Уголовных дел мастер

– Майору дворцы понравились?

– Он глазам своим не поверил. Долго ходил кругами, языком восхищенно цокал. Поинтересовался, зачем мне это нужно. Сейчас я к подобным вопросам отношусь спокойно, привык, знаете ли, к людской глупости. А тогда удивился, в свою очередь спросил, нравятся ли майору железобетонные многоэтажки, которые у нас возводят повсеместно. Он хмыкнул. Я ему привел в пример Симеиз, в котором, начиная с тысяча девятисотого года, все участки продавались с условием, что будущий хозяин построит виллу, не похожую на другие. В результате прошло семьдесят лет, те же «Ксения» и «Мечта», например, до сих пор глаз радуют, а уродливые нынешние коробки, во-первых, вряд ли так долго простоят, а во-вторых, их рано или поздно снесут, чтобы освободить место для новой генеральной линии.

Майор смотрел на меня скептически, видимо, решил, что у меня сдвиг по фазе. Во всяком случае, мне не помешали построить четвертый дворец – Воронцовский, оригинал которого стоит в Алупке.

Василий указал рукой на темно-серое изящное здание, напоминающее средневековый замок.

– Граф Воронцов его строил двадцать три года, угробил кучу денег. Самое удивительное, что материалом для строительства послужил местный диабаз, который намного крепче гранита. Обрабатывали его вручную примитивными инструментами. Попробуйте нынешнему камнерезу предложить поработать с этим камнем, он с вас три шкуры сдерет за такой каприз. А вот этот дворец – Ливадийский – для меня пятый по счету, в мире он приобрел известность после Ялтинской конференции тысяча девятьсот сорок пятого года. Это была летняя резиденция Николая Второго, но царь пользовался дворцом всего пять лет, после чего пролетариат выслал его на Урал, где он вместе с домочадцами и сложил свою голову.

Василий неожиданно умолк, потом продолжил рассказ.

– Был у меня еще храм Василия Блаженного, который на Красной площади стоит, я на него два года угрохал, но органам он не понравился, пришлось снести.

– Чем же он им не угодил?

– Трудно сказать. Приехала «Волга», вышли два чиновника пасмурного вида, изъявили непреодолимое желание взглянуть на плоды моего творчества. Внимательно осмотрели дворцы, поковыряли ботинками Блаженного, переглянулись, сказали, что он лишний. Спрашивать, чем этот храм угрожает советской власти, было бесполезно. У нас ведь куча самых дурацких запретов. Если вы хоть раз летали на самолете, наверняка знаете, что фотографировать в воздухе категорически запрещено, вдруг какой-нибудь секретный объект через иллюминатор снимете и врагам продадите. И никто не задумывается, что, во-первых, все самолеты гражданской авиации летают по коридорам, которые специально проложены таким образом, чтобы важные объекты в стороне оставались, а во-вторых, снимки обычной оптикой с высоты десять тысяч метров интересны только идиотам, которые благодаря чрезвычайно развитому воображению могут разглядеть на них нечто занятное. Я в Москве побывал, ездил на экскурсию на Останкинскую телебашню. Так там тоже фотографировать категорически запрещено. Между тем современная техника позволяет фотографировать из космоса любые объекты, включая номерные знаки автомобилей. Получается, что мы, прежде всего, сами себе не доверяем. Вот я по глазам вашим вижу, слушаете меня, а в голове вопрос вертится: кто же могильник бомбанул, не я ли?

Ворсин, застигнутый врасплох, слегка покраснел, не сразу нашелся с ответом. Необычное увлечение Василия ему понравилось, хотя выглядело своеобычно. В другое время Сергей с удовольствием послушал бы собеседника, но сегодня, когда ему поручили расследовать первое в его жизни дело, тратить драгоценные часы на посторонние разговоры было как-то зазорно.

– Врать вы еще не научились, это хорошо. В отличие от Пермяковой. Распрекрасно знает, кто вскрыл гробницу, но прикидывается валенком. Даю благой совет, не лезьте в это дело, за ним серьезные фигуры торчат.

