Сам я родом из СССР. Воспоминания о себе любимом

Прости, дорогой читатель, что так густо замешал нелицеприятных красок. Ведь всё, что я описал только что, как копия могла приключиться со мной. Ведь только толщина дерева, за которым я продолжал дрожать, спасла меня от неприятной участи. Но радости в этом очень и очень мало. Патрульная машина увезла всех, кроме меня. Мне стало одиноко и горько до слёз. Все обо мне забыли. А ведь город – миллионник для меня, как джунгли Амазонки. Кругом лампы, рекламные подсветки высвечивали улицы так, что я виден был словно на ладони. И я, как слепой блуждал по улицам совершенно не знакомого города. Куда идти? Где искать часть? Ни названия улицы, ни места расположения части я не знал. Время было далеко за полночь. На улицах ни души, как это бывает в городах Северного Кавказа. Тишина гробовая, словно меня опустили в могилу. И только вдали слышны были скрипы трамвайных колёс, что говорило мне: я живой и на свободе. Спросить бы у кого! Я с утроенным вниманием колесил по улицам, желая встретить хотя бы одну живую душу. И встретил, но воспользоваться этим не смог. Почему? Увидев движущуюся человеческую фигуру, я пошёл ей навстречу. Обильное освещение улиц слепили мне глаза так, что плохо было видно перед собой. Когда мы приблизились друг к другу, вдруг встречная фигура приобрела очертания военного в форме. Ну, попал я, как кур в ощип! Вдобавок, блеснул козырёк приближавшейся фигуры. А у страха глаза велики! Ну, и влип я! Бежать уже нет смысла: фигура в нескольких шагах от меня. По мере её приближения щёлочки моих глаз постепенно сужались. Я, как страус! Только тот, чтобы его «не заметили», прячет голову в песок, я же закрывал глаза, что бы человек в форме меня не увидел. Но, когда мы поравнялись (надеясь на милосердие идущего) я отдал ему честь. В ответ услышал: «Здравствуй солдатик». С закрытыми глазами меня пронесло мимо человека в форме. Сделав несколько шагов по инерции страха, я остановился и оглянулся. От меня торопливо удалялся человек в форме железнодорожника. Наверное, проводник спешил, а может быть, даже и опаздывал к поезду. Пока до меня, как до жирафа, дошло, что надо было бы расспросить, куда мне идти, человек в форме исчез за поворотом. Вот досада! Какой же я всё-таки размазня и трус! Снова пришлось колесить по улицам в поисках живой души. Но напрасно. Уже светало. Я обратил внимание, что каждый раз я возвращался к одному и тому же зданию. Раньше во всех областных центрах были построены здания Совнаркомов. Они напоминали Большой Театр. С такими же колонами, только наверху вместо лошадей на фронтоне были огромные часы, и, как правило, они не ходили. Даже шутка такая жила одно время: «Стоят часы? Мы же счастливо живём, а счастливые часов не наблюдают».

Так вот, подойдя в очередной раз к этому зданию и увидев свет в вестибюле, я набрался смелости, стал подниматься по ступеням. Меня заметил сторож, пошёл мне навстречу, открыл дверь. Я прикинулся вестовым, якобы по тревоге вызывавшим командира роты, заблудился, и не знаю, как найти дорогу обратно. Сторож чётко объяснил:

–За этой высоткой под неоновой рекламой стоит кафе «Ромашка».Пойдёшь от этого кафе прямо по правой стороне улицы, как раз дойдёшь до забора части. Иди вдоль забора, не сворачивай и как раз увидишь проходную с дежурными военными.

