гул.

Справа на высоком берегу Енисея, показались мрачные строения. Вскоре солдаты закрепили швартовые у насыпной пристани.

Юный лейтенант вышел из рубки буксира и, поднеся рупор ко рту, прокричал:

– Уважаемые господа! Порт Дудинка! Катер дальше не идет. Просьба покинуть трюм и палубу с вещами, – и уже перейдя на откровенный крик: – Первый. Пошел! Второй. Пошел.

Как только ноги заключенных коснулись прогибающегося трапа, сторожевые собаки вскочили и, вырывая из рук конвоиров повадки, залились громким злобным лаем. Этот лай подхватили десятки собак поселка Дудинка.

Два национала, занятые ремонтом грузовых нарт, повернулись в сторону пристани. Им сверху было хорошо видно, как по трапу, словно муравьи, вниз сбегают люди и падают на колени.

– Опять железный тюрьма, однако, приехал!

– Та-та! Много уже тюрьма приехал.

Шел август 1953 года. В Норильске уже два месяца продолжалось восстание заключенных. Администрация лагерей пошла на некоторые уступки и послабления в содержании узников, но только для того, чтобы потом жестоко, расправиться. Расстрелы велись практически каждый день то в одном, то в другом отделениях. Пятое «каторжное» отделение было последним, где еще продолжалась забастовка.

Барак мирно спал. Совсем недавно разрешили переписку. Андрей сидел на нарах и дописывал письмо в надежде отыскать родных.

Отложил лист и взглянул на зарешеченное окно. Лучи солнца проникали, внутрь освещая противоположную стену. «Скоро полночь», – подумал он и хотел встать. В это время снаружи раздался треск, затем пулеметные и автоматные очереди. С нар начли вскакивать и метаться по бараку заключенные. Внутри все заволокло дымом. Пули прошивали стены со всех сторон. Послышались истошные крики и стоны раненых. Сильный удар в грудь опрокинул его на нары и лишил сознания.

Андрей открыл глаза. Два юных солдата в красных погонах тащили его за ноги. Голова постоянно ударялась о камни. «А где бескозырка?» – подумал он и сделал попытку приподнять голову.

– Микола. Так вин еще живой! Може, пристрелити цю сволоту? – сказал один из солдат.

– Вот же сука. Да ладно, все равно сдохнет. Тащим к мертвым.

Его погрузили в повозку, где уже лежало несколько тел. Сверху накинули мешковину.

– Но! Пошла, родимая.

Бесконвойный ударил вожжами по крупу лошади. Повозка, подпрыгивая на торчащих из земли валунах, оставляя за собой шлейф красной пыли, стала удаляться от ворот пятого каторжного отделения.

Налетевший порыв ветра задрал край мешковины, и откинул ее в сторону. Андрей увидел знакомый восточный склон горы Шмидта, который щетинился охранными вышками, сотнями столбов, связанных между собой колючей проволокой, ограждающей бараки. Он сделал попытку приподняться, но ни одна мышца не напряглась, тело его не слушалось. Лошадь остановилась, отмахиваясь хвостом от полчищ комаров, облепивших ее. Похоронная команда из числа заключенных быстро разгрузила телегу и подошедшую грузовую машину, кузов которой был заполнен телами.

До него доносились глухие голоса:

– Все. Здесь последняя партия.

– Следующую сваливаем ближе к ручью.

– Федя, может глаза ему закрыть?

– Да ладно, он уже другой мир рассматривает.

Андрей лежал как-то боком и уже не видел склона горы Шмидта, взгляд его уперся в кустики шикши, свисающие над обрывом ямы. Стебли с листьями темно-зеленого цвета, напоминающими хвойные иголки, были усыпаны черно-синими ягодами.

– Кравчук. Номера переписал?

– Только у кого были на робе.

– Зарывай!

Это были последние слова, долетевшие до его сознания.

Бульдозер с оглушительным треском из выхлопной трубы, толкая и перемешивая вал из дробленого камня базальтовых пород и зеленую торфяную подстилу из мха и лишайника, двинулся к краю неглубокой ямы.

Послесловие

Жена Андрея Полина была осуждена по статье «хищение социалистической собственности» сроком на два года. Старшего сына направили в колонию для несовершеннолетних. Двух других детей определили в разные детские дома. После окончания войны Полина была амнистирована, и сразу же бросилась на поиски детей, которых нашла только через два года. О главе семейства так и не было никаких известий.

Старший сын работал в МТС, средний шофером на грузовой машине, а дочь после окончании школы трудилась вместе с матерью на ферме. Широковы сидели за столом летней времянки и обедали.

В калитку постучали.

– Полина, открой. Это я, Валентина.

– Так входи, не заперто.

Калитка отворилась. В проеме стояла местная почтальонша.

– Ну и духота на дворе, – она уголком платка вытерла пот.

– Тебе письмо казенное. Распишись.

Вручив конверт, тут же поспешила к выходу:

– Побежала я. Еще столько дворов обойти надо.