Гураны. Исчезающее племя

ГЛАВА 16. КОНЦЫ ОБРУБАЮТСЯ

Неожиданно семья учетчика исчезла. На дверях висел замок, чего в деревне никогда не было, а за скотиной ухаживала тетя Шура Ланчакова, соседка с другой стороны. Я спросил у ее сына Вовки Макилы, где соседи. Тот, глядя своими дебильными глазами, сосал палец и пытался вникнуть в суть вопроса. Поняв, что ответа не добьешься, отважился спросить у самой тети Шуры. На что та разразилась визгом с обвинением в попытках напакостить пока хозяев нет дома и угрозами оборвать уши, если увидит их близко от двора. Вовку Макилой звали за то, что он до десяти лет в магазине просил «сахару макила» (полкило), а мать в развитии опередила его не намного. Приходилось до истины добираться путем логических размышлений. Неоднократные ненавязчивые упоминания об исчезнувшем соседе отец Генки игнорировал. Это было непонятно, в деревне все обсуждается, а тут такое безразличие, как будто каждый день односельчане целыми семьями пропадают.

За сараем царила паника. Взрослые молчат. Почему? Объяснений немного: или боятся или заодно с преступником. Мне эта догадка пришла в голову после нескольких попыток добыть информацию из разных источников. Даже наша первая учительница Валентина Семеновна, которая давала ответы на все вопросы, вдруг уклонилась от разговора и, отговорившись нехваткой времени, ушла доить корову. Никогда еще корова не была для нее важнее учеников. Потом на эту корову кричала так, что та выбила у нее подойник. Явно нервничает. Предстояло выяснить, кто из односельчан уже завербован, а кто просто запуган. Поводов для шантажа много. Тут и тайный вынос доярками молока с фермы и кража комбикорма для свиней, чем грешат все. Иначе откуда у всех откормленные свиньи? Комбайнеров можно схватить за руку на зерне. Все тащат отовсюду, потом обмениваются. Отсюда круговая порука. Это опытный диверсант всегда может использовать. Но учитель, библиотекарь, бухгалтер и другие, кто не держит хозяйства и не ворует? Как они попались и на чем? Возможно здесь и разгадка. Враг не глупец, он видит, кого запугать, а кого завербовать. Теперь все встало на свои места, хотя и разочаровало. Самые уважаемые люди оказались пособниками. Их, не имеющих домашней скотины, было немного. Но они были самыми умными и образованными. Нужно было срочно принимать меры. Не прозевали ли они измену и вражеского лазутчика? Может быть, он уже выполнил задачу, и группа снялась и больше здесь не появится. Тем более, нужно торопиться. Но в селе обратиться не к кому.

Елизар после очередной планерки забеспокоился, не переборщили ли они с соседом. Эти энтузиасты от безделья и под монастырь могут подвести. Еще свежи в памяти события, когда люди не за нюх табаку бесследно исчезали. Он сам получил расстрельный приговор, замененный на штрафбат, о чем никогда не рассказывал даже членам семьи. Они стояли на монгольской границе и вымирали от голода, когда фашист рвался к Москве. Решили с другом и земляком пробираться на Западный фронт после нескольких отказов о переводе. Да начальство и не могло разрешить, рапорты писали все. Двум малограмотным восемнадцатилетним деревенским парням удалось за месяц добраться до прифронтовой зоны, где они, объявившись, попали в органы контрразведки и получили высшую меру за дезертирство. Спасибо еще, что после войны не загребли, как это было со многими. Нашли чем играться! Еще пацанов в антисоветчину втянуть осталось. Завтра приедет Семен Григорьевич и надо заканчивать эту патриотическую самодеятельность. Тем более, что через неделю сенокос начинается и ребятам будет не до шпионов.

