В гостях у Папского Престола

Рядом с нашим маетком находилось имение пана Осторыжского. Члены его семьи не сильно общались с соседями, но несколько раз мне приходилось бывать у них в гостях. Там я общался в основном с младшей дочерью этого польского шляхтича, Басей. Она была моего возраста, и, естественно, мы находили общий язык, правда, не сразу. Увидев ее первый раз, я оторопел от того внутреннего обаяния, которое исходило от нее. А если к этому добавить белокурые локоны и большие, чуть раскосые голубые глаза, которые лукаво поблескивали из-под длинных ресниц, и ангельский тихий голосок, то ты становился сразу в длинную очередь ее обожателей, которые постоянно крутились в этом имении. В детском возрасте мы с ней уже встречались, когда мои родители были приглашены на день рождения пана Стаса как соседи, но особого впечатления она на меня не произвела. Ну, девчонка как девчонка, сколько вон их бегает вокруг и какой от них прок – ни в войну поиграть, ни в речке искупаться. Ну а теперь совсем другое дело. Второй раз мы познакомились с ней совершенно случайно. Я с детворой плескался возле речки, а недалеко от нее паслось стадо коров под присмотром быка-задиры Грюка. Прозвали его так за то, что он ходил и все время фыркал ноздрями, тем самым проявляя неудовольствие. Усмирить его мог только пастух Стецько, которого бык слушался беспрекословно. Он хватал разъяренного быка за железное кольцо, которое было продето сквозь ноздри, и валил его на землю, заставляя успокоиться. Боль приводила быка в чувство, и он на глазах становился смирным. И вот однажды, в самый разгар буйства этого чудовища нарисовалась Бася со своей матроной. Девушка вышла прогуляться к речке. На ней было летнее белое платье, а от палящего солнца ее нежную кожу прикрывал красный зонтик, который она постоянно подкручивала. Получался своеобразный калейдоскоп, который переливался то белым, то красным цветом до ряби в глазах. Увидев это «безобразие», бык сначала остолбенел, затем стал копать передними копытами землю, а затем, дико взревев, бросился на Басю, роняя белую пену с разъяренной морды. При виде такой картины все остолбенели от неожиданности, а девочка, вне себя от страха, ринулась в мою сторону. Казалось, еще мгновение – и бык затопчет ее.

–Эх, пистоль бы сейчас, – мелькнуло в моей голове.

И эта мысль толкнула меня к действию. Я вспомнил, что всегда, на всякий случай, носил с собой свинцовую пулю. В один момент, в какие-то доли секунды я выхватил из одежды пращу, вложил в нее снаряд и буквально за сантиметры от возможной трагедии послал его в быка. Пуля, просвистев мимо Баси, попала Грюку прямо в центр его могучей головы. От удара он остановился, замер на мгновение, а затем с хрипом повалился на землю. Я этого не видел, потому что держал в своих объятиях девушку, которая, добежав до меня, упала в обморок. Вскоре ко мне подбежала запыхавшаяся матрона. Вдвоем мы отнесли Басю в холодок и при помощи воды привели в чувство. Встав, она холодно кивнула мне в знак благодарности и вместе с матроной гордо удалилась. Я подошел к лежащему быку. Он хрипло дышал и подергивал ногами. Возле него хлопотал Стецько, плача и ругаясь на чем свет стоит. Подобрав валявшуюся рядом пулю, я пошел к ребятам, тихо стоявшим кучкой у реки. Предложив им искупаться, я сразу ринулся в речку, чтобы холодной водой снять с себя напряжение, которое почему-то сразу навалилось на меня после ухода девчонки. Этот случай протянул какую-то незримую нить между нами, которая с каждой последующей встречей постепенно укреплялась. Это заставило меня выучить польский язык, чтобы на равных общаться с Басей.

