Маленький, тщедушный тепловоз
тянет за собой вагонов связку.
Я так ясно слышу стук колес,
что невольно ощущаю тряску.
Чтоб людей от гибели спасти,
Тольке нужно срочно делать что-то!
Зона торможенья впереди.
На путях вовсю кипит работа.
***
Из песни соловьиной ясно мне,
что если дело у него не склеится,
то этой ночью светлой при луне
он на глазах у нас с тобой застрелится.
О, Господи! –
вдруг слышу я сквозь сон. –
Не говори, что был он жалким хлюпиком,
он был прекрасен, молод и влюблен,
тот, кто лежит в траве холодным трупиком.
***
Абсурдность ситуации не в том,
что носороги бегают по улицам,
а в том, что люди ходят за окном,
смеются громко и на солнце щурятся.
Что Бог не выдаст,
что свинья не съест,
что с наступленьем века окаянного,
меня, когда зайду я в свой подъезд,
ножом не ткнут ни трезвого, ни пьяного.
***
Однажды в школьном коридоре
от духоты на пол упал,
а в первый раз увидев море,
я потрясенье испытал.
Не страх, не трепет легкокрылый,
но ужас смертный, ледяной,
как пред разверстою могилой,
пред жизнью грешною земной.
Мир распахнул свои объятья,
и тут, невинное дитя,
стал сыпать грязные проклятья,
лягаться и брыкаться я.
***
Жизни нет на Марсе и Юпитере,
на Венере и Сатурне нет,
вся она теперь в Москве и Питере,
лишь на этих двух из всех планет.
Фауны и флоры представители
больше не встречаются нигде, –
говорил мужчина в синем свитере
и в лохматой пегой бороде.
Но никак не речи его вздорные
привлекли внимание мое,
а скорей ботинки его черные,
будто бы чугунное литье.
***
По потолку крадутся тени,
как чудища из глубины,
что, всплыв, уткнулись нам в колени
и ясно сделались видны.
Мы в ужасе поджали ноги,
хотя лежали на спине,
как будто в поле у дороги
на сладко пахнущей стерне.
Кончался день.
Кружились птицы,
собой затмивши небеса.
У них отсутствуют ресницы.
Слегка навыкате глаза.
***
Трехмерное изображение
молекулы воды напоминает
животное или растение,
что в каменной пустыне обитает.
Оно вонзает в ноги голые
большие ядовитые иголки,
и вдаль верблюды невеселые
идут качаясь, как под ветром елки.
Во тьме кромешной колокольчики
нас донимают музыкою жалкой,
когда жестокие погонщики
по ягодицам бьют верблюдов палкой.
***
Лес срубили, землю распахали,
а потом посеяли горох.
На вопрос: Зачем?
мне отвечали
грубо и цинично:Чтоб он сдох!
И тогда мне делалось обидно,
что вилась дорога, лес шумел
и река петляла,
но, как видно,
с той поры никто не уцелел.
***
«Прощание славянки» отзвучало.
Состав пошел.
И люди вслед за ним
вдруг бросились бежать.
Из кинозала
мы вышли в ночь с товарищем моим.
Москва, России-матушки столица,
потери не заметила бойца,
так как-то у Светлова говорится
в «Гренаде»,
но от третьего лица.
От первого лица такие вещи
произносить опасно крайне вслух.
Во тьме Отчизна выглядит зловеще, –
в сердцах сказал товарищу я вдруг.
В связи с международным положеньем
по швам миропорядок затрещал,
что связано, должно быть, с напряженьем,
которым прежде я пренебрегал.
***
Лирическому образу соседки
я неспроста твои черты предал,
дал твой мешок, собрать заставил ветки,
что прошлой ночью ветер наломал.
Я на нее списал твое упорство,
упрямство, неумение прощать.
В ее словах отныне нет притворства,
но я всей правды не желаю знать.
Поскольку для нее важней редиска,
укроп с петрушкой, чем мои стишки,
отнюдь не принимаю к сердцу близко
улыбочки кривые и смешки.
***
При въезде в город огляделся я.
Здесь жизнь была странна, убога,
здесь было людям нижнего белья
необходимо очень много.
Вода кипела и клубился пар.
