Хранить вечно

Цохар спешил в Сидон. Последнее его сентябрьское плаванье из кретского Кносса в Александрию закончилось на камнях у небольшого киренского островка Пла́тея. Тот самый неуступчивый «альтан», который месяц не выпускал «Салакию» из биреббугской бухты, неожиданный и неуместный в это время года, сломал на бударе Цохара мачту, протащил несчастный корабль почти две тысячи стадиев в западном направлении и выбросил на камни у негостеприимного киренского побережья. Цохару с огромным трудом, лишь выбросив за борт почти весь груз (между прочим, полтысячи амфор с великолепным кретским таниотиком!), удалось снять корабль с отмели и, постоянно откачивая воду из пробитого в двух местах корпуса, довести свою полузатопленную будару до египетской столицы. Здесь (беда не приходит одна!) его ждало пришедшее из Сидона известие о смерти отца. Цохар – старший сын в семье, справедливо надеясь на причитающееся ему наследство и в то же время немало опасаясь за него, влез по уши в долги, чтобы восстановить свой многострадальный корабль и в кратчайшие сроки отплыть домой. К началу января ремонт был закончен. Цохар, будучи до мозга костей купцом и пользуясь зимним торговым застоем на александрийском рынке, подзанял ещё денег и закупил по дешёвке большую партию отменных нубийских фиников, чтобы с выгодой продать их в Сидоне и хоть в малой части вернуть свои огромные денежные потери.

Плыли тем не менее неторопливо. Цохар, несмотря на свою отчаянную смелость, был мореходом опытным и расчётливым и попусту не рисковал. Поэтому шли короткими переходами: из Александрии – до Пелу́зиума, оттуда, четыре дня прождав благоприятного ветра, – до Га́зы.

– Чего ты осторожничаешь? – шутя, подначивал капитана будары Саксум. – Чего тебе теперь бояться? Да после того, как ты преподнёс в дар морским богам столько вина, ты как минимум год можешь плавать, понимаешь, как захочешь и куда захочешь!

Цохар слушал, улыбался в бороду, но оглядчивой тактики своей не менял.

Из Газы, опять же, выждав несколько дней, добрались наконец до Кесарии Палестинской.

Цохар, экономя время и деньги, не стал заходить в удобную, защищённую рукотворными молами, но, увы, платную кесарийскую гавань, а высадил пассажиров севернее – собственно, уже за городом, возле небольшой рыбацкой деревушки, прилепившейся к жёлтым, сложенным из местного песчаника, городским стенам. Здесь и распрощались. Капитан пожелал своим спутникам долгой и счастливой семейной жизни, а Хавиве даже подарил напоследок маленькую бронзовую статуэтку полногрудой Котхарот. Саксум, дабы не оставаться в долгу, купил у Цохара десять мо́диев фиников, сам же назначив за них хорошую, даже по сидонским меркам, цену…

– Идут! – сказала Хавива.

Они поднялись с бревна.

Из-за домов показалась недлинная неторопливая процессия: впереди, ссутулясь и зябко сунув ладони под мышки, шёл их знакомый босоногий малец; за ним, по-журавлиному выбрасывая длинные ноги, двигался высокий и худой, как жердь, горожанин в красно-бурой накидке-си́мле, подпоясанной широким полосатым поясом и в завязанном вокруг головы коричневом платке; далее взбивали копытцами песок два длинноухих черноспинных ослика, и замыкал шествие невысокий подросток – скорее всего, сын горожанина: в точно такой же, как у отца, тёмно-бурой симле, но только неподпоясанной, простоволосый, с короткой хворостинкой в руке.

Процессия приблизилась. Босоногий пацан указал хозяину осликов рукой на Саксума, а сам отошёл к почти потухшему уже костру и, опустившись на четвереньки, принялся раздувать его, подкладывая в еле живое пламя щепочки и кедровую кору.

– Это тебе, что ли, ослы нужны? – останавливаясь перед Саксумом и глядя на него сверху вниз, спросил горожанин.

Голос у него оказался неожиданно низким, басовито-трубным, никак не вяжущимся с его худым долговязым телом.

– Мне, – не стал отрицать Саксум. – Что ты хочешь за них?