События следующего дня развивались так стремительно, что Елизар не успел вмешаться. Его отправили встретить и привезти из центральной усадьбы совхоза в Бутунтае учетчика возвращающегося на автобусе с вещами из поездки. Это пятнадцать километров. Генка увязался за ним, и поговорить о ребячьих забавах не удалось. Главному сыщику сразу показалось подозрительным, что Семен Григорьевич приехал один. Худшие предположения оправдывались. На их сленге это называлось «обрубить концы». Сейчас он здесь законсервируется, раздаст задания пособникам и исчезнет навеки. Что его отец замешан, он убедился, когда тот вполголоса задал вопрос, как будем заканчивать наши шпионские развлечения. На что получил ответ, что все обдумано, приедем, расскажу. Это так взволновало Генку, что он чуть не сорвался. Обнаглели, уже и не скрывают, что занимаются шпионской деятельностью. Только чувство ответственности удержало от необдуманных действий. Растерявшись, он не мог понять как его отец бесстрашный фронтовик, мог попасться на удочку этого проходимца. Потом решил, что его дело спасать Родину любой ценой, даже если придется заплатить жизнью как Павлику Морозову. Когда приехали, он соскочил с телеги и убежал, сдерживая слезы от разочарования и обиды. Я, услышав новости, наоборот, воспрял духом. Заявил, что теперь полная ясность и проще разработать план реализации по нейтрализации изменников. Генкино горе мне было не понятно, сам рос без отца и все эти сюсюкания не воспринимал всерьез. Решено было установить с этой минуты непрерывную тайную слежку за обоими, чтобы не упустить момент их встречи и выведать планы. При этом я решил, что буду наблюдать за дядей Елизаром, как лицо беспристрастное, а за резидентом Генка. Уже стемнело, когда нам возле конюшни, куда привел лошадь Семен Григорьевич, удалось услышать обрывки разговора преступников. Поняли, что завтра после обеда учетчик едет размечать покосы и на зимней пустующей отаре Каргиных в погребе сделает закладку, а дядя Елизар должен обеспечить КАРТУ. Что это значило, предстояло выяснить. Но уже понятно, что медлить нельзя, место известно, нужно брать с поличным. Радовало, что с самого начала были на верном пути. Цель работы диверсанта именно карты.

ГЛАВА 17. ЗАПАДНЯ

Здесь доверять некому, управляющий ненадежен, значит, только директор совхоза может принимать правильные решения. Директором был Чередниченко, пожилой высокий мужчина, всегда категоричный, умеющий одним взглядом вогнать в пот пацанов из интерната, когда на них жаловались воспитатели. Он обычно возмущался, выговаривая с украинским акцентом:

– Шо це таки, днем сплят, ночь гулят? Вам все условия зоздали, а вы с жиру беситесь?

Обычно его карательные меры долго вспоминались, и угроза пожаловаться самому директору на ребят действовала.

Кроме него других властей на обширной территории совхоза не существовало. О милиции они лишь слышали как о чем-то абстрактном, находящемся в Кличке – руднике в пятидесяти километрах от них. Кто побывал в этой самой Кличке, уже считался человеком повидавшим свет.

Каргинская стоянка располагалась в пятнадцати километрах от их села и в семи от центральной усадьбы совхоза в урочище Кадарча. Место хорошо знакомое нам, туда привлекали высокие, местами отвесные скалы. Проявляя смелость и ловкость, ребятня забиралась на них, чтобы доставать из гнезд птенцов филинов, а то и орлят. Потом во дворах пытались их растить, что заканчивалось гибелью несчастных жертв. Иногда родители орлят нападали на похитителей, приходилось отбиваться, держась на еле приметных выступах и рискуя сорваться. Я однажды прыгнул с десятиметровой высоты, чудом не переломав ноги.

Если идти вначале в Бутунтай, то можно упустить закладку, а это улика. Поэтому решено было идти сразу в Кадарчу, дождаться учетчика, потом, убедившись в закладке и его отъезде бежать к директору. Лошадь в Кадарче неизбежно привлечет внимание, значит, все придется проделать пешком. До обеда нужно успеть.

Утром мы двинулись в путь, прихватив с собой узелок провизии на день и фляжку воды. Родителям сказали, что пошли набрать мангыру для засолки и указали другое направление. Их похвалили и отпустили.