– Хотя бы подскажите, с чего начать.

– Воля ваша, я вас предупредил. Есть такой верткий малый, Ленчиком зовут. Живет на улице Объездной. Он сравнительно молод, двадцать семь стукнуло, но на кражах поднаторел изрядно. Его уже трижды судили, но каждый раз условным наказанием отделывался. Неделю назад к нему приезжали какие-то ребята на машине с севастопольскими номерами. А Севастополь, чтобы вы знали, славится тем, что там живут самые профессиональные гробокопатели, нумизматы и коллекционеры старины. Скорее всего, кто-то из них и заказал этот могильник. Поскольку Ленчик за последние дни никуда из Северокрымска не выбирался, вещицы из склепа где-нибудь дома хранит.

Поблагодарив Василия, Ворсин отправился к Осипову, который подсказал, как быстро оформить санкцию на обыск, выделил парочку дюжих милиционеров. После того, как они перевернули вверх дном жилище Ленчика, Сергей понял, что оконфузился. Не увенчался успехом и обыск сарая. Ленчик перекидывался с милиционерами шутками, судя по наглой самоуверенной улыбке, приезжего молодого опера в грош не ставил. Ленчик то и дело, как породистая лошадь, встряхивал голову, демонстрируя длинные волнистые волосы, выкрашенные в шоколадный цвет, шумно вздыхал и разводил руками. Но когда Ворсин приказал милиционерам проверить сад, слегка потускнел. Пока стражи правопорядка безуспешно пытались найти следы свежевскопанной земли, Ленчик со скучающим видом посматривал в их сторону, напрягся, когда они поравнялись с деревянной будкой туалета. Сергей неторопливо приблизился к нехитрому сооружению, ощущая затылком настороженный взгляд Ленчика. Обычный деревенский нужник с дверью, закрывающейся деревянной вертушкой, внутри выглядел заурядно. Ворсин хотел закрыть дверь, но его внимание привлек новехонький гвоздь, вбитый в двух сантиметрах от «очка». Преодолевая отвращение, Сергей присел на корточки, заглянул в яму. Леска! Один конец привязан к гвоздю, а другой скрывается в миазмах. Ворсин, перебирая руками, начал осторожно поднимать леску, над поверхностью показался большой полиэтиленовый пакет, с которого капала желтая жижа.

– Ведро воды принесите, – приказал он остолбеневшим милиционерам, вопросительно взглянул на Ленчика.

Тот криво улыбнулся, отвел взгляд. Развязывать свежевымытый пакет Ворсин не стал, пригласил понятых. Потом попросил у одного из милиционеров нож, которым отрезал горловину. Внутри находились два стеклянных бокала, с десяток старинных золотых монет, несколько очаровательных ожерелий и серебряные серьги.

– Твои? – строго спросил Ворсин.

– Шутите, гражданин начальник, – живо отозвался Ленчик. – Мне такое барахло без надобности.

Ленчика доставили в «обезьянник», а дело передали следователю Нечипоренко, умеющему раскалывать самых упертых преступников. Поначалу Ленчик утверждал, что не знает, каким образом предметы старины попали в туалет, но после душевной беседы одумался, пояснил, что месяц назад в Симферополе на рынке познакомился с неким Владиком, который предложил разрыть пару гробниц, пообещал за каждую заплатить по сто рублей. Указал на карте, где находятся могильники, рассказал, что склепы залегают глубоко, чтобы найти вход, надо пользоваться длинным полутораметровым стальным щупом. После того, как Ленчик вскрыл два могильника, с ним честно рассчитались, поручили обследовать третий, но предупредили, что прокола быть не должно, там полным-полно рыжья. На вопрос, может ли он опознать Владика, Ленчик ответил, что заказчик должен завтра утром приехать к нему домой за товаром.

