Уголовных дел мастер

Влад Цепеш и вампиры

Ворсин проснулся под утро, ему почудилось, что кто-то его зовет, негромко, но настойчиво. Недоуменно всматриваясь в белесый потолок, он долго и чутко прислушивался к предрассветным звукам за окном, но ничего подозрительного не разобрал. Солнце еще не встало, но, судя по изрядно посветлевшему небу, уже готовилось явить миру свое лучистое малиновое око. Тревожное предчувствие внезапно овладело Ворсиным, ему показалось, будто чья-то ледяная рука внезапно легла ему на лоб. Вздрогнув, он перевернулся на бок, тщетно пытаясь понять, чем вызвано такое странное состояние. Взглянув на наручные часы, лежащие на тумбочке, Сергей удивился. Всего лишь полпятого. Такая глубокая рань, а сна ни в одном глазу! Что бы это значило? Ворсин, как и все молодые люди, обожал утреннюю дрему. В годы учебы он не раз замечал, что по выходным дням утренний сон менее приятен, нежели в будни. А наивысшее наслаждение Сергей получал, когда оставался в постели, осознавая, что на первой лекции обязательно будет перекличка.

Сергея мало беспокоило то обстоятельство, что он уже давно на крючке у декана, который трижды обещал лишить злостного прогульщика стипендии и выгнать взашей из института. Декан, конечно, с удовольствием сдержал бы свое слово, поскольку Ворсин своим пагубным примером вводил в соблазн сокурсников, но кто будет защищать честь института на всеукраинских соревнованиях по пулевой стрельбе? Способность попадать точно в цель у Ворсина впервые проявилась еще в школе, в девятом классе, на занятиях по военной подготовке. Практические стрельбы состоялись в глубоком овраге на окраине столицы. Военрук Феликс Наумович раздал каждому ученику по три патрона, сказал, что сибирские охотники из мелкашки с пятидесяти метров умудряются попадать белке в глаз, но от девятиклассников такой точности не требуется, достаточно набрать пятнадцать баллов. На мишенях военрук экономил, пробитые дырки аккуратно обводил шариковой ручкой красного цвета. Расстрелянные мишени заменял только после того, как от них живого места не оставалось.

Ворсин, когда подошла его очередь, лег на брезент, живо прицелился, легко нажал на спусковой крючок. Выпустив еще две пули, он отправился за мишенью, чтобы военрук отметил места попаданий. Сняв бумагу с листа фанеры, подросток обратил внимание на то, что в ней имеется только одна дырка овальной формы. Феликс Наумович долго рассматривал мишень, скреб ее ногтем, а затем объявил, что в цель угодила только одна пуля, придется Ворсину повторить стрельбу. Вторая попытка девятиклассника еще больше озадачила военрука. В центре мишени наблюдалась всего лишь одна дырка, но ее геометрия вызывала сомнения, для одной пули отверстие было слишком велико. В полном недоумении Феликс Наумович долго чесал круглый толстый затылок, задумчиво жевал губами, даже пару раз заглянул в коричневый портфель, где хранились новые мишени. Решившись, приказал прикрепить сразу три новых мишени, выдал Ворсину три патрона, приказал подростку стрелять в каждую цель по одному разу. Ворсин невозмутимо выполнил задание. Когда военруку принесли мишени, он глазам своим не поверил: в центре каждой виднелась аккуратная дырка. «Как это у тебя так ловко получается?» – удивленно осведомился Феликс Наумович. Поставил напротив фамилии Ворсина красную жирную пятерку, присовокупив к ней громадный восклицательный знак. Ворсин и сам не знал, почему заранее предвидел, куда полетит пуля. Иногда он мазал, определял это по звуку выстрела. Скорее всего, порох не соответствовал стандарту. По настоянию военрука Ворсина записали в секцию по стрельбе, во время выполнения тестовых упражнений новичок продемонстрировал наихудший результат. Позднее Ворсин догадался, ему специально подсунули не пристрелянную винтовку, чтобы отвязаться от слишком ушлого стрелка.

