Без купюр о Магадане. Ироническая проза

Пропавший жесткий диск восстановил Игорек Красных, воскресил все убитые файлы. То-то я радовался и потом удалил 1100 вирусов, аж дурно стало. Откуда что берется? Есть какие-то злыдни, находящие радость в том, чтобы напакостить людям.

Очередной снегопад метеорологи назвали ливневым. Падают снежные струи, о деревья шуршат, словно плащ. Завораживающее зрелище. Крупозный снег валит весь день и вечер, и днем он не такой, как ночью – словно жирная сметана. В сумерках атмосферный выплеск теряет белый цвет, служит оправой для огней реклам и фонарей наружного освещения и крохотных электрических светлячков – мы их переняли у американцев для повышения настроения. Похожую крохотную лампочку мне приходилось глотать, чтобы получить вид изнутри для диагностики. Я думал, что хоть желудок у меня в норме, да где там – старость наступает везде, где только может. Неплохо, думаю, постоянно иметь внутри себя маленькую новогоднюю елочку, расцвеченную крохотными гирляндами и звездой.

Ночью, когда угомонились автомобили, мне показалось, что внутри меня и впрямь выросло дерево, а не то легочное дерево, которое видится поэтам-патологоанатомам, в ветвях моего внутреннего дерева восседают вернувшиеся снегири и радостно поют, а не хрипит простуда.

Днем снег был такой белый, что лист бумаги для компьютера с символическим названием «Снежинка» на снежном фоне кажется мне фиолетовым!

Плотно летящие в нескольких метрах перед носом снежинки проглатывают видимость с задором, от которого морозец по коже, идешь, как в молоке. А полет голубя в облаках снега и бликах искусственного дневного света напоминает молодежную дискотеку, когда танцующие в дыму освещены вспышками стробоскопа. Или вот, неминуемая двойная ассоциация: голубь летит, как трассирующая пуля. Насчет выстрелов я, конечно, малость преувеличил, но нет жидкого дыма без жидких гвоздей и сухого спирта: вневедомственная охрана, у нее офис в центре, передвигается по городу в калошах с калашами: только сунься, бандит!

Народ всякий есть, не только хакеры харкают в душу. Могли и обидное слово вскользь бросить. Сглазить. Вот и поскользнулся я, как на арбузной корке и упал, словно на нож. Кто-то везет и везет в Магадан арбузы. А кто-то ножи. Снег пахнет арбузом, а чуть слежится, засалится, источает рыбный аромат, скользит – зацепиться за тротуар подошвой невозможно. Учись падать, и приснится, что летаешь.

Ножа вообще-то не было. Это мне в первую секунду показалось. А сверканье – глазные искры. Я рухнул в центре города, у занесенного снегом фонтана: во рту солоноватый вкус моря и снежной свежести. Собака подошла, обнюхала. Фыркнула. Девушка замедлила, а потом резко прибавила шаг. Напугал я ее своим видом. Голуби нахохлились, сидят. Я бы даже сказал, соблюдая политкорректность, наукраинились. Не знают, чего ждать от меня, какого подвоха. А я за дружбу народов и пернатых.

Кстати, о птичках: было так, что супруги Голуб решили развестись. Люди они просвещенные, и семейный союз у них скреплен брачным договором. В случае расторжения контракта все имущество переходит Голуб Б. Г. Он уверен, что ему, – Борису Дмитриевичу, а она считает, что ей – Богдане Дементьевне. Вопрос решился чисто грамматически – женские фамилии подобного типа не склоняются, а если б мужчине, тогда было бы написано «Голубу». А ведь говорили хохлу упертому – учи москальскую мову. Поленился.

Оказывается, бывает полезно падать для активизации оперативной памяти. Встаю, как штангист, многофазно. Только вместо штанги – собственное тело. Медленно проходят два энергичных молодых человека. Слышу фрагмент разговора:

– Джана, привези снегу, да? Десять лет живу в России, в Магадане. Приезжаю в Баку к маме. День, другой, и в Магадан тянет нестерпимо. Привези им снега. Сами растряситесь, понимаешь…

Второй ответил в полголоса, неслышно. Кажется, он так сказал: «Мне стыдно был, что денег нэт. Квартиру подарил ей, Кутаиси на Магадан менял. Все равно на алименты подала. Что теперь будэт? Посадят меня или нэт?»

А хорошо я упал. Удачно. Прямо на спину. А черепом не задел. В шее хрустнуло, и тепло хлынуло в голову и в ноги. И сейчас идет. Эйфория разливается.

Повезло мне и в другой раз. На гололеде на лестнице улицы Парковой нестандартно упал. Наподобие бесконтактного карате. Пока летел вниз, испытал чувство невесомости в течение миллисекунды. Не побился сам, цел остался и ноутбук. Позвонки хрустнули, как куриные косточки. И вспомнилась затея отцов города устроить в Магадане несколько аквапарков. Должно быть, нет ничего прикольнее, чем падать и катиться в струе жидкого льда, особенно если не касаться телом железобетонных конструкций.

