Не пожелай ни дождика, ни снега

Первая неделя полетов пролетела быстро, и в субботу, проведя разбор полетов, инструктора уехали домой. Ответственным остался Карцев.

Собрав после обеда курсантов на построение, он сказал:

– Предупреждаю, ваша судьба в ваших руках. Многие из хороших летчиков остались без полетов из-за плохой дисциплины. Предупреждаю, после танцев, в 23.00, вечерняя поверка. Кто опоздает, проведет выходные в наряде.

Курсанты направились готовиться к предстоящим танцам.

Солдатский клуб находился в сосновом бору. Рядом была и танцплощадка. Девчата из окрестных деревень знали о том, что здесь летают молодые курсанты, и как только полевой аэродром оживал гулом учебных самолетов, на выходные, под вечер, они собирались на танцевальной площадке.

Ровно в восемь зазвучала музыка. Курсанты в начищенных сапогах, пилотки лихо сдвинуты набок, бляхи ремней сверкают, как золотые, важно сходились на танцплощадку. Еще бы, будущие летчики – они знали себе цену. Началось таинство первого знакомства. Музыка уже звучала несколько минут, а никто из курсантов не решался пригласить на танец девушку. Наконец самый смелый, Боря Птицын, направился к группе девушек и пригласил одну из них. После этого курсанты один за другим стали приглашать девушек на танец, и уже скоро танцплощадка была заполнена танцующими парами.

Лешка долго не решался пригласить девушку. Наконец он увидел стоящую поодаль пышногрудую хохлушку. С первыми аккордами он направился к ней.

– Разрешите пригласить вас на танец? – важно обратился он к ней.

– Разрешаю, – не менее важно ответила девушка.

Лешка закружил девушку в медленном танце.

– Меня зовут Алексей, – представился он.

– Любаша, – коротко ответила девушка.

– Любаша, а вы из какой деревни?

– Леш, давай на ты, – обратилась она ласково, – а то мы как на торжественном приеме у председателя колхоза.

– Хорошо, согласен, – стараясь не выдавать волнения, ответил Лешка, хотя сердце колотилось, как бешеное.

– Из Грушовки я, что восемь километров отсюда.

– Слушай, а как ты пришла сюда на каблуках?

«Замуж захочешь, на четвереньках приползешь», – подумала Любаша, но игриво посмотрев на Лешку, сказала:

– Босиком, Лешенька, босиком.

Любаша обняла Лешку за шею и прижалась к нему всем своим мощным бюстом. Глубокий вырез платья кружил Лешке голову. Он танцевал танец за танцем с Любашей, и в один из перерывов предложил прогуляться. Любаша сразу согласилась. Отойдя в глубь леса, Любаша вдруг остановилась, обняла Лешку за шею и обожгла его страстным поцелуем. Кровь ударила Лешке в голову. Прижимая Любашу к себе, стал осыпать ее поцелуями. Он страстно целовал ее губы, шею, плечи. Постепенно его рука нащупала пышную грудь. Любаша глубоко задышала. Лешка стал действовать все смелее. Он нащупал застежку лифчика на спине у Любаши и расстегнул ее.

Освободившаяся от бюстгальтера грудь трепетала в Лешкиных руках. Любаша медленно стала расстегивать ширинку Лешкиных брюк. Лешка застонал. Им овладело яростное желание близости с Любашей. Казалось, что Любаша сейчас готова отдаться Лешке, но как только зазвучала музыка, она вдруг резко отпрянула от Лешки.

– Какой резвый хлопец, – сказала она, отвернувшись от Лешки и застегивая лифчик.

Лешка тоже быстро застегнул ширинку брюк.

– Любаш, ты извини, если что не так, – промямлил он.

– Да все так, пойдем танцевать, – хохоча, она потащила Лешку на танцплощадку.

Танцевали они уже в обнимку, как старые друзья.

– Леш, а ты меня проводишь? – спросила она.

– Любаш, у нас же поверка, мне надо быть в казарме.

– А я тебя подожду. Ты иди на поверку, а когда все улягутся, в окошко и ко мне.

У Лешки еще стучало в висках от Любашиной близости. Возможность провести с ней ночь вскружила ему голову.