Ленчика решили использовать вместо живца, а чтобы ненароком не сбежал, приставили двоих переодетых в гражданскую одежду оперуполномоченных. Закончилась операция незадачливо: Ленчик ночью улизнул из дома, по пути заглянул к Вирнику. Трудно сказать, чем бы закончился этот нежданный визит для Василия, если бы он накануне не уехал в Житомирскую область договариваться о покупке красивого поделочного камня для постройки очередного дворца. Сам Ленчик во время следствия утверждал, что на мокруху не пошел бы, хотя злобы в нем, судя по всему, в ту ночь было хоть отбавляй. Зарубив топором собаку Вирника, этим же орудием он пытался вдребезги разнести все мини-дворцы, но упорный камень не поддался, архитектурный ансамбль пострадал лишь частично, сломались только наиболее уязвимые башенки, купола, а также карнизы, лепнина и прочие прикрасы.

Через неделю Ленчика поймали в Херсонской области, он прятался у своих родителей. Поскольку по закону требовалось, чтобы акт о причиненном ущербе подписал сам пострадавший, Ворсин, скрепя сердце, во второй раз отправился к Вирнику в гости. Сергею было стыдно за себя и за своих коллег, проворонивших Ленчика. Опера дружно утверждали, что не смыкали глаз, но догадаться, чем они всю ночь занимались, было несложно: от обоих за версту несло ядреным перегаром. Больше всего удивило Ворсина то, что ни один человек в райотделе не сочувствовал Вирнику. О том, что Ленчик разгромил модели дворцов, милиционеры рассказывали друг другу с плохо скрываемым злорадством, а некоторые ухмылялись, будто одобряли хулиганство.

На улицу Подпольщиков Сергей попал под вечер, когда солнце утомленно закатывалось за далекие горы, а в посвежевшем воздухе разносились звонкие детские голоса. Открыв знакомую калитку, Ворсин невольно замедлил шаг, но, вспомнив, что Мальчика нет на свете, зашагал по тропинке, ведущей в сад. Он решил еще раз взглянуть на разгромленные дворцы, чтобы хотя бы на пару минут оттянуть неизбежный и тягостный разговор с их создателем. Завернув за угол дома, Ворсин обомлел: все замки стояли на своих местах. Сергей глазам своим не поверил, он самолично побывал на месте происшествия и в протоколе подробно зафиксировал все бесчинства Ленчика! Присев возле Ласточкина гнезда, внимательно вгляделся в угловую башню, которая неделю назад валялась на земле. Облегченно вздохнул, заметив на ней тонкую едва различимую трещину.

– Диорит хоть и крепче гранита, но раскалывается легко, – услышал Ворсин знакомый голос за спиной.

Сергей оглянулся. Вирник держал в руках небольшой целлофановый пакет.

– Все дворцы я восстановил. Это все равно, что детскую мозаику собирать. Единственная хитрость – цемент. Два года назад на Черноморском флоте по знакомству разжился специальным цементом пятисотой марки. Страшная вещь, скажу я вам. Его обычно используют при подводных работах. Схватывается моментально, чем больше влаги в него попадает, тем крепче становится.

Встав на ноги, Ворсин смущенно произнес:

– Простите, что без предупреждения зашел. Я бы и раньше заглянул, да не знал, когда домой вернетесь. Ну, как, удачно съездили?

– Если дадите слово, что никому не расскажете, признаюсь, как на духу. В том карьере, куда я ездил, добывают гранит, из которого мавзолей Ленина на Красной площади возвели. Я там с одним мастером познакомился, Калинычем зовут. Мужик что надо, свой в доску. Пообещал часть неликвида, которую за ненадобностью на гранитную крошку перерабатывают, для меня оставлять. А я за это ему три литра самогона поставлю.

– От Житомира до Крыма путь неблизкий, – удивился Сергей. – Перевозка камня наверняка в копеечку влетит.