Хозяин осликов не торопился. Он внимательно оглядел сваленную на берегу поклажу путников, задержался взглядом на животе Хавивы, пожевал губами, отчего его длинный нос смешно задвигался из стороны в сторону, и лишь затем огласил цену:

– Пятьдесят серебряных сиклей.

Саксум поперхнулся.

– Пятьдесят?! Побойся бога! Да за пятьдесят сиклей серебра двух коней породистых купить можно, а не то что, понимаешь, каких-то двух ослов! Да ещё и на сбрую останется!.. Двадцать.

– Сколько?! Двадцать?! – глаза торговца опасно выкатились, а голос трубно загрохотал. – Ты с ума сошёл?! У нас на рынке хороший гусь столько стоит!.. Сорок…

Впрочем, торговались недолго. Сошлись на тридцати. Саксум полез в свой дорожный сундучок, извлёк оттуда тяжёленькую полотняную колбаску, развязал её, вытряхнул на ладонь четыре серебряных монеты, после чего протянул колбаску торговцу.

– Девяносто шесть денариев. Проверяй.

Продавец снял с себя шерстяной пояс, опустился на корточки и стал разворачивать его, аккуратно расстилая по земле. В поясе, который по мере разворачивания постепенно превращался в большой клетчатый платок, оказались спрятанными маленькие разборные весы с круглыми бронзовыми чашечками и холщовый мешочек с небольшими гладкими камешками-разновесами. После этого торговец встал на край платка на колени и принялся вытряхивать из колбаски тускло отсвечивающие серебром, глухо позвякивающие монеты. Проверка полученных денег заняла времени гораздо больше, чем сам торг: продавец тщательно взвешивал каждый денарий, внимательно – то поднося к самым глазам, то откидывая голову назад и щурясь, – осматривал монеты, осторожно пробовал их на зуб, скрёб одну об другую и, кажется, даже нюхал. Вообще, его длинный нос принимал во всех действиях своего хозяина самое активное участие: он шевелился, морщился, краснел, покрывался мелкими бисеринками пота и всё время, постоянно двигался из стороны в сторону. Потом торговец осликами аккуратно разложил монеты в столбики по десять штук, дважды пересчитал все столбики и наконец поднял голову.

– Добавил бы пару монет, – жалобно пробасил он. – Денарий сейчас дешевеет. Вон, в Йерушалайме за зуз золота уже четыре денария дают.

– Давай я тебе лучше фиников отсыплю, – улыбнулся Саксум и, запустив руку в свою дорожную торбу, протянул торговцу на ладони несколько крупных глянцево-коричневых «пальчиков». – Хорошие финики. Посмотри. Нубийские. Прямо из Александрии. А сладкие! Как мёд!

– Не надо! – хмуро отстранил протянутую руку торговец.

Он свернул платок с весами и со всеми лежащими на нём монетами в длинную полосу, ловко подпоясался им и, поднявшись, принялся отряхивать колени.

– Один совет. Напоследок, – распрямляясь и опять глядя на Саксума сверху вниз, сказал он. – Больше не показывай никому свои деньги. Не надо. Лучше сразу их поменяй. А то… могут быть неприятности… – потом подвигал носом и добавил: – Возле старого рынка меняльная лавка есть. Кривой Элаза́р держит. Вот у него можешь… Это – здесь, рядом, сразу за воротами… – он показал рукой на возвышающуюся неподалёку могучую привратную башню и опять пошевелил носом. – Да и переоденься в местное. А то в тебе за два риса отставного легионера видать. А у нас их, знаешь ли, не любят. Опять же… могут быть неприятности. Напорешься на какого-нибудь… с кинжалом… Короче, я сказал, а ты думай. Жена у тебя – вон… это самое… Жалко.

Подытожив таким образом свою речь, продавец осликов отобрал у сына хворостину, с торжественным видом вручил её Саксуму и, повернувшись, зашагал прочь, гордо задирая голову и по-журавлиному выбрасывая длинные ноги. Сын посеменил следом.

– Как ты думаешь, облапошил он нас? – глядя вслед удаляющемуся торговцу, спросил Саксум. – Девяносто шесть денариев всё-таки. Трёхмесячное жалование легионера.

