С этими словами она положила его на стол и, развернувшись, растворилась в темноте. А я осторожно вошел в дом. В комнате, едва освещаемой мерцающей лучиной, на топчане, покрытом медвежьей шкурой, сидела Дианта. При моем приближении она подвинулась, словно приглашая присесть рядом. Поколебавшись, я молча пристроился сбоку, не зная, что делать дальше. Так молча мы сидели какое-то время, словно давая возможность мысленно осознать, что вскоре мы можем стать одним целым. Когда молчание стало невыносимым, девушка поднялась и, встав напротив меня, медленным движением сняла тунику, представ во всей своей красе. Она в упор смотрела на меня, давая мне возможность полностью рассмотреть всю себя с ног до головы. А смотреть на такую красоту спокойно было невозможно. Блики света играли на матовой коже, придавая ей непередаваемые очертания, затеняя одни места и придавая причудливые формы другим, которые были предметом вожделения любого мужчины. Я завороженно смотрел на эти игры света и тени, широко раскрыв глаза и чувствуя огромное желание завладеть всем этим сразу. Оно подошло уже к самому горлу и ударило в голову так, что занемели ноги. В этот самый момент Дианта сделала шаг и, обняв мою голову, крепко прижала к своей груди. Меня обжег жар ее разгоряченного тела, который сопровождался нежным ароматом, не передаваемым ничем. И в этот момент я сломался. Мои руки стали сами собой гладить ее тело, а она, словно режиссер, направляла их туда, куда влекла ее фантазия. Потом она опрокинулась на топчан, увлекая меня за собой. Я не помню, как я остался без одежды, и мы оказались в объятиях друг друга. Остальное все произошло само собой: первый нежный стон и чувство облегчения, которое мы ощутили одновременно, хотя девушка еще какое-то время продолжала вздрагивать и всхлипывать, как будто сдерживая рыдания. Те чувства, которые я испытал за это время, не дали мне возможности расслабиться. Я хотел испытать их снова и снова. И она, покорная, отдавалась мне: то всхлипывая, то крича от радости, вонзив в мою спину свои ногти. Так продолжалось до самого утра. И только первые лучи рассвета дали мне возможность забыться сладким сном. Когда я проснулся, солнышко светило достаточно ярко. Дианты рядом не было, а в комнате находилась Мэйя, которая посыпала пол пахучей травой.

– Давай, вставай! Проспал ты свою птичку, – с улыбкой произнесла она. – Поздравляю, ты теперь настоящий мужчина, надеюсь, все у тебя получилось Дианта будто на крыльях полетела. Будем надеяться, что Афродита не ошиблась. Давай вот, подкрепись.

И она поставила передо мною кружку свежего молока и краюху хлеба. Упрашивать меня не пришлось, и я уплел все за один миг.

–Как стемнеет, снова приходи сюда. Через семь дней будем искать выход на другую сторону, а пока отдыхай и набирайся сил.

Я последовал ее совету и целый день провалялся на своей кровати. Лишь только первые сумерки опустились на землю, как я уже был возле хижины Мэйи, где меня ожидала Дианта. В течение недели мы с ней то летали в облаках, то в жарких объятиях падали на землю, задыхаясь от близости друг друга. Дианта расцветала у меня на глазах, а я наливался какой-то ранее мне неизвестной силой. Чем ближе подходил обозначенный ведуньей срок, тем больше меня мучали сомнения. Как мне поступить дальше: остаться здесь, послав подальше папского прелата, или все-таки выполнить свой долг, то, что я обещал атаману, и то, для чего меня послали в это путешествие. От этих мыслей у меня раскалывалась голова, особенно в те моменты, когда рядом была любимая девушка. В итоге я решил, что судьба сама подаст мне знак, как быть дальше. В принципе так и произошло. Постепенно все намеченные сроки прошли, а Мэйя на мой молчаливый вопрос только отрицательно покачивала головой, смотря на небо и окидывая взором морскую даль.