Когда подходили к месту назначения, солнце было уже в зените, донимала жара и пауты. От оводов можно было спастись только бегством, а на жаре не очень-то побегаешь. Спасала хитрость. Когда над головами роилась уже целая туча насекомых, делали быстрый рывок и убегали. И так всю дорогу.

На стоянке никого не было. Надо было спешить. Каргин, старый чабан, был человеком хозяйственным, и погреб его мог служить образцом надежности. Вырытый в склоне пригорка бункер размером метра на два вглубь и метра на два в ширину был обшит изнутри листовым железом для защиты от норных животных и снабжен надежной дверью из лиственницы. Сейчас он был открыт для просушки. Мы проверили засовы, им пришла в голову смелая мысль. Колька предложил закрыть шпиона в кладовой и сдать его директору и «органам» тепленьким. Рискованно, конечно, но зато осечки не будет. Даже если он там съест свою закладку, все рано наши органы из него все вытрясут. Договорились спрятаться за выступом скалы в расщелине, в которой часто прятались от грозы и выскочить оттуда, как только враг войдет в погреб. Накинуть засов – дело одной секунды. И ходу, чтоб не пристрелил через дверь.

Когда по дороге между редкими деревьями показался всадник, нас трясло от волнения в ознобе, несмотря на пекло, царившее в степи. Мы не глядели друг на друга, чтоб не выдать собственное состояние. Тем не менее, как только всадник спешился, достал из сумки сверток величиной с ученический портфель и скрылся в кладовке, я сорвался с места, захлопнул дверь и опустил кованый засов. Отпрыгнул в сторону и остановился. Генка вышел из укрытия и, не приближаясь, ожидал команды. Из подземелья раздавались глухие крики и стук в дверь. Выстрелов не было. Не дурак, боится, что рикошетом от металла обшивки самого может зацепить. Со всех ног бросились прочь. Потом я остановился и повернул назад. Отвязал лошадь учетчика, вскочил на нее и подъехал, приглашая Генку сесть сзади. Так «всундалдой» мы через полчаса уже прискакали к конторе совхоза.

Возле конторы стоял директорский ГАЗ-69, у коновязи его лошадь. Значит на месте. Сыщики робко вошли в кабинет большого начальника.

– Вы откуда, ребята, кто прислал?

– Да мы сами. Мы с третьей фермы.

– Ну, говорите быстрее, времени нет, я как раз к вам на третью на собрание собираюсь.

– Да у нас разговор тайный.

– Что-о-о? От кого, от всех?

Директор махнул двум посетителям, чтобы вышли, и выслушал нас. По мере сначала сбивчивого, а потом все более азартного изложения, лицо его веселело, в глазах запрыгали озорные искорки.

– И что он там под засовом сидит? А не задохнется? Каргин он и воздуха пожалеет, все дыры законопатит. А я все думаю, откуда о наших привесах и урожае все до моего отчета узнают. Немудрено при такой вражеской разведке. А у вас все стали пособниками? И отцы ваши тоже?

– У меня отца нет, а его отец первым сдался.

Генка стоял, потупив глаза.

– Ладно, не горюй, разберемся кто кому враг. А сейчас вас одних отпускать опасно, слишком много вы знаете. Поэтому Гена отвезет вас на машине, а мы к собранию подъедем. И никому ни слова! Договорились? Гена! Завези ребят в столовую, накорми и вези домой. Жди меня там, я через Кадарчу к ним поеду.

Мы сидели в столовой, и видели, что на верховой лошади проскакал директор. В поводу у него была лошадь учетчика. Генка толкнул меня в бок, не в силах сдержать восторг.

Мы возвращались домой триумфаторами – абы кого на директорской машине не повезут. У них и взрослые не все на машинах катались. Гена, понимая наше настроение, поочередно пересаживал нас с заднего сиденья на переднее и, разрешая нажимать клаксон, пояснял назначение тумблеров, барашков и приборов на панели. Высадил, сам пошел к знакомому скотнику точить лясы. Мы предпочли до появления директора взрослым на глаза не показываться, потому что дали обещание ничего не рассказывать, и не знали как объяснить, что пришли без мангыра. На расспросы сверстников, пораженных нашим эффектным появлением, загадочно молчали. К вечеру приехали и сразу прошли на собрание директор и учетчик. В руках последнего был знакомый пакет.