– Самогонкой и рассчитаюсь, – благодушно улыбнулся Василий. – Я знал, куда обращаться. Этот карьер поставляет камень для строящихся объектов ЦК КПСС на южном берегу Крыма. Возят гранит не по железной дороге, а на большегрузных автомобилях, чтобы свести к минимуму перегрузочные операции и уберечь камень. Калиныч пообещал поднапрячь одного из водителей, чтобы тот заехал в Северокрымск. Крюк небольшой, не более шестидесяти километров.

– Если не секрет, что на этот раз собираетесь выстроить?

– Фильм «Д'Артаньян и три мушкетера» видели? Помните осаду фортеции Ля-Рошель? Недавно узнал, что эта сцена снималась в интересном месте, в Хотинской крепости, расположенной в Черновицкой области. Этот замок, неплохо сохранившийся до наших дней, с двенадцатого века являлся опорой Галицко-Волынского княжества. Им по очереди владели приднестровские князья, поляки, Турция и Россия. Я созвонился со своим знакомым, живущим в Каменец-Подольском, он пообещал на своих «Жигулях» устроить экскурсию в Хотин. Если пожелаете, можете присоединиться. Поездка обещает быть увлекательной.

– Спасибо за приглашение, непременно им воспользуюсь, если, конечно, получится. Я ведь только приступил к работе, боюсь, что в отпуск не скоро соберусь, – ответил Сергей и торопливо добавил:

– Извините, что все так по-дурацки вышло.

– Это вы о Ленчике? Честно говоря, ничего другого от него не ожидал. Я его хорошо знаю. Кое-какие способности у Ленчика, безусловно, есть, но лень гораздо раньше его родилась. В школе учился отвратительно, одни двойки и трояки домой таскал. Знаю об этом не понаслышке, одно время в той же десятилетке электриком подрабатывал. Ленчик особым рвением и тогда не отличался, обожал с утра до ночи баклуши бить. Зато потребностей у парня воз и маленькая тележка. Года два назад состоялся у нас любопытный разговор. «Дядь Вась, – предложил он, – а давайте ваши творения продадим? Я клиентов нашел, неплохую цену, между прочим, предлагают. И зря вы на дурацкую древность запали. Сейчас офигенным спросом пользуются каменные памятники, да только делают их на один манер. Попадете в Симферополь, обязательно на местное кладбище загляните. Все надгробные плиты на одно „лицо“, никакого разнообразия. Предлагаю кооперацию. Я буду заказчиков искать, стройматериалы добывать, а вы надгробия клепать. Шестьдесят процентов мне, сорок – вам» – «Предложение занятное, – ответил я, – только условия сделки немного смущают» – «Это потому, что вы советскую систему плохо знаете, – заявил он. – Не переживайте, на мою долю больше двадцати процентов перепадать не будет, остальные деньги на взятки пойдут, чтобы никто палки в колеса не вставлял». Я, конечно, отказался от столь лестного предложения, а Ленчик с той поры меня невзлюбил.

Разговор с Вирником окончательно успокоил Ворсина, в общежитие он возвратился в отменном настроении. По пути Сергей заглянул в гастроном, купил две бутылки вина «Біле міцне», именуемое в народе «биомицином». Это забористое пойло хоть и гнали из гнилых яблок, зато было оно крепким и дешевым. Спиртное Ворсин купил, намереваясь поближе познакомиться с соседом по комнате, который только вчера вернулся из отпуска. Парень привез из дома кучу деликатесов, включая традиционное сало и соленые рыжики. Сержант Дмитрий Панчухин, простодушный упитанный увалень двадцати двух лет от роду, честно признался, что в милицию пошел только потому, что его достали родители.

– После дембеля батя устроил меня фрезеровщиком на завод, – рассказывал он. – Чтобы вовремя на работу попасть, вставал в полпятого утра, а потом через весь город в переполненном трамвае тащился. С работы возвращался часов в восемь вечера. Пожрал, телик посмотрел – и на боковую. Честное слово, о бабах даже забывать начал. Через две недели от такой пахоты завыл, как раненый изюбр. Позвонил в Северокрымск корешу, с которым в одной части служил. Обрисовал ситуацию. Он предложил в милицию податься. Объяснил, что в больших городах в патрульно-постовую службу лучше не попадать, ее собачьей называют, а в таких мелких, как Северокрымск, сильно пахать не придется. Теперь мы с ним в одном экипаже работаем. Его Геной зовут.