Но однажды под утро меня разбудил посыльной от нее и приказал срочно прибыть в хижину. Я быстро оделся и выскочил на улицу. Было достаточно прохладно, и с замершего моря надвигался густой туман, который крупными каплями покрывал землю. Когда я подбежал к дому ведуньи, туман уже постепенно охватывал все побережье, поднимаясь вверх. Возле дома горел костер, на котором в железном котле что-то бурлило. Мэйя быстро сновала вокруг него, подбрасывая то в огонь, то в котел какие-то травы.

Увидя меня, она, не прекращая своего дела, крикнула: «Готовься, твое время пришло. Когда туман дойдет сюда, я выпущу пар из этого котла, и он поведет тебя к выходу отсюда, туда, откуда ты пришел. Он будет пробивать тебе дорогу к твоему дому сквозь эту пелену. Это тот туман, который мы ждали. Времени мало.»

Когда до меня дошел смысл ее слов, я встал, как вкопанный. Что делать дальше? А как же Дианта, ведь я больше ее не увижу? А что делать с прелатом? Успею я его забрать или пусть остается здесь? Если его оставить, то моя миссия дальше не будет иметь никакого смысла. А успею ли я забрать его с собой? Вон туман уже мне по щиколотки ног. А если я сейчас не использую этот единственный шанс, то навсегда останусь здесь! Решайся! -приказал я себе и под возмущенные крики Мэйи бросился со склона к дому, где отдыхал прелат. У меня в запасе было всего одно мгновение. Как ветер, я влетел в комнату, сбросил прелата с матраса и, кинув в его руки одежду, потащил полуголого сквозь туман туда, где мерцал огонек костра Мэйи. Когда мы подбежали к ней, туман покрыл уже все наше тело и грозился погрузить нас в себя с головой. Ведунья стояла возле котла, подняв руки вверх, читая какую-то молитву, и, когда туман полностью вобрал нас в свои объятия, она, что-то крикнув, бросила в котел то, что находилось в ее руках.

Сначала ничего не произошло, только стало темно, но затем над котлом поднялась небольшая синяя струйка пара, которая, как змейка, сначала поднялась вверх, а затем, изящно изогнувшись, опустилась на землю и поползла вперед, разрезая туманную топь, словно ножом, предлагая нам следовать за ней. Туман молча пропускал ее вперед и сразу пытался закрыть за собой то пространство, которое только что отвоевала эта змейка. Мы все стояли, как завороженные, и смотрели на это чудо.

Из этого состояния меня вывел резкий голос Мейи:

–Чего ты стоишь? Быстрей вперед, иначе проход сейчас закроется.

Ничего не видя, я на ощупь схватил руку прелата и потащил его сквозь вязкий туман, с трудом догнав нашу путеводную змейку, которая неутомимо двигалась впереди. Я шел, не выпуская руку прелата, который тащился сзади, скороговоркой читая молитвы и крестясь рукой, в которой была его одежда. Неизвестно, сколько времени это продолжалось, но мы внезапно оказались на склоне балки, через которую попали в иной мир. Нас словно вытолкнуло оттуда, будто дали пинка под зад, и мы растянулись плашмя на земле, еще не полностью прогревшейся поднимающимся на горизонте солнцем.