После собрания Семен Григорьевич и дядя Елизар позвали нас домой, и рассказали о том, что хотели испытать наши мужские качества. Что мы оказались на высоте, умело опередив своих испытателей решительными действиями.

В качестве поощрения мы в погребе должны были найти пакет по карте подброшенной дядей Елизаром. В нем оказались книги «Остров сокровищ» Стивенсона и «Школа» Аркадия Гайдара и по замечательному складному ножу с ложкой и вилкой. Такие ножи только у десантников, сказал дядя Семен, как они стали называть бывшего лазутчика.

Неизвестно как в селе узнали про их секрет, но отныне учетчика за глаза стали звать «резидентом», а конюха «пособником».

ГЛАВА 18. ТАЧАНКА

Тучи разверзлись в буквальном смысле. Вспышки в ночной темноте слепили, за ними следовал оглушающий гром. Все сопровождалось сплошным потоком воды, хлеставшей порывами ветра до боли. Такого видеть еще не приходилось. Даже страха не было. Остались инстинкты, заставляющие вцепиться руками за задний бортик телеги. К нему вплотную притиснуто тело и вжата голова, над которой после каждой молнии мелькают здоровенные копыта задних ног взбесившейся от ужаса Воронухи. При обратном движении эти копыта сносят передний бортик телеги, потом появляются снова. Они оснащены новыми стальными подковами с острыми шипами, способными раздробить череп или перебить позвоночник зазевавшегося волка. Что уж говорить обо мне, весом в тридцать пять килограммов, в неполных двенадцать лет? Спасает только их недолет сантиметров в двадцать.

Я в этом году получил повышение из волокушников в гребельщики и мечтал продвинуться дальше. Стать метчиком пока не позволяли малорослость и малосилие. А вот вершить зароды уже доверяли. Это ставило меня почти вровень с взрослыми работниками. Я и крутился больше возле них в ущерб ребячьим развлечениям, стараясь перенять опыт, что поощрялось.

Вот и сейчас, всех оставили под присмотром бригадира на полевом стане, чтоб не гонять понапрасну коней, а взрослые выехали еще после обеда домой в отделение, работы и там хватало. Вечером дядя Саша Парыгин, бригадир, решил отправить и меня с несложными поручениями, сказав оставаться в распоряжении управляющего на все дни непогоды.

Обрадованный, я быстро запряг в телегу Воронуху, рослую кобылу, только второй год ходившую в упряжи. Она в свое время не была объезжена, потому что оказалась жеребой. Пока ожеребилась, пока отбился сосунок, прошло два лишних года. Кобыла заматерела, обзавелась независимым характером. Пришлось с нею повозиться, но все же остепенилась и стала исправной рабочей лошадью. Ее стали доверять нам, когда привлекали на школьных каникулах к работе, главным образом, на сенокосе. Сейчас она была закреплена за мной для работы на конных граблях. За полторы недели мы сработались, стали доверять друг другу. Я уже и не думал, что от нее можно ожидать каких-то сюрпризов.

Взбесилась она после первой молнии и раската грома. Попытка остановить ни к чему не привела, кобыла оказалась «тугоротой» и не реагировала на удила. Преодолеть сопротивление просто не хватало силы. А потом начала еще и лягаться, загнав меня в задок телеги, подпрыгивающей на ухабах и норовящей опрокинуться или рассыпаться. После нескольких ударов ногами над телегой, она попробовала бить в передок, но места было мало, удара не получалось и Воронуха просто понесла меня в сторону села. Силы, приумноженной страхом, у нее было невпроворот, я не заметил когда проскочили небольшой подъем. Я уже перестал паниковать, вернулась способность соображать, но бдительности не терял. И правильно, при новых вспышках молнии кобыла то и дело норовила достать меня. Понял, что телега для меня место опасное при таком вылете ее ног. Но и спрыгнуть и сбежать, тоже было не лучшим вариантом. От стана отъехал километров пять, до деревни в два раза больше. Пока доберешься, или заблудишься в кромешной тьме под проливным дождем, или сожрет кто-нибудь. Да и просто страшно. Но уж в этом признаваться даже себе не хотелось. А людей насмешить и стать героем анекдотов, тем более.