После успешной сдачи первой сессии в институте Сергей прочел объявление о наборе желающих в секцию спортивной стрельбы. Записался из-за ностальгии, дабы проверить, не ослабла ли рука. Уже на первой тренировке всадил в десятку пять пуль. Тренер безапелляционно заявил, что не даст погибнуть дарованию, с той поры Ворсин неизменно лидировал во всевозможных соревнованиях. Если бы он был честолюбивым, скорее всего, стал бы ведущим спортсменом СССР. Стрельба Ворсина не вдохновляла. Для того чтобы расстреливать мишени, много ума не надо. Зато профессия юриста будет востребована во все времена, недаром же в России сума да тюрьма извечно рифмуются. Благодаря стрельбе Ворсин безбоязненно пропускал занятия, экстерном сдавал зачеты и экзамены. Скромный значок мастера спорта служил ему одновременно индульгенцией и оберегом.

Для старосты курса, который вел журнал посещений и вносил туда лишь половину его прогулов, Сергей придумал более весомое оправдание своей лени. Не секрет, что многие студенты маются с желудками. Болячки самые разные, начиная с гастрита и заканчивая прободной язвой. Ворсин считал, что массовые желудочные заболевания у студентов вызваны спешкой и нервотрепками.

– У меня плохая наследственность, – убеждал Сергей старосту группы. – Мама до самой смерти так и не смогла избавиться от хронического гастрита, а отец от пареза страдал. Лично я идти по их стопам не собираюсь. Главное не еда, а условия ее приема. Есть нужно с толком и расстановкой.

Староста Яша, крепкий деревенский парень, вступивший в компартию во время службы в армии, обладал желудком, способным переваривать гвозди. К отмазке относился скептически.

– Вставай на полтора часа раньше, лопай в свое удовольствие, – возмущался Яша. – Почему решаешь свои гастрономические проблемы за счет учебы?

Объяснять Яше, что утренний сон имеет множество градаций и наилучшим качеством обладает тот, который можно продлить за счет рабочего времени, было бесполезно. Родившийся в деревне человек с младенчества привыкает вставать не по звонку будильника, а вместе с первыми лучами солнца, он искренне не понимает, как можно валяться в постели, когда на улице давным-давно рассвело, в хлеву пронзительно визжит голодный поросенок, а в сарае беспокойно кудахчут куры.

Лежа на узкой кровати, Сергей вспоминал безмятежные студенческие годы. Распределение изобрели умные люди: если бы ему сейчас предоставили право выбора, он бы, не раздумывая, побросал нехитрый скарб в чемодан и навеки распрощался с этим унылым и пыльным крымским городом. Мысль о том, что ему придется прожить здесь целых три года, ввергала в хандру. Наверное, зря в институте сибаритствовал. Если бы учился на одни пятерки, получил бы красный диплом, остался бы на кафедре. Хоть и говорят, что лучше иметь красную морду и синий диплом, намного приятнее, когда оба цвета совпадают.

Воспоминания о студенческой жизни окончательно разогнали остатки сна, с полчаса проворочавшись в постели, Сергей понял, что заснуть не удастся. Прошлепав в длинных полосатых трусах к умывальникам, Ворсин долго и ожесточенно чистил зубы «Помарином», пытаясь избавиться от противного привкуса во рту, когда услышал за спиной звонкий женский голос: «Доброе утро». Обернувшись, Сергей едва не выронил зубную щетку: перед ним в коротком розовом домашнем халате стояла Анна Пермякова. Девушка, судя по всему, только что проснулась, еще не успела причесаться, но ее лицо было таким же свежим, как утро за окном.

– Что это вы здесь делаете? – смущенно осведомился Ворсин и покраснел, устыдившись своего крайне непрезентабельного вида.

– Я здесь живу, – улыбнулась Анна. – А вы?

– Зубы чищу, – выпалил Ворсин, продемонстрировал девушке зубную щетку, будто боевое копье.