– Ладно, жди меня у шлагбаума, я после поверки буду.

На поверке Лешка тихо сказал Ахмеду:

– Братан, я сегодня в самоход иду, прикрой, если что.

– Ты что, с дуба упал? Поймают, на губу пойдешь.

– Не поймают, сегодня наш шеф ответственный, он не сдаст.

– Ну ладно, как знаешь.

После ухода Лешки Любаша стояла у березы, теребя кончики платка, накинутого на плечи.

– Привет, солнце мое, – услышала она за спиной.

Обернувшись, девушка увидела Карцева.

– А, привет, Витяня, опять ответственный?

– Опять, Любань, опять. Я, надеюсь, ты разделишь мое одиночество?

– Нет, Витенька, сегодня без меня. Сегодня у меня свидание.

– Опять в поиске?

– Ну не век же мне гулять. Отгуляла я свое, замуж хочу.

– Так не здесь тебе надо мужа искать, а в городе, там четвертый курс летает, а этот вес уже не твой, они же младше тебя на три года.

– Витенька, ты же знаешь, я кого прижму крепко, из своих рук не выпущу.

«Да уж, это ты умеешь», – подумал Карцев.

– Ну что, счастливой охоты, Любань?

– Вить, ты сегодня после отбоя не свирепствуй, дай мальчишкам отдохнуть.

– Только ради тебя.

Карцев пошел в офицерское общежитие, а Любаша осталась ждать.

Лешка после отбоя, дождавшись, когда курсанты угомонятся, свернув летный комбинезон и взяв в руки ботинки, на цыпочках подошел к открытому окну. Посмотрев наружу и убедившись, что там никого нет, он выбрался на улицу. Там он оделся и, пригнувшись, побежал к шлагбауму. Еще издали заметил Любашу. Подойдя к ней, он шепотом, тяжело дыша, сказал:

– Ну что, потопали?

– Лешенька, а что так дышишь, боишься?

– Так первый самоход, страшно, – честно признался Лешка.

– Ох, сколько их еще у тебя будет, – засмеялась Любаша.

И они лесом зашагали в деревню. Шли быстрым шагом, и уже через час показались огоньки.

– Леш, ты только имей в виду, деревенские вас не любят, бьют сразу. Поэтому если повстречаем пацанов, ты ховайся.

«Ну вот, опять началось, – подумал Лешка, – там чечены били, здесь местные. Какие жертвы ради женской задницы! Се-ля-ви».

Но судьба была благосклонна к ним, и уже скоро они добрались до Любашиного дома.

Дом был старенький, покрыт потрескавшимся рубероидом. Покосившийся забор и заросший двор говорили о том, что мужчины в доме нет.

– Вдвоем с бабушкой живем. Потише, она сейчас спит, – шепотом сказала Любаша.

Открыв покосившуюся и скрипучую дверь, Лешка оказался в доме, пахнувшим молоком и свежеиспеченным хлебом. Любаша зажгла керосиновую лампу и стала накрывать на стол.

Через некоторое время на столе были вареная картошка, хлеб, сало и соленые огурцы. Открыв верхний шкафчик, Любаша достала какой-то бутыль с мутной жидкостью.

– Ну, для храбрости, – сказала Любаша, наливая по полграненого стакана себе и Лешке.

Лешка поднес стакан ко рту, и его чуть не стошнило. Из стакана исходил резкий запах самогона.

Видя, как передернулся Лешка, Любаша спросила:

– Может, не будешь?

– Летчики пьют все, что горит, – гордо сказал Лешка, а сам подумал: «Ну, маманя, прощайте».

И залпом вылил содержимое стакана себе в рот. Проглотив дурно пахнущую жидкость, Лешке показалось, что в этот миг все его внутренности окажутся снаружи, вместе с порцией самогона. С трудом подавив в себе рвотный рефлекс, он принялся яростно закусывать огурцом и салом. Любаша с иронией посмотрела на парня и медленно, как дама из высшего общества пьет дорогое французское вино, принялась за свою порцию самогона. Она пила маленькими глотками, как будто это было «Советское шампанское» или, как минимум, десертное вино. От этого зрелища Лешку чуть не стошнило второй раз. Допив содержимое стакана, Любаша вытерла рот тыльной стороной руки и томно спросила:

– Покурим?