На другой день я смело ступил на те же обледенелые грабли ступеней. И вдруг замешкался, никак не пойму, куда переместить центр тяжести.

И вот рука в черной вязаной перчатке. Подумал, кто-то помощи просит, прикинул, какие в кошельке ресурсы. Беру эту руку, тяну вверх. А это китаец. По-русски не говорит, лишь головой машет, улыбается, как все они. Вот как – оказывается, молодой человек помогает мне, старику, преодолеть опасный участок. Спасибо, камрад! Наверняка, в вашей стране нет таких снегопадов и таких ступеней. Ю о'кей, юань!

Как они, южане, преодолевают нашу экзотику, когда мы сами еле-еле с ней справляемся? Ой! Узнаю спасителя – это же Миша-трудоголик. Приехал из Поднебесной, открыл мастерскую, весь город заклеил своей рукописной рекламой и опроверг поговорку «сапожник без сапог».

Снега нынче, в 09-м, много. Подтаивает, опять падает, удивляя щедрости небес. Никто из магаданских поэтов еще не додумался давать нашим долгим зимам имена, подобно тому, как приходят от берегов Японии уже поименованные тайфуны: с избытком накрывают Камчатку, краешком задевают Магадан. В городской дорожной службе дают снегопадам порядковые номера. Ни одной зимы не бывает в Магадане без двух, а то и четырех крупных метелей. Это третья.

Голуби худеют в снегопад… Один что-то клевал с невозмутимостью, достойной лучшего применения. Пригляделся я, а это сторублевка. Ну, дружок, придется тут по соседству зерен тебе и твоей дружной компании купить. На все, без сдачи.

В далекие школьные времена, когда изучали курс экономической географии, учительница говорила, что наш мелькомбинат на берегу великой сибирской реки – один из крупнейших в стране. Я рыбачил с его причала, там еще поблизости магистральное шоссе и железная дорога. Транспортный хлебный узел. Местный патриотизм помогал спать под грохот полукилометрового зернового конвейера, работавшего день и ночь. Баржи, груженные зерном с элеватора, уходили вниз по Оби. Тогда я еще не знал, что это зимний завоз грузов на Крайний Север. С эстакады летела отвеянная пшеничная шелуха, и рыба, сходя с ума, ловила ее с поверхности воды. Голуби отъедались там и взлетали с трудом.

На балконе нашей квартиры, на пятом этаже их собиралось для приятного времяпровождения десятки, а на чердаке было столько, что, когда через несколько лет я впервые услышал слово «биомасса», я представил верх нашего дома, наполненный писком голубиного потомства. Голуби – символ домашнего очага у многих народов.

Тот город-миллионник составился из многих деревень, поселился в панельные пятиэтажки, кто-то прозвал их голубятнями. Оставались частные дома и многочисленные голубиные домики на шестах. Умыкнуть чужих голубей не считалось большим грехом. Один молодой голубятник, мой ровесник, увлекся и забрался на храмовую колокольню. А дальше случилось так, что мальчишка сорвался и упал с высоты, разбился насмерть. Времена тогда были хрущевские, такие, что на все церковное шел наезд, и получалось так, что сторож стрелял в пацана из ружья на поражение. Потом голубиную тему продолжительное время мусолили любители сенсаций, хотя основополагающим для журналистов того времени считался принцип партийной печати, и сенсаций быть не должно.

Мне не доводилось видеть голубятников в Магадане. А вот парапланеристы у нас есть, летают – оранжевые костюмы, каски – с чайками наперегонки в районе бухта Нагаева, там подходящий обрыв берега.

Собственно говоря, как вошли голуби в мою магаданскую жизнь? Я это помню. Хоть и лет тридцать миновало. Сын был маленький, как теперь внук. Нередко я ловил себя на том, что смотрю на мир его глазами. Зима. Открытая форточка на кухне – с подоконником заподлицо. Голуби сидят снаружи на уступе, иногда заглядывают в комнату, склевывая перловку, которую мы с мальчиком насыпали птицам, просовывают головы, того и гляди, шагнут в комнату.

Мы затаиваемся, и голуби тоже замирают, мы подсматриваем за птицами, какие же они удивительные существа, их тонко очертанные перышки и крохотные глазки великолепны. На всякий случай улыбаемся, предвкушая какие-то неведомые нам движения. Может быть, они такое выкинут, что нам и не снилось. Когда у нас появилась в доме собака, сын очень любил ее и называл пернатым другом, а после этой встречи он понял смысл необычного слова.

