Алфавит грешника. Часть 2. Было Не было Могло

А

«Адвентист седьмого дня…»

 
Адвентист седьмого дня
Иль свидетель Иеговы?
Кто готов понять меня
В этом мире бестолковом.
 
 
Посещать ли мне мечеть?
Подружиться с синагогой?
Чтоб в гиене не сгореть
Вместе с Гогой и Магогой.
 
 
Выбрать кирху иль дацан?
Церковь или Ганга воды?
Чтоб явившись к праотцам
Обрести покой и отдых,
 
 
И, где райские холмы,
Реки, пастбища и кущи,
Петь хоралы и псалмы
На два голоса с Всесущим.
 

«Ай да, ветер, злодей…»

 
Ай да, ветер, злодей,
Как выводит последнюю ноту!
Голосистым мальчишкой, лейтенантом старшим,
Под огнём пулемёта поднимающий роту,
Заставляя солдат, встать на бруствер за ним.
 
 
Так и мне бы рискнуть на рывок из неволи,
Если только возможно позабыть на бегу,
Что года разменяв на беспутство застолий,
Ничего изменить я уже не могу.
 
 
По рассудку – расплата, по норову – кары,
Это было и будет, это было и есть:
Срок, баланда, прогулка и обжитые нары,
Воровские законы и тюремная честь.
 

«Алкаю, жажду, вожделею…»

 
Алкаю, жажду, вожделею,
Ищу не сказанное слово,
Что вкупе с сущностью моею
Стать будущим моим готово,
 
 
Где, доверяясь жизни циклам,
Из тьмы инстинктов, грёз и яви
Моя вселенная возникла
Во исполненье неких правил,
 
 
Которым должен подчиняться,
Не размышляя, без изъятий,
Под гул хулений и оваций,
Меж маяты и благодати.
 
 
Таким как есть, таким как буду,
На пару с волею небесной,
Гоня души мандраж и смуту
Перед разверзнутою бездной.
 
 
Когда в миг страсти, в миг зачатья
Чужих людей в тиши алькова,
Уста мои замкнёт печатью
Повторно сказанное слово.
 

«Аль не хватит ныть-стонать по безделице…»

 
Аль не хватит ныть-стонать по безделице,
Боль утихнет, а беда перемелется,
 
 
Даже пусть не по прямой – по касательной,
Но вернётся к тебе фарт обязательно
 
 
Вместе с женщиной, а к ней всё приложится,
Всё родится, возрастёт и умножится,
 
 
Чтоб гордились вы сполна жизнью вашею
При еде и питие полной чашею.
 
 
Так что, брось ты ныть-стонать по безделице,
Боль утихнет, а беда перемелется,
 
 
Даже пусть не по прямой – по касательной,
Но вернётся к тебе фарт обязательно.
 

«Ангел божий с женским телом…»

 
Ангел божий с женским телом,
Посреди ночи и дня,
Откровенно и умело
Очаровывал меня,
Обжигая и маня.
 
 
Ангел божий, птица вспурга,
Два невидимых крыла.
Это ты, моя лямурка,
Чище лебедя была,
Говорлива и мила.
 
 
Ангел божий, в миг короткий
Жизни здесь, я не таю:
Не хочу другой красотки,
Дайте мурочку мою,
Сладкоядую змею.
 
 
Ангел божий, друг мой верный,
Сядем рядышком вдвоём –
Что нам до вражды и скверны,
Если счастливо живём
Ночь за ночью, день за днём…
 

Б

«Баланс нетрудно подвести…»

 
Баланс нетрудно подвести.
Нас, сельдюков, осталась горстка,
Хотя по-прежнему в чести
От Диксона до Дивногорска.
 
 
Всё меньше истых северян,
Всё больше жадных и раскосых,
Явившихся из тёплых стран,
Где чай растет и абрикосы.
 
 
Они повсюду: там и тут.
Горласты, скоры без заминки.
И главное: их главный труд –
Места, торгующих на рынке.
 
 
Мы этим пришлым не указ,
Коль деньги носят в чемоданах,
Смотря на небогатых нас
С величьем и презреньем ханов.
 