– У меня только «Беломор».

– Пойдет, – ответила она.

Закурив папиросу, Лешка вдруг услышал кряхтение на печке за занавеской.

– Любань, ты чи хто? – раздался старческий голос.

– Я, бабуля, спите уже.

Через минуту из-за занавески показались сначала ноги, а затем с печки сползла страшная старуха с нечесаными, седыми волосами и в грязной рубахе.

Лешке стало жутко от ее вида, и он почему-то подумал, что так, наверное, выглядит смерть.

– Налей-ка, што ли? – прошепелявила старуха беззубым ртом.

Любаша налила самогон в свой стакан и протянула бабке. Та залпом выпила и, непонятно каким образом жуя беззубым ртом огурец, полезла на печку.

– Не обращай внимания, она сейчас заснет.

И действительно, через минуту за занавеской раздался забористый храп.

От выпитого самогона и выкуренного «Беломора» Лешке стало хорошо, и он начал рассказывать Любаше анекдоты и смешные истории. Любаша раскраснелась, она смеялась от Лешкиных историй, одновременно жуя сало с соленым огурцом. Кофточка у Любаши расстегнулась, и ее грудь почти вся открылась. Лешка подвинулся поближе к девушке, что-то рассказывая и одновременно поглаживая ее коленки. Затем он почувствовал, как в висках застучало. Ему стало жарко, на лбу выступил пот.

Любаша нежно вытерла Лешкино лицо и начала страстно его целовать. Лешка стал отвечать на ласки, но уже не так охотно.

– Ну, давай по одной, – предложила девушка.

Лешка молча кивнул.

Когда Лешка выпил еще полстакана, ему вдруг стало совсем плохо. Он встал и молча, пошатываясь, пошел на свежий воздух.

– Туалет в огороде, налево, – вдогонку крикнула Любаша, – я пока постелю постель.

Лешка вышел из дома. Его мутило, и он пошел со двора на улицу. Едва оказался за забором, как его начало тошнить. Рвота была сильной, содержимое желудка фонтаном выходило наружу, мешая Лешке дышать, забивалось в нос. Он задыхался, сплевывая рвотную массу, высмаркиваясь и вытирая слезы. Спазмы желудка продолжались две–три минуты.

После того, как этот кошмар прекратился, Лешка вытер рот рукой и постоял некоторое время, держась за забор. Все плыло у него перед глазами. Не понимая, зачем он здесь, пошатываясь, Лешка пошел вдоль забора. Через некоторое время он услышал разговор парней и смех девчонок.

– Так, опасность, – пронеслось в пьяной голове и, свернув на другую улицу, он побежал. Деревенские собаки лаяли ему в след. Скоро он выбежал из деревни и оказался на проселочной дороге. Пробежав еще несколько метров, Лешка почувствовал усталость и безразличие. Он сел на землю, под громадной сосной и на минуту закрыл глаза. В этот момент память покинула Лешку.

Пришел в себя он от холода. Несчастный любовник лежал на земле, под сосной. Он был весь мокрый от утренней росы и его колотил озноб. Поднявшись, Лешка отряхнул одежду и огляделся. Кругом был лес. Светало. Голова раскалывалась от боли, во рту деревянный язык. С трудом вспоминая, что с ним произошло, Лешка стал понемногу определять место нахождения. Оказывается, он вышел из деревни в правильном направлении. Выйдя на дорогу, побежал что есть силы в сторону казармы. Через полчаса Лешка спал в казарме, бросив грязный комбинезон и ботинки под кровать.

* * *

Парко-хозяйственный день начинался с построения перед самолетами. Командир полка подполковник Кравченко резким и громким голосом давал указания.

– Всем курсантам ответственно отнестись к проведению парко-хозяйственного дня. К 18.00 все самолеты должны блестеть, как у кота яйца. Места стоянки самолетов убрать от лишнего мусора. За отбойниками все вылизать. Увижу, кто сачкует, помножу на ноль и выверну наизнанку.

После указаний Лешка, Мишка и Ахмед подошли к своему самолету.

Прапорщик Загорулько, несмотря на большой живот, лихо лазил по самолету, открывая какие-то лючки. Мальчишки решили не мешать ему и расположились на траве, за отбойником.