Глава Y

Отдышавшись, мы решили привести себя в порядок. Как оказалось, вместо сутаны прелата мы захватили с собой изношенную одежду его слуги. Несмотря на вопли и причитания, ему пришлось ее надеть, но одежда была до того изношена, что с трудом прикрывала «срамные» места. Но выхода не было, пришлось довольствоваться тем, что есть. У меня, правда, положение было немного лучше: штаны, хоть и с заплатами, были еще достаточно крепкими, а рубашку я почти не носил, так как она стесняла мои военные упражнения, которые я показывал воительницам. Хуже было с прелатом: его лысую голову стало припекать солнце, а покрыть ее было нечем. Надо было что-то придумать. Оглядевшись вокруг, я приметил внизу балки зеленую растительность, что указывало на наличие воды. Прелат наотрез отказался спускаться туда, поэтому я сам сделал это. Внизу оказалось небольшое болотце, вокруг которого рос лопух. Так как у нас никакой посуды с собой не было, я решил все-таки хоть во что-то набрать воды. Для этого я камнем выкопал небольшую ямку и стал ждать, пока она наполнится мутной водой. Затем, сорвав пару лопухов, я сделал что-то вроде кружки, напоил прелата и напился сам. Потом из этих же лопухов сделал ему что-то наподобие головного убора от солнца и торжественно водрузил ему на голову. Сначала он сопротивлялся, но затем смирился и затих. Я не мог сдержать смеха, глядя на его живописный вид, который являл он собой в продуваемых насквозь дырявых шароварах, оканчивающихся какими-то шлепанцами, разорванной рубахе и с зеленым лопухом на голове. Но, наверное, и у меня вид был не лучше. А солнце пригревало все сильней, и нам надо было спешить, чтобы пройти вперед и по возможности встретить хоть какую-то живую душу. А как идти в степь без воды? И я снова спустился вниз. Вода как раз наполнила сделанное мною углубление и стала почти прозрачной, несмотря на солоноватый вкус. Я оторвал кусок своей рубахи, намочил ее в воде, и, завернув в лопухи, сунул себе за пазуху. Так она сохранится какое-то время и даст нам возможность хоть как–то смочить губы. Поднявшись наверх, мы с прелатом двинулись в неизвестность, ведомые интуицией и отдельными приметами, которые попадались мне на глаза. Главная задача, которая стояла перед нами, – выйти к людям. Так брели мы с ним двое суток, закрывая головы от палящих лучей солнца, периодически смачивая губы остатками влаги, ночуя посреди степи под волчий вой и чей-то непонятный дикий хохот. По пути нам попадались скелеты животных, человеческие останки, следы жестоких стычек, но ни кочевников, ни татарских конников, ни казаков мы не встретили. Когда уже казалось, что нет сил не то, чтобы идти, но и шевелиться, я заметил небольшую струйку пыли, которую поднял невдалеке налетевший ветер. Постепенно она увеличивалась, и вскоре на нас стал надвигаться чумацкий караван, везущий добытую на побережье соль в город, на продажу. Увидев нас, чумаки остановились, напоили водой и, пристроив на возы, двинулись дальше. Через два дня мы прибыли в город. Прелат первым делом отправился в костел. Братья по вере, увидев его одеяние, чуть не брякнулись наземь от смеха. Я же остался с чумаками, которые любезно согласились разделить со мной кров. За это время по еврейской почте я смог получить небольшое количество денег, обновить свой гардероб и наесться до отвала. Через несколько дней прелат нашел меня, и на возке мы двинулись на Рим. Дорога прошла без приключений. Город поразил меня. Он и в подметки не годился Львову: красивые здания из камня, большие площади, правда, народу было не очень много и в основном священнослужители. Мы подъехали к большому каменному зданию, которое охраняли солдаты в причудливой форме. Они медленно прохаживались взад и вперед, неся в своих руках железные алебарды. Прелат, выскочив из возка, приказал мне ждать его и, сказав что-то караульным, скрылся за большими дубовыми дверями. Ждать его пришлось достаточно долго: мне уже надоело смотреть на солдат, я успел изучить все находящиеся вокруг строения. Наконец, дверь снова хлопнула, и на пороге появился прелат, вытирая платком пот, струившийся по его бледным щекам. Вскочив в возок, он приказал кучеру ехать. Тот, прикрикнув на лошадь, направил ее в конец площади и остановился возле небольшого здания с двумя колоннами перед входом. Это оказался гостевой дом, который тоже охранялся часовым. Последовав за прелатом, я оказался в небольшой комнате с очень высоким потолком. Все ее убранство состояло из кровати, стула, небольшого столика, на котором стоял кувшин для воды, а из-под кровати кокетливо выглядывала ночная ваза.