 
Никто в прошедшие года
Так не смотрел нам даже в спины
И уж тем более, когда
Враг превратил страну в руины.
 
 
А мы отстроили её!
В крови, в поту, не зная, впрочем,
Что властью ставшее жульё
Нас оберёт и опорочит.
 
 
Чтоб, разум рабский не мутя,
Смирились под рукой конторской,
В чести по-прежнему хотя
От Диксона до Дивногорска.
 
 
И те же нравом и душой,
Чуть порченные в нулевые,
Как дети Родины большой,
Способной на дела большие.
 
 
Лишь червь сомнений воровски
Нас гложет, горечь навевая,
Что нашей воли вопреки,
Мы станем слугами Китая.
 

«Без раздумий ты мне отпустила грехи…»

 
Без раздумий ты мне отпустила грехи,
Заблужденья прощая и толки,
Несмотря на мои о свободе стихи
И церквей на груди голубые наколки.
 
 
Зная: нечем мне в жизни уже оплатить
Этот запах дурманящий женского тела,
А не то, чтобы страстью своею затмить
Столько лет обладавших тобою умело.
 
 
Так скажи, для чего ты меня приняла,
Обнадёжила и приласкала,
Мужика без хозяйства и без ремесла,
Помесь схимника и зубоскала.
 
 
Навсегда потерявшего с будущим связь,
Заблудившимся в прошлом средь воспоминай,
Что с тобой заодно, надо мною смеясь,
Миражом меня гибельным манят.
 
 
Где задумав своё ты – как Иезавель,
Словно те же Юдифь и Далила,
Просто рядом с собой до рассвета в постель,
Перед тем как предать, положила.
 

«Без табака. Без денег. Без жены…»

 
Без табака. Без денег. Без жены.
Один, как перст, как волк иль пёс занятный,
Лишь спиртом легкие увлажены,
Чтоб легче им дышалось, вероятно.
 
 
Когда вокруг – бессменная пурга.
Не выглянуть. Не выйти. Не забыться.
И руки жжёт печная кочерга,
Сгребая писем жёлтые страницы.
 
 
Где фотографий выцветший картон
Сжимается шагреневою кожей
Под пламени хрипящий баритон,
На голос проповедников похожий.
 
 
Усердьем чьим калейдоскопом слов
Сменяются, как лейблы на товарах.
Амон, Ваал, Астарта, Саваоф,
Христос, Аллах, Махатма, Акихара.
 
 
Предчувствие небесного суда.
Блага земные служек Люцифера.
Коварство. Ухищрения. Вражда.
Согласие. Любовь. Надежда. Вера.
 
 
Пророчества, молитвы и псалмы.
Дыхание Фортуны или Рока.
Круговорот от лета до зимы.
От чистых душ до буйного порока.
 
 
Напевы водопадов и цикад.
Орнаменты удавов и песчинок.
И, встроенные в бесконечный ряд.
Ребенок. Мальчик. Юноша. Мужчина.
 
 
Без табака. Без денег. Без жены.
Один, как перст, как волк иль пёс занятный,
Лишь спиртом легкие увлажены,
Чтоб легче им дышалось, вероятно.
 

«Белокурою бестией ей бы петь на подмостках…»

 
Белокурою бестией ей бы петь на подмостках,
Будь то Карнеги холл, Мулен Руж иль Савой,
Зажигая мужчин, стариков и подростков,
А она для чего-то повстречалась с тобой.
 
 
Танцовщицей воздушною в лучших балетах,
Вроде Гранд-Опера или Балле Рамбер,
Поражать бы ей толпы в свингах и пируэтах,
А увлёк её ты – записной лицемер.
 
 
Роковою красавицей телеэкранов
Ей бы судьбы чужие, смеясь, разбивать,
А она, как не дико, не глупо, не странно,
Разделила с тобою свою жизнь и кровать.
 

«Белый ворон. Тьму ночную…»

 
Белый ворон. Тьму ночную,
Белый ворон, осветив,
Сел ко мне почти вплотную,
Величав и горделив.
 
 
Белый ворон. Сон иль чудо?
Белый ворон. Это как?
Неужели знак оттуда,
Сил потусторонних знак?
 
 
Белый ворон. Сделай милость,
Белый ворон, заодно
Растолкуй мне, что случилось
И что было решено.
 
 
Белый ворон. Очень надо,
Белый ворон, чёрт возьми,
Намекни хотя бы взглядом,
Но не мучай, не томи.
 
 
Белый ворон. В чём загвоздка,
Белый ворон, всё приму:
Муки пыточной ментовской
Или нищего суму.
 
 
Белый ворон. Не обидься,
Белый ворон, будь собой,
Ведь не зря ты, божья птица,
Мне ниспослана судьбой.
 
 
Белый ворон не ответил,
Белый ворон, онемев,
Сгинул в сумрачном рассвете
Над вершинами дерев.
 
 
Белый ворон. И, похоже,
Белый ворон, просто я
Сам не понял смысл расхожий
Знака из небытия.
 

«Близится последняя черта…»

 
Близится последняя черта,
А на лбу ни меты, ни зелёнки,
Словно я не стою ни черта,
Вроде шалопутной собачонки.
 
 
Или возвращая годы вспять:
Вычитая, складывая, множа,
Прежде должен прошлое понять –
Если кто такое сделать может.
 
 
И пытаться, суть свою уняв,
Перед неизбежным повиниться
За свободный ум и гордый нрав,
Путавших пределы и границы.
 
 
Но скорее – это просто блажь
Женщины преклонных лет с косою,
Той, что не изменишь, не продашь,
Хоть и ходит в рубище босою.
 

«Богиней сшедшей с пьедестала…»

 
Богиней сшедшей с пьедестала,
Чтобы увлечь, очаровать,
Она как птица щебетала,
А пела – ангелам под стать.
 
 
Не шагом шла – волной скользила
Под шёпот томный ветерка,
В своих уверенная силах,
До срока дремлющих пока.
 
 
И словно бездну разверзали
Глазищи чуть не в пол-лица,
Когда как молнии пронзали
Мужские подлые сердца.
 

«Бодр и счастлив друг мой перший…»

 
Бодр и счастлив друг мой перший
Из оставшихся в живых,
Из пока что не умерших
Одноклассников моих.
 
 
Пусть о нём враги судачат,
Он, я верю, честно жил
И поэтому с удачей
Больше, чем со мной, дружил.
 
 
Не ворчал, не лицемерил
И, хотя не робок был,
Прежде думал, после мерил,
А потом уже рубил.
 
 
И его не переспоришь,
Просто он такой один,
Колька Северный – мой кореш,
Человек и гражданин.
 

«Боже мой, какое утро!..»

 
Боже мой, какое утро!
Шёлковые облака
Под небесным перламутром
Красят золотом бока.
 
 
И вернувшись из-за моря,
Салютует ранний гром
Самым первым, самым скорым
Листьям с гибким стебельком.
 
 
Боже мой, цветы повсюду!
Шёлковые лепестки –
То господь являет чудо
Вдоль разлившейся реки.
 
 
Там жарки и голубица,
И с куриной слепотой
Мать и мачеха таится
За смарагдовой травой.
 
 
Боже мой, не переслушать!
Шёлковые голоса,
Вкладывая страсть и душу,
Переполнили леса.
 
 
Птицы, птички и пичужки.
Стрёкот, свист во все концы –
Ухажёры и подружки,
Недотроги и вдовцы.
 
 
Боже мой, какое счастье!
Жить и знать, что я живу,
А вчерашнее ненастье,
Как и завтрашнее – тьфу.
 

«Боль мою как ливнем смыло…»

 
Боль мою как ливнем смыло,
Право – грянула гроза,
Это милая открыла
Лучезарные глаза.
 
 
Горя моего завалы
Словно вымела пурга –
Это губы ты разжала,
Сладострастна и строга.
 
 
Грусть мою уносит ветер
Чёрных шёлковых волос –
Это я попался в сети
Расплетённых женских кос.
 
 
Так скажи, открой на милость
Тайну малости одной:
Почему не получилось
Раньше встретиться с тобой.
 

«Бренчит струна шальной гитары…»

 
Бренчит струна шальной гитары
Под хохот принявших барыг.
Аллаху молятся татары.
Глядит на девушку старик.
 
 
Есть смертный грех и просто вины,
А кто из нынешних людей,
Дойдя до жизни половины,
Чист перед совестью своей?
 
 
Прожив за тридцать лет на свете,
Любому ясен поворот,
Как Пётр их, улыбаясь, встретит,
Какую дверь он отопрёт.
 

«Брось, пойми, понапрасну поёшь…»

 
Брось, пойми, понапрасну поёшь.
Зря, поверь, отправляешь к врачу.
Даже станет совсем невтерпёж,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.
 
 
Этот город чужой для меня,
Он ко мне холоднее, чем лёд,
Мне расстаться бы с ним за полдня,
А приходится – наоборот.
 
 
Здесь две женщины чудных живут,
Словно два лебединых крыла,
Воздавая блаженством минут
За года без любви и тепла.
 
 
Незнакомы они меж собой,
Но от каждой храня по ключу,
Не отдам предпочтенья любой,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.
 
 
Голубые у первой глаза,
Не тускнеют под действием лет,
Ну, а стан гибок словно лоза,
Пусть лозы в этом городе нет.
 
 
У второй же они, как агат.
Губ зовущий кровавый овал.
Про таких меж людей говорят,
Что Кустодиев нарисовал.
 
 
У одной выключаю торшер.
У другой задуваю свечу.
И стиха соблюдая размер,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.
 
 
Коль нет воли, чтоб страсть побороть,
Раз бессилен пред телом своим.
И не важно, простит ли господь,
Или вместе в геенне сгорим.
 
 
Ведь нельзя ни забыть, ни отстать.
Не отпустит судьба молодца.
Остаётся одно – долистать
Три романа мои до конца.
 
 
Потому понапрасну поёшь,
Зря с утра отправляешь к врачу.
Надоела до судорог ложь.
Промолчу. Промолчу. Промолчу.
 

«Будь я проклят на полный срок…»

 
Будь я проклят на полный срок,
Мне отпущенный божьей мерой,
Раз гонялся я за химерой,
Озлобляя без смысла рок,
Будь я проклят на полный срок.
 
 
Что у женщин чужих просил,
Как щенок – то скуля, то воя,
Знать бы: счастье это пустое
И напрасная трата сил,
Что у женщин чужих просил.
 
 
Пусть и молод я, и хорош,
Пусть везде мне легко и сладко,
Но давались они украдкой,
Ну, а много ли украдёшь,
Пусть и молод я, и хорош.
 
 
А ворованного не вернуть,
Разменять же иль бросить жалко.
Эх, душа моя – приживалка:
Глупость, ветреность, блажь и муть –
А ворованного не вернуть.
 
 
Потому и скребётся злость
В стылом сердце почище кошки –
Три горошины в чайной ложке
Удержать мне не удалось,
Потому и скребётся злость.
 
 
Будь я проклят, и стало так.
И не знаю, как там другие,
Но года мои расписные
Потеряли и вкус, и смак,
Будь я проклят, и стало так.
 

«Был спрятан в скалах высоко…»

 
Был спрятан в скалах высоко
По воле мудрых мулл,
Надежней чем Гуниб с Дарго,
Разбойничий аул.
 
 
Была в нём, к славе тем муллам,
Ватага мусульман,
А верховодил ими там
Имама сын – Рамзан.
 
 
Был он по делу гордецом,
И это каждый знал,
Что лишь пред матерью с отцом
Он голову склонял.
 
 
Была страна его рабой,
А он ей господин:
Беспечный, дерзкий, молодой,
Единственный – один.
 
 
Был у него каурый конь –
Увёл из табуна:
Черно седло, черна супонь,
Да и узда черна.
 
 
Была винтовка с ним всегда,
А била – будь здоров,
Дитя великого труда
Английских мастеров.
 
 
Был для Рамзана в мире бог
По имени Шамиль,
Кто в своё время просто мог
Стереть Россию в пыль.
 
 
Была поэтому мечта,
Ушедшим дням под стать:
Раз не боялся ни черта –
Хотел таким же стать.
 
 
Был он в бою, как барс и лев,
Силён, неотразим,
Пока, судьбу преодолев,
Казак не встал пред ним.
 
 
Была зелёная трава,
Да побурела вмиг,
Где прокатилась голова
Владыки из владык.
 
 
Был горек плач и крик в горах,
А приговор жесток,
Но было так и будет так,
Хотя я не пророк.
 

«Было. Не было. Могло…»

 
Было. Не было. Могло.
В царстве грёз. В земной юдоли.
Во спасение? Во зло?
Силой бесов? Божьей волей?
 
 
С вами, мною, с кем другим,
В этом мире достославном
В соответствии своим
Представлениям о главном.
 
 
Чьи слепые зеркала,
Нам показывают наши
Окаянные дела
В джентельменском антураже.
 
 
Дабы – кто-то, я иль вы,
Не искали зря ответа:
Живы мы или мертвы,
И узнаем ли об этом.
 
 
Чтоб забыться и забыть,
Даже если кровь дурная,
Мчит по венам во всю прыть,
О грядущем вспоминая.
 
 
Там, где отблески, струи
Душ излившихся сиянья,
Чьи-то, ваши иль мои,
Предвкушенья и желанья.
 
 
Под стремление понять,
Принимая праздник словно
Неземную благодать
Женской сладости греховной.
 
 
С кем-то, с вами ли, со мной.
Было. Не было. Могло быть.
Под гулявшую волной
Повседневной жизни обыдь.
 
 
Тайна горних букв и числ,
Каларати, Иегова,
Иссекающие смысл
До единственного слова.
 
 
В коем – сущность бытия,
В совокупности реальной,
Всё что видим – вы и я
В отражении зеркальном.
 

«Бывает как будто бы всё – дежавю…»

 
Бывает как будто бы всё – дежавю,
С которым смирился невольно,
И сколько ни странно, на свете живу
Спокойным и даже довольным.
 
 
В потоке сознанья, утех и труда,
Мне кажется, бластится, мнится:
В сравнении с прошлым, я – мега-звезда,
А с будущим – микрочастица.
 
 
И что мне до веры, что мне атеизм,
Тем паче шуты и тираны,
Когда остывает, крича, организм,
И ширятся язвами раны.
 

«Бьётся сердце магнитною стрелкой…»

 
Бьётся сердце магнитною стрелкой
В ожидании встречи с тобой,
А до этого всё так мелко,
Кроме неба над головой.
 
 
Но не страшны ни рифы, ни мели
Моему кораблю, когда
Я отдал ему в полной мере,
Что желают иметь суда.
 
 
Моей кровью залиты баки.
Из волос моих – такелаж.
Слёзы – лучшие в мире лаки.
Руки – преданный экипаж.
 
 
Ну, а если Господь поможет
Встать на пару нам над бортом,
Мимо пристаней и таможен
Мы в неведомое поплывём.
 
 
И никто не сравнится с нами,
Нам летучий голландец – фи,
Потому что под небесами
Ничего нет сильнее любви.
 

В

«В годы свальные, годы запойные…»

 
В годы свальные, годы запойные
Нам судьба знаки явные шлёт:
Летом в полдень – грозу градобойную,
А зимой – через день гололёд.
 
 
Только разве кто в чём-то покается,
Даже просто шепнув: виноват,
Чтобы жить, как тому полагается,
Как заветы Христовы велят.
 
 
Впрочем, это и неудивительно,
Если для подражания дан
Выбор из беспощадных и мстительных –
Типа: Ольга, Владимир, Иван.
 

«В этой жизни, в этом мире…»

 
В этой жизни, в этом мире
Посреди добра и зла
На студенческом турнире
Нас с тобой судьба ждала.
 
 
Фигуристка без разряда,
В белой юбочке своей,
Ты была по-детски рада
Одобрению друзей.
 
 
Наслаждаясь гибким телом
На наточенных коньках,
Балансируя умело,
В поворотах и прыжках.
 
 
Тешась ловкостью и силой,
Красотой открытых ног,
То корабликом скользила,
То вращалась как волчок.
 
 
Бог задумал? Чёрт ли дёрнул?
Но под музыку твою,
С соло ведшею валторной
По сегодня я стою.
 
 
А ты ласточкою кружишь,
И тебе семнадцать лет,
И ни темноты, ни стужи,
Ни обид, ни горя нет.
 
 
Только чувство благодати,
Человеческой, простой,
Что не зря себя я тратил
В отношениях с тобой.
 
 
В этом мире. В этой жизни.
В этой гибнущей стране,
Где при всей дороговизне
Ты – за так досталась мне.
 

«Вдали стихает голос басовитый…»

 
Вдали стихает голос басовитый
Грозы внезапной, пред которой страх
Понёс птенца искать моей защиты
Под крышей в виноградных кружевах.
 
 
Но сквозь зигзаги молний на излёте
Его порывом ветра занесло,
И крошечный, в пятак, комочек плоти
Ударился в оконное стекло.
 
 
Он молча умирал в моих ладонях,
Подрагивая крылышком одним,
В подпалинках и крапинках зелёных –
Беспомощен, бессилен, недвижим.
 
 
А мать, как появившись ниоткуда,
Вьёт в воздухе невидимую вязь,
Она ещё надеется на чудо,
Слепому богу птичьему молясь.
 
 
И мучается, что пережидала,
Боясь промокнуть в проливном дожде,
Не думая совсем о слётке малом,
Оставленном в покинутом гнезде.
 
 
Хотя понятно: может, через сутки
Или какой-то пусть чуть больший срок
Она забудет этот вечер жуткий
И беспощадный жизненный урок.
 
 
Да и узнать, естественно, не сможет,
Насколько я жесток и бестолков,
Когда птенца напрасно обнадёжил
Открытой дверью, обещавшей кров.
 

«Ведь даже в бездне ада канув…»

 
Ведь даже в бездне ада канув,
Я повторить и там готов:
У смерти нет людских изъянов
И властью купленных судов.
 
 
Ей ни к чему любая ксива,
Её ничем не обмануть,
Она как служка из архива,
Вскрывающая фактов суть.
 
 
Как прокурор в господнем притче,
Сей миг и много лет спустя,
Найдёт, добавит или вычтет,
Листами дела шелестя.
 
 
И тут же в кабаке иль в чаще,
В тупик попавшим иль в фавор,
Выводит почерком скользящим
На лбах конечный приговор.
 

«Век 21 мимоходом…»

 
Век 21 мимоходом
Коснулся северных широт.
Октябрь семнадцатого года.
Россия. Родина. Народ.
 
 
Не внемлет нищему имущий.
Больных здоровым не понять,
Но жизнь при этом любят пуще,
Чем даже собственную мать.
 
 
До слёз довольные собою,
Общаясь в родственной среде,
Живут от ломки до запоя
Прислугой жалкой при вожде.
 
 
Однако надувая щёки,
Своим величием гордясь,
Любой из них – Ордин-Нащокин
Или почти удельный князь.
 
 
Который раз – одно и то же.
И, кажется, что будет впредь,
Как на меня никто не сможет
Личину рабскую одеть.
 
 
А те смеются, не смолкая.
Пьют зарубежное вино,
Подсиживая и толкая
Коллег, со всеми заодно.
 
 
Крестясь обеими руками,
Забыв про совесть, честь и страх,
С прилизанными волосками
На низколобых черепах.
 
 
Следя на плазменных экранах
В шале, по замкам, во дворцах,
Как рушатся чужие планы
И близится Европы крах.
 
 
Грозя великою войною,
Мир обвиняя скопом, весь,
Когда бедой очередною
Их обернётся блажь и спесь.
 
 
Который раз – одно и то же.
И, кажется, что будет впредь,
Как на меня никто не сможет
Личину рабскую одеть.
 
 
Хотя свобода не приносит
Ни благ, ни славы – ничего,
Что у своих хозяев просит
Горланящее большинство,
 
 
На всё готовое пред властью
И без раздумий, как всегда,
Меняющее в одночасье
Царя и веру без стыда.
 
 
И в ими видимой картине,
Где вместо цели – миражи,
Век 21 вязнет в тине,
В потоках ереси и лжи.
 
 
Средневековье. Непогода.
Жестокосердие. Разброд.
Октябрь семнадцатого года.
Россия. Родина. Народ.
 

«Веселитесь, господа…»

 
Веселитесь, господа,
Теша душу, разум, тело:
Вы такие навсегда,
А другим – какое дело?
 
 
К солонцам в туман сырой
Как ни кралась маралуха –
Выстрел в грудь, потом второй,
Чтоб не мучилась, под ухо.
 
 
И напрасно у поста
Ждут вас доблестные лица:
Кровь по кружкам разлита –
Пузырится, пузырится.
 
 
Что вам власти и господь,
И гринписные уродцы:
Крови вдоволь и ломоть
Хлеба ситного найдётся.
 
 
Пейте, ешьте, господа,
Теша душу, разум, тело:
Вы такие навсегда,
А другим – какое дело?
 

«Ветер кудри мои озорно ворошит…»

 
Ветер кудри мои озорно ворошит.
Подмигнула звезда и листва прошептала:
До чего он хорош – ладно скроен и сшит
Из добротного крепкого материала.
 
 
Только синь облаков фиолетовей глаз.
Лишь черемухи цвет щёк холодных свежее,
Да черней, чем крыло у дрозда, улеглась
Борозда на повёрнутой шее.
 
 
А ведь я не устал от забот и любви.
И доволен был я до ничтожности малым,
Но трава проржавела от остывшей крови,
Когда сердце стучать перестало.
 

«Ветрено. Сыро. С тропы ветерок…»

 
Ветрено. Сыро. С тропы ветерок.
Лес огибает подковой.
Лучшего места, скорей бы, не смог
Выбрать и сам Иегова.
 
 
С вышки. С трёх метров. С упора. С перил.
Выцелив точно в лопатку,
Среднего, с серой спиной, завалил
С первого, как куропатку.
 
 
Магнум. Двенадцать. Winchester. Бокфлинт.
Гильза блеснула на солнце
И провалилась, крутясь, словно винт,
В снег по латунное донце.
 
 
Снимки. Звонки. Мерседесы. Порше.
Псов и лакеев без счёта.
Радостно сердцу, привольно душе.
Это – охота.
 

«Ветер к ветру, словно люди…»

 
Ветер к ветру, словно люди:
Этот буен, этот тих,
Усыпляют или будят
В меру факторов своих.
 
 
Дождь к дождю, совсем как люди:
Этот мелок, тот широк,
Освежают или студят,
Кто как может или смог.
 
 
К зверю зверь, подобно людям:
Этот робок, тот свиреп,
Пасанут иль напаскудят
В виде собственных потреб.
 
 
А природе безразлично,
А природе наплевать,
Что начально, что вторично,
Будь ты схимник или тать.
 

«Ветры счастья утихли в потаённых углах…»

 
Ветры счастья утихли в потаённых углах,
В глубине непролазных болот лягушачьих,
А ведь только вчера за просёлочный шлях
Ты меня уводила из хутора крадче.
 
 
Там божилась-клялась навсегда быть моей,
Чтоб связал нас закон и обычай,
И, поверив тебе, я ушёл от друзей,
Вместе с кем я откинулся с кичи.
 
 
А сегодня с другим – до чего чернобров,
Как он молод, раскован и весел –
Ты змеёй уползла под берёзовый кров,
Что от глаз посторонних туман занавесил.
 
 
Оставляя меня одиноким щенком,
Потерявшимся на новолунье,
А сама с тем красавцем встречаясь тайком,
Надо мною смеялась, коварная лгунья.
 
 
Так не бейся в пыли и прими приговор
За развязанные узелочки,
Я не фраер, не мент и не ссученый вор,
И по счёту плачу без отсрочки.