– Эх, пацаны, сейчас бы на денек домой, уже клубники валом, редиска, огурчики, – мечтательно сказал Ахмед.

– А я бы борща поел мамкиного, а еще яблок моченых, бочками в погребе стоят, – Лешка сглотнул слюну.

– Не, хлопцы, вы не пробовали драники. Готовил их отец. Помню, в воскресенье поспать хочется, а тут он заходит: рота, подъем, драники остывают. Мы с сестрой Машкой пулей неслись на кухню, – сказал Мишка.

– Так, бездельники, загораем? Растудыт вас через водило, я научу вас любить авиационную технику. Что развалились, как списанные пневматики? Ну-ка, быстро взяли ветошь и ведра, марш драить самолет, – услышали они голос прапорщика Загорулько. Он стоял рядом, для устрашения держа в руках кусок резинового шланга. Курсанты пулей вскочили на ноги, застегивая куртки комбинезонов.

– Что вытаращились, жертвы аборта? Ты, – прапорщик показал на Мишку, – начинаешь с хвоста, а ты, – кивнул на Лешку, – с носа. А тебе, курносый, – обратился он к Ахмеду, у которого был характерный, с горбинкой, кавказский нос, – сверху.

Мальчишки, не ожидавшие от добряка Семеныча такой строгости, бросились к самолету. Им и в голову не могло прийти, что Семеныч может так ругаться.

Ахмед взял ведро с мыльным раствором и быстро полез на самолет. Он не успел забраться на крыло, как услышал грозный окрик:

– Ну, куда тебя, лешего, понесло? Куда ты в сапогах поперся на самолет? Босиком надо, в сапогах на девку свою полезешь, а это – самолет. Как ты его будешь любить, так и он тебя.

Ахмед стал разуваться, а Загорулько продолжал уже более спокойно, поглаживая самолет по алюминиевому боку.

– С ним надо нежно, с любовью. Как с любимой девушкой. Как ты к нему, так и он к тебе. Будешь лелеять его, холить, и он тебя не подведет, правда, Григорий? – обратился он к самолету по имени.

– Товарищ прапорщик, а почему Григорий? – спросил забравшийся наверх самолета Ахмед, намывая плоскости.

– Потому что звать его – Григорий. Это я его так назвал. Почему, не знаю. Григорий он, и все тут.

– Семен Семенович, а вы давно в авиации? – спросил Мишка из-за самолета.

– Так, почитай, уже двадцать шестой год пошел. Начинал еще на Як-18, затем Л-29, а сейчас вот «Альбатрос».

– А сколько же вы курсантов выпустили? – спросил Лешка.

– Да пару полков наберется, – ухмыльнулся Семеныч.

– А вы всех своих курсантов помните?

– Конечно, мы же все в одной каше варимся. Слухами передается, кто где. А когда перелетами здесь садятся, обязательно меня навещают. Командующий авиацией в Чехословакии, генерал Пронин Вовка, вон месяц назад на пролетающем Ан-26 ящик пива чешского передал. Помнит, как я его по аэродрому гонял шлангом резиновым, – ухмыльнулся Семеныч. – А месяц назад летчик-испытатель Федоров пролетом был. Так пригласил в столовую, обедали вместе, я, он и командир полка, – закончил гордо Загорулько.

Курсанты под руководством строгого Семеныча старательно вымыли самолет так, что тот засиял.

– А правда, наш Григорий красивее всех? – спросил Ахмед, отойдя от самолета и любуясь им.

– Красивее или нет, не знаю, но то, что лучший в полку, за это отвечаю, – сказал Семеныч. – Это сейчас у вас пикирования да горки. А пойдет пилотаж – там он свой норов покажет. Так что любите его, – и, немного помолчав, добавил: – И уважайте. Ну, орлы, пойдем, перекусим.

Зайдя за самолет, Семеныч аккуратно расстелил газету и стал выкладывать из сумки продукты. Это были домашней выпечки хлеб, вареные яйца, домашняя колбаса, сало, пирожки с печенкой и яйцом, крынка с квасом. При виде всего этого, у мальчишек побежали слюнки.