Как раз вот этого нам не надо! Дежурный офицер, солдатики из его окружения. Я мог с успехом сдаться патрулю. А ночь на пустынных улицах, проведённая мною в таких муках и волнениях, выходит не в счёт?!!! Нет уж дутки. Пришёл к забору, перед ним взял вправо, как учил меня Женя Никишин ещё задолго до этой самоволки. Он открыл мне один секрет, о котором знал только он один. Он являлся нештатным библиотекарем. Библиотека примыкала к сцене армейского Клуба, на которой мы ежедневно вели репетиции. Так вот нужно было перемахнуть через забор, что я и с лёгкостью сделал, и затаиться в кустах. По периметру забора росли большие деревья, а между деревьями густой кустарник. Чтобы попасть в казарму, нужно незаметно проскочить через весь плац. Хитрецы –самовольщики делали так. Сидят в кустах, пока в казармах не объявят подъём. Солдаты из казармы выходят на плац делать физзарядку. Самовольщики снимают гимнастёрки, кителя и незаметно присоединяются ко всем остальным. Мне же этого ничего не надо было делать: ждать подъёма, снимать гимнастёрку. Я крадучись пробирался к зданиюКлуба, к окнам библиотеки, которые выходили к забору. Крайнее окно Женя никогда не закрывал на шпингалеты. Осторожно приоткрыл створку, я забрался в помещение. А тут я уже хозяин! Английский накладной замок давал возможность очутиться на сцене. От входа в клуб у меня, как у руководителя ансамбля, был ключ. Я, как ни в чём не бывало, появился на лестничной площадке казармы. Уже был подъём, и солдаты спускались на физзарядку. Многие кинулись ко мне с расспросами, разумеется, задаваемые шёпотом. Откуда дошла до них весть? Оказалось, что дежурили в патруле наши солдаты из роты связи, а офицер был из комендатуры. После дежурства связисты всё рассказали. Как пытались помочь Жене сбежать, как за деревом видели молодого бойца. Они меня ещё не знали, а когда им объяснили, кто этот молодой боец, то после завтрака пришли к нам на репетицию и спрашивали меня: «Ну, что, заячий хвост, живым остался?» Конечно, обо всём этом комсостав части ничего не знал. Всё было шито – крыто. Это не лучший пример для подражания. И молодым читателям не стоит заострять внимание на этом случае. А пример с Женей, говорит о том, что во всём должна быть мера. Подстрелил себя на взлёте. После «губы» Женю отправили заканчивать службу на перефирию. Это означало: через день на ремень, через три на кухню. Мне же, салажёнку, трубить и трубить, как медному котелку. Но главное, – поступить в университет. Времени и возможностей у меня для этого предостаточно.

Мои университеты

Начну ка я с заковыки, которая, как заноза, чуть не порушила мои планы.

К нам в танцевальную группу ансамбля ходили девчонки. Среди них была девушка Люда дочь замполита части, который очень уважал меня, но оказалось до поры до времени.

Дочка его, как говорится, втюрилась в меня по самые уши, и ловила каждый мой взгляд. Чтобы она напрасно не тешила себя надеждой, в какой-то момент я признался ей, что «меня далёкая любимая ждала». Ведь у меня же была Галя (читай рассказ «ПОПУТЧИК»). Она вспыхнула, как спичка, зажжённая в слепой темноте. Выскочила из клуба и больше в ансамбле не появлялась. Но на этом дело не закончилось. Я догадываюсь, что Люда рассказала своей мамаше, которая до этого меня просто обожала. Она не пропускала ни одного концерта нашего ансамбля. Мамаша Людмилы во мне души не чаяла. Относилась, как к родному сыну Подробности вряд ли здесь уместны. После моего признания Людмиле всё это, как ножом отрезало. И если мамаша «отрезала ножом», дочка вспыхнула, как спичка, то папаша так бабахнул, просто подстрелил меня на взлёте. Приказы жены для подкаблучника – это табу. Даже приказы «сверху» не стоят с ними вровень. Выслужиться дома, доложить, что обрезал крылья желторотику, обрадовав тем самым жену, многого стоит.

Ведь у меня была мечта. После окончания школы поступить в университет. И вот «недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах»

В те времена солдат Советской армии имел право досрочно закончить службу, чтобы поступить в ВУЗ. Если не поступал, то дослуживал в местном военкомате. Нам же МВДешникам(тогда МООП) такая лафа не светила. Можно было с разрешения начальства поступать в местный ВУЗ, а, если завалишь экзамены, то служи до звонка, т.е. жди приказа МИНОБОРОНЫ. Как раз этот вариант меня устраивал.

