Разгром. Часть 2

– Ладно, провожу вас немного, – согласился Ремли. – Как вас звать-величать?

Четверо назвались. Их имена скоро стерлись из памяти Ремли, поскольку судьбой было суждено, что пробыли они вместе недолго.

– Куда двигаем отсюда? – поинтересовался Ремли, когда со знакомством было покончено.

– Кэрримюр, – ответил первый.

– Нужно сойти с земель лорда Тоби, поддавшегося новым веяниям. Евойный судья обожает тепереча учинять разбирательства по поединкам. Здесь ты не в безопасности, ведь один из убитых тобой был любимым бастардом племянника лорда Тоби, а слухи летят быстро, – объяснил второй.

– Кэрримюр в землях лорда Шелло, который сочувствует нашим целям, благородным рыцарям и простым солдатам и даже может поддержать нас, коль скоро мы доберемся до его замка, – поделился третий.

Четвертый промолчал, и пошли они в Кэрримюр. Ремли верхом и держа в охапке награбленное оружие. В Кэрримюре его можно дорого продать и на полученные деньги подобрать себе вещички. Его спутники привычно плелись следом за сержантской лошадью. То, что в седле был другой человек, чем вчера, не имело для них никакого значения.

По пути встретилась им телега, на которой сидели красивые девушки в разукрашенных вышивкой праздничных платьях. Перед ними стояла большая корзина с полевыми цветами. Девушки плели из них венки и украшали ими свои головы, запястья и даже лодыжки. Девушки пели:

 
Гулянья в Кэрримюре
Ты, друг, не пропусти!
Коль не был здесь в субботу,
Считай, что и не жил!
 

– Какой сегодня день, ребята? – спросил Ремли у спутников.

– Пятница, – ответили они.

– А большой ли праздник намечается у вас, милые певуньи? – Гремя железом, Ремли отвесил девицам учтивый, насколько это возможно, оставаясь в седле, полупоклон.

– Приходи – увидишь, – смешливо ответили ему с телеги.

– Приду обязательно, но замечу, что как иные мужи являют своей бренной плотью порожние бочки для пива, я являюсь вместительным сосудом для безудержного веселья. Сейчас он пуст, и нелегко вам будет наполнить его до краев, – похвалился Ремли.

– Залезай к нам, – позвали девушки, – попробуем.

– Сегодня я взнуздал и оседлал лошадь, с которой познакомился не далее как прошлой ночью. Будет непростительной грубостью изменить моей красотке так скоро, но завтра я намерен взнуздать и оседлать кого-нибудь еще, и никакая сила не сможет мне в этом помешать. Вы же, бредущие со мной, не стесняйтесь принять приглашение и скоротать часть пути на телеге, если те милые юноши на облучке не против такого.

– На всех хватит, – отозвался возница.

 
На праздник в Кэрримюр
Мы двадцать дев везли.
А собрались обратно —
Не девы уж они! —
 

пропел другой возница и с кувшином перебрался в кузов телеги – встречать гостей.

– Вы, должно быть, знатного рода, богаты или известны? – спросила одна из девушек, передавая Ремли венок, который он надел себе на шею.

– Все может быть в этом мире под звездами, но если и так, то мне об этом пока неизвестно, – признался Ремли.

– Тогда как получилось, что четверо могучих мужей идут в пыли юнца, восседающего на чужой лошади?

– О том мои спутники сами расскажут тебе, о любопытная девица, ибо по договору они за свою свободу должны славить меня всякому, кто захочет слушать.

Так с песнями и шутками прикатили они в Кэрримюр. Телегу и веселую компанию молодежи пришлось оставить: улицы были широки, но народу слонялось так много, что проезда не было. Ремли бросил несколько монет своим людям, чтобы они подыскали ночлег, и продолжил верхом и в одиночку пробираться к главной площади.

Перед ратушей стоял небольшой помост, занавешенный холщовым занавесом, раскрашенным на манер декораций. Рядом стояли кибитки актеров. За занавесом кто-то играл или – по мерзким звукам нельзя было с уверенностью о том судить – думал, что играл, на волынке. Ремли спешился и привязал лошадь у ратуши.