– Так это вы на пару с Димой нынешней ночью куролесили? Вот уж никак не ожидала.

– Да мы вроде бы не сильно шумели, – засмущался Сергей.

– Вы в этом уверены? – с иронией поинтересовалась девушка. Подойдя к умывальнику, положила на прикрепленную к стене полочку зубной порошок, щетку и мыло. – Не понимаю Диму. Вроде парень не глупый, а угомониться не может. Если его опять на бюро вызовут, строгачом не отделается, вылетит из комсомола, как птица из гнезда. Неужели он этого не понимает?

– Дима позавчера из дома вернулся, вот и решил это дело отметить. Что тут плохого?

– Худо то, что комендант этот факт непременно зафиксирует, как только явится на работу. Можете не сомневаться, полный список всех участников вашей тайной вечери уже составлен.

– Детский сад, – пожал плечами Ворсин.

– Если вы это своему начальству скажете, оно вас наверняка не поймет. Осипов мужчина строгий, но отходчивый. Вы, главное, не перечьте.

Анна как в воду глядела. Когда Сергей вошел в отделение, дежурный радостно известил, что его просил зайти Андрей Владимирович.

Кабинет заместителя начальника РОВД по оперативной работе находился на втором этаже. Начальства Сергей не боялся, впрочем, частенько ловил себя на мысли, что в присутствии высокого должностного лица чувствует себя неуютно. Причину робости Ворсин не понимал, поскольку ясно представлял, что любой начальник, какое бы сановное положение в обществе ни занимал, в конце концов, самый обычный человек со свойственными ему достоинствами и недостатками. В детстве любой столоначальник пачкал пеленки и ревел по ночам, требуя молока и материнской ласки, а в дошкольном возрасте шалил и дергал девчонок за косички.

Сергей Антонович еще в институте заметил одну особенность: если у человека несомненный талант, то чем выше он поднимается по иерархической лестнице, тем скромнее и проще становится. А тот, кто пробивает дорогу локтями, окаянством и угодничеством, оказавшись наверху, превращается в самодура.

Например, кафедрой криминалистки в юридическом институте заведовал профессор Альберт Петрович, шестидесятилетний симпатичный старичок, лысый, забавно выговаривающий «л» вместо «р». Однажды на практических занятиях студентка пятого курса Марьяна Нечипай, пригожая своенравная девица, потратившая четыре года на поиски подходящего жениха, но так и не сумевшая подыскать достойную кандидатуру, попросилась в его группу, чтобы подготовить реферат. Альберт Петрович рассеянно взглянул на сексапильную студентку, снял очки, протирая их носовым платком, с сомнением произнес: «Прямо не знаю, брать или не брать?». Аудитория мгновенно ожила, загомонила, сидящий рядом с Марьяной староста группы Яша громко выпалил, четко выговаривая букву «р»: «Да брать, Альберт Петрович, брать», за что тут же схлопотал от обидевшейся девушки звонкую затрещину. К студентам профессор относился с глубочайшим уважением, а когда студиозус не оправдывал надежд, укоризненно говорил: «Милейший, если вы не любите юриспруденцию, давайте договоримся: я ставлю вам на экзаменах тройку, а вы до конца семестра избавляете нас от своего присутствия». Охотников прогуливать занятия не находилось. Альберт Петрович написал кучу учебников и монографий, которыми пользовались все юридические вузы страны, его приглашали на различные международные семинары, а подписанное им экспертное заключение носило силу закона. Несмотря на это, любой первокурсник мог запросто заглянуть в его кабинет за советом.

А вот доцент той же кафедры Борис Семенович, сорокалетний худосочный горбонос с кривыми лошадиными зубами, в противоположность профессору, со студентами разговаривал неохотно, бросал фразы сквозь зубы, презрительно морщась и публично страдая от вынужденного общения со столь убогой, по его убеждению, публикой. Борис Семенович написал всего лишь один научный труд в пятьдесят страниц, который издал в институтской типографии, и требовал от студентов скрупулезно изучать сие творение. Кто-то из студентов назвал брошюру правоведческой диареей, но это совершенно не смущало Бориса Семеновича, полагающего, что молодые люди в силу своего скудоумия не способны по достоинству оценить его талант. Борис Семенович был в меру хитер, льстив, подобострастен и на партийных собраниях обильно уснащал свои речи цитатами из работ Ленина и Брежнева. Это, вероятно, сыграло определяющую роль в его судьбе.