На этом я армейскую тему заканчиваю, но не прощаюсь с ней, ибо ещё не раз придётся к ней возвращаться. Разве можно забыть Армию?!! Она же, как родная мама, сделала из меня человека.

В мае, написав заявление, не подозревая ни каких подвохов, я пошёл к замполиту, то бишь, к папаше. Мой авторитет не только в части, где был прописан ансамбль, но и в дивизии, в чьём непосредственном подчинении мы находились, был, прямо скажем, на высокой планке.Невзирая на это, папаша вдруг опустил меня с небес на землю. Он тихо и скромно сказал:

–При всём уважении к вам, я не могу дать разрешение.

Меня словно в прорубь опустили и подержали там какое-то время. Я долго не мог опомниться. Довольно длинной паузой воспользовался и папаша. Возвращая моё заявление, подполковник походил на довольного кота, перед которым трясся от страха и смущения мышонок. Наслаждаясь сработавшей «оплеухой», папаша, злорадствуя и издеваясь, погрозил мне пальчиком, сказав:

–Осмелюсь напомнить тебе о самоволке на обувную фабрику. Ты думаешь, тут лохи сидят?!! Шалишь, брат, шалишь. Мы не зря хлебушек едим… – подполковник Чибис ещё что-то бубнил, чего я уже не мог слушать, ибо его «выстрел» оглушил меня, сделал похожим на выжатый лимон. Покачиваясь, я вышел из штаба и не знал, как быть дальше. Кому пожаловаться, кому поплакаться в жилетку, у кого искать поддержку?!! До Бога, ой! как высоко, и рядом ни одного «отца родного» нет. Ах, социализм, социализм! Привыкли мы к твоей соске, к «материнской титьке», – без них мы просто пустое место. Что-то ещё мерещилось в моём мозгу, но басовитый голос капитана Чистосердова вывел меня из кошмарного сна:

– Мы уже и старших по званию не замечаем, честь не отдаём. Как-то это на тебя не похоже. Что случилось? Ты в слезах, – Владимир Сергеевич (так худрук разрешал звать его, когда мы были с ним тет-а-тет) ловко взял моё заявление и стал на ходу читать, двигаясь в сторону подъезда, где в полуподвале находилась оркестровая студия. Я ковылял за ним. Возвращая лист, капитан сказал, – понятно. Тебя маленько контузило. Но ты же боец. Крепись! В жизни нашей, – он подчеркнул последнее слово, – бывает и хуже, но реже. – Владимир Сергеевич захохотал своим раскатистым басом, перед дверью в студию взял меня под ручку. Почти шёпотом спросил, склонив на бочок голову, как бы приготовился слушать мой шёпот. – Слово «отказать» понятно, но почему без «оглашения причин отказа». А?!

Пришлось рассказать ему про самоволку. И хотя времени с той поры утекло ой-ё-ёй сколько, мне стало стыдно перед этим святым человеком. Уши мои и лицо стали пунцовыми. От кого я скрывал так тщательно свою оплошность?!! Почему не признался сразу?!!

–Дурак, батенька, дурак! – раскатистый бас его смягчила драпировка стен оркестровой студии. Но смех, последовавший за этим, слышен был, наверное, в соседнем подъезде. Я уже приготовился вслух выразить согласие со старшим по званию и по положению, но капитан прервал мои намерения.

–Я не про тебя, – успокаивающе мягко сказал Владимир Сергеевич, подсаживаясь к столу. Он ловко переложил языком дымящуюся сигарету из правого уголка губ в левый, прикрыл левый глаз от дыма. Снова хохоча, взял красную трубку с красного телефона. Это связь с управлением дивизии.

–Товарищ полковник, здравия желаю! – капитан говорил с замполитом дивизии полковником Бабушкиным, продолжая хохотать, – да рассмешил тут меня ваш любимчик, начальник ансамбля.