За свой поступок я снискал огромное уважение своих сверстников. Теперь, когда складывалась какая-то сложная ситуация, они инстинктивно сбивались в стайку позади меня, рассчитывая на защиту. Однако «шалить» мне с ними приходилось все реже и реже. По мере взросления соответственно усложнялась и моя учеба. Так, например, меня учили быстро бегать, держась за стремя мчавшегося коня, а затем, не касаясь стремян, запрыгивать ему на спину. Сложным было и упражнение, когда я должен был скакать галопом на неоседланной лошади, без уздечки, держась только за ее развивающуюся по ветру гриву. А стрельба из лука на летящей во весь опор лошади! А прыжки с её спины на землю таким образом, чтобы, перекувыркнувшись через голову, моментально быть готовым к боевым действиям. Я уже не говорю о стрельбе из пищали, когда отрабатывалась не только меткость выстрела, но и скорость зарядки ее порохом, свинцовой пулей и пыжом. Узкий приклад ружья после выстрела так сильно отдавал в плечо, что оно постоянно имело темный оттенок, пока я не научился гасить силу отдачи, приспособившись стрелять и левой и правой рукой.

Но настоящие мучения для меня начались тогда, когда мы стали осваивать военную науку пластуна. Это был такой отряд воинов среди казаков, которые воевали в плавнях. А что такое плавни? Это огромная полоса камышей вдоль реки, по которым в казацкие селения пробирался тихонько враг и совершал опустошительные набеги. И задачей пластунских отрядов было выслеживание вражеских лазутчиков и их уничтожение. Этих казаков можно было сразу отличить по внешнему виду. Задубевший от солнца и воды темный цвет лица, одежда, вся в заплатах, и чиненные сапоги. Они целые дни и ночи сидели в плавнях по колено в воде и, прислушиваясь, пытались определить, по какому маршруту движется враг. Отсюда и соответствующая одежда, и внешний вид. Камыш ведь такой острый, что режет не только одежду, но и тело не хуже острой сабли. Это предопределяло и специфические военные приемы, которые выработали они в постоянной борьбе за жизнь. Для укрепления мышц ног меня учили скакать сначала на твердой земле. Давали в руки веревку, и я прыгал через нее сразу двумя ногами, и чем выше, тем лучше. Затем меня заставили прыгать на вязанках хвороста для того, чтобы я научился выдерживать равновесие и ощутить ступнями, что находится подо мной. После этого я долго прыгал на копне сена. Задача заключалась в том, чтобы, отталкиваясь от мягкой основы, прыгать так же высоко, как и на земле. Следующий этап – прыжки из грязи. У нас было такое место возле родника, куда стекала вода и где стояла небольшая грязная лужа, которая затягивала тебя по щиколотку. Так вот, попробуй вылезти оттуда! А надо было не просто вылезти, а выпрыгнуть. И пришлось мне подстраивать свой организм под эту задачу, расслаблять тело так, чтобы оно как можно меньше просело в грязь, и концентрировать энергию не на кончиках пальцев, а на ступнях, чтобы полностью отталкиваться ими, используя для этой цели даже самую маленькую травинку, которая попадалась там.

После того, как я освоил эту науку, меня повезли тренироваться в плавни. Когда мы подъехали к ним, я замер от представшей передо мною картины. Насколько охватывал взор, повсюду были камыши выше человеческого роста. За ними вдалеке блестела чистая вода, до которой еще надо было добраться. Спешившись и привязав лошадей, мы вошли в этот шелестящий от ветра лес. Если мои наставники делали это легко, то мне приходилось с треском продираться за ними. Камыш так и норовил не только зацепить, но и резануть меня. Хорошо, что на мне была одежда, которая полностью закрывала руки, а то бы я не смог избежать порезов. Наконец, деды остановились, и дед Микола, повернув голову ко мне, предложил:

– Остановись, отдышись и послушай.

Я выполнил его указание и, успокоив дыхание, прислушался к окружающей обстановке. Кругом стоял шелест колеблющегося от ветра камыша. Казалось, он вел неторопливую беседу, раскачиваясь из стороны в сторону и цепляясь друг за друга.