Вечером Дима с тремя товарищами по службе решил отметить благополучное прибытие в Северокрымск. Ворсину ребята обрадовались, но вино спрятали от греха подальше, объяснив, что с самогоном его лучше не смешивать: такое гремучее зелье получается, что наутро глаза из орбит вываливаются.

Разлив по граненым стаканам мутную самогонку, Дима предложил выпить за то, чтобы свежеиспеченный оперуполномоченный недолго оставался в холостяках и нашел суженую. Ребята пояснили, что девушек легчайшего поведения в райцентре хватает, а с невестами напряг, поскольку все классные пацанки, окончив школу, перебираются в Симферополь или на ЮБК, а дома остаются только дурнушки. Когда Ворсин заметил, что, сидя в салоне патрульного автомобиля, глупо надеяться на встречу с серьезной девушкой, парни пообещали в ближайшие выходные сводить его в местный клуб на танцы, чтобы лично удостоверился в их правоте.

– Хочу предупредить, – перешел на шепот Дима, наклонившись к Ворсину, – комендант нашего общежития – стукач, каких поискать. Я одну биксу на ночь привел, так утром командир взвода прямо на построении мне выволочку устроил, потребовал объяснительную написать. Однажды я спросил его: «Марк Игнатьевич, вы в молодости на танцы бегали?». Знаешь, что он ответил? «Я такими глупостями не занимался и тебе не советую». – «Где с девушкой можно познакомиться, как не на танцах? – поинтересовался я. – „В нашем Доме культуры работает много кружков, – ответил старый пень. – Коль женилка спать по ночам не дает, можно хоровым пением заняться или в театральную студию пойти. В таких местах девиц невпроворот, выбирай, какую хошь, толстую, тонкую, блондинку или брюнетку. Но только портить девок не смей! Коль понравились друг дружке, так сыграйте свадебку, да и дело с концом. А то напридумывали, понимаешь ли, всякую гадость вроде битлов патлатых или рока дебильного, наслушаются дребедени, а потом в кустах паруются, как шавки подзаборные“. Вот такая провинция, одичавшая и несуразная. Но ты, Серега, не горюй, найдем мы тебе невесту».

Последнюю фразу Дима произнес громко, парни дружно расхохотались. После этого беседа оживилась, потекла ровно и весело. Ближе к полуночи выяснилось, что выпивка закончилась, а поскольку дежурный уже запер двери на замок, «биомицин» оказался как нельзя кстати. Вино еще пуще развеселило ребят, кто-то вспомнил, что этажом ниже недавно поселились две девушки. На робкое предположение Ворсина, что они, должно быть, уже легли спать, ребята отреагировали бурными протестами и заверениями, что девицы ловко стреляют глазками и наверняка будут не прочь познакомиться с такими бравыми парнями. Когда Ворсин категорически отказался участвовать в авантюре, его подняли на смех.

– Если мужчина хочет понравиться женщине, он не должен праздновать труса, – заметил Дима.

– Вы как хотите, а я спать ложусь, – пожал плечами Ворсин. – Напоследок, пока вы не успели дров наломать, расскажу одну поучительную историю, случившуюся со мной, когда учился на третьем курсе. На ноябрьские праздники поехал к своему другу Антону Запрудскому в Днепропетровск. Он обучался в институте инженеров железнодорожного транспорта, жил в старой пятиэтажной общаге, в которой все комнаты обставили одинаково: возле стен – армейские панцирные кровати, посредине стол, в правом углу железная рогатая вешалка, в левом – деревянный шифоньер. «Сокамерники» Антона по случаю праздников разъехались по домам, так что проблем со спальным местом не возникло. Мы отправились в горный институт, где училась пассия Антона. Ее звали Машей, она пообещала познакомить меня со своей подругой, которой нравились крупные мужчины. Но та загрипповала, так что остался я без потенциальной Дульсинеи.