– Ей, деревенщина, нельзя оставлять здесь лошадь! – окрикнул Ремли старик в пышных одеждах, с серебряной цепью и медальонами на груди. – Это же ратуша!

– Кто вы, о громогласный фонтан недовольства, изрыгатель брюзжания, чья глотка достойна состязаться с дырой святого Патрика?

– Я – шериф лорда Шелло. Его власть и слово в этой земле, – с достоинством представился старик, не сказав, тем не менее, своего имени. – Твои слова пусты, как тыква, что ты до поры носишь на плечах, поэтому, коль не хочешь обвенчаться с веревкой, забирай свою жалкую клячонку и катись, откуда пришел.

Ремли понятия не имел, что значит шерифская должность, но решил сойти с зыбких песков изысканных взаимных оскорблений, в которых так легко увязнуть, на более твердую почву разумных доводов.

– Вот достроите эту каменоломню – поведем разговор, – ответил в свою защиту Ремли. – А пока это не ратуша, а две стенки, стыдливо прикрытые лесами.

– Как ты посмел, без недели висельник, так отзываться о великом творении лорда Шелло, которое в дар нашему селу строится вот уже двадцать лет!

– Я смотрю, вы с лордом Шелло наметили жить вечно, ведь иначе не видать вам всей постройки, которая уходит под землю быстрее, чем вы кладете камни сверху.

– Вот вернусь с солдатами, будешь зубы скалить, болтаясь на сосне, – пригрозил старик, разозленный пренебрежением со стороны пришельца, которое уже привлекло внимание жителей и вызвало в сторону шерифа немало смешков.

– Бери с собой побольше, в прошлый раз со мной трое не управились, а здоровы были – ух! Не в пример тебе, мухомор болтливый, – не удержался Ремли напоследок.

Оставив кипящего от злобы старика у недостроенной ратуши, Ремли пошел в толпу, намереваясь протиснуться поближе к помосту. Вялая музыка за занавесом медленно набирала темп, нарастала и ускорялась, подготавливая зрителей к скорому началу представления.

Загремели свежей телячьей кожей тугие барабаны, волынка вдруг оставила позади унылые завывания и подхватила их быстрый ритм. Из-за цветного занавеса с нарисованными облаками да заливными лугами появились на сцене два актера – один одетый в обычный мужской костюм, другой – в суконном сарафане пастушки, его девичий образ довершали нелепый русый парик на голове, который заканчивался похожей на мочалку косой, и щедро намалеванные румяна на бледных щеках. Музыка резко оборвалась, давая актерам слово.

– Добро пожаловать в обитель муз, добрые селяне! – начал актер в мужском одеянии, после чего оба актера поклонились, сорвав первую порцию хлопков, смешков, улюлюканья, адресованных в первую очередь разряженной красотке.

– В преддверии драмы, что мы покажем завтра, сегодня позвольте усладить ваши сердца любовной поэмой. Провансальские трубадуры, открывшие нам этот жанр, зовут свои песни «альба», что значит «заря». В землях Фрисляндии эти песни зовут tagewise, то есть утренними. Мы исполним вам утреннюю песню, известную как Песня трех трубадуров и которая за излишнюю фривольность была запрещена самим Папой особой папской буллой «Против актеров», на что вам, добрые жители Шотландии, начхать, наплевать, высморкаться, а порой и более!

Добрые жители Шотландии посмеялись над шуткой, а актер начал выстукивать ногой ритм. Когда зрители притихли, он крикнул: «Музыка!» – и за подхватившими ритм музыкантами начал читать стихи:

 
Идя через селенье, минул я сеновал
И деву молодую у стога повстречал.
Час близился к закату. Я ей сказал: «Привет!»
Улыбкой лучезарной одарен был в ответ.
 
 
И сердце встрепетало в моей груди тогда,
Сказал: «Как вы жестоки со мною, госпожа!
Меня вы покорили, о нимфа юных лет,
Хочу возлечь я с вами, что сил держаться нет!»
 