–Ну и что ты услышал?

–А ничего, какой-то шелест камыша и больше ничего.

–А что ты увидел?

–Ничего кроме камыша, дед Микола.

– А ты хорошо посмотри!

–Да я смотрю, но кроме камыша ничего не вижу.

–Вот это и плохо, – сердито произнес дед Микола. – А как тебя учили смотреть? Давай вспоминай.

И пришлось мне вспоминать всю пройденную науку, прыгая сразу из мокрой жижи, стараясь мгновенно оценивать обстановку вокруг. Легче было смотреть, когда солнце светило сзади. Но когда оно било своими лучами прямо тебе в глаза, было очень трудно разглядеть, что же там происходит вдали. Постепенно я научился слушать тишину, понимать разговор камыша, слышать, как дикий кабан осторожно идет на водопой и как птицы подсказывают тебе, с какой стороны на тебя что-то движется или пытается подкрасться сзади. Практика была достаточно серьезной. Дед Панас, затаившись в камышах,направлялся беззвучно в мою сторону с целью нападения, а я, спрятавшись в камышовой глуши, пытался беззвучно выпрыгивать вверх, чтобы определить его место нахождения в данный момент и отразить возможное нападение или напасть самому. После таких ежедневных упражнений мое лицо приобрело красный оттенок, а ноги наливались чугуном в постоянно мокрых сапогах. В итоге, когда я неожиданно вырос из камышей за спиной деда Панаса и застал его врасплох, мои наставники посчитали, что я сдал экзамен и теперь могу сам гулять по камышам и плавням без сопровождения, так как уже научился не только защищаться, но и нападать, а кроме этого находить пищу в совершенно мокрой среде. То была особая наука, и я благодарен моим учителям за то, что они преподали мне ее в полном объеме. Позднее эти умения не раз выручали меня.

В перерывах, когда мы просыхали от водных ванн на теплом солнце, меня учили делать охранные сигналы при помощи камыша. К примеру, ночью в степи казак решил заночевать. Выбрал место на возвышенности, сварил кулеш и лег прикорнуть возле коня, держа уздечку в руке. А тут какой-нибудь басурман, увидев казака,решил его пограбить и стал тихонько ползти к нему, чтобы сходу напасть. Как казаку учуять этого харцызяку и достойно встретить? Вот тут на помощь и приходят охранные сигналы из камыша, благо его полно везде. Надо нарезать небольшие куски уже созревшего камыша, который может петь на ветру,высушить их на солнце, затем поносить за пазухой, чтобы они пропитались твоим духом.После этого один конец куска, который остался ровным, замазываешь воском, даешь хорошо ему закрепиться, потом поворачиваешь к себе другим концом, который срезан наискось, берешь в рот кусок камышового листа и, направив его в этот пустой конец, дуешь так, чтобы получился как можно более громкий крик какой-нибудь птицы, при этом свое дыхание тоже направляешь в это же отверстие. После всего этого его быстро замазываешь воском. Все – сторож готов. Перед тем, как ложиться спать, разбрасываешь эти камышинки так, чтобы враг, который задумает ползти на тебя, обязательно задел хотя бы одну из них. В результате этого камыш трескается, и из него вырывается тот звук, который ты вложил туда. А у тебя остается время, чтобы подготовиться к достойной встрече с врагом.