Я перебрался за бортик и повис на нем, усевшись на выступающий центральный брус. Уперся ногами в телегу. Получив опору, собрался с силами, дернул резко вожжи и вдруг почувствовал, что кобыла мне подчинилась. Она запрокинула голову и стала сбавлять ход, все реже взбрыкивая задом и лягаясь. Не поверив себе, отпустил. Кобыла вновь понесла, я дернул вожжи, она осела.

Все! Я хозяин положения. По опыту понял, что удалось удилами порвать рот лошади и боль заставляет ее подчиняться управлению. Так часто бывает при объездке диких лошадей. Видимо так было и с Воронухой, потом рот зажил, она об этом забыла, и вот я заставил вспомнить.

Сразу все изменилось. Гром превратился в торжественный марш, молнии в софиты, дождь в декорации, а я в героя, могучего и непобедимого. Сценой была необъятная степь. Жаль, зрителей не было, при таком дожде даже суслики и тарбаганы попрятались в норы. Хотелось выразить свое ликование и я, до этого участвовавший только в хоровом пении и то из-под палки, вдруг запел. Да не что-нибудь, а знаменитую «Тачанку».

Ты лети с дороги, птица,

Зверь, с дороги уходи!

Видишь, облако клубится,

Кони мчатся впереди!

И неслась неудержимо

С гривой рыжего коня

Грива ветра, грива дыма,

Грива бури и огня.

Песня, как никогда, соответствовала моменту. Я орал, стараясь перекричать шум грозы, мне казалось, что и гром и молнии разрезают кромешную тьму по моей воле. Какой страх? Это чувство нам, победителям, неведомо.

Скачка в таком темпе не может длиться бесконечно. Воронуха, отмахав половину пути, стала сбавлять ход. Мне, вдохновленному победой над ней и обстоятельствами, пришлось пускать в ход бич. Я уже давно сидел по-хозяйски в телеге, понимая, что контроль теперь за мной. Кобыла, притомившись, шла рысью, да и мой азарт стал стихать. Природа, поняв, что ее происки не увенчались успехом, начала успокаиваться. Гром и молнии возникали все реже, ливень перешел в стадию сначала крупного дождя, потом и вовсе прекратился.

Дорога в пятнадцать километров не заняла и часу. Подъехав к дому, я успокоил прядавшую ушами и отстраняющуюся от меня Воронуху, распряг ее и повел на конный двор. Дядя Елизар, конюх, удивился моему появлению:

– Ты пошто, паря, в таку погоду, да ишо и ночью? Кто это такой ушлый, на Воронухе тебя послал в грозу? Она же грома боится, как ты доехал? О-о-о, да ты ей пасть порвал! Ну, парень, молодец! Не растерялся. Сильно брыкалась?

– Да весь передок у телеги разбила, пока не осадил.

– Телегу починим, главно дело, сам уцелел. Ну, иди, отдыхай.

Конюх, качая головой и негодуя по поводу «идиотов безмозглых, отправивших пацана на таком коне», повел во двор кобылу.

Забрав узду, я пошел домой. Нужно было переодеться и найти товарищей, времени было всего часов одиннадцать вечера. Наверняка где-нибудь по огородам лазают. Как можно в таком интересном занятии не принять участия?

ГЛАВА 19. НА КОМИССИЮ

Ежегодно военкомат требовал доставлять в райцентр всех приписников на медицинскую комиссию. Это подростки, достигшие 14 лет, которым выдавалось приписное свидетельство. Отныне они становились допризывниками и все передвижения и перемещения их за пределы района отслеживались и санкционировались военкоматом. В основном это школьники и райОНО тут же организовывало свои мероприятия, исполком свои. Выезжали рано, часов в шесть утра на одной машине приписники, участники соревнований по патриотическому воспитанию, семинара по скоростной дойке коров, оренбургскому методу стрижки овец и ответработники с отчетами. Многие совмещали. Для нас поездка была большим развлечением – сто километров по проселку с такими ухабами, что водитель часто сворачивал и ехал прямо по степи. Дорога занимала часа четыре, с песнями, анекдотами, байками, руганью взрослых. Мы на ходу спрыгивали и бежали за машиной, чтобы размяться. Наконец прибывали и сразу в дело. В первый день у нас был военкомат, назавтра военная игра и возвращение домой. Ночевали в школе на соломенных матрацах и взрослые и дети, гостиницы в поселке не было.