Когда Ворсин окончил четвертый курс, Борис Семенович переместился в кресло заместителя ректора по административной части, с его подачи воссоздали мужские и женские общежития, хотя раньше студентов селили по факультетам, невзирая на пол. Комендантам общежитий незамедлительно выдали журналы, в которые вносились все прегрешения студентов, а также велась своеобразная история морали жильцов: с кем встречаются, кто и когда к ним приходит в гости, поддерживают ли подозрительные контакты. Двери ровно в двадцать три часа закрывались, никакие уговоры опоздавших не смягчали сердца дежурных, опасавшихся потерять работу. Из наиболее активных комсомольцев создали «летучие бригады», которые после отбоя ходили по комнатам, проверяя наличие обитателей. Бутылка водки расценивалась как злостное игнорирование здорового образа жизни и каралась незамедлительным выселением из общежития. Семейным студентам, дабы не искушали холостяков, предложили снимать жилье в городе.

На этом Борис Семенович не успокоился, вскоре во всех пяти институтских общежитиях появились специальные ящики с ячейками для хранения студенческих билетов, как на заводских проходных. Жильцы сдавали их при входе и получали на руки, когда выходили на улицу. Таким образом, проректор мог точно определить, кто именно не ночует в комнате и потребовать их выселения. Войдя в административный раж, он запретил юношам приходить на занятия в джинсах, а девушкам в юбках выше колен. После того, как барышни завалили партийные органы жалобами и анонимками, условие смягчили – им разрешили демонстрировать колени, но не выше пяти сантиметров. После этого любимым тостом студентов стал следующий. «Одесса, море, солнце. На берегу белый домик. Абрам сидит во дворе, а Сара в доме стирает белье. Вдруг раздается выстрел из пушки. Сара высовывается в окно и спрашивает: «Корабль пришел, мясо привезли?» – «Да нет. Начальство приехало». Вдруг снова выстрел из пушки. Сара высовывается в окно и спрашивает: «Абрам, мясо привезли?» – «Да нет же, начальство приехало» – «А что, в первый раз не попали?». Далее автор здравицы предлагал выпить за то, чтобы в начальство попадали с первого раза. Застольная речь пользовалась неизменным успехом у студентов, особенно у женатиков. Видимо, она докатилась до руководящих вершин института, ректор своим приказом отменил обязательную сдачу студенческих билетов в общежитиях, сохранив это правило только для гостей.

Большинство новаций истового проректора прямого отношения к Ворсину не имели, он жил дома, но с утренними прогулами пришлось завязать. И все же в конце пятого курса он таки попал в черные списки. На государственном экзамене по научному коммунизму ему достался вопрос о превращении социализма в мировую систему. Отметив, что победа Великой Октябрьской социалистической революции в России, безусловно, явилась важнейшим историческим событием на пути воплощения теории научного коммунизма в жизнь, он заявил, что появление послевоенного социалистического содружества стран Восточной Европы было обусловлено не только внутренними причинами, такими, например, как активность пролетариата или компартий, а также победой Красной Армии над фашизмом.

– Мне кажется, что та же Германия, если бы ее гражданам предоставили право самостоятельно определять свою судьбу, вряд ли бы разделилась на ФРГ и ГДР. Социализм восторжествовал только там, где остановилась Красная Армия, а это означает, что дальнейшее развитие научного коммунизма возможно только в случае его силового экспорта, – отметил Сергей.

– Что вы хотите этим сказать? – удивленно воззрился на него входящий в комиссию Борис Семенович. – Неужели отрицаете ленинское положение о разнообразии форм перехода различных стран от капитализма к социализму?