– Будешь пока жить здесь, – сказал прелат. – Я доложил о тебе, и скорее всего, у тебя завтра состоится аудиенция. Ещё не знаю, с кем именно, но наши с тобой приключения их заинтересовали. Поэтому готовься.

–Да я-то готов, только вот моя одежда не очень подходит для таких встреч.

Это заставило прелата по-новому посмотреть на меня. Обойдя мою персону со всех сторон, он задумался, почесывая свою макушку, затем, словно приняв какое-то решение, сказал:

–Знаешь, казацкую одежду здесь нам не достать, но ты же учился в семинарии и носил соответствующие атрибуты и, надеюсь, не будешь возражать, если снова облачишься в них, а я попрошу поделиться этим наших семинаристов.

Выхода не было, и мне пришлось согласиться. С другой стороны, в казацкой одежде я бы сильно бросался в глаза, а так почти такой же, как все, и в библиотеке можно будет спокойно работать, не привлекая особого внимания. Таким образом, вопрос экипировки решился сам собой, и в будущем мне это сильно пригодилось.

Перед уходом прелат сказал, что раз я солдат, то и питаться я буду с солдатами, так как другая еда мне здесь не подойдет. Меня отведут на обед и расскажут, как дальше действовать. После ухода прелата я умылся и лег отдохнуть на жесткую кровать, застеленную темным шерстяным одеялом.

Проснулся я от того, что кто-то бесцеремонно дергал меня за ногу. Открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной гвардейца, который жестами предлагал мне следовать за ним. Пришлось подчиниться, и мы вдвоем по гулким коридорам двинулись в трапезную. Ее выдавал запах пищи, который по мере приближения становился более весомым, заставляя голодный желудок замереть от предвкушения вкусной еды. На этот запах шли гвардейцы, с любопытством рассматривая меня. В столовой на лавках сидели грубоватые деревенские парни, основным занятием которых было военное дело. Знали они его достаточно хорошо и продавали свое умение Ватикану за довольно солидное денежное вознаграждение. Все они были швейцарцами, и это была их единственная профессия, которая передавалась из поколения в поколение и давала средства к существованию. Когда-то они спасли Папу Климента YII от короля Испании Карла Y, выведя его через подземный ход в Замок Ангелов, благодаря чему он остался жив. При этом из 147 гвардейцев в живых осталось всего 42 человека. Тем самым они доказали свою верность и преданность. После этого случая последующие руководители Ватикана формировали гвардию страны только из швейцарцев. Они охраняли все входы и выходы, и в первую очередь- жизнь Папы. Это все и многое другое рассказал мне капитан гвардейцев Франц фон Зайлен, пригласив на беседу после инцидента, произошедшего в трапезной.