– Антон с Машей потащили меня на дискотеку, – продолжил Ворсин, воодушевившись симпатией ребят. – Танцую я скверно, любое столпотворение вызывает дискомфорт. То ли у пацанов из вокально-инструментального ансамбля подходящих песен не было, то ли они терпеть не могли медленную музыку, но все время звучали исключительно быстрые композиции. Проплясав минут десять, занял освободившееся кресло. Тут объявили белый танец. С моей комплекцией надеяться не на что, так что я расслабился, в сторону столпившихся возле стен девушек даже не смотрел. Вдруг предо мной возникла симпатичная черноволосая худышка, улыбнулась, продемонстрировав изумительно белые зубы, протянула руку. От неожиданности я не сообразил, что меня натуральным образом приглашают на танец.

Обрадовавшись, что хоть кому-то нужен, поспешно вскочил, вывел девушку на середину зала, приобнял за талию, попытался закружить по часовой стрелке, но худышка не тронулась с места. Двигаться против часовой стрелки она тоже не пожелала, будто ее приклеили к полу. Поначалу решил, что она таким оригинальным способом хочет наказать меня за медлительность, но, присмотревшись, понял, что ошибся, таких мыслей у нее и в помине не было. Она напоминала человека, который настолько занят собственными мыслями, что ему начхать, что думают о нем окружающие. Стоять на пионерском расстоянии, на виду у всего честного народа, как-то не с руки, поэтому я прижал девушку к себе, тем более что она прильнула ко мне с такой готовностью, будто только этого и ждала. Стою, значит, посредине зала, вдыхаю медвяный аромат, исходящий от ее волос, ловлю на себе любопытные взгляды окружающих. Тут Антон с Машей нарисовались, круги описывают, подмигивают, жестами восторг выражают, дескать, продолжайте ребята в том же духе. Минуты через две я снова попытался расшевелить девушку, но безрезультатно, ни вправо, ни влево кружиться она не желала. Вокруг нас даже запретный круг образовался, в который другие парочки предпочитали не вкатываться. Надеялся, что медляк скоро закончится, но ребята из ансамбля, должно быть, решили приколоться, устроили марафон. Центр зала постепенно опустел, в итоге все глазели только на нас. Когда музыка наконец стихла, шарахнулся от худышки, как от зловредной кавказской овчарки. Потом втроем гуляли в парке, Антон предложил продегустировать портвейн «777». Не знаю, из чего его сделали, но ударил по мозгам крепко. Антон пошел провожать Машу, а я отправился в общагу. Добрался до комнаты на автомате.