– Что стоим? Налетай!

Ребята не заставили себя долго уговаривать и уже через минуту, довольные, трескали за обе щеки.

Перекусив, Семеныч пошел на инженерный пункт управления заполнять формуляр самолета, а мальчишки остались собирать инвентарь.

– Миха, ну-ка садись, – Ахмед взял водило самолета, – Леха, помогай.

Мишка уселся верхом на водило, а Ахмед с Лешкой покатили его по рулежной дорожке, при этом посвистывая и покрикивая. Мишка, сидя лицом к мальчишкам, корчил им рожицы, изображая наездника, а Ахмед с Лешкой, опустив головы вниз, упираясь, катили его что есть силы.

Неожиданно водило уперлось в чей-то ботинок. От резкой остановки Мишка кубарем свалился на землю. Подняв голову, курсанты обомлели: перед ними стоял командир полка Кравченко. Лешка, Ахмед и Мишка вытянулись по стойке смирно.

– Так, говнюки, играем, делать вам нечего. Вы что сюда, на курорт приехали, все пашут, а вы развлекаетесь? Где техник самолета? – его слова звучали, как раскаты грома.

– Я здесь, товарищ командир, я на минутку на ИПУ, формуляр заполнить, – подбежал запыхавшийся Загорулько.

– Какой на хрен формуляр, с этих недоносков глаз нельзя спускать, они к девкам на свидание на самолете укатят, ты и не заметишь, – продолжал ругаться командир полка.

Загорулько молча опустил голову, а мальчишки стояли вообще в полуобморочном состоянии.

– Так, этих в лес, и до отбоя копать яму два на три метра и в глубину два. Бегом марш, после выполнения доложить, – строго закончил командир.

Курсанты побежали в казарму за лопатами.

– Так вот что значит на ноль помножить. Я уже хотел сказать, мама, роди меня обратно, – на бегу испуганно говорил Ахмед.

– Теперь и шефу достанется, зря мы детством занялись, – ответил Мишка.

Копание ямы оказалось делом трудным и утомительным. К отбою мальчишки не успели докопать сантиметров двадцать, и командир полка усилил им наказание, приказав на следующий день, в воскресенье, эту яму закапывать.

На следующий день, уже вечером, злые и усталые, они сидели к ленинской комнате и писали письма. Завтра новый день. Опять подготовка к полетам, полеты, разбор полетов и опять полеты.

Мальчишки не заметили, как летная работа стала главным делом для них. Она занимала все время, заставляла трудиться с раннего утра до позднего вечера. Но это был приятный труд и благодарный. И стали они так относиться к своему делу благодаря совершенной методике подготовки летчиков, которая была сильнейшей в мире.

Из них, шаг за шагом, делали не только профессиональных летчиков-истребителей, но и советских офицеров, благородных, честных. Способными отдать жизнь за свою Родину и свой народ. Труд сотен людей, начиная со старшины роты и заканчивая начальником училища был направлен на это. Пройдет много времени, и Лешка поймет это. И ему захочется сказать: «Глубокий поклон Вам, офицеры и прапорщики, инструктора и преподаватели. Нет на Вас обиды за строгость, есть только чувство глубокой благодарности и уважения».

* * *

Подходил к концу второй месяц летного обучения. Курсанты уже уверенно управляли самолетом. Некоторые из них заканчивали «вывозную программу» и готовились к самостоятельному вылету.

Лешка, Ахмед и Мишка одновременно проходили программу летного обучения. С одинаковым упорством они постигали азы летного мастерства. И Карцеву тяжело было выделить среди них лидера. Сегодня был ответственный день – его курсанты готовились к контрольному полету с командиром звена капитаном Тихомировым.

После предполетных указаний инструктора в курилке обсуждали очередную игру Динамо—Киев со Спартаком—Москва.

К Карцеву подошел старший лейтенант Антошкин и попросил закурить.

– Твои сегодня с Тихомировым летят? – спросил он затягиваясь.

– Хорошие ребята, ровно идут по программе. Но сегодняшний день покажет, как они с проверяющим слетают. Сам понимаешь, мандраж – штука коварная. Могут разволноваться, и тогда дополнительные полеты.