С еще сырых ночных рубашек
текла вода на липкий тротуар,
стекала по трубе – в овражек.
***
Из земли плуг выворотил кости
черные, как угли из печи.
Мы их закопали на погосте
без особых почестей в ночи.
Кто-то приволок из дома ящик
со следами выцветших чернил,
кто-то крышку, словно настоящий
гробовщик, к нему приколотил.
В дальний путь отправили посылку
мы из Царства света в Царство тьмы,
будто бы на Север – в Индигирку –
пламенный привет из Костромы.
ИСЧЕЗНОВЕНЬЕ ДИКИХ ПЧЕЛ
***
Ели мы пирог слоеный с вишней,
когда вспыхнул между нами спор
про мир божий, что создал Всевышний,
но привел в порядок Пифагор.
Семь небес сияют в высях горних, –
с важностью сказал один из нас.
Семь известно Ангелов Господних,
Что сойдут на землю в грозный час.
Видим глазом невооруженным
мы на небе только шесть планет –
пробурчал другой.
Между ученым
и церковником согласья нет.
Из кустов вспорхнула с криком птица.
Я воскликнул: Это воробей!
А жена сказала: Нет, синица,
что звенит во мраке, как ручей.
***
Никак на крыше флюгер ржавый
вокруг оси не повернется,
скрипит в ночи, как сук корявый,
как куст сухой, под ветром гнется.
На мир глядит безумным оком
железный петушок со спицы.
Он повернулся к ветру боком,
не так, как все другие птицы.
Не так, как парусные лодки –
в открытом море к ветру носом,
когда юнцы из мореходки
ведут их мелким длинным плесом.
***
Нам показала зубки ночь,
как старикам-родителям
их прежде ласковая дочь,
обзаведясь сожителем.
Он продает на рынке лук,
чеснок, морковь с картофелем,
но выглядит сердечный друг
красавцем с римским профилем.
Мать плачет день и ночь подряд.
Отец орет, как бешеный.
Тяжелый курит самосад,
пьет спирт, с водой не смешанный.
***
Сложил, как складывать учил
отец, бумажный треугольник,
но своего не опустил
письма в почтовый ящик школьник.
Он на лужайке стрекозу
поймал и тот же час бедняжку,
очки поправив на носу,
неспешно затолкал в бумажку.
Так и осталась стрекоза
вместо письма лежать в конверте.
И я, смотря в ее глаза,
спокойно думаю о смерти.
***
Полюса пришли в движение
и поплыли кто куда.
На людей нашло забвение.
Слепота и глухота.
Тот, кто слезы лил от жалости
над увянувшим цветком,
устыдившись своей слабости,
ненавидит всех кругом.
***
Лицо твое свет лампы осветил,
и я себе представил на мгновенье,
как Бог Содом с Гоморрой истребил
и только Лотту даровал спасенье.
Его жена и дочь, ослеплены
огнем небесным, превратились в камень,
а лица их, что ужаса полны,
из соли изваял небесный пламень.
Должно быть, и твоя жизнь солона,
что так лицо твое во мгле сияет,
как будто это соль с морского дна
мельчайшими кристаллами сверкает.
***
Розанов за нумизматикой,
а писатель с давних пор
сильно увлекался антикой,
нес порою всякий вздор.
Жизнь пропащая, проклятая! –
говорю у нас в саду
за обрезкой винограда я
в голубую пустоту.
Или я напрасно думаю,
что не слышит слов моих
Бог, идя дорожкой лунною,
слов бессмысленных и злых?
***
Вороний грай встревожил лишь на миг.
Не подал виду бедный Павел,
что слышит он шаги убийц своих.
Открытой в спальне дверь оставил.
Я точно так же поступить решил.
В саду услышав гомон птичий,
как бедный Павел, дверь не затворил
вне всяких строгих правил и приличий.
Чтоб ничего не заподозрил я,
разувшись у порога,
скинув платья,
взбежала в дом любимая моя,
и я тотчас ее поймал в объятья.
***
Что на обратной стороне Луны
творится, можно сразу догадаться,
взглянув на камень с тыльной стороны,
где кольчаки до времени таятся.
Зачаточную стадию пройдя
и наспех утоливши чувство жажды,
жизнь хлынет из земли после дождя
во всем многообразии однажды.