–Что случилось? – послышалось в трубке в ответ.

–Ему подполковник Чибис не дал разрешения поступать в университет.

Уже второй раз за довольно короткий промежуток времени я «упал с неба на землю». По тону разговора двух офицеров, я понял, что оба они недолюбливали Чибиса. Даже насмехались над ним. Меня второй раз макнули в купель. Как засыхающий комнатный цветок после полива, я стал приходить в себя. Для меня это значило, что ещё не всё потеряно.

Чистосердов отслонил трубку от уха, чтобы я хорошо слышал слова полковника. Он приказывал мне идти снова в кабинет Чибиса с заявлением. Через пять минут он позвонит подполковнику.

Когда я открыл дверь кабинета Чибиса, красный телефон так затрезвонил, что, наверное, и на улице было слышно. Подполковник, как ошпаренный, вскочил со стула, вытянулся в струнку, будто на пороге появился не я, а полковник или, не дай бог, генерал, командир дивизии. Я не решился заходить в кабинет, а прикрыл дверь, но не до конца, чтобы слышать хотя бы окончания разговора, и тогда войти. Этого делать мне не пришлось. Когда в красной трубке громко звякнуло, к двери спешно подбежал подполковник. Сквозь сжатые от злости зубы, он прошипел, как змея:

–Чтобы ноги твоей здесь больше не было, – и громко прямо пред моим носом хлопнул дверью.

Меня снова ткнули носом в лужу, повозили, повозили в ней по грязи, и, как оплёванный, я шёл к Чистосердову. На ходу вспоминал телефонный разговор больших начальников.

–Мне совесть не позволяет дать ему разрешение, – нагловато оправдывался Чибис, сказав про самоволку.

–Что, он был задержан! Отбыл наказание на гауптвахте? Или вам кто-то нашептал на ушко?!!

–Информацию я получил из верного источника.

–Два года назад, когда это произошло, я тоже получал эту информацию, но ведь не пойман, – не вор.

–Так-то оно так, но мне совесть не позволяет поступить иначе.

Бабушкина удивляло упорство Чибиса. Он не ведал, что указание жены для подполковника превыше всего. Ведь ослушайся подкаблучник домашнего «генерала», до скончания века. «пила» будет рвать его на мелкие кусочки. Как это неприятно. Не приведи господь!

Старший по званию и по положению офицер попытался фактами припереть к стенке строптивого вояку.

–Вспомните-ка, голубчик, последние указы головного штаба о конкурсах ансамблей министерства. Кому там объявлена благодарность, – вам и мне. А что мы с вами сделали для коллектива. Заслуга в первую очередь худрука и начальника ансамбля. А мы с вами здесь сбоку припёку. Это они подняли творчество коллектива на такую высоту, что мы из года в год являемся лидерами министерства по этой части.

Строптивый вояка уже готов был поднять руки вверх, но на миг ему почудился суровый взгляд домашнего «генерала» и весёлая улыбка начальника ансамбля. Он нехотя выдавил из себя:

–Нет. Я не могу нарушить… – Чибис не успел договорить предложение, -красная трубка громко звякнула и запипикала. Тут он в злобе рванулся к двери, где стоял его заклятый враг, которого мало пристрелить, хорошо бы стереть в порошок. «Свалился на мою голову!»-подумал офицер и толкнул входную дверь.

–Чтобы ноги твоей здесь больше не было, – и громко прямо пред моим носом хлопнул дверью.

–Можешь не рассказывать, – я всё знаю, – басовито и весело встретил меня капитан. В углу студии сидел контрабасист Жуков, натирал смычок канифолью. Он всегда приходил на занятия раньше всех. Капитан на вращающемся стуле крутнулся в мою сторону. – Слушай меня внимательно и запоминай. Ты теперь не начальник ансамбля, как числился в штабе части до этого. Хватай выше!!! Ты помощник замполита дивизии по комсомольской работе.

–А он не комсомолец, – дружелюбно вякнул контрабасист.

Капитан аж подпрыгнул на стуле от этих слов.

–Как?!! Это правда?

Я молча кивнул головой.

–Рядовой Жуков. Свистать всех в Ленинскую комнату, – четко скомандовал капитан, – провести немедленно комсомольское собрание, и принять этого субъекта в комсомол, – офицер в сердцах хлопнул ладонью по столу, посмотрев на часы, добавил, – через полчаса доложить мне.

Так в моём военном билете появилась запись: «Назначить на должность помощника замполита дивизии по комсомольской работе. Присвоить звание ефрейтор. Определить денежное довольствие в размере 10 рублей 40 копеек в месяц согласно штатному расписанию».

В назначенное время мы с Жуковым вернулись в студию, доложили капитану. Оркестранты ещё не собрались. Они все, исключая Жукова, были сверхсрочниками (многие солдаты их звали почему-то макаронниками). Капитан попросил Жукова ненадолго покинуть студию. Пододвинул к своему столу, стоявший у стены стул, пригласил меня присесть. В такие минуты худрук своей человечностью походил на моего дядю. Кстати, как и дядя Леня, Владимир Сергеевич был старше меня всего на семь лет.

–Слушай меня внимательно. Теперь твоя судьба в твоих руках. Не дай бог, оступиться, допустить какую-то оплошность, – загремишь, как говаривал актёр Новиков, под фанфары. Тебе нельзя показываться на глаза Чибису. Мы уезжаем на гастроли, ты остаёшься один. Спрячься в казарме, закройся в каптёрке и зубри свои билеты. Мышкой пробеги по лестнице до столовой и обратно. Я понимаю, как это сложно, – почти месяц жить инкогнито, но иного выхода у тебя нет. И самое главное. 1-го июля в №ске будет смотр песни и строя. Сам комдив и генералы головного штаба будут в комиссии принимать парад. Если тебя не будет, мне хана, голова с плеч. Не подведи. Я на тебя надеюсь, – помолчав чуть-чуть, капитан глубоко вздохнул и продолжил, – сейчас зайди на вещевой склад к старшине Телегину, возьми у него лычки и пришей к погонам немедленно. Второе. Завтра после занятий с хором, трамвайчиком добирайся до управления дивизией. Там твоё новое место службы. Зайди к полковнику Бабушкину. Он даст тебе разрешение на поступление в университет. А сейчас иди в клуб, ребята ждут,

На крыльях мечты я рванулся к выходу из студии. Вдогонку мне капитан крикнул:

– Не забудь про лычки.

Несколько дней я занимался с ребятами и ходил на новое место службы. За это время успел сдать документы в университет. Взял там расписание экзаменов и консультаций. Как-то разговорился с кларнетистом Зиминым. Мы с ним были на дружеской ноге. Кратко рассказал ему, в какую передрягу попал и о том, как мне предстоит прожить этот месяц.

–На ловца и зверь бежит! – радостно воскликнул Валера. – Я хочу взять с собой на гастроли жену свою Нину. Она упирается. Говорит, что на кого оставим кошку, её любимицу. А главное, комнатные цветы засохнут. Кто их будет поливать? Вот ты как раз и будешь садовником. А потом к концу месяца Нина вернётся. Вы поменяетесь с ней местами: Нина домой, а ты на гастроли.

Лучшего варианта вряд ли можно было придумать. Мне и невдомёк, что вариант этот придумал не кто иной, как Владимир Сергеевич. Он распорядился, чтобы Нину оформили танцовщицей. И она пришлась ко двору: объявляла номера концертной программы. У неё неплохо это получалось. Не хуже, как когда-то это делал Женя. Так и прижилась в ансамбле в роли конферансье.

Пора бы уже и заканчивать армейскую тему, но, боюсь, что один эпизодец спокойного житья не даст.

Валера, прежде чем познакомить со своими соседями по квартире, переодел меня в гражданскую одежду. Таким образом я замаскировался от всяких бед. Но на третий или на четвёртый день тихой жизни, я было не попал впросак. Тогда бы капитан Чистосердов поплатился всем, чем можно поплатиться. Я возвращался из университета, решил сократить путь и пошёл через сквер к дому, а не в обход. Вижу, по аллее прогуливается генерал Порошин со своей женой. Я тут же слинял в кусты орешника и перепрыгнул через забор, с глаз долой высочайшего начальства. Он, конечно, вряд ли бы узнал меня в гражданской одежде. Но жена его Татьяна Дмитриевна меня бы точно окликнула. Она работала режиссёром на телевидении. Мы, ансамблисты, частенько принимали участие в её передачах в массовке, к тому же в гражданской одежде. Честно признаюсь, делали это не бесплатно.

Как же мне повезло, как же пронесло мимо такой лажи. Рад я был до безумия, – ведь мог подвести капитана. В университет я стал пробираться дворами, озираясь по сторонам. Ходить туда приходилось каждый день. Надобно вам знать, что каждый абитуриент факультета журналистики обязан был сдать в деканат вырезки своих материалов из газет. По этим материалам проводился творческий конкурс. По результатам конкурса отбирались будущие студенты. Список с баллами должен был появиться со дня на день. Если твоя фамилия в конце списка (8 человек претендовало на одно место), то пакуй чемодан и айда на гастроли. Помнится, молодой парнишка из Кишинёва умывался горькими слезами, увидев свою фамилию на последнем месте.

–У меня же красный диплом, с золотой медалью окончил школу, -скулил незадачливый парнишка.

Из группы абитуриентов, глазевших на список, отделился мужчина с большими залысинами, горбатым носом и маленькими выпученными глазкамии, подойдя к нему, стал утешать беднягу:

–Не горюй парнишка! В жизни нет такого положения, из которого не было бы двыхода. Правда, один рассудительный еврей нашёл-таки положение с единственным выходом, – толпа абитуриентов стихла и повернулась к говорившему лицом. А тот продолжал. – Этого еврея вызвали в военкомат, выдали повестку идти на войну. «А другого варианта нет!» – спросил он военкома. Уж больно не хотелось лезть под пули. Военком отрицательно закрутил головой. Дома жена в слёзы. «Ну, погоди! Давай порассуждаем», – сказал новобранец. «У меня есть два выхода: я попаду на фронт, а могу и в тылу стать писарем штаба. Допустим, что попаду на фронт, -опять есть два выхода: пойду в рукопашную, и не известно, кто кого убьёт, – я немца или он меня. Допустим, он меня. Всё равно у меня есть два выхода, – толи в рай попаду, толи в ад. Допустим, в ад и чёрт меня там съест. И всё равно у меня есть два выхода», тут новобранец смолк, и тихо выдохнул всей грудью: «Ан, нет. Остаётся только один выход».

Толпа абитуриентов, что называется, сорвалась с тормозов. Гогот неимоверный заполнил лестничную площадку всех этажей, снизу доверху.

Незадачливый парнишка, малость успокоенный анекдотом пучеглазого, фыркнул носом. Да так, что под носом у него сопли вздулись пузырём. Тут толпа ещё громче разразилась смехом. Пучеглазому пришлось поднять вверх обе руки, чтобы успокоить хохотавших. Он обратился к сконфуженному парню, убиравшему кулаком причину конфуза:

–Сходи в деканат, заверни заявление с факультета журналистики на филологический. Тебя там сграбастают с руками и с ногами. И ты окажешься в полушаге от своей мечты. При желании можно потом легко перейти на журфак.

Я нашёл себя в списке под десятым номером. Размышляя об экзаменах, мне пришлось решать непростой вопрос: одно дело прошмыгнуть мышонком в спортивной форме, чтобы найти себя в списке, и другое дело, – в чём ходить на экзамены? Верх взяло соблюдение закона, это, во-первых. Во-вторых, отношение к солдатам в то время было не то, что в говённые девяностые годы. В этом я убедился на первом же экзамене. Сдавали русский язык устно. Все ответы я знал назубок. Но ночью вдруг меня чёрт дернул, – я вскочил от мысли, что запамятовалправила о междометии из одиннадцатого билета. Сон, конечно, по боку. Открыл учебник, – давай зубрить. И что бы вы думали?!! Именно этот билет мне достался. Вторым вопросом были предлоги, а третьим отрывок из поэмы М.Ю. Лермонтова «Мцыри», которую я знал всю наизусть.

Экзаменатор, женщина пятидесяти лет, ставя в ведомость пятёрку, сказала:

– Солдатик! Я думаю, что строгое начальство похвалит вас за такую оценку.

–Конечно, – согласился я с ней, – а сам подумал: «Особенно Чибис».

Другие экзамены прошли также гладко. Особенно по немецкому языку. Мне достался перевод незнакомого текста. Смысл юморески таков. Один иностранец забрёл в немецкой лесной деревушке, назовём это так, в кофе. Языка он не знал, поэтому нарисовал на бумажной салфетке гриб, подал её подошедшему хозяину.

–Зер гут, – откланялся хозяин кофе, взял плетёную из хвороста корзину, хлопнув дверью, вышел вон из дому.

Когда я это пересказал экзаменаторшам, двум молодым дамам, они расхохотались, – не остановить. Смеялись довольно долго и громко. А я дрожал, как заячий хвост. В последнем предложении, где скрывалась развязка юморески, я не перевёл ни одного слова, и страшно боялся, что это повлияет на оценку. Но пронесло! Дамам было не до того. Они продолжали безудержно смеяться, толкая друг друга в боки. Наконец-то, видя, что я заждался продолжения экзамена, одна дама сказала:

–Переходите ко второму вопросу, – сдерживаясмех, спросила. – Какая у вас тема.

Я тихо усмехнулся, как бы выражая с дамами солидарность в хохоте, назвал тему:

–Достопримечательности ГДР.

–Рассказывайте, – предложила вторая дама, усмиряя свой смех и приложив платочек к глазам.

Надо вам знать, что учительница немецкого языка в школе дома офицеров была строга, и я все темы выучил назубок. Однако маленькая неувязочка всё-таки произошла на экзамене. Привычным тоном я перечислял Трептов Парк, монумент советскому солдату, со спасённой девочкой на руках и так далее. В один момент одна из экзаменаторш меня перебила вопросом:

–А вы были в ГДР? Откуда так хорошо знаете эту тему? – словно в дружеской беседе поинтересовалась она. И тут я оплошал. Ответил на русском:

–Нет, не был.

–На немецком отвечайте на вопрос – парировала мой ответ вторая экзаменаторша.

Я растерялся и в конец смутился. Одно дело вызубрить тему наизусть, перевести незнакомый текст. И другое дело владеть разговорным языком. В голове одна мысль теснила другую: «Нет. В ГДР не был. Или сказать развёрнутое предложение». Ни то, ни другое у меня не складывалось. Дамочки снова расхохотались и поставили мне пять.

На остальных экзаменах подобных казусов не наблюдалось. Хотя честно признаюсь, за содержание сочинения я не переживал А вот грамматические ошибки наверняка насмешили до слёз проверяющих. Я и сейчас грамотей некудышний. Забегая вперёд, честно признаюсь, на госэкзаменах в университете немецкий сдал на пять, а по русскому стоит тройка. Критических мыслей тогда в моей голове не возникало. Зубрёжка правил русского языка теперь похожа на колымский загар. Несколько дней в одних плавках катаешься на лыжах по склонам Солнечной долины под Магаданом. Кожа на теле с каждым днём всё темней и темней. А станешь под душ, – тело тут же станет белым, и нет следов загара.

Тогда же, перед экзаменами по истории и сочинению мне был заранее известен результат поступления в университет. Десятое место в творческом конкурсе печатных материалов гарантировал мне успех. Об этом рассказал всё тот же молодой человек, рассказавший анекдот про рассудительного еврея. Его сестра училась здесь на втором курсе. Поэтому он был напичкан всеми секретами студенческой жизни. Балагур и весельчак, Толя Берман, станет заводилой курса.

И овцы целы, и волки сыты