– Понятия не имею, – откликнулась Хавива. – Может, и облапошил. Кто ж знает, сколько у них тут на рынке ослы нынче стоят.

– М-да… – Саксум задумчиво пошкрябал пятернёй в бороде. – Ну да ладно! Облапошил так облапошил. Чего уж теперь. И вообще! Куда нам было деваться? Не на себе ж, в самом деле, пожитки переть!

Босоногий малец, всё это время терпеливо сидевший у своего костра, встал, подошёл к Саксуму и требовательно протянул руку. Саксум внимательно посмотрел на него, а потом с самым серьёзным видом положил на чумазую ладонь несколько фиников. Малец с удивлением взглянул на отставного прима, потом сунул один финик за щёку, а остальные быстро спрятал куда-то под тряпьё и вновь протянул к Саксуму ладонь.

– Слышал, что сказал этот уважаемый? – кивнул Саксум вслед ушедшему торговцу. – Деньги поменять надо. А то, понимаешь… могут быть неприятности, – попытался он скопировать густой трубный голос продавца осликов. – Поменяем деньги – вместо дупондия получишь пять прут… Знаешь, где лавка Кривого Элазара?

Малец посмотрел на Саксума исподлобья, пошмыгал носом, а потом, приглашающе мотнул головой, повернулся кругом и, спрятав ладони под мышки, резво зашагал к городским воротам.

– Эй! Постой! – крикнул ему вслед Саксум. – Не так быстро! Нам ещё поклажу увязать надо!..

В меняльной лавке Кривого Элазара было сумеречно и почему-то пахло скисшим молоком.

Сам хозяин лавки – действительно одноглазый – сидел за грубо сколоченным столом и лениво наблюдал за вольно гуляющими по пустой столешнице большими зеленоватыми мухами.

Войдя, Саксум огляделся и, приблизившись, водрузил на край стола свой сундучок.

– Деньги меняем? – тихо спросил он хозяина лавки.

– Меняем, – вяло согласился Элазар. – Что у тебя?

– Денарии, – сказал Саксум.

– Сколько?

– Тысяча.

Единственный глаз менялы чуть не выпал на стол.

– Сколько?!!

– Тысяча, – подтвердил Саксум и, открыв сундучок, принялся одну за другой выкладывать перед обалдевшим менялой плотные полотняные колбаски.

– Золота нет! – опомнившись, быстро сказал Элазар. – На золото не меняю!

– Мне на пру́ты, – успокоил его Саксум, продолжая доставать деньги. – На пруты меняешь?

– На пруты?! – явно обрадовался меняла. – На пруты это с нашим удовольствием! На пруты это я моментом! Дети! Зэ́вик! Йо́си! Э́фик! Шму́лик! – закричал он, оборачиваясь к задней двери. – Идите сюда! Несите деньги! Несите много денег!..

Через мгновенье в маленькой комнатке стало тесно и шумно. На столе вместо мух появился деревянный денежный ящик со множеством отделений, двое весов – большие и маленькие и великое множество плотно набитых, пузатых льняных мешочков, аккуратно завязанных пеньковым шнуром и опечатанных восковой печатью. Дети Элазара – верзилы, самый низкий из которых был на добрых полголовы выше совсем даже немаленького Саксума, – робко обступили отставного прим-декуриона, вежливо подставили ему стул, подали, смущённо улыбаясь, на серебряном подносе серебряную чарку с подогретым вином.

– Вот что… – медленно сказал Саксум, садясь и обводя глазами обступивших и выжидательно глядящих на него детей менялы. – Ежели у вас тут такой, понимаешь… эли́зиум, то, может, вы и одежду поможете купить? Мне и моей жене. Она там, с вещами, на улице…

На ночлег остановились на постоялом дворе у перекрёстка дорог на Габу и Ципори.