– Я считаю, что капитализм свои позиции сдавать не собирается, – пожал плечами Ворсин. – На той же Кубе социализм восторжествовал лишь благодаря помощи СССР. Отсюда следует вывод: для того, чтобы социализм победил во всем мире, он должен быть с кулаками. Известно, что в африканских странах промышленность плохо развита, о какой диктатуре пролетариата там может идти речь?

Члены комиссии вопросительно переглянулись.

– Я полагаю, в данном случае победил не диалектический материализм, а пещерная диалектика, – натянуто улыбнулась доцент кафедры философии Светлана Евгеньевна, сорокалетняя женщина, усердно ухаживающая за своим лицом, на котором не было ни одной морщины. – Воинствующий социализм, молодой человек, достоин всяческого осуждения, ваше стремление к самостоятельному мышлению можно только приветствовать. Думаю, что твердую четверку поставить можно, – сухо произнесла она и вопросительно посмотрела на коллег.

– У него каша в голове, а вы его поощряете, – недовольно проворчал Борис Семенович, но развивать тему не стал.

– Больше чем на тройку студент не тянет, – подвел итог дискуссии проректор.

Спорить с ним никто не стал, в результате Ворсин оказался единственным на потоке, получившим трояк. При распределении это учли.

***

Подойдя к обшарпанной двери начальника, Ворсин сфокусировался на настоящем, отгоняя не слишком приятные преддипломные воспоминания. Андрей Владимирович жестом указал на стул, дежурно пошутил, что лучше присаживаться, чем садиться. Ворсин на шутку никак не отреагировал, обратив внимание на то, что начальник то ли крайне утомлен, то ли чем-то расстроен: лицо – бледное до синевы, а под карими глазами залегли темные круги.

– Не люблю ходить вокруг да около, – Андрей Владимирович недовольно поморщился, будто, надкусив яблоко, увидел половинку червяка. – С утра пораньше рапорт на тебя поступил. Надеюсь, догадываешься от кого?

Слово «рапорт» он произнес с ударением на втором слоге. Ворсин вяло пожал плечами, демонстрируя скудную осведомленность.

– В том, что ты этой ночью заливал за воротник, греха нет. У нас, если водкой не баловаться, можно запросто в дурдом угодить. Кстати, что пил?

– Самогон, – честно признался Ворсин.

– А запивал пивом, – констатировал Андрей Владимирович.

– «Биомицином».

– Эстет, – хмыкнул начальник. – Запомни лейтенант. Сотрудник министерства внутренних дел, как и любой гражданин СССР, имеет безусловное право пить все, что угодно, но принимать вовнутрь обязан только водку. А самогон, брагу и прочий сомнительный алкоголь употребляют воры, наркоманы, проститутки и пьяницы. Я внятно изъясняюсь?

– Вполне.

– Кроме того, сотрудник милиции, сколько бы водки ни принял на грудь, обязан соблюдать правила советского общежития, а если он это не делает, то грош ему цена. Надеюсь, это тоже понятно?

Ворсин кивнул.

– Вот и ладненько. Будем считать, что воспитательную беседу я провел, а ты пообещал впредь вести себя достойно, как подобает советскому офицеру. Будем считать, что первое официальное предупреждение ты заработал. Честно говоря, у меня уже три строгача по партийной линии, так что тебе есть к чему стремиться. Но это я так, к слову. Даю тебе два часа, чтобы привел себя в порядок, а то смотреть противно. Душ холодный прими, чайку крепкого попей. Ровно в одиннадцать тебе надлежит явиться в городскую прокуратуру для дачи показаний в качестве свидетеля по факту зверского убийства гражданина Вирника.

Сергей осторожно поинтересовался:

– Вы какого Вирника имеете в виду?

– Того самого, – досадливо отмахнулся Андрей Владимирович. – Пока ты самогон кушал и дрых без задних ног, было совершено особо тяжкое преступление. Настолько тяжкое, что заместитель райпрокурора лично прибыл, чтобы проконтролировать ход расследования. Утром он при мне прокурору области докладывал. Усек?