– А у меня двое неплохо летают, только вот с Птицыным проблемы, я ему уже пять полетов добавил, сегодня день покажет, что с ним делать.

– Да он, вроде бы, парень неплохой, летать рвется.

– Парень-то неплохой, только вот гонористый, высокого мнения о себе. Все знает и умеет, а как ручку управления отдашь, так ляпсус за ляпсусом.

– Ну, я пошел, вон Тихомиров идет к самолету, надо представить Понамарева, – сказал Карцев и побежал к самолету, возле которого уже «пилотировал» руками Лешка.

За десять минут до начала полетов летчики стали запрашивать разрешение на запуск двигателя. Не участвующие в этом залете курсанты собрались в курилке.

– Леха волнуется, наверное, – сочувствующе вздохнул Ахмед.

– Что ему волноваться, он лучший среди нас, поэтому Карцев его первым выпускает, – ответил Мишка.

– Пацаны, вы слышали, Борька Птицын пять полетов дополнительных получил, – подошел к мальчишкам Артур Чевадзе.

– Он мне вчера говорил, что его инструктор плохо учит, будет просить командира эскадрильи поменять инструктора, – присоединился к ним Тимур.

– Мне кажется, он о себе высокого мнения, ему надо «крылья подрезать», – сказал Мишка.

В это время взлетела зеленая ракета, предупреждающая о начале полетов, и первые самолеты стали подниматься в воздух. На аэродроме закипела привычная работа, где каждый был занят своим делом.

Неожиданно мальчишки заметили, как к командному пункту, на котором был установлен громкоговоритель, транслирующий радиообмен, побежали техники самолетов. Мальчишки незамедлительно рванули туда же. Подбежав, они услышали, что у 32-го остановился двигатель в зоне при выполнении штопора.

– 32-й, из штопора вышли? – услышали они голос руководителя полетов.

– 32-й из штопора вышел, запускаю двигатель, – узнали курсанты голос Антошкина.

– 32-й, ваша высота, – запросил РП.

– Высота 1500 метров, – спокойным голосом ответил Антошкин.

– Двигатель запустился? – беспокойным голосом запросил РП.

– Нет, первая попытка не удалась, обороты зависают, делаю вторую попытку, – ответил Антошкин.

– 32-й, высота.

– Высота 1000 метров, обороты опять зависли, – ответил Антошкин.

– 32-й, прекратить запуск, катапультироваться, – приказал РП.

Все стояли, молча уставившись в громкоговоритель, как будто от него зависел исход дела.

В это время к КП на большой скорости подъехал газик командира полка. Кравченко бегом стал подниматься по лестнице на КП.

– 32, как поняли? Катапультироваться, – повторил команду РП.

– 32-й понял, катапультируемся, – услышали спокойный голос Антошкина.

– Коля, переднего как следует проконтролируй, – услышали в эфире голос командира полка.

– 101-й, вас понял, все сделали, катапультируемся, – ответил Антошкин, и наступила тишина, которая продолжалась минуту, но всем показалось, что прошла вечность.

– Я 101-й, всем на посадку, – раздалось из громкоговорителя.

В это время засвистели винты поисково-спасательного Ми-8. Через пару минут он, оторвавшись от земли, взял курс в сторону 2-й зоны, где катапультировались Антошкин и Боря Птицын.

Из КП выбежал взволнованный инженер полка и закричал:

– Техник 12-го самолета, с документацией срочно на КП!

На стоянке самолетов все были встревожены происшедшим. Инструктора, собравшись около КП, курили, негромко переговариваясь. Все смотрели на громкоговоритель, в надежде услышать голос командира экипажа поисково-спасательного вертолета. Но, к сожалению, из громкоговорителя были слышны только голоса заходящих на посадку летчиков. Неожиданно в эфире раздался голос командира полка:

– 301-й, ваше место?

– 301-й освобождаю первую зону, иду на точку.

– 301-й, вам выйти в район второй зоны и попытаться отыскать парашюты на земле. При необходимости скорректируете поисково-спасательный вертолет.

– 301-й вас понял, беру курс в зону № 2.

– Комэска Серегин пошел во вторую, – зашептали инструктора.

