Недостающие фрагменты картины мира

Механизм Искупления

Спаситель когда-то сказал о Себе… «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк.10.45).

В размышлениях о голгофской Жертве богословие не сумело дистанцироваться от мифологических традиций, в которых капризных и обидчивых богов задабривают жертвоприношениями. Никакой иной логики великого голгофского Искупления богословие не предложило. Вот и возникают закономерные вопросы. Кому Бог принес Самого Себя в жертву? Самому Себе что ли? Перед Кем Бог искупил зло человеческое? Допустим, вам не нравится, что собаки бывают кусачими – отдали бы вы своего сына на растерзание собачей своре, чтобы простить этих собачек? Ну полный же абсурд.

Нам Господь заповедовал прощать ближнего своего бессчетно и безо всякой сатисфакции, что же не позволило Богу самому простить зло человеческое просто так? Для того чтобы пойти на голгофскую Жертву, Богу нужны были очень веские и абсолютно рациональные причины, именно рациональные, а полагать, что воля Бога рабски подчинена всяким символическим условностям и ритуалам, пожалуй, даже богохульно. Можно просто верить, что рациональные причины были, но и понять то, какие же непреодолимые обстоятельства могли заставить Бога пойти на такую невероятную Жертву тоже важно.

Все законы материи, по сути, являются законами нравственными, потому что имеют то же самое предназначение, что и непосредственно нравственный (евангельский) закон, – это поддержание гармонии мира, его равновесия, согласия и порядка. И ничто во вселенной, никогда и ни при каких обстоятельствах не нарушало предписанные Богом законы бытия.

И если законы существования материи онтологически несамостоятельны, и поддерживаются только волей Бога, то вполне логично допустить существование вселенского Закона неукоснительности воли Бога. Ведь если, например, постоянная Ньютона хотя бы просто дрогнет, то масштаб вселенской катастрофы, которая последует за этим, страшно себе представить. А вот человек преодолел Закон Божий, преодолел, разумеется, не величием своей природы, ума и воли. Просто Господь решил поделиться с обычным существом своим образом и подобием, и поделился, понимая всю проблемность этого шага. Из приматов детей божьих вырастить, шутка ли.

Зло человека не имеет таких вселенских последствий как изменение физического закона, но Закон есть Закон. Согласно Преданию, до Голгофы все люди после смерти автоматически отправлялись в шеол, в своего рода изолятор свободной воли. Вероятно, Закон таким образом реагировал на попрание человеком предписанных ему норм нравственной безупречности. Примерно так же, как антивирусная программа автоматически отправляет вредоносные компьютерные программы в карантин, где они также утрачивают свободу воли.

И как же Господь вывел человека, неспособного быть нравственно совершенным, из-под Закона и из заключения в «изоляторе свободной воли»? Да просто взял и усыновил человека. Сыновство человека Богу осуществлённое во Христе вывело человека из-под Закона. Человек обрел право не быть нравственно совершенным перед Законом неукоснительного вселенского порядка. Но личная нравственная ответственность человека перед Отцом никуда не делась. Или, как сказал поэт: «Я ушел от закона, но так и не дошел до любви».

Для тех, кто не может поверить в непорочное зачатие, напоминаю, что это никакое не чудо, это обычное и распространенное в природе явление, называемое партеногенез. И хотя партеногенез свойственен для не очень высокоорганизованных существ, только до уровня птиц-рыб, но японские ученые проводили успешные опыты и на мышах. И не надо думать, что Бог беспомощней японских ученых. Инициирование деления «клетки», это для Бога пустяк, а не чудо. А вот то, что из клетки вырастает организм чудовищно сложной организованности – это никакое не чудо для сциентиста, ну как же, знаем, знаем, там же хромосомы, ДНК, РНК, гены и двойные спирали всякие. Тут и дураку всё понятно.