Ох, и сложной оказалась эта казацкая наука! Порой мозги переворачивались вверх тормашками. Ну, к слову, как сделать так, чтобы в чистом поле тебя никто не заметил, даже проехав рядом? Когда мы подошли к этому упражнению, я отказывался верить, что такое возможно. В чистом поле, где не было ни одного деревца, садился на землю деде Панас и заставлял меня отвернуться. Затем по команде деда Миколы я поворачивался обратно, и там, где только что был мой учитель, стояло достаточно зеленое дерево, отбрасывавшее свою тень на землю. Я удивленно оббегал его вокруг, ища деда Панаса, но его и след простыл. Дед Микола только хмыкал в усы. Затем, словно по мановению волшебной палочки, дед Панас снова появлялся на том же месте. А весь секрет, как я понял, заключался во взгляде и внушении, которое я испытывал, находясь в поле внимания деда Опанаса. Эта наука оказалась более сложной, так как она требовала напряжения уже не физического, а совершенно другого уровня. Кроме этого мои деды не поддавались подобному внушению, чему впоследствии обучили и меня. Поэтому пришлось практиковать на моих друзьях и односельчанах, при этом делая так, чтобы они ничего не заподозрили. Скажу сразу, что это у меня получилось только через месяцы упорных тренировок. Я постоянно ходил по селу и заглядывал прохожим в глаза, стараясь поймать их взгляд и затем вести его в нужную мне сторону. Некоторые порой даже стали возмущаться. Но как только я освоил этот прием, то все забыли о происходящем. В чистом поле это выглядело так. Ты втыкал в землю древко копья и прятался за ним. Когда подъезжали всадники и попадали в поле твоего зрения, то ты слал им мысль о том, что они проезжают мимо дерева или рощи. Именно проезжают, и ни в коем случае не заезжают туда. Затем ты ловил взгляд ближайшего всадника и уже взглядом рисовал ему рощу, потом то же самое внушал и второму, строя своеобразную цепочку. Те, которые первыми поддались силе моего внушения, уже мысленно передавали свое видение остальным под моим неусыпным контролем, причем всё надо было делать, расслабившись, без всякого напряжения. Так постепенно я осваивал эту сложную науку. Раз в месяц, рано утром в субботу, мы все вместе ходили в дубовую рощу. Там меня ставили между двух огромных дубов и учили впитывать их силу, расслабившись и закрыв глаза. Порой меня начинало там крутить так, что я еле мог устоять на ногах. Деды объясняли, что между этими двумя деревьями находится дверь в другой мир, питающий нас той силой и энергией, которую может воспринять не каждый человек. И действительно, после такого стояния в течение двух часов у меня был огромный прилив бодрости, которого хватало на целый месяц. Последний этап моего становления, как утверждали деды, будет заключаться в том, чтобы я научился говорить со всем миром. Но это надо делать одному. И вот когда мы поедем на Запорожскую Сечь, то там, на думной скале, они обещали научить меня этому. Священное место, как они говорили, открывается не всякому, а только избранным. Сама скала находится на горных кручах Днепра. И, забравшись туда, казак молча начинает вбирать в себя и шум днепровской воды, мощным потоком льющейся внизу, и солнечный ветер, обдувающий его со всех сторон, и хрустальный воздух, настоянный на ароматах степных трав, и ту силу, которая идет от земли. Мне, конечно, было интересно, как это все происходит, но, видно, мое время еще не пришло, и я продолжал осваивать простую казацкую военную грамоту.

Что касается моего общего образования, то и здесь были неплохие успехи. Я щелкал задачи по математике как семечки, читал все, что можно было достать в нашей глуши, а стихи на латинском языке я приспособился читать моим друзьям, которые в этом ничего не понимали, но, на удивление, по выражению моего лица догадывались об общем смысле произнесенного мною. Басю я видел за все это время только три раза, да и то издалека. При этом один раз на прогулке, когда мы с моим Гнедком носились по полям и дубравам. Но поговорить с ней не удалось, так как она совершала променад с каким – то разодетым в пух и прах польским шляхтичем, сзади которого маячило трое слуг. Она холодно скользнула по мне взглядом и проехала мимо, даже не кивнув головой. Естественно, это меня обидело и раззадорило.

–Подумаешь! – подумал я. – Захочу, и она все равно будет моей.

Резко сжав бока коня ногами, я промчался дальше, обдав их облаком пыли.