А пока, сопровождаемый гвардейцем, я переступил через порог и расположился за указанным мне отдельным столиком недалеко от входа. Гвардейцы входили, снимали головные уборы, ставили алебарды в пирамиду и садились за стол. Каждый накладывал себе пищу самостоятельно в оловянную тарелку, которую брал на специальном столике. Скорее всего, даже здесь они располагались по кантонам, придерживаясь принципа землячества, что можно было понять по разговорному диалекту за разными столами. Этого языка я не знал, а на латыни со мной никто не разговаривал. Поэтому все мое внимание сосредоточилось на каше с мясом, которая достаточно вкусно пахла, провоцируя меня к более тесному контакту с собой. Я не стал сопротивляться, и, взяв ложку, стал наполнять кашей свой голодный желудок. Монотонный шум вокруг, создаваемый большим количеством людей, жил своей жизнью. При этом, находясь в новой для меня обстановке, я подсознательно контролировал его. Внезапно в этом гуле возникла небольшая пауза, которую вызвал достаточно внушительный гвардеец, присевший недалеко от меня. Когда он вошел, все замерли, а затем продолжили общение только после того, как он сел за стол. Меня это не касалось, но какая-то настороженность возникла, заставляя собраться. Пока я молча ел, меня изучали со всех строн. Кто смотрел прямо, не мигая, кто-то обменивался репликами с соседом, вероятно, по поводу моего внешнего вида, а кто-то не замечал вообще, словно я был пустое место. Я игнорировал эти взгляды, продолжая доедать свою кашу. Однако вскоре севший недалеко гвардеец вытянул в мою сторону ногу и что-то сказал. Его реплику покрыл звук хохота всех, кто находился в трапезной. Это была прямая провокация в мою сторону, и касалась она, очевидно, моих видавших виды сапог. Однако я не обратил на это внимания и продолжал свое трапезное дело. Тогда гвардеец сказал еще что-то в мою сторону, однако его реплику поддержало уже меньше швейцарцев, которые недоуменно переглянулись между собой. Однако на него это не произвело никакого впечатления. Недовольно фыркнув, он встал, взял свою тарелку с остатками каши и, подойдя ко мне, вывалил все это передо мной, нагло улыбаясь. Чтобы не ввязываться в ссору, я с сожалением посмотрел на свои остатки пиршества, молча встал, намереваясь просто уйти. Видя мою спокойную реакцию на свою выходку, гвардеец преградил мне путь и протянул руку, пытаясь схватить меня за голову, однако я увернулся и выскочил из-за стола. Разъяренный моей ловкостью, противник налился багровым цветом и его отношение ко мне чувствовалось на таком уровне ненависти, что, даже еще не приблизившись ко мне, он выбрасывал ее волнами на эмоциональном уровне, которые разбивались о мою защиту. Я уже предугадывал его очередное действие, и, когда он, зарычав попытался схватить меня двумя руками, я, сконцентрировавшись мысленно, не поднимая рук, ударил его в солнечное сплетение, что заставило его согнуться пополам и упасть на пол. Все замерли от неожиданности. Такого они еще не видели. Они не могли понять, что же произошло. Кое-кто бросился к упавшему гвардейцу, а двое, выхватив шпаги, кинулись на меня. Одного из них я остановил оловянной тарелкой, которая в полете хорошо приложилась к его шее, а затем, перепрыгнув через стол, схватил в пирамиде ближайшую алебарду и встал в оборонительную позу. Подняв глаза на противника, я увидел, что против меня зловеще поблескивали уже пять шпаг. Они постепенно наступали на меня, сокращая пространство для маневра. Еще немного – и меня припрут к стенке. Не дожидаясь такого финала, я подпрыгнул и, оперевшись на алебарду, перелетел через нападавших, оказавшись за их спиной. Резко повернувшись, я успел пригладить своим оружием по голове двух человек, в результате чего передо мной оказалось всего трое. Плохо то, что алебарда зацепилась за лавку и осталась на полу, сделав меня безоружным. Пока противники приходили в себя, я воспользовался ситуацией и одолжил у лежащих без сознания гвардейцев шпагу. Встав в оборонительную позу, я взвесил в руке свое новое оружие, прикидывая, как я буду защищаться. Естественно, это была не сабля. И держать ее в руке тоже было не особо хорошо, так как она казалась более легкой. Да и приемы боя были совсем другие. Этим оружием широко не размахнешься для рубящего удара, тут главное – отражать клинок противника и пытаться его наколоть на свое оружие, используя всякие обманные движения. Благо, я, находясь в Париже, все-таки немного подучился владеть этой техникой, так что абсолютным профаном я не был. А противники тем временем медленно наступали, пользуясь молчанием остальных присутствующих гвардейцев. Вполне возможно, таким был мой входной билет в это закрытое общество. Все зависело от того, как я выдержу настоящее испытание. Быстро осмотревшись, я понял, что желающих присоединиться к нашему боевому танцу больше не предвидится. Это уже обнадеживало, поэтому прежде всего следовало успокоиться и изучить противника, чтобы выбрать тактику поведения. Взяв себя в руки, я начал по очереди разглядывать своих оппонентов. Справа на меня заходил флегматичный гвардеец, держа шпагу на вытянутой руке. Посередине, сузив глаза, с темными подергивающимися усиками медленно надвигался второй противник, держа шпагу острием вниз. Ну а слева, дрожа от страха, надвигался еще совсем молодой парнишка, в руках которого шпага дрожала от перенапряжения. Прикинув, я понял, что самый серьезный мой враг – это тот, который в центре. Скорее всего, он первым начнет атаку, ему на помощь затем бросится флегматик, ну а самый молодой будет действовать по обстановке. А пока они медленно приближались, загоняя меня в угол, чтобы лишить возможности маневра. Сзади меня оставался столик, на котором располагались тарелки с остатками пищи, так что пути отступления не было. Отходя назад, я внимательно наблюдал за противником. И когда сзади до стоящего там стола остался всего один мелкий шаг, усатый решился на атаку. Это было видно по сузившимся глазам и чуть замедленному движению левой ноги по переносу тяжести тела для удара на правую. Я очень четко поймал этот момент и, когда он сделал выпад, был к нему готов, применив простой студенческий прием. Пропустив его руку со шпагой возле своего тела, я поставил ему подножку и, используя его инерцию движения, подтолкнул в спину рукой. Он на полной скорости врезался в стол с объедками и рухнул на пол. На его спину посыпалась грязная посуда, покрывшая полностью его франтоватый мундир. Это вызвало взрыв хохота, который разрядил обстановку, что отвлекло внимание остальных нападавших. Когда они пришли в себя, я стоял сзади флегматика, уперев шпагу ему в спину. Как полагается в таких случаях, он бросил своё оружие на пол и, обернувшись, протянул мне руку. Мы обменялись рукопожатиями. Третий, молодой гвардеец, сунул шпагу в ножны и отошел в сторону. Хохот, вырвавшийся в столовой из десятка мужских глоток, привлек внимание начальства, которое моментально очутилось на месте инцидента, и во внезапно наступившей тишине обозрело «поле битвы», отдав какое-то распоряжение. Затем меня повели за собой.