 
Но краской не зарделась прелестница моя,
Сказала: «Расскажите всё, что я знать должна!»
Сказала, что слыхала от опытных подруг:
Актеры молодые не распускают рук,
 
 
Они милы и нежны, обходчивы всегда,
И с тем она зазвала на сеновал меня.
Ее за стан я поднял и в сено положил,
Себя ей посвятил я, и был, как мог, я мил
 

Занавес, застряв посередине, наконец открылся, и в глубине сцены зрители увидели декорации, призванные воссоздавать в воображении публики атмосферу сеновала. По сути же сеновал составляли небольшой стог сена, куда актер положил свою румяную, длинноволосую «прелестницу», невысокая лестница, ведущая к карнизу занавеса, и коса с поддельным деревянным лезвием, покрашенным под железо серебряной краской.

Приобняв взвизгнувшего необычно тонким голосом женоподобного партнера, актер лег с ним в стог и продолжил песню:

Увы! Оцепененье сковало нежный стан,

И потонул в стесненье ее любовный жар.

До ночи говорил ей я сладкие слова,

Светила через кровлю нам неполная луна.

Канцоною о Розе не тронул струн души —

Монахиней лежала она в ночной тиши,

Ни миф об Афродите, ни Клеопатры сказ

Не воскресили в деве утраченный экстаз.

«Дева» довольно натурально изображала мягкое сопротивление покусительствам ухажера и останавливала все его посягательства на ближних подступах к своим набитым тряпками грудям, тем не менее не ограничивая поклонника полностью. Публика застыла в ожидании, актер же вскочил со стога и, добавив трагизма, запел третью часть песни:

 
В отчаянье пришел я: ужели так я плох?
И из груди прорвался моей печальный вздох,
Но я собрался духом: актер я или нет?
Ключ к публике холодной – известный мне секрет.
 
 
В последнюю атаку пошел я, водрузив
Калигулу на флаги и Мессалины прыть,
Разврат былого Рима поведал откровенно
И по дыханью понял: послал стрелу я верно.
 
 
Вдруг чудо превращенья сошло на сеновал:
Как совлекает платье, я робко наблюдал,
Сняла порты, рубаху – я оказался наг,
Так быстро обнажался я разве что во снах.
 
 
Вошел я сразу в силу: стал крепок, как Приап,
Сказала дева: «Милый, скорей со мной возляг!»
Сомкнула вежды крепко в плену любовных пут,
И томный стон сорвался с приотворенных губ.
 
 
Такое представленье давал я не впервой,
Но как юнец поддался я страсти с головой.
Я много постарался и многое успел,
Вы точно не видали таких сплетений тел.
Роса покрыла травы, восход сменил закат,
Вчера я был актером, а нынче – акробат!
 

Актеры скинули часть костюмов, оставшись в белом, во многих местах штопаном белье. У ухажера в паху появилась незаметно вставленная палка, наглядно демонстрировавшая публике его приапическое вожделение. Женоподобный партнер забрался на лестницу, ловко зацепился скрещенными ногами за верхнюю перекладину и опрокинулся вверх тормашками так, что его лицо оказалось на одном уровне с выпирающей палкой. Русая коса спустилась до земли, но парик держался крепко. Музыка застучала задорный марш, под который актеры изображали перевернутое совокупление. Публика начала хлопать и топать ногами, подбадривая актеров, будто тем взаправду могло прийти в голову довершить начатое в невиданной позе дело до конца.

Довольно выразительно закончив на лестнице, «дева» расцепила ноги и проворно спустилась, пройдя от лестницы до стога несколько шагов на руках. Перевернувшись, она плюхнулась обратно в сено и стала жестами зазывать любовника, требуя продолжения, но у песни был другой конец. Актер, изобразив на лице утомление и отерев со лба несуществующий пот, бросил в толпу помогавшую ему палку и перешел к четвертой, заключительной части песни:

 
Все деве было мало. Так жаждала она
Моей любви и ласки, что сила подвела.
 

(Общий смех.)

 
Едва она вздремнула, я тихо улизнул,
Упал в шатре бессильно, к приятелю прильнул…
 

(Актер прилег на пол к музыканту, который опустил ради последней сцены свою волынку и загодя разлегся в противоположной от стога части сцены.)