Прокашлявшись, Ворсин выдавил из себя:

– Известно, кто это сделал?

– Ишь, какой шустрый. У нас быстро только кошки плодятся, да и то не завсегда и не везде. Убийство явно не простое, а с подтекстом. Двадцать шесть лет в органах протрубил, но такого изуверства не видел. Они ведь потерпевшего догола раздели, в саду, где мини-дворцы расположены, на кол посадили. Вскрытие еще не делали, но наверняка причина смерти – внутреннее кровоизлияние. Когда следаку из Симферополя показания давать будешь, не забудь, что первый обыск в хате Ленчика – это твоя инициатива. Лады?

– Я так и скажу, Андрей Владимирович, – быстро произнес Ворсин, – можете не беспокоиться.

– Значит, договорились, – хлопнул ладонью об стол Осипов. – Когда освободишься, загляни, расскажешь, что и как.

Выйдя на улицу, Сергей вначале направился в общежитие, но передумал и повернул к центру городка, где рядом с рынком находился пивбар «Азов», в котором, по словам Димы, в любое время из-под полы наливали сто граммов не разведенной сорокоградусной. Торчать два часа в общежитии, ожидая допроса, Ворсину не хотелось, к тому же его изрядно подташнивало, следовало подлечиться, дабы не предстать перед дознавателем в расхлестанном состоянии. По пути его захлестнуло отвращение к самому себе, долго не мог справиться с позывами рвоты.

Издалека разглядев табличку с надписью «Азов», Сергей ускорил шаги. Когда перешагнул через порог пивнушки, по реакции ее немногочисленных посетителей понял, что жители Северокрымска именно его считают виновным в случившейся трагедии. Двое пьянчуг, сидевших за столиком подле окна, забыв про полупустые кружки с пивом, уставились на него с явной враждебностью, а молодая рыжеволосая девица в засаленном переднике, стоявшая за стойкой, обожгла недобрым взглядом. Сообразив, что к вечеру весь городок будет чесать языки, Ворсин смутился, решил было ретироваться, но его остановил громкий оклик.

– Никак брезгуешь, служивый? – ехидно спросил низенький бородатый дед с длинными давно не мытыми волосами.

– Почему же? – незамедлительно оскорбился Сергей и решительно направился к столику. – Не хотел мешать честной компании. Не возражаете?

Он сел, потеснив собутыльника бородача, который отодвинулся, чтобы освободить место гостю.

– Во как! – поднял брови удивленный дедушка. – Благодарствую, молодой человек, уважил старика. По пивку ударишь?

– Я на службе, батя, – напомнил Ворсин.

– Дык, служба не волк, в лес не ухлестнет. Нюрка, – обратился бородач к девушке за стойкой. – Три пива за его счет.

– Шли бы вы лучше домой, Сильвестр Макарович, – проворчала рыжая, но спорить не стала, наполнив до краев бокалы, с громким стуком поставила их на стол.

– Мы до твоего прихода с Андреичем дискутировали, кто нашего чудика завалил, – провозгласил Сильвестр Макарович, опорожнив одним глотком недопитый бокал. Две бронзовые змейки живо соскользнули с его бороды. – Андреич глаголет, что это азиаты. Он на Даманском полуострове с китайцами воевал, так ему теперича везде узкоглазые мерещатся.

– Да ладно тебе, Макарыч, изгаляться, – обиделся Андреевич. – Ты историю вспомни. Кто раньше таким непотребством занимался? Турки да татаро-монголы всякие.

– Это ты кому говоришь? Это ты мне говоришь, историку с двумя высшими образованиями?

– Не заводись. Выкладывай свою версию.

– К твоему сведению, государь Иван, которого в народе прозвали Грозным, тоже усаживал врагов на колья. Эта традиция еще в древней Греции родилась. А что касаемо твоих азиатов, то они своим жертвам либо головы отрезали, либо уши. Такой национальный обычай.