Военкомат занимался нами тоже в школе. В программу входило медицинское освидетельствование и физическая подготовка. Делалось все не то намеренно, не то по причине раздолбайства военкоматских работников с максимальным набором тягот и лишений. Начать с того, что в коридоре школы на первом этаже не было ни одной лампочки. Медицинские кабинеты располагались в классах, двери обычно закрывались, а незадействованные классы заперты на замок. Свет не проникал ниоткуда. Нас выстраивали в коридоре на входе, объясняли, что в конце кабинета регистрационная комиссия и наша задача как можно быстрее ее достичь. Поступала команда, мы с гоготом неслись сломя голову и сшибая друг друга. Там нам приказывали раздеться и в одних трусах заходить в кабинет. Вызывали по списку, непонятно было, зачем мы бежали. Но это уже начиналась армия, логика в ней понятие специфичное. Итак, мы заходили в кабинет, на свету нас встречали серьезные дяди и тети, внимательно разглядывали, записывали, выдавали обходную медицинскую карту и объясняли порядок осмотра. Я стоял перед ними с единственной заботой как выгляжу и не слишком ли позорные на мне трусы. Их, кажется, в те времена не завозили, и все они были домашнего изготовления. Инструкции не воспринимались, начиналась бестолковщина. В кабинеты специалистов заходили по одному – два человека. В одном кабинете окулист и ЛОР. Заходим с Санькой Бояркиным (с рождения на отаре, в школу почти не ходил). Меня обследует ЛОР, Саньку окулист. Слышу:

– Назови букву

– М.

– Следующую.

– В.

– Эту.

– Д.

Недоуменное:

– Он что, совсем слепой? Назови фигуру.

– Какую? Прямотрегольник.

Смех, врач берет его карту и в графе «образование» читает:

– учился в первом классе четыре года

– . Вероятно, не закончил. Ты что буквы не знаешь?

– Знаю, только не все.

Подходит очередь хирурга. Перед входом полагается снять трусы и входить уже голым. То, что там молоденькие практикантки из медучилища не должно никого смущать.

Выхожу от хирурга, народ мечется, половина опаздывает, все перезабыли последовательность. Одеваю трусы, влетает Толька Поляков. Видит – все голые, быстро снимает трусы, спрашивает, что делать дальше. Беру его карту: – Тебе сначала на второй этаж к окулисту, беги быстро, опоздаешь. Затурканный, он как есть, нагишом несется на второй этаж, люди в коридоре шарахаются, влетает в кабинет. Там персонал, непривычный к нудистам, машет на него руками, он несется обратно за трусами, на ходу обещая меня убить. Всем весело.

В таком ритме полдня, затем обед в поселковой столовой и физическая подготовка. Вернее, ее проверка. Ну, здесь все в порядке. Редко кто не выполнял армейского норматива. Компьютер тогда заменяла спортплощадка. Инструкторов было хоть отбавляй, от скуки с нами занимались все демобилизовавшиеся из армии парни в свободное время после работы и до танцев в клубе. Заодно показывали девчатам свои способности.

В пять часов в Забайкалье летом еще середина дня. Нас отпустили военкоматские и мы никому уже до отбоя не были нужны. Всем это привычно, дома так же. Здесь же все новое и это нужно исследовать. Из нашего совхоза было человек восемь, большинство интернатских, т.к. средняя школа была одна на десяток сел. Мы и тон задавали, спаялись за годы совместной учебы и проживания. Пошли вдоль улицы, поражаясь их чистоте, туалетам в каждом дворе, здороваясь с каждым встречным и не понимая их удивления при этом.