***
Лучшая моя половина
будет Богом взята на небо,
а на небе – снег, холодина,
солнце желтое, словно репа.
Все, как в детстве, когда не страшен
день грядущий тебе нисколько,
даже если не так отважен
ты, как Юрка, Валерка, Толька.
Что на лыжах бегут быстрее,
а когда пробегают мимо
по Центрального парка аллее,
плакать хочется нестерпимо.
***
Тяжелый молот. Острый серп.
В их перекрестье глядя с детства,
я бы, наверное, ослеп,
не отыскав к спасенью средства.
Но выход мною найден был.
Я, проявив долготерпенье,
наличие предположил
зачатков внутреннего зренья.
И пристально вгляделся я
в жизнь, неизвестную мне прежде,
в иную сущность бытия,
столь недоступную невежде.
***
Стремлюсь к тебе и сердцем и душой,
и летом и зимой,
когда поземка,
воспользовавшись щелкой небольшой,
проникнет в дом и дверью хлопнет громко.
От сильного удара задрожит
в шкафу посуда.
Книга, с книжной полки
упавши на пол, на полу лежит,
как с пулей в сердце птица подле елки.
***
Кружащаяся в небе птичья стая
рассыпалась и обратилась вспять.
За ней с холма под вечер наблюдая
закинув голову,
мне трудно устоять.
Свод неба голубой в прожилках редких
путей воздушных из конца в конец,
из края в край над нами.
Запах едких
трав.
Пышут жаром вереск и чабрец.
Удушливое, яростное лето.
К исходу дня я делаюсь хромой –
не выдержав дороги, сандалета,
порвавшись, волочится вслед за мной.
***
В день летнего солнцестояния,
проделав долгий, трудный путь,
в церквушку не для покаяния
зашел, но чтоб передохнуть.
Взял свечку из свечного ящика,
а деньги в ящик положил,
и у креста животворящего
встал, как священник вразумил.
А вкруг меня, как дети малые,
толпился в ужасе народ,
боясь, что своды обветшалые
тотчас обрушатся, вот-вот.
***
Все слезы выплачет жена.
Когда бы замуж за сантехника
не вышла в юности она,
могла бы выйти за электрика.
Детей растит. Жены не бьет.
И говорит об электричестве.
Как ток по проводам течет
в большом немыслимо количестве.
Она сжимается в комок
при мысли о возможной близости.
О, сладострастия порок!
О, наши мерзости и низости!
***
Словно тощая плотва
утром ранним на крючке
ни жива и ни мертва,
бьется дверца на замке.
И откуда столько сил
жизненных
в фанерной дверце,
в рюмке, в пузырьке чернил,
в вазочке на этажерке!
***
Куст больше не держался на ногах.
Он то и дело падал на колени.
И на рассвете были все в цветах,
в пурпурных розах мокрые ступени.
Я не от жадности пересчитал
корзины лепестков, что мы собрали, –
их хватит, чтоб украсить пьедестал
статуи, в рост стоящей на вокзале.
***
Условия игры соблюдены.
Все, что должны, согласно договору,
сполна получат обе стороны,
не понеся убытку и позору.
Счастливый зритель обретет покой
душевный
и с Судьбою примирится,
о чем, по возвращении домой,
к домохозяйке с речью обратится.
Артист, своим успехом окрылен,
не побежит, как водится, к подружке,
а поспешит к жене, с которой он
снимает угол в тесной комнатушке.
Об этом умилительный рассказ
напишет к Рождеству мой друг-писатель.
Рассказ читая, будет щурить глаз
и улыбаться старичок-издатель.
***
Когда художник пишет кровью,
забывши насмерть про краплак,
не факт, что он по нездоровью
столь странный совершает шаг.
Подобной выходки причина,
быть может, в том заключена,
что дождь бренчит, как пианино.
Что темен день, а ночь черна.
Как у цыганского романса,
почти всегда дурной конец
у жизни нашей,
нет ни шанса
у слабых и больных сердец.
***
Желающих нарушить наш покой
вчера я насчитал с десяток.
Любимая, взглянув на список мой,
смеясь, сказала:
– Как он краток!