Разбудило меня радостное солнышко, заглянувшее в комнату сквозь узкое, но высокое окно. Поскольку на соседней кровати храпел Антон, я пришел к выводу, что ночью не сбился с курса. Еще больше утвердился в этой мысли, увидев свои брюки и пиджак, аккуратно угнездившиеся на спинке стула. Разбудив приятеля, предложил прогуляться и перекусить. Башка разламывалась. Когда подошел к вешалке, не обнаружил на ней новое кримпленовое демисезонное пальто. Самое обидное, что не проносил его и неделю. Родители потратили больше ста рублей, радовались обновке больше меня. На дворе стоял ноябрь. Холодрыга. Унылый дождик пополам со снегом. Выручил Антон. Одолжил шерстяной свитер, в котором я вернулся в Киев, удивив родителей. Сказал, что пальто сперли в общаге, они купили еще одно, правда, не такое модное, как прежнее. Недели через две позвонил Антон и жизнерадостно известил, что пропажа нашлась. Оказалось, что я перепутал этаж, вломился в комнату, где жили девчата. Так получилось, что угловая кровать, облюбованная мной для ночлега, оказалась свободной. Свет я не включал, разделся и завалился спать. Ближе к утру одна из девушек проснулась, обнаружила на соседней кровати незнакомца, страшно возмутилась. За амурные дела можно запросто вылететь из общежития. Она разбудила подруг, решив, что кто-то из них привел кавалера. Они долго перешептывались, разглядывая незваного гостя, удивлялись его наглости, мало того, что проник среди ночи в чужую комнату, так еще дрыхнет без задних ног. Дверь на ночь они обычно не запирали, воришек на этаже не водилось. Сначала девчонки хотели милицию вызвать, но передумали, никакой угрозы я не представлял, не походил ни на вора, ни на бомжа. Когда они растолкали незваного гостя, тот, ни слова не говоря, быстро оделся и удалился, оставив их в полном недоумении. Девушки надеялись, что хозяин пальто вскоре объявится, но после того, как все разумные сроки истекли, повесили у входа в общежитие объявление, что найдено пальто, указали номер своей комнаты. Прочитав объявление, Антон навестил студенток, те потребовали, чтобы хозяин явился самолично. Когда узнали, что я давно в Киеве, сменили гнев на милость и за килограмм конфет «Кара-Кум» вернули Антону мое пальто.

– Тебе повезло, в итоге только выиграл, вместо одного пальтишка обзавелся двумя, – рассмеялся Дима. – Автопилот – замечательная вещь. Мой отец при жизни, бывало, так напивался, что стоять на ногах не мог, но за рулем даже в таком состоянии ему не было равных, затыкал за пояс любого аса-трезвенника.

– А что с ним случилось? – поинтересовался Ворсин.

– Умер, как заправский шофер.

– Погиб в ДТП?

– Почти. Когда батя разменял полтинник, бес саданул его в ребро. Удар сокрушительный. Батяня втюрился в женщину, моложе его лет на двадцать. Не знаю, где он ее подцепил, и что она в нем нашла, но встречались они регулярно. Летом, как известно, и стол, и дом под каждым кустом, а зимой мест для уединения кот наплакал. Что придумал отец. Вечером на своем «Москвиче» заезжал за подружкой и ехал в гараж. Он у нас кооперативный, кирпичный. Отец проделал в крыше отверстие, вставил туда асбестовую трубу, якобы для вентиляции. Причем она была хитро сделана, сначала шла вертикально, а у пола загибалась на девяносто градусов. Отец загонял машину в гараж, но двигатель не глушил, чтобы не выключать печку в салоне. Он разжился пожарным шлангом, один конец которого надевал на выхлопную трубу, а второй – на вентиляционную. В итоге в атмосферу вылетали ядовитые газы, а в салон от печки поступал теплый воздух. Комфортно устроился. Сделав свое дело, батя провожал девушку к остановке троллейбуса и, как ни в чем ни бывало, возвращался домой. Не знаю, сколько бы длились эти рандеву. Мы спохватились поздно. Накануне отец собирался съездить к своей матери, живущей в пригороде. Поэтому решили, что батя остался ночевать у нее. Но когда на следующий день позвонили с его работы и спросили, куда он запропастился, забеспокоились. Отец и сам не любил опаздывать, и другим спуску не давал. Запасные ключи от гаража и машины нашли в секретере. До сих пор жалею, что взял с собой маму. Открыли ворота, а в салоне «Москвича» двое полуголых мертвецов. Мама грохнулась в обморок. Милиция и скорая приехали одновременно. Помню, молоденькая врачиха даже не соизволила проверить у покойников пульс. Только взглянула издалека, презрительно усмехнулась, сказала, что любовники в ее услугах не нуждаются. Пару недель меня вызывали в милицию, задавали каверзные вопросы, часто ли мать с отцом ссорились, где была мама в ночь перед несчастным случаем, кто может подтвердить наше алиби. Следователь, вероятно, не верил, что мама не имеет никакого отношения к происшедшему, хотя судмедэкспертиза показала, что жертвы скончались от отравления угарным газом.