В небольшой комнате, являвшейся кабинетом капитана, мне предложили сесть на стул и в течение достаточно долгого времени читали нотацию о взаимоотношениях с гвардейцами. В итоге было сказано, что, учитывая то, что я не военный, никаких других мер, кроме беседы, со мной проводиться не будет. Но в случае повторения я буду наказан так же, как и те гвардейцы, которые затеяли этот конфликт. После этого я был отпущен и пошел к себе в комнату, размышляя о происшедшем. С одной стороны, я заимел врагов, не успев прибыть в Ватикан, с другой – я получил друзей, которые могут впоследствии пригодиться. В-третьих, многие поняли, что со мной просто так не сладить, поэтому будут обходить меня стороной. Ну и последнее: я познакомился с капитаном, который оказался милейшим человеком и вызвал во мне симпатию благодаря своему умению сразу оценивать ситуацию. Открыв дверь, я увидел аккуратно повешенную на стул мою новую одежду. Недолго раздумывая, я сразу облачился в нее. Она оказалась немного великоватой, но, с другой стороны, это было даже хорошо, так как при драке, особенно с оружием, она скрадывала контуры тела и вводила в заблуждение противника. Это давало возможность чувствовать себя более свободно и даже отнимать оружие у врага, преднамеренно запутав его в складках своего балахона. Я уже участвовал в таких разборках во Львове и имел небольшой опыт, который, возможно, мог бы пригодиться и здесь. Старую одежду я аккуратно сложил в надежде привести ее в порядок в дальнейшем. Проведя эту процедуру, я решил прогуляться по площадям столицы, чтобы ознакомиться с обстановкой. Гвардейские казармы находились недалеко от резиденции понтифика. Мне пришлось пройтись вдоль высокой каменной стены с башнями посередине, прежде чем я нашел выход. Его охраняли гвардейцы. Увидев меня, они приветливо махнули, предупредив, чтобы я был осторожен, и пропустили в город. Открывшаяся передо мной картина сразу поразила меня. Со всех сторон вплотную друг к другу стояли громады зданий, поблескивая окнами, порой прикрытыми деревянными шторами от солнца. На многих зданиях видны были статуи различных фигур, которые безразлично смотрели вдаль, думая о чем-то о своем. Так, рассматривая эти фигуры, я двигался вперед по каменной мостовой, крутя головой в разные стороны. Народу было не очень много, в основном служители церкви или видные церковные сановники, выделяющиеся среди других своей одеждой. Так, двигаясь не спеша, я неожиданно попал в объятия большой площади, полукругом охватывающей стекавшихся туда людей, предлагая им продолжить дальнейшее движение по прямой магистрали, заканчивающейся каким-то большим красивым зданием. Люди входили и выходили из него, теряясь на фоне колонн, стоящих вокруг. Я прошелся вдоль них, заглянул вовнутрь, но зайти не решился, поскольку не знал, можно ли мне заходить туда. И спросить было не у кого. Так что на всякий случай я решил воздержаться, посчитав, что все в руках Всевышнего и если надо будет, то я попаду туда.

Так, побродив по городу и уже привыкнув к его виду, я в спускающихся сумерках пошел в казармы. Гвардейцы без слов пропустили меня, хотя для того, чтобы пройти, нужно было знать пароль, который менялся каждый день.

Дома меня ожидал сюрприз. На скамейке перед казармой вместе с прелатом сидел немолодой сухощавый монах, который с интересом смотрел на меня.

Увидев меня, прелат вскочил на ноги и, взяв меня за локоть, подвел к монаху.

–Это брат Паоло. Он будет помогать тебе изучать итальянский язык и поможет ознакомиться с библиотекой. Я уже рассказал все кардиналу, и он разрешил тебе остаться и поработать в библиотеке. Завтра в восемь утра вы встречаетесь здесь, чтобы определиться, как работать дальше.

На этом мы расстались. Утром, как положено, я встретился со своим учителем, и мы решили, что три дня в неделю я занимаюсь итальянским языком, а в остальное время работаю в библиотеке. После этого мы прошли в библиотеку, где я был представлен старшему хранителю, который провел меня по залу и рассказал в общих чертах, что она из себя представляет. Затем он спросил, что меня интересует. В общих чертах, не вдаваясь в подробности, я очертил ему круг своих интересов, добавив, что знания никогда лишними не бывают. После этого хранитель передал меня пожилому монаху, который должен был стать моим наставником в необъятном море книг. А они поразили меня, маня к себе красивыми переплетами, непонятными письменами и яркими рисунками. Некоторые из них были прикованы к полке цепями, и работать с ними можно было только стоя. Другие были спрятаны в шкафах, запираемых на очень серьезные замки. То есть в свободном доступе книг не было, и все, что меня интересовало, нужно было решать через монаха, которого, как оказалось, звали Ивар. Он составлял каталог книг и знал, где лежит буквально каждая книга. Определившись с местом, где мне позволено было работать, я пошел на урок итальянского языка, который был обязателен для всех, кто тут находился. Певучий, красивый язык понравился мне с первого занятия. Паоло тактично подводил меня к секретам его восприятия и общения через бытовые темы и ту среду, которая нас окружает. Но в его методике была одна особенность. Он через наводящие бытовые вопросы пытался как можно больше получить сведений обо мне, моей семье, моим мыслям и отношении к различным проблемам, которые всегда имеют место. До меня это дошло тогда, когда он стал расспрашивать о Запорожском Коше, внутренних проблемах, формировании казачьих войск, их обучении и отношении к политике, проводимой Польской короной. Через это он пытался выяснить, как казаки относятся к католичеству и готовы ли сотрудничать с Папским престолом. Когда я понял его замыслы, то стал уходить от прямых ответов, тем более, что многое мне было неизвестно, так как я был не вхож во властные казачьи структуры. Он и меня прощупывал по этому вопросу, на что я прямо заявил, что был и останусь православным, таким, как мои родители и мои предки. Однако он не оставлял попыток и под разным соусом пытался влезть ко мне в душу, чтобы подчинить своему влиянию. При знакомстве с ним прелат мне сказал, что этот монах – очень умный и начитанный человек и принадлежит к ордену Иисуса. Орден так орден, а мне какое дело до этого, так как я не разбирался в этих хитросплетениях ватиканской жизни.

Однако позднее я случайно проник в тайну этой организации. Работая в библиотеке, я несколько раз замечал, как монах Ивар открывал один из незаметных ящиков, встроенных в шкафу, доставал из него толстую тетрадь и, оглянувшись по сторонам, что-то вписывал в нее, а затем тщательно прятал на место. Я, очевидно, не входил в список опасных посетителей, поэтому он не стеснялся моего присутствия. Как-то однажды, проделывая эту процедуру, он был срочно вызван к старшему хранителю. Спеша на вызов начальника, он не спрятал тетрадь, а просто прикрыл ее перед уходом, рассчитывая быстро вернуться. Однако задержался он дольше, чем рассчитывал. Я не мог справиться со своим любопытством и, подойдя к столу, решил хоть одним глазком ознакомиться с тайными записями. Прочитанное потрясло меня. Как оказалось, это было досье на деятельность монахов ордена по всему миру. Отчитываясь о своих деяниях, они присылали подробные реляции, которые и заносились в эту тетрадь. Они имели своих агентов везде, начиная от королевских дворов Португалии, Испании, Англии, Франции и заканчивая Московским государством. Основал его испанский аристократ Иньиго де Лойола. И в 1540 году понтифик Павел III утвердил подготовленный идальго новый религиозный орден. Согласно уставу, здесь предусматривалась строжайшая армейская дисциплина, безусловное подчинение вышестоящим лицам. Иезуит не должен был ни перед кем отчитываться, кроме своего начальника, и должен быть готов, согласно клятве, беспрекословно выполнять его поручения. Иезуиты имели все права священника, но при этом с минимумом церковных обязанностей. Главной задачей ордена была подготовка высококлассных католических проповедников, в совершенстве знающих теологию, обладающих красноречием и харизмой. Ярким представителем этой организации был мой наставник Паоло, который практиковал на мне свои таланты, преследуя одному ему известную цель в отношении меня. Во многих странах были открыты иезуитские колледжи, дававшие по тем временам первоклассное образование. Некоторые из их выпускников даже стали личными духовниками многих монарших особ. Собирая таким образом информацию в разных странах, они направляли ее в Рим, действуя в дальнейшем согласно полученным оттуда инструкциям. Это давало возможность понтифику постоянно быть в курсе дела и корректировать свою деятельность на благо Святого престола. Многое мне не удалось прочитать из-за отсутствия времени, но и то, что удалось, произвело на меня неизгладимое впечатление.

А пока в обществе Паоло я изучал итальянский язык и постигал азы красноречия, которые он являл мне. Свободное от этих занятий время я проводил в библиотеке. Мне разрешили пользоваться книгами общего содержания, написанными на латыни. Не скажу, что сразу я все хорошо понимал, потребовалось время, чтобы освоиться с языком и манерой писателя. В основном это были философские трактаты и размышления, суть которых порой ускользала от меня. Многое я не понимал, но пытался осмыслить, расспрашивая Ивара. Это в какой-то степени сблизило нас, и он стал по-другому относиться ко мне. Он постоянно находился в библиотеке до самого позднего вечера, а потом уходил в свою келью, закрывая ее на большой замок, ключ от которого постоянно носил при себе. Иногда я заходил к нему, и он рассказывал мне о здешних нравах и правилах поведения, чтобы я при случае не попал впросак.