Короче говоря, к моему совершеннолетию я знал и умел больше, чем многие опытные казаки, старшие меня по возрасту. Поэтому отец вполне резонно рассудил, что на данном этапе мне достаточно казацкой науки и надо мне усовершенствовать вторую часть моих знаний, касающихся учебных дисциплин, которые я осваивал домашними методами. А посему он вознамерился отдать меня на один год во Львов, в иезуитский коллегиум на философский факультет. Однако туда не принимали православных христиан. Скрепя сердце отцу пришлось поехать во Львов к моему деду, и тот, удовлетворённый моими успехами, о которых рассказал отец, нажал на необходимые рычаги и мне разрешили поступить туда. Это была их первая встреча, после того как он женился на матери. Отец вернулся из этой поездки очень довольный и сообщил мне, что при случае дед хотел бы видеть меня. Но особенно беспокоилась обо мне моя бабушка, которая передала мне сладости, среди которых был горький шоколад. Сначала он мне не понравился, но, распробовав его получше, я был восхищен его вкусом.

Перед тем как отправить меня во Львов отец решил укрепить мой казацкий дух. Собравшись по-походному, мы вскочили на лошадей и галопом помчались в район Субботов. К вечеру мы были уже там. Заночевав у отцова приятеля, мы рано утром, до восхода солнца, поскакали в Холодный Яр,где находился волшебный колодец. Но прежде чем ехать к нему, отец завез меня к трем ключам. Это было особое место, где одновременно из-под земли били три источника разной по составу воды. Именно здесь, как рассказывал отец, казаки заживляли раны буквально за неделю, обливаясь целебной водой и употребляя её. Пробираясь по еле заметной тропинке, мы вскоре достигли нужного нам места. Источники находились в низине и пополняли своими водами ручей, который уносил их в речку. Перед нами была небольшая площадка, выложенная диким камнем. Вода весело журчала, поливая землю, смешиваясь с землей и создавая тем самым лечебную грязь. Ею запорожцы обмазывали раны, останавливая тем самым кровь, а затем смывали водой, добиваясь заживления с помощью солнечного света. Когда я, соскочив с лошади, подошел к источникам, то сразу обратил внимание на то, что у каждого из них была своя музыка. То есть каждый источник журчал по-своему, создавая неповторимый музыкальный ритм, который благотворно влиял на тело.

Следом за мной спустился отец. Он подошел к источникам, налил воды из каждого в серебряную кружку, перекрестился и с наслаждением выпил. Я протянул руку, чтобы тоже утолить жажду, однако отец отвел ее в сторону.

–Погоди, сынку, время твое еще не пришло. Потерпи немного.

Затем он посмотрел на солнце, которое должно было вот-вот вырваться на простор из-за горизонта, и пошел к лошадям. Покопавшись в торбе, он принес и положил рядом с собой полотенце, расшитое петухами и еще каким-то узором, одежду и ведро, сделанное из бараньего бурдюка.

–Еще раз глянув на горизонт, отец приказал мне снять верхнюю одежду. И пока я раздевался, он набрал полный бурдюк воды из первого источника. Я понял, что сейчас мне придется принимать ледяную купель.

–Ну, что, сынку, готов?– спросил отец.

–Готов, батя, – ответил я, стараясь покрепче упереться в землю.

И когда первые лучи солнца осветили Холодный Яр, на меня обрушился поток ледяной воды, который потряс меня до основания. Отец, поливая меня, непрерывно читал молитву. За первым водяным ударом последовал второй, который, казалось, полностью заморозил мой организм, поэтому третий я воспринял более спокойно, и мне даже показалось, что внутри меня созревает тепло, которое готово разлиться по всему телу и наполнить его живительным соком. Так оно и произошло, когда отец стал растирать меня полотенцем. Затем, заставив меня переодеться, он по очереди набрал в кружку воды из каждого источника и дал мне выпить. Когда я проглотил последние капли, то почувствовал, что мой организм словно омолодился. Тело стало упругим, хотелось прыгать и петь во весь голос. И я попытался было эти чувства реализовать, но отец развернул меня к себе и трижды перекрестил.