– А мой старший брат из-за курева умер, – печально признался Роман, худенький молодой парень с треугольным подбородком. – Он писал стихи, но их нигде не печатали. Однажды Даня отослал свои творения в известный московский журнал, откуда пришел уничижительный отзыв. Написал рецензию некий Горинштейн. Не помню точно содержание письма, но смысл сводился к тому, что Даня только зря и свое, и чужое время тратит, лучше бы шел на завод гайки крутить, а желающих заниматься словоблудием и без него хватает.

– Дружище, а причем здесь табак? – поинтересовался Дима.

– Даня с детства рос впечатлительным и обидчивым ребенком. Я, например, на оскорбления спокойно реагирую, в крайнем случае, могу обидчику в рожу заехать, а брат, когда его обзывали, замыкался и мог целыми днями молчать и дуться. По этой причине родители его никогда не наказывали, что бы он ни натворил. Хотя, честно признаться, проказничал в основном я, но сваливал все на брата, за что отец частенько лупцевал меня ремнем по заднему месту. И правильно, между прочим, делал. Это я уже потом понял, когда Дани не стало. Он мечтал увидеть свои стихи напечатанными, если не в книге, то хотя бы в журнале или в газете. А когда такой дикий отлуп получил, сломался. Трудился Даня сторожем на стройке, рабочий режим ему нравился: сутки отдежурил – трое дома. В свободное время поэзией занимался, книжки умные читал. Курить брат начал сразу после окончания школы, где-то вычитал, что все знаменитые поэты с табаком дружбу водили. А уж про вино и говорить нечего, Даня стихи Есенина про кабацкий дым мог часами вслух читать. Раньше брат на дежурстве и капли в рот не брал, а после московского послания правилу своему изменил. Вот и начали к нему на огонек алкаши захаживать, он им свои стихи читал, а они из чувства благодарности за самогонкой бегали. В ночь на девятое мая Даня хорошо отметил победу в войне с фашистами, проводил гостей и прилег на постель с сигаретой во рту. Матрас был набит ватой, которая хоть и горела плохо, зато дымилась хорошо. К началу рабочего дня, когда строители на стройку явились, Даня превратился в черную головешку, а от кровати только железная сетка осталась.

Рома умолк. За столом установилась унылая тишина. Когда на улице неожиданно раздался автомобильный гудок, Дима встрепенулся, обведя вопрошающим взглядом ребят, с иронией произнес:

– Называется «начали за здравие, а кончили за упокой».

– Ты же первый и начал, – откликнулся Рома.

– Слушайте, мужики, вы Аню Пермякову знаете? – как бы невзначай поинтересовался Ворсин. – Начальство на меня дело по ограблению могильников повесило, а она по нему в качестве свидетеля проходит.

– Смотря что тебя интересует, – лукаво улыбнулся Дима. – Она девушка с характером, интеллектуалку из себя строит, но если ты подозреваешь, что Аня бомбит могильники, то зря.

– Да нет, – смутился Сергей. – Она же первой забила тревогу. Я не о том.

– Не темни, дружище, – откликнулся Дима. – Если надумал клинья под нее подбить, ничего у тебя не выйдет. Она больше года встречается с каким-то хирургом из Симферополя, по выходным к нему катается. Какой-никакой шанс у тебя есть, ее подружки, с которыми она в одной комнате живет, рассказывали, что между ними вроде бы черная кошка пробежала. Аня рыдала всю ночь.

– Да мне без разницы, с кем она встречается, – с излишней горячностью выпалил Ворсин, раздосадованный тем, что ему не удалось скрыть личный интерес. – Я о деле пекусь.

– Служебное рвение – признак здорового честолюбия, – глубокомысленно изрек Дима.

– Да ну вас, – обиделся Сергей. – Давайте, мужики, на боковую. Завтра, то есть уже сегодня, рано вставать. Да и барышни, наверное, замаялись вас ждать, десятые сны видят.

К его удивлению, на этот раз ему никто не возразил.