Все: и курсанты и инструктора – были сильно взволнованы и много курили. Курсанты, для которых это было первым в жизни ЧП, старались уловить каждое слово инструкторов и очень переживали за судьбу катапультировавшихся летчиков.

Наконец в эфире раздалось:

– 301-й во второй, приступил к поиску.

– 301-й, вас понял, ниже 500 метров не снижаться, под вами вертушка, – услышали все голос командира полка.

У КП наступила гнетущая тишина, и только гул и потрескивание громкоговорителя нарушали ее. Все молчали, боясь пропустить информацию от Серегина.

– 301-й, наблюдаю один купол на земле, второго рядом нет.

– 301-й, смотри внимательно, может, его ветром дальше отнесло?

– Воронок—старт, здесь поле большое, все как на ладони, второго купола точно нет.

И опять тишина.

– Куда он мог деться, товарищ лейтенант? – обратился Артур Чевадзе к инструктору Чигину.

– Тише ты, – зашушукали на него инструктора. Опять наступила тишина.

– Воронок—старт, вижу самолет, лежит в кукурузном поле, сверху повреждений не вижу.

– 301-й, на первом канале свяжитесь с поисково-спасательным вертолетом, дайте ему координаты самолета и следуйте домой, – дал команду командир полка.

Через десять минут сел самолет, пилотируемый командиром эскадрильи майором Серегиным. Выбравшись из самолета, он бегом побежал на КП. Скоро с КП стали спускаться командир полка и другие старшие офицеры. По аэродрому разнеслась весть: вертушка везет обоих пилотов, живых и невредимых.

К курсантам, которые в стороне обсуждали случившееся, подбежал Петя Пятницкий, который был в это время на КП наблюдающим за заходящими на посадку самолетами.

– Пацаны, вы не поверите, Боря Птицын посадил самолет на вынужденную, – с ходу выпалил он.

– Как посадил, он разве не катапультировался? – спросил Мишка.

– Короче, командир вертушки доложил, что Антошкина подобрали на земле, в нескольких километрах от самолета, а Боря сидел в самолете, правда, в глубоком шоке. Самолет он посадил на кукурузное поле, без шасси.

Курсанты стояли в замешательстве, Боря Птицын, которого хотели отстранить от полетов, посадил на вынужденную самолет без двигателя!

Неожиданно послышался гул приближающейся вертушки. После посадки из нее вышли поисковики, Антошкин, неся парашют, и на носилках вынесли Борю, которого сразу же забрала «санитарка».

Антошкина посадил к себе в газик командир полка и увез в штаб. Вверх взвилась красная ракета, сигнализирующая об окончании полетов. Техники самолетов заторопились зачехлять самолеты, и лишь место 12-го борта зияло черной дырой между самолетами. Аккуратно разложенный инвентарь, водило, готовое к буксировке – все это говорило о том, что 12-й борт вот-вот вернется из полета. А техник самолета молодой прапорщик Симаков растерянно стоял, теребя в руках чеки от катапультного кресла, старательно скрывая набежавшие слезы.

* * *

На следующий день все ждали комиссию из Москвы. По слухам, Антошкин дал команду на катапультирование и приказал Боре тянуть ручки катапультного кресла одновременно с ним. Согласно схеме катапультирования первым уходит кресло инструктора, а затем катапультируется курсант. В момент катапультирования Антошкина, Боря Птицын просто выронил ручки катапультного кресла, и по этой причине его кресло осталось в самолете. В дальнейшем у Бори от испуга наступил шок, в результате которого он сидел без движения. И самолет сам, благодаря хорошей устойчивости по скорости, спланировал на кукурузное поле. Высокие кукурузные стебли смягчили приземление и благодаря этому и самолет, и Боря Птицын оказались целыми и невредимыми. Материалы объективного контроля косвенно подтверждали это, но окончательно картину происходящего мог объяснить только сам Боря Птицын, который все еще находился в госпитале.

Ровно в 12.00 на полосу приземлился Ан-26 с комиссией из Москвы. Из него вышли шесть полковников во главе с генералом.

– Плохо дело, штабного прислали, – сказал Серегин командиру полка, – такие больше стрелочника ищут, чем разбираются в причинах.