– А индейцы скальп снимали, – осклабился во весь рот Андреевич. – Ты еще про колесование вспомни.

– При чем здесь колесование? – обиделся Сильвестр Макарович. – Я вот что думаю. Нашего архитектора лишил жизни либо румын, либо человек, знакомый с жизнью Влада Цепеша, который в пятнадцатом веке правил Валахией – исторической областью на юге Румынии. Кто-нибудь из вас слышал о графе Дракуле?

Ворсин и Андреевич недоуменно переглянулись.

– Понятно, – усмехнулся Сильвестр Макарович, – вампирами, значит, не увлекаетесь. Эту занятную историю о вурдалаках и об их предводителе графе Дракуле я впервые услышал в сорок пятом. После освобождения Румынии наш изрядно потрепанный стрелковый батальон перевели на пополнение в часть, расположенную недалеко от города Сигишоара, в трехстах километрах северо-западнее Бухареста. Городу больше шестисот лет, почему бы не побродить по его кривым улочкам и мрачноватым дворикам, а заодно осмотреть стоящую на холме средневековую крепость? Ротный не хотел отпускать меня одного, боялся, что какой-нибудь сумасшедший валах подстрелит. Других охотников полюбоваться на древние камни не нашлось, на экскурсию я отправился в одиночестве, прихватив с собой вещмешок с двумя банками тушенки и буханкой хлеба, ППШ, трофейный «Вальтер» и две гранаты. Я ведь до начала войны в Киеве жил и мечтал стать археологом, поэтому и поступил на исторический факультет университета. Успел только первый курс закончить, когда война началась, за три года ни одного специалиста по истории и в глаза не видел, а тут под боком почти уцелевшая крепость тринадцатого века. Как я мог не взглянуть на нее хотя бы одним глазком? До крепости на американском «Виллисе» меня подбросил водитель ротного. Войну он фактически не застал, его в феврале сорок пятого подгребли, когда восемнадцать стукнуло. Я думал, что он хотя бы на полчаса составит мне компанию, да куда там, махнул рукой на прощанье и укатил в город. Больше всего меня поразила сорокапятиметровая башня с часами, стоящая у входа в крепость. Причем часы исправно шли, через каждые пятнадцать минут трезвонили. Пока любовался поросшими мхом и плющом стенами, да на часовую башню лазил, прошло часа полтора. Вышел из крепости. По улице медленно брела девушка. Поначалу решил, что это цыганка, их в Румынии как собак не резанных, но когда поравнялся с нею, разглядел выбивающиеся из-под косынки русые пряди и милое веснушчатое личико. Помню, еще мысль мелькнула: «Или немка, или кто-то из наших солдат давным-давно наследил». Дело в том, что до войны основную часть населения Сигишоары составляли немцы, которые после освобождения Румынии разбежались куда глаза глядят, а оставшиеся жители попрятались по домам, без крайней нужды на улицу не выходили. Миновав девушку, сделал пару шагов и вдруг застыл, как вкопанный. «Батюшки, – подумал я. – Так ведь это Настя Евдокимова, с которой я на одном курсе в университете учился. Как она в эдакой глуши оказалась?». Обернулся к девушке, тихо спросил: «Настя, это ты?». Она испуганно взглянула на меня, прошептала на чистейшем русском: «Простите, herr Offizier, я Берта. Берта Тиссен». Сделав книксен, виновато улыбнулась, засеменила по дороге. Не знаю, что на меня нашло: то ли обидно стало, что немочка так на киевлянку похожа, то ли знакомство продлить захотелось. В общем, автомат с плеча сбросил, затвор передернул и громко приказал: «Стой!». Она, бедная, съежилась, как воробышек, руки вверх подняла. Приблизившись к ней, попросил опустить руки. Она повиновалась, а сама с места боится сдвинуться. Смотрю на нее и удивляюсь. Странное дело. От испуга обычно у любого человека лицо перекашивается, я за войну всякого нагляделся, а тут прямо волшебство какое-то, честное слово. Девушка, конечно, оробела изрядно, душа наверняка ниже пяток опустилась, но лицо похорошело, щечки порозовели, а в широко распахнутых глазах едва уловимая угроза промелькнула. Она меня будто о чем-то предостерегала.