Саксум определил ослов в стойло, после чего перетаскал поклажу в комнатку на втором этаже, отведённую для него с Хавивой хозяином трактира. Хозяин этот сразу не понравился Саксуму. Был он сам мал ростом, мелок телом, но имел при этом большой мясистый нос, покрытый частой сетью синеватых прожилок, большие влажные губы, большие хрящеватые уши, поросшие густым белым пухом, выпуклые глаза со слезой и вытянутую вверх яйцеобразную голову, поросшую редкими потными волосиками и увенчанную на острой макушке чёрной вязаной кипой. Довершала эту нерадостную картину неопрятная козлиная бородка, торчащая, казалось, прямо из кадыка владельца трактира. Вёл он себя с гостями заискивающе, много кланялся, много говорил дребезжащим старческим голосом и много жаловался: на дороговизну; на налоги; на романские патрули, бесплатно обедающие в трактире, но нимало не защищающие от разбойников; на нерадивых слуг, за которыми всё всегда приходится переделывать; на больную поясницу; ну и, как водится, на погоду. Как и ожидал Саксум, содрал он с «дорогих гостей» за постой немало: тридцать прут за ночлег, пять – за стойло и корм для ослов и ещё десять – за ужин. Деньги, разумеется, радушный хозяин трактира потребовал вперёд.

Ужинали внизу, в полупустом зале, освещённом – видимо, в целях экономии – одним единственным, немилосердно коптящим факелом.

Саксум, несмотря на трудный день и длительную пешую прогулку, голода не чувствовал. Он вяло жевал плохо прожаренного цыплёнка, запивая его скверным ретийским и так же вяло думал сразу обо всём. Хавива же, наоборот, ела с аппетитом и даже попросила у повара добавки – тушёной в оливковом масле тыквы.

Кроме них в зале был занят ещё только один стол: прямо под факелом расположилась компания из четырёх молчаливых мужчин – судя по бедной одежде, скорее всего, батраков, – которые по очереди тягали деревянными ложками из котелка, стоящего посредине стола, какое-то жидкое варево.

Хавива, вытирая хлебной коркой миску, внезапно рассмеялась.

– Ты чего? – не понял Саксум.

– Да так. Вспомнила мальчишку этого. В Кесарии. Как он нас отбрил!

Саксум тоже улыбнулся:

– Да-а… Настоящий мужик растёт. Суровый и молчаливый… Как он там меня приложил? Индюком александрийским?

– Фазаном, – поправила Хавива. – Он назвал тебя александрийским фазаном. А меня дурой толстобрюхой.

– Вот ведь паршивец! – восхитился Саксум, во всех подробностях вспоминая забавную сценку у дверей меняльной лавки…

Когда они с Хавивой, малость утомлённые оказанным им вниманием, в новых одёжках и с полным сундучком медных монет вышли наконец из лавки Элазара, босоногий малец терпеливо дожидался их, сидя на корточках под стеной дома рядом с навьюченными ослами, оставленными под присмотром младшего из детей менялы – огромного широкоплечего Шмулика.

Саксум, отсчитав пять прут, протянул мальчишке честно заработанные им деньги и поинтересовался:

– Родители-то у тебя есть, воин?

Тот быстрым движением сгрёб у Саксума с ладони монеты, спрятал их у себя где-то под лохмотьями и, подняв лопоухую голову, отрицательно помотал ею.

– Сирота, стало быть, – подытожил Саксум.

Подумав, он достал из кошелька ещё две пруты:

– На, держи, купи себе что-нибудь на ноги. Сандалии какие-нибудь. А то простудишься чего доброго и помрёшь. Холодно. Не сезон сейчас, понимаешь, босиком бегать.

Мальчишка внимательно посмотрел на Саксума, осторожно взял деньги и зажал их в кулаке. Оттопыренные уши его порозовели.

– Родители-то твои куда делись? – спросил Саксум, пряча кошелёк. – Или ты с рождения сирота?

– Господи, Шимон, – вмешалась Хавива, – ну чего ты спрашиваешь?! Ты же видишь – он немой! Как он тебе ответит?!

Мальчишка удивлённо посмотрел на Хавиву, шмыгнул носом и вдруг ломким баском отчётливо произнёс:

– Сама ты немая! Дура толстобрюхая!

– Ух ты! – обалдел Саксум. – Так ты что, говорить умеешь?! А чего ж до сих пор молчал?