– Ну, теперь ты почти казак, прошел крещение у святых для каждого казака ключей. Первый источник – это живительная вода, второй – мертвая, а третий – живая вода. И каждый, приходя сюда, пользуется этой водой так, как ему надо. Все зависит от цели, которую ставит перед собой казак. Теперь пойди вон к тому дубу, обними его и попроси у него здоровья и силы, которые скоро понадобятся тебе, потому что время сейчас очень непростое.

И он показал мне большой дуб, который виднелся на пригорке среди деревьев, окружавших источники. Когда я подошел к нему, то дуб оказался не просто большим, он был огромным, величаво стоящим на небольшой поляне. Четыре человека не смогли бы охватить необъятный ствол. Его могучие ветки, раскинувшиеся по бокам, казалось, могли спрятать в своей тени целый курень. Я осторожно подошел к нему, раскинул руки и обнял, уткнувшись лицом в шершавый ствол. Замерев, я попытался слиться с ним, чтобы почувствовать ту силу, которой он обладает. И через время мне удалось ощутить, что он отозвался на мои просьбы, даря мне не только силу, но и уверенность в завтрашнем дне. Получалось, что мы нашли общий язык, и я готов был стоять до бесконечности, беседуя о вечном, но голос отца вывел меня из этого состояния. С трудом оторвавшись от дуба, я низко поклонился ему и отправился в сторону отца. Он внимательно посмотрел на меня, очевидно, почувствовав мое состояние.

–Ну что, сынку, а теперь поехали к святому колодцу, дабы испить серебряной водицы. Об этом колодце много ходит сказок, но факт один: эта вода излечивает все хвори и поднимает людей на ноги.

И пока мы ехали, он рассказывал мне истории о людях, которые нашли здесь свое спасение.

Колодец находился в небольшой низине в окружении деревьев, которые прикрывали его своей тенью. Он представлял собой дубовый сруб, над которым парил деревянный журавель с ведром. Рядом чинно вдоль колодца висели выдолбленные деревянные ковши разных размеров. Вокруг царила тишина, прерываемая пением птиц, которые порхали хороводом в разные стороны и пытались испить водицы. Спешившись, мы привязали лошадей и подошли к колодцу. Здесь отец опустился на колени и снял шапку. Я последовал его примеру. Помолчав немного, отец перекрестился и начал просить у Всевышнего отпустить нам грехи и помочь его младшему сыну, вступающему на самостоятельный путь, дать ему силы, здоровья и упорства в достижении поставленных перед ним целей, крепости веры и духа. После этого он привел в движение журавель, который, наклонив свою голову, нырнул в колодец и поднял на поверхность ведро волшебной водицы. Она искрилась на солнце, дробясь серебряными каплями, которые, собираясь в струйки, медленно стекали на землю. Отец взял ковш средних размеров и подал его мне.

– Ну, сынку, зачерпни воды и проси у Всевышнего благословения и помощи на том пути, который тебе предстоит пройти.

Я последовал его совету и одним махом выпил весь ковш холодной и очень вкусной воды. Я почувствовал,что меня словно окунули в прорубь в лютый мороз: свело не только челюсти, но и все тело. Однако через несколько мгновений по телу разлилось такое сильное тепло, что у меня даже заалели щеки.

–Ну, вот и добре, сынку, – сказал отец, наблюдавший за мной. – Теперь ты настоящий казак. Треба еще понюхать пороху, но на твой век, я думаю, этого «добра» хватит.

И он, следуя моему примеру, одним махом выпил такой же ковш, глухо крякнув в конце.

Перекрестившись и поблагодарив за оказанную нам милость, мы, вскочив на коней, двинулись в обратный путь. А он лежал прямо во Львов, где мне была уготована участь обыкновенного бурсака.

Глава II

Чем ближе к городу, тем чаще стали нам попадаться груженые возы и разодетая польская шляхта, в каретах или верхом,в сопровождении целой свиты слуг или прихлебателей, которые находились на пропитании у знатного шляхтича. Они летели, не разбирая дороги, заставляя сворачивать в сторону груженые телеги, периодически демонстрируя окружающим свой гонор. Простой люд только плевался им вслед, тихо матерясь и отряхивая въедливую дорожную пыль, поднятую этими горе-всадниками.

Город поразил меня обилием костелов и каменных домов. Окна, выходившие на улицу, были из настоящего стекла. Однако это обилие окон было не настоящим. Большая часть из них была нарисована прямо на стене. Оказалось, что за каждое настоящее окно муниципалитет брал большие налоги. В категорию дорогих попадали также и редкие балконы, которые виднелись кое-где на вторых этажах зданий. Оказывается, по распоряжению городских властей они облагались еще большим налогом, так как располагались на воздушном столбе, который своим основанием упирался в муниципальную землю. Решили, что за такое «удобство» нужно было вносить соответствующую плату. Так как дело было к вечеру, то мы поехали сразу на постоялый двор, чтобы уже с утра заняться учебными делами. Определив лошадей, мы сели поесть перед сном. Для этого здесь на первом этаже была организована специальная трапезная, где могли подкрепиться уставшие путники. Попав вовнутрь, я словно завис в непроницаемом тумане. Его постоянно производили несколько десятков посетителей, которые, разговаривая между собой и смачно ругаясь на разных языках и диалектах, успевали курить длинные и короткие глиняные трубки, усердно пуская клубы дыма к потолку. Горевшие по бокам лучины не могли пробиться со своим светом к этой галдящей людской массе и скромно потрескивали на подставках. Мой здоровый организм протестовал против такого насилия, однако делать было нечего, и я удрученно поплелся за отцом, который нашел местечко для нас в углу одного из столов. Усадив меня за него, отец отлучился на минутку и вскоре перед моими глазами возник мальчишка, ловкими движениями расставивший перед нами две доски, на которых было по куску хлеба, соседствующего рядом с жареным мясом. Позднее к ним присоединился глиняный кувшин с узваром и две кружки. Отец вытащил из кармана белую тряпицу и осторожно развернул ее. Это оказалась соль, которая ценилась на вес золота. Посолив мясо, он своим ножом отрезал кусок и отправил его в рот, хитро подмигнув мне. Я последовал его примеру. Мясо оказалось жестким и недожаренным, а хлеб скрипел на зубах, заставляя вспоминать недобрым словом мельника, который молол муку не- обработанными жерновами. Из всего этого изобилия единственным съедобным блюдом оказался узвар, который в основном и стал моей трапезой. Расплатившись, мы по деревянной лестнице поднялись наверх, в комнату, которую снял мой отец. Она была небольших размеров и не отличалась особым шиком. На полу лежали два тюфяка, набитые соломой и накрытые рядном, а в углу стоял небольшой стол с кувшином для воды. Кроме этого под окном кокетливо примостилась ночная ваза, как столь необходимый атрибут постояльца. Сняв свою амуницию, мы аккуратно сложили ее возле себя. Затем отец достал из торбы пучок пахучей травы и протянул мне.

–Зачем? – удивился я.

– Натри все свое тело, и тогда блохи не будут тебя кусать. Если не сделать этого, то, когда проснешься, не узнаешь себя, а нам еще надо в нормальном виде идти в коллегиум. Так что давай, действуй.

Пришлось подчиниться, и я стал усердно тереть себя. Отец делал то же самое. Окончив эту интересную процедуру, я стал пахнуть разнотравьем, где подорожник переплетался с запахом мяты и полыни. Задув чадящую лучину, мы улеглись спать. Ночь вроде прошла спокойно, но наутро я обнаружил у себя с десяток укусов, которые красными пятнами красовались на теле. При этом они очень сильно чесались.

– Ничего,– сказал отец. – Это чепуха по сравнению с тем, что могло быть. Эта живность есть везде – и в доме богатых, и в доме бедных. Нет ее только на свежем воздухе. А в городе она везде. Поэтому если ты будешь в гостях в знатных домах, то не удивляйся тому, когда твои собеседники начнут чесаться, особенно дамы. Это естественный процесс, для которого они будут применять специальные палочки, а пойманных блох будут сажать в специальные блохоловки. Поэтому если ты увидишь, как по кокетливой женской прическе ползут блохи, то не подавай виду, что ты их видишь, и не пытайся их поймать, это считается неприличным. Хозяйка сама знает, что нужно делать. Ведь ее парик сделан на вечные времена, сбрызгивается квасом и никогда не расчесывается. Поэтому эти насекомые чувствуют себя там как дома. Чтобы тебе было комфортно в этом обществе, я рекомендую привыкнуть к мысли о существовании рядом с тобой такой живности и хотя бы раз в неделю мыться горячей водой с глиной. Здесь это не принято. Это считается грехом, поэтому здесь нет таких мест, где можно дать телу отдохнуть. Делай это сам, чтобы никто не видел.

Я был удивлен этими новостями, которые лились на меня как из рога изобилия. Неужели правда то, что мне говорит отец?

Утром, одевшись, мы без оружия прошли через затхлую трапезную и вышли на свежий воздух. Проклюнувшееся солнце лениво играло куполами костелов и вспыхивало драгоценными окнами домов, брезгливо проходя мимо их фальшивых картинок, нарисованных на стенах. Проснувшийся народ тихо проходил мимо, неся на своем лице печать вновь навалившихся неотложных дел. На них молча, а иногда с громким предупреждением из раскрывающихся окон выливалось содержимое, скопившееся за ночь в ночных вазах. Все это делало походку прохожих неуверенной, и они, шествуя мимо домов, все чаще вскидывали свой взор вверх, дабы обезопасить себя от возможных неожиданностей. Те, которых не миновала сия чаша, громко ругались, выкрикивая всевозможные проклятия в адрес хозяев, посмевших «осчастливить» их содержимым своего ночного горшка. Все это стекало по мостовой в сточные канавы, выбрасывая в воздух соответствующий аромат.

Мы благополучно миновали эту территорию и вышли на центральную часть города, где приятно дышалось свежим воздухом. Здесь на нас сразу нахлынула толпа людей, одетая в черные рясы. Это были монахи – иезуиты, которые двигались по своим церковным делам из многочисленных костелов, расположенных вокруг. Повсюду слышалась польская речь и латынь. Мелькали подбритые головы и капюшоны, надвинутые на глаза, скрывающие лица спешащих святош. Пристроившись к одному из таких потоков, мы достаточно быстро достигли нужного нам учебного заведения. Оно представляло собой двухэтажное каменное здание с многочисленными окнами, расположенное между двух костелов. Оставив меня у входа среди крутящейся здесь молодежи, отец решительно направился в здание. Поднявшись на второй этаж, он вошел в кабинет ректора, который, углубившись в чтение какой-то бумаги, водил по ней гусиным пером, стараясь, очевидно, понять смысл написанного. Услышав звук решительных шагов, он отложил перо и вопросительно поднял глаза на вошедшего. Минуты две длилась немая сцена узнавания, затем он расплылся в улыбке и произнес глухим голосом:

–А, пан полковник! К сожалению, не могу ничем вас обрадовать. Коллегия считает, что у вашего сына нет достаточной подготовки для обучения в нашем коллегиуме, и поэтому мы вынуждены отклонить ваше ходатайство. Да и к тому же он придерживается совсем другого вероисповедания, и поэтому ему сложно будет учиться у нас.

–Ну, это с самого начала было все понятно, – ответил отец. – А как вы отнесетесь к этим ходатайствам? – и он положил перед ректором два письма, которые организовал мой дед, привлекший к решению моей проблемы достаточно влиятельных людей.