– Никогда не замечал за тобой, Макарыч, садистские наклонности, – перебил рассказчика Андреевич. – С виду и не подумаешь.

– Все мы задним умом крепки, – проворчал Сильвестр Макарович. – Это я уже потом понял, что ППШ – не самый удачный инструмент для знакомства. А в тот момент думал лишь о том, как бы девушку попридержать хотя бы на пару минут. «Есть хочешь? – спросил ее. Она молчит и глазами хлопает. Сняв с плеча вещмешок, вынул банку тушенки и буханку хлеба. «Это все твое будет, – объяснил. – При условии, если составишь мне компанию, одному возвращаться в город не с руки». – «Хорошо», – ничуть не удивившись, ответила она, руки к продуктам протянула. «Э, нет. Так не пойдет, – ответил я. – Сначала прогулка, по пути какую-нибудь занятную историю о городе расскажешь». – «Интересно, все русские такие недоверчивые или через одного?» – поинтересовалась она. Я осведомился, где она так хорошо на русском говорить научилась. Оказалось, что ее мать русская, в семнадцатом эмигрировала в Чехословакию, а потом замуж за немца Тиссена вышла, вместе с ним в Дюссельдорф на родину Гейне перебралась. Тиссен, убежденный коммунист, после прихода к власти нацистов в тысяча девятьсот тридцать пятом году увез семью к своим родителям в Сигишоару. Здесь их и настигла война. Тиссена румынская полиция арестовала, с той поры о нем нет никаких вестей. Берта живет вместе с мамой, ждет отца. Мать без конца плачет, а Берта уверена, что он живой и скоро обязательно даст о себе знать. Я заверил девушку, что Красная Армия скоро окончательно добьет фашистскую гадину, а ее отец обязательно вернется. Успокоившись, она спросила, что я знаю о господаре Владе Третьем, известном в истории под именем Влада Цепеша. Узнав, что я никогда не читал книгу ирландского писателя Брема Стокера «Дракула», удивилась и кратко пересказала ее содержание.

В романе речь идет о графе Дракуле, который живет в огромном старинном полуразрушенном замке в Трансильвании и убивает людей, прокусывая им шеи и выпивая их кровь. После смерти его жертвы тоже становятся вампирами. Дракула собирался населить вампирами весь мир, решил начать с Англии. Отплыл туда на корабле, каждую ночь убивал кого-нибудь из членов команды. В Лондоне Дракула наводил ужас на мирных жителей, но в итоге сбежал в Трансильванию. Там его убили ударом серебряного ножа в сердце. Берта пояснила, что прототипом графа Дракулы послужил Влад Цепеш, который родился в Сигишоаре. Она привела меня к невзрачному трехэтажному кирпичному дому, сказала, что именно здесь появился на свет Влад Третий по прозвищу Дракула, что по-русски означает «сын Драка». Драком, то есть драконом, именовался его отец, князь Влад Второй.

– Не знаю, приезжал ли Стокер в наш город, но о Цепеше, безусловно, был наслышан, – рассказывала Берта. – Думаю, румыны не сильно обрадовались, когда вышла в свет его книга, хотя, надо отдать должное писателю, роман получился интересным. Вот только настоящий Дракула не имеет к книжному никакого отношения. Такое в истории довольно часто случается. Кстати, Стокер – не первый, связавший Дракулу с вампирами. В Германии уже в конце пятнадцатого века в народе ходили легенды, как Дракула по ночам превращается в волка и рыщет по окрестностям своего замка, уничтожая людей, прежде всего детей. Да и в самой Румынии до сих пор рассказывают, как некоторые погребенные возвращаются в мир живых и высасывают у них из вен кровь, в результате чего те превращаются в вампиров.