Ты разве позабыл про комара,
что был назойлив, словно муха?
Уж было спать давным-давно пора.
Уж полночь приближалась глухо.
Луна сияла в небе во всю ширь
окна балконного,
но это –
не повод, чтоб, из гроба встав, упырь
всю ночь нас мучил до рассвета.
***
Мне нужно ровно восемь строк,
чтоб описать внутри бутона
шмеля –
он, как в яйце желток,
достигший фазы эмбриона.
Сквозь оболочку мне видны
малюсенькие лапки, крылья,
что совершать принуждены
невероятные усилья.
***
Барабанил дождь по крыше.
Ветер ветки яблонь гнул.
Чтоб Христос был к сердцу ближе,
крестик я перевернул.
Заключил Христа в объятья,
будучи и слаб и мал,
словно мы родные братья,
я к груди Его прижал.
Обнялись мы, словно дети,
что, от ужаса дрожа,
в летнем душе на рассвете
обнаружили ужа.
***
К исчезновенью диких пчел
мы тоже приложили руку,
и всякий раз, садясь за стол,
я нахожу в тарелке муху.
Образовалась пустота,
которую всех прежде мухи
спешат заполнить неспроста –
они предвестники разрухи.
***
Розами усыпана дорожка
меж кустами дивных белых роз.
Только розы дождь побил немножко,
а потом на землю пал мороз.
И когда идем мы умываться,
я тебе с улыбкой говорю:
– Почему б нам за руки не взяться
и не стать поближе к алтарю?
Чтобы слышать крыльев трепетанье,
чтобы пенью райских птиц внимать,
что из рук Господних подаянье
с радостью готовы принимать.
***
Внезапно распахнулись двери в сад,
и я увидел между клумб цветочных
на одеяла брошенный халат –
наряд обычный для девиц восточных.
Атласный шелк в траве горел огнем,
сверкал, как будто камень драгоценный.
В полдневный зной, погожим летним днем
таился я в тени, как пес презренный.
И вдруг она – решительна, смела,
стройна, высоколоба, полногруда.
Легко халат с травы подобрала
и неспеша пошла вдоль кромки пруда.
***
Тут потеснила сила силу.
Дала природа слабину,
что и сведет ее в могилу
и к краху приведет страну.
Случайный зритель, мимоходом
взглянув в вагонное окно,
смахнет слезу, так как уродом
не стал.
Ему не все равно.
Но, увлеченный разговором,
о том, куда идет страна,
он глянет вдаль туманным взором
и отвернется от окна.
***
Чтобы найти два-три отличья
между отцами и детьми,
коль ослабело зренье птичье,
очки на тумбочке возьми!
Детишки малые спасенья
у речки ищут в жаркий день,
а мы ждем скорого забвенья,
дабы уйти навеки в тень.
***
Чудес на свете не бывает,
но бабочка «павлиний глаз»
об этом ничего не знает,
взирая с потолка на нас.
Она – восьмое чудо света,
убеждена моя жена,
и точку зрения на это
с ней разделяет вся страна.
***
Звонки мобильных телефонов
слышны на дачах в час ночной,
бранятся сцепщики вагонов
во тьме кромешной за стеной.
Хотя до железнодорожных
путей довольно далеко,
принять за звон цепей острожных
стук пар колесных так легко.
Увидеть из окна украдкой,
услышать, как несчастный люд
по полю за лесопосадкой
в Сибирь на каторгу ведут.
***
Если б не были хранимы
пуще глаза мы судьбой,
налетели б херувимы,
заклевали б нас с тобой.
Страшный Суд уже вершится,
я решил, взглянув в окно,
увидавши, что за птица
на дворе клюет пшено.
Ясны очи, черны брови,
но при этом – бледен лик.
В жилах нет ни капли крови.
Бел, как мел, лицом старик.
***
Непогашенную спичку
я бросаю за окно –
эту скверную привычку
я завел давным-давно.
За свечением подводным
мне случалось наблюдать,
за падением свободным
человека на кровать.
Спичка вертится, кружится,
совершает кувырки,
как подраненная птица
над излучиной реки.
***
Сомкнулись меж собой поля.
Меча меж ними не просунешь.
Уж ощетинилась земля,
а ты лежишь и в ус не дуешь.
В часы полуденного сна
на речке рядом с нашим домом
вдруг наступает тишина.
Спит рыба в омуте студеном.
Сидят на ветках воробьи,
им тоже нужен отдых краткий.
Не дремлют лишь мои враги –
слепень дрянной
и шершень гадкий.
***
Жара в Москве, а у ребенка свинка.
Вчера всю ночь метался он в жару.
У няньки, поутру пришедшей с рынка,
спросил тихонько:
– Няня, я умру?
Как будто в помидоре пышнотелом
содержится тринитротолуол,
из сумки помидоры первым делом
выкладывая бережно на стол,
в ответ старуха погрозила пальцем,
чтоб зря мальчишка Бога не гневил,
но вдруг полезла в шкаф за одеяльцем,
которым он укрыть себя просил.
***
Среди холмов, где солнце село,
во тьме кромешной ищет клад
тот, кому бедность надоела,
кто хочет сделаться богат.
Киркой стальной, кайлом, лопатой
он камень розовый крушит,
где за кладбищенской оградой
плита надгробная лежит.
Общероссийское богатство
под той плитой погребено –
свобода, равенство и братство,
что нам обещаны давно.
***
Вдоль края леса скачут всадники.
На лошади Императрица,
как баба чайная на чайнике,
сидит, рискуя в грязь свалиться.
Сидит, подмяв Европу с Азией.
Но, чтоб себе представить это,
должны мы обладать фантазией
и прозорливостью поэта.
Иначе ничего подобного
представить невообразимо –
ни всадников, ни леса темного.
Все лишь виденье – облак дыма.
***
Собрался было помереть,
как Хлебников среди пустыни,
когда увидел, что на треть
убавилось вина в кувшине.
Кувшин, налитый до краев,
казался мне не просто полным,
по существу я был готов
всерьез считать его бездонным.
Что я от жажды не умру,
сомнения не вызывало,
а, между тем, вино в дыру
уж не сочилось, а хлестало.
***
Запахло жареным гусем.
Его зажарили соседи.
И запах жареного в дом
к нам просочился на рассвете.
Я сразу понял – быть беде.
Когда соседи жарят гуся,
что может привести к вражде,
на них с опаскою дивлюсь я.
***
Мальчишка показал язык,
за что ему надрали уши.
Тогда он поднял страшный крик
на всю одну шестую суши.
Сопливый, тощий, наголо
остриженный, согласно моде.
Вот что подумал, на него
взглянув, я о своем народе.
Народ мой, может, и подлец.
А этот маленький истерик –
тех самых гадов образец,
что вышли из воды на берег.
***
Пока ходил за сигаретами,
под лампой над столом кухонным
сошлись прозаики с поэтами,
как Гог с Магогом в царстве темном.
Народы эти нечестивые,
не зная жалости, друг другу
читали очень некрасивые
стихи и повести по кругу.
Как ни старался, ни единого
вспомнить не мог стихотворенья
я ни короткого, ни длинного,
чтоб вслух прочесть без отвращенья.
***
Порывом ветра яростного вдруг
сорвало шляпу, но, когда на крик
я обернулся, шляпу, словно круг
спасательный, сжимал в руках старик.
Он пережил крушенье корабля
и гибель близких – сына и жены.
Теперь уходит из-под ног земля.
Дни жизни человека сочтены.
***
Никакого колдовства.
Часто мирные вполне,
безобидные слова
больно сердце ранят мне.
Токарь-инструменталист! –
стоит вслух произнести,
и меня, как желтый лист,
в ужасе начнет трясти.
***
Идет переустройство мира
и вовлекает нас в процесс.
Мне уготована квартира
там, где шумит на взгорке лес.
Холм невысокий, склон отлогий.
Тропа спускается к ручью.
Пейзаж достаточно убогий
ужо я как-нибудь стерплю.
Тщеславие мое в итоге
вид скромный удовлетворит.
Что в Рим не все ведут дороги,
об этом сердце не болит.
***
Вода в пруду, малины куст –
все есть источник наслажденья,
который не бывает пуст
до наших дней со Дня творенья.
За удовольствие плачу
по мере сил я рифмой звонкой,
а если стих не по плечу,
отделываюсь шуткой тонкой.
Вчера я крошки в рот не брал.
Устроившись на ветке в кроне
черемухи,
я наблюдал,
как белку кормишь ты с ладони.
***
Я предупрежден, и поступать
волен, как угодно мне теперь –
пить, курить, ложиться днем в кровать
и не запирать ночами дверь.
Потому, что я предупрежден
был уже, Бог знает, сколько раз –
матерью, отцом,
со всех сторон
получал, то в нос, то в бровь, то в глаз,
волен поступать, как захочу.
Захочу, включу спросонья свет,
а, быть может, запалив свечу,
дом родной сожгу на склоне лет.
***
Нет сил и средств – разруха то есть.
За лето можно написать
здесь фантастическую повесть,
а можно все в гробу видать.
На письменном столе вещдоки
мятежной юности хранить,
не чтобы память об эпохе
возвысить или оскорбить,
но чтобы чем покрасоваться
всегда нашлось на склоне лет,
когда придется мне скрываться
под именем чужим – Поэт.
***
Человеку нужен человек
для совместной жизни в общем доме,
для любви, которая не грех,
даже если в стужу на соломе.
Пса прогнал я, что в ногах прилег,
нам с тобой достаточно друг друга.
Нам никто не нужен, даже Бог,
а тем паче этакий зверюга.
***
Бакенщик на тихой речке,
стрелочник на полустанке –
эти люди, человечки
часто видят жизнь с изнанки.
Путевой обходчик мимо
прошагал и, словно в воду,
канул.
Может, Бог незримо
в нем явил себя народу?
Он глядит его глазами,
Он его ушами слышит,
обливается слезами,
когда ветер рожь колышет.
Миру он уже являлся
в сыне плотника когда-то.
На груди Его остался
след копья – удар солдата.
***
Как если бы пустили пулю
из длинноствольного ружья
в мою фигуру восковую,
подагра не дает житья.
Сэр Артур Конан Дойл – писатель,
что с детства нежно мной любим,
но щелкнул в пальцах выключатель,
и мы навек расстались с ним.
Он поспешил к своим занятьям
в чертог небесный, райский сад.
От боли скорчившись, с проклятьем
я кое-как спустился в ад.
***
Застрелил охотник птицу.
Птица бьется на земле,
словно кто-то рукавицу
уронил в осенней мгле.
Ветер северный холодный
треплет грубой ткани край,
иль душа полет свободный
направляет прямо в рай?
***
Жара стояла две недели.
И вдруг гроза средь бела дня!
Так женщина в чужой постели
проснувшись, делает глаза.
Ее заставши обнаженной,
я отвожу стыдливо взгляд,
иначе разум возмущенный
ее кипит,
глаза горят.
Подушки, полотенца, тапки,
громы и молнии она
того гляди начнет в припадке
метать, очнувшись ото сна.
***
Нас хочет отравить соседка,
иначе непонятно, для чего
в костре горит чертополоха ветка,
и дым идет зловонный от него?
Кикиморой кричит сорока с ветки.
Зачем и почему? – ответа нет.
Быть может, страшно ей в зеленой клетке,
спасенья из которой птице нет?
Свобода наша ныне под вопросом.
Передвиженья, сборищ, бранных слов.
Мы можем невзначай остаться с носом.
Лишиться языка, ушей, голов.
***
Сад сбросил нам на удивленье
наряд, спеша земле сырой
все то, чего коснулось тленье,
предать осеннею порой.
С подобной логикой событий
согласны не вполне друзья –
Алеша с Женей, Саша с Витей –
но примирились, как и я.
***
Думу думает казак
или тоскует,
угодивши в мухоловку, муха,
или это только существует
у меня внутри больного уха?
А на самом деле – мир прекрасен,
как лицо жены моей сегодня,
лоб высок и чист, а взор так ясен,
словно Пасха на дворе Господня!
***
Гуденье пчел способствует разрядке,
снимает напряженье за столом,
хотя вопрос о мировом порядке
в полдневный зной становится ребром.
Вдруг наступает умиротворенье,
согласье между спорящих сторон,
приходят к пониманью поколенья.
Гуденье пчел нас погружает в сон.