– Умею. Не хуже тебя, – с солидностью в голосе произнёс пацан. – А говорить – надобности не было. Чего попусту языком молоть? Чай, не баба.

Хавива прыснула в кулак. Саксум удивлённо покачал головой:

– Ну ты, прям, как этот… как оракул – пока денежку не дашь, сло́ва не услышишь.

Он хотел было по-дружески потрепать мальчишку по вихрам, но тот вывернулся из-под руки и отскочил в сторону.

– Сам ты… каракул! – звонко крикнул он; чумазые щёки его полыхнули румянцем. – Думаешь, большой – можешь обзываться?! Сам вырядился, как фазан, а туда же!

– Да подожди ты!..

Саксум, улыбаясь, двинулся было к пацану, но тот, отбежав на несколько шагов, обернулся и звонко крикнул:

– Фазан! Фазан александрийский!

После чего показал Саксуму неприличный жест и нырнул в рыночную толпу…

– Ну, со мной-то ясно, – сказала Хавива, отодвигая от себя пустую миску, – Может, не совсем и дура, а вот то, что толстобрюхая – это точно. А вот почему ты у меня фазан именно александрийский?

– Это как раз совсем просто, – улыбнулся Саксум. – Мальчишка ведь видел, что мы с будары сошли. Так? А будара приплыла из Александрии. Это во всей округе, наверняка, знают. Сейчас ведь не сезон, все приплывшие корабли наперечёт. Особенно те, что пришли издалека. Так что насчёт александрийского как раз всё понятно. А вот почему, понимаешь, фазан? Что у меня с фазаном-то общего?

– Ой, да ты на себя со стороны посмотри! – всплеснула руками Хавива. – Да такие котурни, если и есть у кого в Палестине, так разве что у самого́ наместника. А симла! Хитрец Элазар для тебя, наверно, самую дорогую симлу на рынке выбрал. Про пояс я вообще не говорю! Я что-то, пока мы от Кесарии шли, ни у кого такого пояса не видела. Даже близко! Так что я вполне этого пацанёнка понимаю. Ты и раньше-то смотрелся далеко не бедно. А теперь, после того как Элазар для тебя всю эту дорогущую одежду накупил, – и подавно!.. На тебя ж, между прочим, все встречные женщины заглядываются, а некоторые даже вслед оборачиваются!

– Да ты что?! – изумился Саксум. – А я что-то не заметил.

– Оборачиваются-оборачиваются, – засмеялась Хавива. – И не надо делать такие круглые глаза, хитрец!

– Это они вовсе не на меня оборачиваются.

– А на кого?

– Не на меня!

– Ну а на кого, если не на тебя? На кого? На меня что ли? На живот мой?

– На осла! – «догадался» Саксум. – Что ты смеёшься? На осла! Осёл у меня, понимаешь, красивый очень! Ты видела? Прям Аполлон! Я его ещё когда в Кесарии в первый раз увидал, сразу подумал: «Какой красивый осёл! Аполлон, да и только!» Ноги какие! А глаза! Гага́ты, а не глаза! А уши-то, уши! Мне б такие уши, я бы первым красавцем во всей Палестине был! Прямые, стройные, чуть ли не в две пяди длиной, да ещё и шерстью поросшие! Вот ты только представь меня с такими ушами! А?! Согласись, ведь красавец!..

– Да ну тебя!.. – Хавива, держась за живот, тяжело отдувалась. – Прекрати!.. А то я сейчас рожу! Нельзя мне так смеяться!

– Ладно, всё, не буду, – Саксум погладил её по плечу. – Погоди рожать. Нам ещё до Ципори дойти надо. А потом – ко мне домой… Ну ты как, наелась? Или ещё что-нибудь взять?

– Ой, нет, всё, – Хавива покрутила головой. – И так дышать тяжело. Слопала две полных миски! Вкусный у них тут соус…

В это время, стуча башмаками по каменному полу, в трактир ввалилась новая компания: трое мужчин и одна женщина. Они уселись за ближайший к дверям стол и принялись громко звать хозяина.

– Пойдём, – сказал Саксум Хавиве. – Спать пора. Завтра вставать рано.

Они прошли мимо шумной компании и поднялись наверх. На полу возле их комнаты неярко мерцала жёлтым огоньком масляная плошка.

– Во как! – пробормотал Саксум. – Заботится яйцеголовый. Кто б мог подумать!

Он поднял с пола светильник, отомкнул тяжёлым бронзовым ключом массивный накладной замок и толкнул ладонью сердито заскрипевшую дверь. Войдя, Саксум внимательно осмотрел комнату, потом вернулся к двери, запер её на внутренний засов, подёргал, проверяя, подошёл к узкому окну, постучал по закрытой ставне, после чего повернулся к жене.

– Ты ничего не заметила?

– Нет, – пожала плечами Хавива. – А что я должна была заметить?

– Да тип этот… Ну, из компании, что только что пришла. Тот, что к нам спиной сел. Видела?.. – Саксум покусал губу. – По-моему, он ещё в Кесарии около нас крутился. Возле лавки Элазара. Что он тут, понимаешь, забыл?.. Ой, что-то не нравится мне всё это!

– Может, ты ошибаешься? – Хавива встревоженно посмотрела на мужа. – Темно там. Мог ведь и обознаться.

– Мог, – не стал спорить Саксум. – Но, по-моему, это всё-таки он. Я его перебитый нос запомнил. Очень, понимаешь, приметный нос.

– И что будем делать?

– Что будем делать?.. – Саксум решительно направился к кровати. – Спать будем. Если это шайка, здесь они всё равно на нас напасть не посмеют. И обворовать ночью не обворуют – засов надёжный, я проверил, снаружи такой никак не отопрёшь. И через окно вряд ли – второй этаж, ставня… – он уселся на кровать и принялся расшнуровывать котурни. – Ну, а завтра – посмотрим. День – не ночь, утро – не вечер… Хотя… – он замолчал, размышляя, потом встал и, подойдя к сваленной в углу комнаты поклаже, принялся споро расшивать один из тюков. – Хотя…

Он развязал мешок и извлёк из него свой меч, заботливо завёрнутый в кусок грубой дерюги. Размотав ткань, Саксум вынул спату из ножен и внимательно осмотрел её. После чего утвердил обнажённый меч у изголовья кровати.

– Бережёного Бог бережёт, – сказал он, поймав встревоженный взгляд Хавивы. – На всякий, понимаешь, случай. Мало ли чего.

– Шимон… – начала было Хавива, но Саксум не дал ей договорить.

– Я ж тебе говорю – на всякий случай! Не волнуйся, я тебе обещаю: всё будет хорошо, – и, видя, что жена медлит, добавил уже решительно: – Всё, хватит на сегодня разговоров. Давай гаси свет и ложись.

Он снял свою дорогущую, расшитую звёздами симлу, скинул котурни и растянулся на кровати, с наслаждением вытянув гудящие от долгой ходьбы ноги. Хавива задула лампадку, коротко пошуршала в темноте и вскоре улеглась рядом, уткнувшись носом в его плечо.

– Главное, чтоб они ослов наших из стойла не увели… – поворачиваясь к жене и обнимая её, сказал Саксум и, улыбнувшись в темноту, добавил: – Особенно, понимаешь, моего… Аполлона…

Ночь прошла спокойно.

Встали с рассветом. Сквозь щели в закрытой ставне пробивался неверный свет. В комнате было серо и холодно. Саксум выбрался из-под одеяла и, щёлкая зубами, принялся обуваться. Хавива, сидя на кровати, расчёсывала гребнем свои густые длинные волосы.

– Перекусить бы чего перед дорогой… – сказал Саксум, зевая и вздрагивая от утреннего озноба. – Хотя у хозяина сейчас вряд ли чего допросишься.

– У нас лепёшки есть, – сказала Хавива. – И изюм.

– И финики, – добавил Саксум. – И полфляги воды. Ладно, нормально, перебьёмся.

– А знаешь, – сказала Хавива, поднимаясь, – я сейчас схожу к хозяйке и возьму молока. Ну, или простокваши. Чего нам простую воду хлебать.

– Правильно, – одобрил Саксум. – Молодец. И сыра возьми. На сейчас и в дорогу. Сыр-то у них должен быть… Держи деньги.

Он отсчитал несколько монет из кошелька. Хавива повязала на голову платок и, подойдя к двери, откинула тяжёлый засов.

В то же мгновенье дверь распахнулась, сбив Хавиву с ног, и в комнату с грохотом ворвались три человека; в сумеречном свете тускло блеснули ножи.

Саксум среагировал мгновенно. Не успел ещё упасть на пол поваленный Хавивой стул, а спата прим-декуриона, описав широкую дугу, уже обрушилась на голову первого из нападавших. Второму достался режущий удар по шее. Разбойник выронил нож, схватился руками за горло и стал медленно сползать по стене; из-под его пальцев толчками била густая чёрная кровь. Третий грабитель – тот самый кесариец с перебитым носом – вооружённый топором с длинной рукоятью, поначалу было опешил и попятился, но быстро пришёл в себя и, шагнув вперёд, взмахнул своим оружием. Саксум подсел и рубанул кесарийца клинком по колену. Тот заревел и, схватившись за ногу, повалился на пол; топор его, звякнув, отлетел в сторону. Саксум ударом ноги опрокинул грабителя на спину и, перехватив меч двумя руками, вонзил его в середину груди лежащего. Кесариец захрипел, выгнулся и затих.

Саксум огляделся. Всё было кончено.

В это время за дверью зашаркали шаги и знакомый дребезжащий голос вкрадчиво произнёс:

– Бару́х, уже всё?.. – в комнату, держа перед собой зажжённую лампадку и загораживаясь рукой от её света, осторожно заглянул хозяин трактира. – Уже всё, Барух?.. Барух!..

Саксум, не говоря ни слова, протянул руку, ухватил старика за бороду и, резко дёрнув на себя, воткнул ему меч в солнечное сплетение. Светильник с глухим стуком упал на пол и потух. Следом мягко повалилось тело трактирщика.

Саксум вытер лезвие о край одежды убитого и, повернувшись, перешагивая через трупы и стараясь не наступать в чёрные лужи, подошёл к Хавиве. Та сидела на полу, обхватив руками живот, и полными ужаса глазами смотрела на мужа.

– Ты в порядке? – спросил Саксум, присаживаясь рядом с ней на корточки. – Тебя не задели?..

Хавива отрицательно покачала головой; лицо её – неподвижной маской – белело в густых сумерках.

– Ну вот и славно, – выдохнул Саксум. – Я так за тебя испугался!.. Давай вставай. Надо срочно уходить отсюда…

Он помог жене подняться.

– Надо уходить, – повторил он, убирая с лица Хавивы растрепавшиеся волосы. – Кто его знает, сколько их тут всего. Сволочей этих…

Их нагнали часа через два.

Саксум ещё за несколько стадиев заметил погоню – четверых всадников, пылящих на рысях по узкому просёлку, идущему по заросшей густым кустарником пустоши.

– С дороги! – скомандовал он Хавиве, заворачивая ослов. – Уходим в кусты!..

Однако уйти не получилось – осёл Саксума заартачился и ни в какую не захотел покидать ровную мягкую дорогу и лезть куда-то, в колючий непролазный кустарник. Всадники быстро приближались.

– Стань сзади! – резко сказал Саксум жене, поворачиваясь навстречу грабителям и обнажая меч. – Четверо… Может, и отобьёмся.

Но это оказались не грабители. Глухо стуча копытами и поднимая целые тучи пыли, налетела четвёрка легионеров: на одинаковых гнедых лошадях, в плащах цвета запёкшейся крови, с оскалившейся волчицей на притороченных к сёдлам, красных шестигранных щитах. Дунул горячий ветер, ударил в нос резкий запах конского пота, нависли над головой страшные зазубренные наконечники тяжёлых трагул.

– Брось меч! – грозно крикнул по-арамейски легионер в шлеме, увенчанном страусиным пером, сдерживая норовящую подняться на дыбы лошадь. – Брось меч и встань на колени!.. – и, переходя на романский, заученно отчеканил: – Именем императора Тиберия Юлия Кесаря Августа! На основании закона Великой Романской Империи! Вы арестованы!..