Но сыновство – это не единственная форма родства человека Богу, осуществившаяся в Спасителе. Представьте ситуацию: отец и сын наблюдают за тем, как умные и добрые животные медленно и мучительно умирают от голода, и спасти их от голодной смерти возможно только плотью сына. И вот отец и сын принимают солидарное решение о том, что этот страшный шаг в вольер сыну следует сделать. Сравнение, конечно, грубоватое, но дистанция между Богом и человеком примерно такая же, как между человеком и животным. Сыновство человеческое утвердилось в Жертве так же и нравственной высотой Человека, достигшей во Христе божественного уровня любви и смирения. И «нравственная высота» в данном контексте это не тошнотворно-патетическая пошлость, – это сугубо функциональное качество, определяющее практическую пригодность человека для бытия в Царствии небесном.

Злая воля невещественна, и потому кажется, что она не имеет не то что необходимости, но даже и возможности как-либо уравновешиваться. Но вполне вероятно, мы не все знаем о материальности злой воли, а равно о возможности и необходимости ее уравновешивания (искупления), которое было осуществлено на Голгофе. Мы же знаем, что элементарные частицы, из которых состоит материя, нематериальны, и не удивляемся тому что вся материя вселенной состоит из нематериального. Так может и о вещественности злой воли нарушающей гармонию мира мы не всё знаем.

Бог нравственно совершенен хотя бы потому, что Ему ничего для себя не надо, Ему не перед кем самоутверждаться, материя функционирует сама по себе вечно и неизменно, вот Он и озабочен только благом носителей разума и свободной воли, как и подобает обладателю нравственно совершенной воли. И если мы этого не замечаем, то лишь потому, что нам благо подавай прямо здесь и сейчас и по нашему разумению.

Но не следует сетовать на беззаботность совершенной добродетельности Бога, которую Он легко может себе позволить в силу своего «служебного положения». Когда пришло время, Господь разделил участь человеческую с невероятной самоотверженностью. После Голгофы Господь обрел моральное право прямо смотреть в глаза всем страдальцам мира. После Голгофы Господь может просто показать человеку следы от гвоздей на своих ладонях и ответить: «А вот моя жертва во имя твоей жизни».

Хлеб Божий и хлеб человеческий

Средний класс, вероятно, уже подзабыл, сколь тягостна жизнь «от получки до получки» с непрестанными думами о пропитании. Мы также плохо себе представляем, как актуальна была проблема хлеба насущного для ближневосточной бедноты в начале нашей эры. Чудеса, творимые Спасителем во время оно, конечно удивляли народ, но когда Он накормил пять тысяч человек пятью хлебами, то Ему пришлось бежать в горы от восторженной толпы, вознамерившейся немедля возвести Его на царство. И восторг иудейского общества от близости продовольственного изобилия и всеобщей продовольственной безопасности можно понять.

Народ, прослышавший о столь перспективном чуде, начал подтягиваться к месту события. В поисках удалившегося Христа снарядили целую лодочную флотилию и поплыли на другой берег моря Тивериадского, куда отплыли Его ученики. Понятное дело, нельзя же упускать такого Царя. И вот нашли Его.

«Иисус сказал им в ответ: истинно, истинно говорю вам: вы ищете Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились… истинно говорю вам: не Моисей дал вам хлеб с неба, а Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес. Ибо хлеб Божий есть тот, который сходит с небес и дает жизнь миру.

На это сказали Ему: Господи! подавай нам всегда такой хлеб.

Иисус же сказал им: Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда. Я есмь хлеб жизни. Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли; хлеб же, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет. Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира.

Тогда Иудеи стали спорить между собою, говоря: как Он может дать нам есть Плоть Свою?

Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною. Сей-то есть хлеб, сшедший с небес. Не так, как отцы ваши ели манну и умерли: ядущий хлеб сей жить будет вовек». (Ин.6:26,32–35,48–58)

Вот так неожиданно и совершенно логично родился образ Хлеба-Христа. Иисус вообще был необычайно поэтичным ритором. Но образность его речи была отнюдь не искусством ради искусства. Образность речи Христовой была невольной реакцией на буквоедство законников иудейских, которые просто помешаны на букве Писания и доводят слово Писания порой до абсурда. Если бы Спаситель говорил протокольным языком, то тогда каждое Его слово стало буквой-дубиной в руках толмачей-солдафонов. А притчу, или поэтический образ буквально не истолкуешь, в образах важен дух послания, и это выбивает почву из-под ног книжников.

«Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют». (Мф.13:13) О преднамеренной образности речи Христа можно также судить по Его словам из прощальной беседы: «Доселе Я говорил вам притчами; но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами». (Ин.16:25)

Христианская экзегетика истолковала все евангельские притчи и образы. Но вот слова о необходимости употреблять Христа в пищу почему-то приняты богословием в самом буквальном смысле. Спаситель, вероятно, хотел сказать, что человек должен напитаться смыслами Благой Вести до такой степени, чтобы она стала органичной частью его сознания, характера и мировосприятия, а не лежала бы позлащенным кирпичом на аналое.

Однако христианская традиция предлагает соединяться со Христом, используя Его в качестве еды. Буквальное понимание слов Христовых о необходимости поедать Его мясо утвердилось в Церкви, вероятно, потому, что Благую Весть всем сердцем, всей душой и всем разумением своим можно принять и без посредников. А вот за «волшебным эликсиром вечной жизни» верующие должны ходить на поклон к «монополисту», обладающему эксклюзивным правом на его изготовление.

«И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана». (Ин.13:26–27) А возможно ли такое в Причастии? С самодовольными фарисеями, которые пребывают в прельщении своей богоугодностью такое несомненно происходит.

В иудаизме хлеб тоже использовался в богослужении. Иудейские учителя сравнивают обеденный стол с жертвенником в Храме, поэтому даже в быту употребление хлеба требует от евреев соблюдения множества законов и ритуалов. Но в застолье по случаю Пасхи у иудеев главное не хлеб без закваски, а воспоминания о том событии, по поводу которого они собрались. Потому и главным посылом последней Пасхи Христа являются Его заключительные слова: «Сие творите в Мое воспоминание» (Лк.22:19). А почему помнить столь значимо…

Всю новизну Евангелия Христос вкладывает в древний ритуал, который к моменту Тайной Вечери насчитывает уже более тысячи лет истории. Благословляя чашу с вином, Христос произносит: «…сие есть Кровь Моя нового завета», цитируя слова из книги Исход: «И взял Моисей крови и окропил народ, говоря: вот кровь завета, который Господь заключил с вами о всех словах сих». Если мы посмотрим богослужебные книги иудеев, то обнаружим там те же элементы службы, которые присутствуют в Литургиях Иоанна Златоуста или Василия Великого. И это отнюдь не потому, что святители были фанатами иудейских обрядов, а потому, что не было у апостолов иного обряда, кроме иудейского.

Хотя уже апостолы начали поновлять иудейскую обрядовую традицию. Вот, например, пункт из учения двенадцати апостолов (Дидахе): «Посты же ваши да не будут вместе с лицемерами, ибо они постятся в понедельник и четверг. Вы же поститесь в среду и пятницу». Как видно из того же источника, первые евхаристии, творимые апостолами в воспоминание о Христе, более всего напоминали традицию иудейских трапез, в отличие от нынешнего пышного церемониала, в основе которого лежит не очень приятный языческий ритуал поедания человеческого мяса, пусть даже и сокрытого под образом хлеба.

Не может Церковь существовать без обряда, ну и ладно, обрядовость – это приемлемо. Проблема лишь в том, что вера в магическое могущество обряда, в спасительность бесчисленных кумиров, традиций и суеверий подменяет внутреннюю нравственную работу. Невозможно служить Богу и обряду. Истинное богослужение – это не обряд, истинное богослужение – это служение тем, кому нужна наша забота, поддержка и участие, об этом в Евангелии написано, если кто подзабыл.

А благословляет ли Господь Чашу, если человек по-язычески ложно истолковал заповедь Христа о необходимости питаться Им? Я верю, что благословляет, но лишь таким образом, каким Он сам считает нужным, и лишь потому что слишком велики упования человеческие на это (ну неловко как-то обманывать этих простодушных и кротких человечков со скрещенными на груди ручками). А вот инструкции евхаристического богословия, предписывающие Духу Святому порядок и методику Его участия в ритуале, – это для Бога унизительная методичка от суеверов.

А если Бога и вправду надо кушать для спасения, то Господь вправе претворить любой кусок хлеба любому человеку, если человек этого достоин. Или Бог пренебрежёт достойным?