Увидели Аргунь. Граница! Бегом к берегу, посмотреть на пограничников, нейтральную полосу, сопредельную сторону и все о чем знали из книжек про Карацупу и, вообще, пограничников. Добегаем – ничего. Никаких признаков рубежей родного государства: река, трава, вода. Минут пять побродили в прибрежных кустах, надеясь наткнуться на заставу и приключения. Бесполезно, только жара донимает да насекомые. На солнце пауты (оводы), в кустах комары и гнус (мошка). Убедившись, что никого нет, решили искупаться. Купаться в наших местах, было принято голыми, даже рядом с селениями. Просто выбирались два подходящих места, и одно из них нарекалось «девчачьей купальней», а второе – «парнячьей». Здесь свидетелей не было, поэтому мы разделись, сунули одежду в кусты и с шумом бросились в воду. Доплыли до середины реки, возвращаться не хотелось, китайский берег выглядел безжизненно, решили плыть. Доплывем, отдышимся и назад.

В то время граница так и выглядела. Заставы были в десятках километров одна от другой, да еще и малочисленные. Но это не значило, что граница была бесхозной. Так и сейчас. Видимо, пограничники нас увидели давно, но опасности мы, ни для одной державы не представляли, а развлечений у них было мало, поэтому решили позабавиться. Как только мы отошли от берега и прилегли на мягкую шелковистую, пружинящую под телами нагретую травку, идиллия была нарушена невесть откуда выскочившими тремя китайскими пограничниками с криками на своем сюсюкающем языке. Перепуганные, голые мы сбились в стаю перед стволами советских автоматов. Жестами вывели нас на берег, построили, дали понять, что наша песня спета. Свидетельствую: половина четырнадцатилетних балбесов заплакала, и никто не запел «Интернационал»! Наигравшись, старший закричал в сторону советской границы на ломаном русском: – «Эй, паря, миюла! Шпиона тута имай, диверсанта!». Оттуда донеслось: – «Чего орешь, ходя? Давай их сюда, кутузка по ним плачет».

Три пинка – и вся наша диверсионная группа с рекордной скоростью преодолела водный рубеж. На нашем берегу никого не было. И пограничников нет. Появилась надежда – найти вещи и смыться потихоньку. Кинулись к оставленным вещам, их нет. Начали искать, разбрелись по берегу – ничего. Поняли, что они реквизированы. Что делать, не идти же по поселку голыми.

Потом вышел пограничник и повел нас на заставу. Старшим был сержант срочной службы. Он нас построил и приступил к допросу. Жара спала, но появились комары, которым такая добыча перепадала редко. Одежда каждому выдавалась после того, как он без запинки мог отрапортовать о себе: «Товарищ старший сержант, допризывник Бояркин, задержанный за нарушение Государственной границы, в своем преступлении полностью раскаялся и готов понести заслуженное наказание!». Обучение длилось не меньше часа, все серьезно, без единой улыбки, тревога нарастала. Когда оделся последний курсант, уши нарушителей распухли от комаров. Тогда я понял смысл поговорки: «Курить хочется – аж уши опухли!». После теоретических занятий всех завели в большую палатку, командир сказал, что сейчас нас будут пытать и чтоб мы на пощаду не рассчитывали, т.к. преступление наше по советским законам карается неотвратимо. После этого приказал принести орудия пытки. Что нас ждет по советским законам, мы даже представить не могли, многие скулили. Одно было ясно: что-то ужасное. Дверь палатки открылась, в нее внесли большой котел с выбивающимся паром из-под крышки. Понятно, пытать будут кипятком. Всхлипы усилились. Сержант торжественно возгласил: – «Сейчас каждый из вас пройдет испытание, кто справится, тот будет отпущен на свободу. Учтите, вас этим наказывают за страшное преступление, нам это приходится испытывать безвинно три года каждый день!» Откинули крышку котла, и по палатке распространился аппетитный запах перловой каши с бараниной. Съесть пришлось все.

После этого нам дали подержать автомат, посмотреть боевые патроны, гранату и отправили восвояси, несмотря на сопротивление.