– А зачем ему в причинах разбираться, его работа больше дерьма наковырять и по головам к следующей должности. Он же в летной работе понимает ровно столько, сколько я в гинекологии. Такие начинают службу в Москве и заканчивают в Москве. Ну ладно, я пошел, – ответил Кравченко.

Командир полка строевым шагом подошел к генералу и представился:

– Товарищ генерал, подполковник Кравченко, командир учебного полка.

– Ну, здравствуй, командир, – генерал протянул руку, – материалы объективного контроля и личный состав готовы к заслушиванию?

– Так точно, товарищ генерал, все собраны в классе предполетных указаний, курсанта Птицына сейчас привезут из госпиталя. По словам врачей, он пришел в себя и может давать показания.

– Ну, тогда не будем медлить, через полчаса приступаем к работе.

Московская комиссия, группа руководством полетом, Антошкин и офицеры управления полка собрались в классе предполетных указаний. Генерал начал заслушивание с доклада Антошкина.

Через час после начала работы комиссии на «санитарке» привезли Борю Птицына. Он в сопровождении доктора сразу же зашел в класс предполетных указаний.

Курсанты присели под окнами, в надежде услышать что-либо. Из класса доносился тонкий голос генерала:

– Товарищ курсант, если вы вспомните, что приняли решение спасти дорогостоящую машину и самостоятельно посадили самолет, я лично буду ходатайствовать о представлении вас к правительственной награде.

– Товарищ генерал, вы ему еще скажите, что если он эту чушь вспомнит, то его инструктора как минимум выгонят из авиации, – раздался голос командира эскадрильи Серегина.

– Товарищ майор, вашего мнения пока не спрашиваем, вы бы лучше о моральной подготовке своих инструкторов позаботились, чтобы они первыми самолет не покидали. Вы еще ответите за это ЧП как коммунист. Ведь это вы давали партийную рекомендацию Антошкину? – резко оборвал его генерал.

– Товарищ генерал, если первым будет катапультироваться курсант, то горящая струя от его кресла, пролетая над инструктором, сожжет его. Антошкин действовал согласно инструкции, – хмуро заметил инженер полка майор Гром.

– Надо иметь высокую морально-психологическую подготовку, и тогда никакие горящие струи не страшны. Николай Гастелло тоже должен был покинуть самолет, а он его в горящий эшелон направил, – пафосно заметил генерал.

– Слушай, они там, в Москве, вообще охренели, политработника председателем комиссии прислали. Он ведь, кроме «Малой земли» Брежнева, ничего не знает, – шепотом сказал Карцев.

– Так что вы вспомнили, товарищ курсант? – обратился генерал к Боре.

– Ну, я, кажется, управлял самолетом. Помню, как земля приближалась, как пыль поднялась, – мямлил Боря.

– Ну вот, я что говорил, здесь налицо геройский подвиг курсанта Птицына и позор его инструктора, – радостно сказал генерал.

– Товарищ генерал, я не согласен с вашим выводом, материалы объективного контроля показывают, что летчик в передней кабине не управлял самолетом, здесь явно видно, что Птицын попросту выронил ручки катапультного кресла, а самолет приземлился сам, без его участия, – старался держать себя в руках Кравченко.

– Не выгораживайте своих подчиненных, а лучше позаботьтесь о морально-политическом состоянии своих инструкторов. Антошкина завтра же на партийное бюро, – строго ответил генерал.

– Товарищ генерал, я не понимаю, как можно делать заключение о летном происшествии, не анализируя средства объективного контроля, – на скулах у Серегина заиграли желваки, голос был предельно резок, казалось, он вот-вот сорвется, – я, как летчик с пятнадцатилетним стажем, ответственно заявляю: Антошкин невиновен, и в том, что самолет сел сам, заслуги курсанта Птицына нет.

– А вы, товарищ майор, подумайте о своей судьбе, и не защищайте Антошкина, – и, повернувшись к командиру полка, сказал: – Приказ о наказании виновных будет в понедельник, а пока полеты запрещаю. Членов комиссии прошу в самолет, через двадцать минут вылетаем в Москву.

Генерал надел на голову фуражку и, как-то сгорбившись, быстро вышел из класса предполетных указаний. Врач подошел к Птицыну и, о чем-то спросив его, обратился к командиру: