Его происхождение и его связи с «аристократическим обществом» предрасполагали его к восприятию романтического миросозерцания.
Его родина, его «дворянское гнездо» внушили ему симпатию к простоте патриархального быта и патриархальных отношений, способствовали развитию в нем мечтательности и в значительной степени «чувствительности», способности отдаваться порывам сантиментального лиризма, наградили его некоторой склонностью к суеверию. Петербургские знакомства с представителями интеллигенции, сходившей с исторической сцены, например, с Жуковским и Влад. Одоевским[10], поощряли возможно широко воспользоваться всем тем, что воспитали в нем провинциальный быт и традиции патриархального «дворянского гнезда». С другой стороны, те условия борьбы за существование, в которые он был поставлен, очутившись в столице, и ближайшее знакомство с духом «новой культуры», с требованием «положительного» века заставляли его идти навстречу «реалистическому» миропониманию.
И оба мировоззрения, столкнувшиеся в его душе, породили в ней «страшную смесь противоречий». Правда, Гоголь, заплативший своими первыми произведениями богатую дань романтике, поспешил затем отречься от нее и заявил себя безусловным приверженцем реалистической школы, поспешил взглянуть на картину русской действительности с такой прозаической, критической точки зрения, которой до него не решался допускать ни один художник слова. Но на каждом шагу романтика и унаследованные от патриархальной культуры привычки и взгляды давали осязательно чувствовать себя, овладевая его душевным миром; часто против его воли и помимо его сознания Гоголь преклоняется перед могуществом ума, ставит всего выше на свете знание людей. Порой он высказывается даже в таком тоне, которому мог бы позавидовать сам Петр Адуев. Современный человек, по мнению Гоголя, должен обладать необыкновенно прямолинейным и деятельным умом. Он «должен иметь железную волю и терпение» в преследовании намеченной цели, покамест не достигнет предполагаемого, должен не содрогаться крутой, длинной почти до бесконечности и скользкой лестницы, должен не упускать из виду ни малейшего обстоятельства, кажущегося посторонним. Никакое желание рассеяния, забав и развлечений всякого рода не должно останавливать его[11]. В каждом человеке он склонен ценить его утилитарные стремления и доходить (по свидетельству П. Анненкова[12]) до того, что «мера уважения к людям определялась (для него) мерой их познания и опытности в каком-нибудь отдельном предмете». Но в то же время он, по словам Л. Арнольда, не любил ни у кого учиться. Он подходил к явлениям жизни с заранее предвзятой точки зрения. Он, правда, расспрашивал специалистов, но расспрашивал их таким образом, что клонил все расспросы их в ту сторону, куда ему хотелось, чтобы набрать еще более подтверждений той мысли или тому понятию, которое он себе составил уже заранее о предмете[13].