 
«Где тебя черти носят?» – спросил он сгоряча.
«Какие, в баню, черти! Богиня там была…»
Ему рассказ поведал ночной я без прикрас,
От сальностей проснулся и наш поэт на раз.
 
 
Он повелитель рифмы и счет ведет слогам,
Он записал поэму, что представляем вам.
Коль вам по нраву это – девицы то заслуга,
Коль получилось скверно – я с ней старался худо.
 

Трое актеров встали со своих мест, взялись за руки и поклонились публике. Барабан продолжал стучать лихой плясовой ритм. Успех был ошеломительный. Ремли свистел и хлопал в ладоши громче всех. Шум стих, только когда опустился занавес. Разгоряченный представлением народ начал разбредаться в поисках новых увеселений, когда из-за занавеса выскользнула «пастушка» и тоненьким голосом поблагодарила собравшихся:

– Благодарим добрых жителей Кэрримюра за теплый прием! Если же кто решит этой ночью воспользоваться вечной мудростью нашей песни, то не забудет он опустить пару монет в нашу корзину, чтобы и дальше мы несли слово любви по городам и странам! – Актер откашлялся и продолжил глубоким мужским голосом: – Хотя столько юных горящих глаз вижу я в толпе, что и без наших подсказок у них все сложится.

Представление закончилось. На поселок опустились сумерки. Ремли пошел к недостроенной ратуше за лошадью. Вместо лошади, которую увел шериф, его дожидались шестеро жалкого вида стражников. На их кислых физиономиях читалось, что вправлять мозги очередному задире – последнее дело, которым им хочется заниматься сегодня вечером. Они лениво разглядывали толпу, ища того, кто походил бы на описание, оставленное «болтливым мухомором»; обо всех словах, которыми Ремли успел обложить шерифа, стражники узнали от зевак и находили некоторые сравнения весьма меткими, что, впрочем, не могло изменить их твердой решимости повязать острослова и доставить на расправу к шерифу.

Ремли решил пока не объявляться перед стражей. Ничего любопытного и интересного перебранка со стражниками не сулила, а схватить его им было по силам. Оставлять стражу слоняться по городу тоже было нельзя, поэтому Ремли решил вступить с ними в переговоры, а чтобы они проходили по-честному, он сбегал за помощью к постоялому двору, где прохлаждалась его новая компания. Все деньги его бывшие пленники отдали за постой, выпить им было не на что, и они, скучая, коротали вечер за правкой оружия, которое должно завтра отправиться на продажу. Ремли зазвал их за собой на переговоры.

– Я здесь оставлял пегую кобылку, – объявил Ремли стражникам, когда с поддержкой вернулся к ратуше, – не видели?

– Если ты ее хозяин, то нам велено задержать тебя и доставить в замок лорда Шелло для дальнейшего разбирательства, – ответил старший стражник.

– Доставить в замок лорда – это замечательное предложение, поскольку туда мы и собираемся. А ваш шериф, видно, решил нам помочь и проводил мою лошадь туда вперед нас. Какая проницательность! Он заслуживает самой сердечной благодарности, о этот заботливый человек, показавшийся мне при первой встрече непроходимым брюзгой, а на деле знает, чем расположить к себе добрых ратников. Однако же мы не торопимся покидать веселый Кэрримюр и отправимся к Шелло не далее завтрашнего вечера, посему вам я посоветую присоединиться к нам на празднике пива, музыки и любви, поскольку к вашему празднику веревок и плетей мы не торопимся.

Стражники приуныли. Шериф не говорил, что с наглецом – а по речам Ремли не оставалось сомнений, что он являл из себя первостатейнейшего наглеца, – будут еще четверо крепких, рослых мечников. Если вернуться с пустыми руками, то можно получить по шее обухом от шерифа, а то и от самого Шелло. В худшем случае, если лорд будет не в духе, можно получить по шее и мечом. Если же задеть Ремли, то можно получить по шее прямо сейчас, и в худшем случае тоже мечом.

– Эм, – с сомнением начал один из стражей. – А не ты ли в сродстве с Кривым Альбертом? – спросил он у одного из мечников за спиной Ремли.

– Кривой Альберт мой брат, – подтвердил тот, – он сейчас на службе Шелло, знаешь его?

– Знал, – ответил стражник. – Веселый был вояка, однако ж попался за воровством свиных окороков из господских подвалов. За это лорд утопил твоего брата в нечистотах.

– Давно это было? – спросил осиротевший брат.

– Месяца два минуло, – ответил стражник.

– Светлая память любителю окороков, – произнес Ремли и сложил руки на груди. Остальные сняли шапки и минуту стояли, молча смотря в землю. – Но время лечит любые раны, не дело предаваться долгой скорби, ведь два месяца уже прошло с той поры. Так что, пойдете гулять с нами? – спросил Ремли у стражников. – Если вернетесь без нас, вас самих, поди, в чем-нибудь утопят, а через пару дней мы придем в замок все вместе.

 
Гони-ка прочь зевоту
И в Кэрримюр пляши!
Коль не был здесь в субботу,
Считай, что и не жил, —
 

звучали на улицах веселые куплеты. Они растопили воинственность, и вольные солдаты, побратавшись со стражей, пошли гулять по городу. Надолго их не хватило, и с песнями они зашли в первый подвернувшийся кабак, под который по случаю праздника отвели общинный амбар. Внутри было просторно, холодно и не обустроено. Столов не было: только бревна, сидеть, и пеньки – ставить кружки. Зато с винокурни в амбар прикатили три пузатых бочки с пивом. Кружек не было. Ремли пришлось делить деревянную кружку с одним из стражников, который, как улитка, все носил с собой.

Чем больше Ремли пил, тем серьезнее становился. Пиво действовало на него наоборот, прогоняя веселье прочь. Он снова, как и утром после пробуждения, почувствовал, что теряет связь с миром, который показался ему прозрачной пленкой на глазах, пеленой, скрывающей от него нечто, лежащее за его пределом. Песни не будили в нем радости, лица девушек не поднимали волн вожделения, кружащиеся в лихорадочной пляске люди раздували в нем снежную пургу отрешенности.

Чтобы прогнать с души снежный морок, Ремли отправлял в рот кружку за кружкой, но без всякого результата. Ремли даже подумал, что спиртное совсем не имеет над ним силы, но, поскольку подумал он это после того, как свалился с устойчивого бревна, будучи не в силах на нем усидеть, есть основания полагать эту его мысль ошибочной. Зато благодаря выпитому ночь прошла для него без снов и происшествий.

Утром Ремли поднялся раньше всех и, недолго думая, отправился в замок лорда Шелло, о котором столько слышал. Дорогу он узнал у ранней пташки – здешнего пекаря, который, судя по опухшему лицу, вообще не ложился. Ему же Ремли передал, куда отправляется, чтобы те четверо смогли его найти, коли всерьез решили за ним увязаться, однако своих пленных, не по их вине, он больше не увидел. На субботу у них были грандиозные планы. У кого свидание в церкви, у кого – за мельницей, у кого – на старом кладбище, а в воскресенье Ремли в замке Шелло уже не было.

До крепости, где местный феодал коротал свои дни, было рукой подать. Выйдя за деревенские дома, Ремли увидал суровый дом рыцаря на холме, возвышавшемся за некошеными полями. Он, даже не вспотев, взбежал по пологому склону и поднялся под стены. Замок был небольшим каменным кубом, чуть выше вверх, чем по сторонам, но все же невысоким. Узкие бойницы в два этажа опоясывали толстые стены. До нижней, казалось, было рукой подать, но все ж без лестницы не добраться. Крыша плоская, с неровными защитными зубцами и деревянной дозорной башней. У ворот была разбросана куча оструганных бревен, валялись железные полосы, цепи, заклепки и множество столярного инструмента. Самих ворот еще не было, то, что должно ими стать, еще лежало на земле. Несколько мастеровых, постоянно отвлекаясь на охоту за надоедливым гнусом, лениво подгоняли брусья друг к другу.

Ремли прошел мимо них в первую залу. За входом, прислонившись к углу, в обнимку с алебардой стоял стражник в железных латах. Голова часового была опущена, лицо целиком скрыто под шлемом, через прорезь которого видна лишь темнота, но и не видя лица и закрытых глаз, было ясно, что он спал стоя, разве что не храпел. Ремли постучал костяшкой пальца по шлему, отчего зала наполнилась глухим звоном.

– Я тут! – отозвался стражник со страхом – не шериф ли застал его спящим на посту – и продрал прячущиеся в темноте шлема глаза.

– А я тут, – ответил Ремли, оглядывая залу, украшенную головами оленей, медведей и волков, которые с укором встречали входящих в замок страдальческим взглядом пустых глазниц.

– Ты кто? – спросил часовой, уставившись на незнакомца.

– Я – Ремли. А что с воротами? – махнул он рукой на возню плотников.

– Не видишь, строят, – буркнул стражник, так и не понимая, кто перед ним.

– А что со старыми? Вынесли? – Ремли приметил свежие следы на камнях створа.

– Вынесли. Теперь будут подъемные, а не распашные.

– Правильно, подъемные надежней, и ров выкопайте.

– Ты от землекопов, что ли?

– Меч не видишь? – спросил Ремли, показывая на свой пояс. Еще не хватало, чтобы его приняли за землекопа. К тем, кто владеет или хотя бы носит отточенный меч, уважения кругом больше, чем к тем, кто орудует заостренной лопатой.

– И куда ты? – продолжал расспрос часовой.

– За лошадью, пегая кобылка такая. Не пробегала?

– Так мы за тобой посылали вечером? Шериф, ратуша… – припомнил что-то такое стражник.

– Шериф не ратуша, а шериф, знать надо. А посылали, может быть, и за мной. Кого, прости за любопытство, посылали-то?

– Да человек шесть было, – окончательно очнулся стражник и на всякий случай перехватил алебарду двумя руками. Если это тот нарушитель спокойствия, о котором распинался шериф, – Мухомор, как его с того вечера стали величать за глаза, – то можно получить награду, если схватить его. Пусть потом рассказывает, что добровольно пришел.

– Ну ничего, эти ваши шестеро, может, еще объявятся. Я вчера только четверых убил, ну еще четверых пленил, но шестерых среди тех восьми не было, – заверил Ремли.

Стражник неожиданно для себя шумно сглотнул, и слова, которыми он хотел вселить в Ремли страх перед верными солдатами лорда Шелло, застряли у него в горле.

– Поперхнулся? Покашляй! – посоветовал Ремли. – О, да ты, я вижу, смельчак под стать тем, – усмехнулся он, подшивая к насмешке тонкое, но колкое кружево угрозы, – хотя те были росточком повыше – разумеется, пока при головах ходили, да в плечах косая сажень без вершка с полтиною. Ладно, куда идти-то к господам твоим представляться? Не провожай, я сам найду. Не лабиринт же у вас тут.

Стражник двинулся следом за Ремли, но тот услышал за собой лязг доспехов и обернулся.

– Эк тебя качает, – упрекнул он стражника и толкнул его так, что тот отшатнулся назад и припал спиной к своему углу, но теперь его прямые ноги стояли на шаг впереди. Стражник не мог двинуться. Так и застыл он, стоя на ногах, но не в силах из-за тяжелых доспехов выбраться из угла без того, чтобы упасть с позорным грохотом.

На второй этаж вела узкая лестница. Ремли поднялся, осматривая по ходу коллекцию палестинских сокровищ, привезенных кем-то из Шелло из дальних походов. Судя по скромности коллекции, Шелло или не имели той склонности к грабежу, что ославила иных рыцарей той эпохи, или им пришлось многое распродать.

Перед наскоро сработанной дубовой дверью дремал серый волкодав. Он вознамерился по доброй традиции, заведенной у Шелло, вцепиться Ремли в бедро, но прежде, чем успел претворить намерение в жизнь, получил от гостя такой пинок тяжелым сапогом, что пересмотрел свое мнение о гастрономических свойствах гостя. Ничего, подумал про себя волкодав, – если гость придется хозяину не по нраву, он еще подерет мясо с его ляжек, когда гость будет надежно связан.

Вежливый стук в дверь, недавно восстановленную после штурма, заставил завтракавшего Шелло нервно махнуть рукой, чтобы посмотрели, кто там.

– Кого несет нелегкая, – услышал Ремли знакомый скрипящий голос шерифа, ковылявшего к двери. Обычно это была не его работа – отворять двери, но по несчастью шериф оказался ближе всего, к тому же он единственный в зале не был одет в доспехи.

Дверь отворилась, и шериф лицом к лицу столкнулся со вчерашним обидчиком. Глаза шерифа округлились и двинулись вперед из орбит.

– Доброго утра тебе, о почтенное слово лорда Шелло! – поздоровался Ремли. – Дома ли все остальное, сиречь сам хозяин величественных чертогов?

– Это он! – завопил пораженный неожиданным визитом шериф и, забыв о том, какие страдания причиняла ему этим утром подагра, с прытью лучшего скорохода бросился к лорду под защиту латников.

Ремли вошел внутрь, поклонился лорду и осмотрел то, что с такой поспешностью назвал «величественными чертогами». Шелло грелся у недавно разожженного камина, рядом с ним валялись волкодавы. Поодаль, у очага, разложенного прямо на каменном полу, кашеварили латники. Их была дюжина, однако все выглядели помятыми и побитыми. Как и весь замок, они несли на себе свежие отметины недавнего поражения. Латники, и Шелло, и часовой провели эту ночь в доспехах. Они не вылезали из них всю неделю. Страх перед возвращением врагов заставил их пренебречь удобством мягких лож. При виде Ремли и от криков шерифа уставшие латники стали неуклюже подниматься, однако голос лорда дал им понять, что скинуть гостя с крыши он не торопится.

– Подойди, юноша, – призвал Шелло. Ремли послушался. Лорд был стар. Под доспехами нельзя было понять точно, насколько он стар, но то, что в железе он едва ли мог передвигаться, для опытного глаза было ясно. Шелло надел доспехи для поднятия боевого духа, чтобы разделить тяготы со своими людьми, с теми, кто еще остался. – Мы не славны в округе гостеприимством, так от кого и зачем ты пришел?

– По своему хотению явился к вашей милости, – ответил Ремли. – Шериф забрал мою лошадь, а мои люди говорили, что здесь сыщется дело для храбреца, стало быть, две причины имеются.

– Прикажи казнить его, – потребовал шериф, – он посмел…

– Историю с кобылой я не хочу больше выслушивать, – перебил Шелло. – Решаю: если Ремли выйдет из замка живым, то пусть забирает все, что считает своим.

– Но он дерзок и нагл, призвать его к ответу за нанесенное вашей власти оскорбление, – не унимался шериф.

– Бесстрашному свойственно забывать манеры, а без дерзости нет и удали, – рассудил Шелло.

– Мудрость правителя находится в столь разительном противоречии с тем печальным состоянием, в котором я нахожу его самого, что я готов не поверить глазам. Верно, мерзкие обманщики врут мне, не моргая, или мудрость больше не вознаграждается небесами? – ответил Ремли, отдавая должное старому рыцарю.

– Ты любишь болтать, поэтому я задам тебе вопрос. Если ответ мне понравится, ты будешь жить.

– Хоть предо мной не сфинкс, а что-то львиное в нем есть. Я слушаю, и внимаю, и, как сухой песок, готов впитать поток его красноречия.

– Моя ратуша в Кэрримюре строится медленно. С зодчими дело идет медленно, потому что они воруют все деньги, а без зодчих дело совсем стоит, потому что падают стены. Как построить ратушу?

– Шелло платит зодчим из своей казны? – уточнил Ремли.

– Так, – ответил Шелло.

– И казна собирается с налогов?

– Так, – снова подтвердил лорд.

– Тогда нет ничего проще. Переложите оплату ратуши на жителей Кэрримюра, снизив им налоги. Они сами найдут зодчего, чьи карманы не колодцы, и найдут каменщиков, чьи стены прочнее пирамид. Сделайте так, чтобы они восприняли это как особую честь, и в пять лет они возведут ратушу, достойную столицы.

– Речь не пуста. Я подумаю над этим, – ответил лорд. – Ты прошел первое испытание.

– Первое? Какое же будет вторым?

– В лесу, на границе с землями лорда Тоби, есть старая крепость. Ее нетрудно восстановить. Я хочу это сделать. Если оттуда гарнизон моих людей будет грозить землям Тоби, его племянники не будут так дерзко нападать на мой дом. Мы дважды пытались начать там строительство, однако никто не может провести в стенах ночь. Оба раза каменщики разбегались в суеверном страхе, и те, что находили дорогу к людям, были седы, как соль. В народе говорят, что там живет бессмертная ведьма. Так это или нет, но неудача постигла не только нас: лорд Тоби, равно мечтавший об этом гарнизоне, так и не прибрал его к рукам. Если ты так смел, то пойдешь туда, проведешь там ночь и во имя Господа положишь конец пересудам. Исполнишь, и я передам тебе под управление гарнизон, когда он будет закончен.

– Ведьма или нет, я исполню, – согласился с условиями Ремли.

– Она высосет твою душу, выцарапает глаза, вырвет космы, намотает кишки на ворот и посадит тебе в пустое нутро летучую мышь, которая будет управлять твоими членами, – злорадствовал шериф.

– С тобой это давно проделали? – подпустив сочувствия, спросил у него Ремли.

– Посмотрим на тебя завтра, – не поддался на шутку шериф.

Спускаясь с холма, Ремли оглядел Кэрримюр и дом Шелло. У него возникло чувство, что больше он их не увидит. То ли дорога из старой крепости уведет его дальше, то ли россказни про ведьму сущая правда и ему не суждено покинуть таинственных стен.

Чем дальше Ремли шел в лес, тем больше убеждался, что все происходящее, каким бы странным ни казалось, имеет определенную цель, и эта цель находится в старой крепости. И лес, в котором он был первый раз, казался ему знакомым, и крепость он хорошо себе представлял, хотя никаких воспоминаний о ней у него не было. Удивительно, что у него вообще не было никаких воспоминаний о том, что представляла его жизнь до того мига, когда он нашел себя пару дней назад перед развороченной скалой. Все сложилось в единую картину, выкристаллизовалось в уверенность, что старая крепость была одной истинной целью. Не сама крепость, а то, что жило там, что народная молва окрестила бессмертной ведьмой, губившей одних и до полусмерти пугавшей других. Ткань реальности, истончившаяся и выветрившаяся вокруг Ремли, по мере приближения к крепости становилась плотнее.

Где это видано, чтобы шериф, или рив, как его звали в прежние времена, позволял себе лебезить перед заштатным рыцарем. Рив был ставленником короля, служил королю, был его представителем, уж он никак не потерпел бы такого пренебрежительного отношения ни от Ремли, ни от Шелло. Но шерифа и рива разделяли столетия, откуда же Ремли мог помнить ривов? Крестовые походы он тоже помнил, но тогда они были другими. Тогда рыцари не ходили воевать за настоящий Иерусалим, они искали Святой Грааль, чтобы построить второй Иерусалим.

Загадки множились, и все ответы были в старой башне. Почему в башне? Когда крепость стала башней? Ремли, не чувствуя усталости, рвался вперед, он перемахивал через бурелом, продирался по кустарнику, карабкался на склоны, одолевал через брод горные речки, он миновал все препятствия с легкостью, будто парил над ними. Но как бы быстро он ни шел, старая крепость предстала перед ним не раньше, чем село солнце.

Круглая башня зияла проемами, пробитыми во время осады кто знает сколько лет назад. Камни давно поросли мхом. Вскарабкавшись наверх, Ремли через проем залез внутрь башни. Внутри было довольно места, чтобы пустить лошадь галопом, но не намного больше. Ремли ощутил усталость и, не найдя поводов для бдительности, прикорнул на досках, служивших для какой-то разбитой военной машины или для кровли. Судя по обломкам стропил, когда-то башню накрывала крыша.

Луна осветила внутренний двор, и Ремли проснулся от света, который бил ему в лицо. Молочный диск висел в небе, освещая все неестественно ярким светом. Ремли припомнил, что две ночи назад луна была далека от полной, а фазы Луны – явление постоянное в своих последовательностях, которые хорошо изучены и не склонны к спонтанным изменениям.