И это при том, что с детства пернатыми друзьями были подушки и перина. Со временем все это превратилось в вату и синтипон, что негативным образом сказалось на качестве снов. С перестройкой хлынули в Магадан китайские пуховики. Народ проявлял энтузиазм и на одной из трех птицефабрик Магадана чуть не открылся цех по пошиву пуховиков, мечталось и подушки из пера орлана белохвостого, синиц, вертихвосток изготавливать. Но – не пошло. Тем более что народ охладел к одежде на курином меху, и для меня явилось откровением, что два китайских пуховика можно было выменять за одну нашу солдатскую шинель. Все-таки поразительно, птицы в своих пуховиках круглый год на вольном воздухе обретаются – и не мерзнут. Конечно, у них кровь горячая, пульс на форсаже.

На другой день я зашел в школу-магазин, открывшийся после долгого ремонта и переоборудования. Устроили там самообслуживание. Все такое новое, непривычное, хочется получше рассмотреть контейнеры с продуктами – большими никелированными проволочными корзинами, в которых и я бы мог поместиться с небольшим усилием. У меня сильное искушение влезть в контейнер и посмотреть, что из этого получится.

И вдруг, как прикосновение наждачной бумаги – взгляд. За мною издали с возвышения наблюдает продавец. Или контролер? Или охранник, а в нашем гулаговском краю такая работенка была не редкой. Интерес его понятен, но неприятен. Но это в первую секунду. В следующую начинает казаться, что я для него не только потенциальный похититель банки зеленого горошка или пачки макарон. Память услужливо выдает вчерашний день, когда мы с мальчиком отслеживали каждое микроскопическое движение сизых, будто с мороза, птиц. Я разулыбался своему воспоминанию, и мне захотелось рассказать о своем наблюдении маленькому сыну. Но в самый последний момент я решаю не делать этого. Будто ему рано об этом знать.

Чайки обжились в городе, некоторые перестали пугаться людей. Одна молодая магаданка получила в подарок видеокамеру с большой разрешающей способностью. Конечно, это круто, но что снимать-то? Семейные праздники? Быстро надоедает. Стала наблюдать в видоискатель чаек и полюбила их. Одна чайка свила гнездо на крыше дома в начале улицы Портовой. Японские военнопленные построили там дома с архитектурными излишествами, и основными ценителями архитектурных изысков стали чайки. Они так величаво восседают на шарах, балясинах, шпилях, что идеально дополняют замысел архитектора, а если застывают в неподвижности, кажутся изваяниями из мрамора.

Думаю, если бы тарелки антенн были слегка повернуты в небо, то чайки свили бы в них гнезда. Но и ветки – неплохо: верность традициям. Чайки наносили их для строительства. Одна ветка ожила и стала расти, пустила корни в почву, нанесенную вихрем, выбирала из воздуха и дождя жизненные соки. Если уж появились в последние годы особые люди, так называемые солнцееды, по нескольку лет не употребляющие пищи и воды, то и деревцу, монопольному обладателю хлорофилла, такое посильно. Тем более что чайки – естественный источник минерального удобрения. Хорошо бы запечатлевать медленный рост ветки и подрастающих птенцов, – решила добрая женщина и принялась за дело. Снимала кадр за кадром, день за днем. Увлеклась, как все женщины на Севере. Своих чаек она знает в лицо, каждой дала имя.

Когда птицы стали взрослыми и научились летать, получился небольшой фильм, вызывающий при просмотре непонятное волнение, будто чайки, выросшие на глазах женщины – ее приемные дети. То, что ускользало от невооруженного взгляда, стало доступным благодаря просветленной оптике.

Хорошо было видеть чаек зимой, пока еще не отлетели они на лед моря, к кромке открытой воды. Они хоть и наполняют печалью атмосферу, но оживляют движением малоцветный пейзаж. Врать не буду, чайки не говорили спасибо, подобно попугаям возлюбившей их женщине, но все-таки их крики стали не столь душераздирающи. Правда, тревога за них осталась: сидят на проводах, крыльями машут, друг к другу тянутся клювами – поцеловаться. А там напряжение – так шарахнет, что перьев не соберешь. Да и замкнуть, пожару наделать.

Над подъездом этого дома, построенного японскими военнопленными по проектам репрессированных архитекторов с архитектурными излишествами, находится козырек, под которым свила гнездо ворона и вывела воронят, уберегла потомство от чаек, которые не прочь были утащить яйцо, а со временем и птенца. Не проворонила. Что ж, скоро солнышко пригреет, начнется новый раунд межвидовой борьбы.

Зимой не только птичьих, но и других звуков меньше. Улицы и дворы глухо занесены, законопачены снегом, проезжую часть обихаживают дорожники, сталкивают снег к обочинам. Пока валит обильный дар небес, днем и ночью идет расчистка: первое дело – автобусу дать ход, чтобы не застревал. Если замешкаешься, придется потом тяжелый бульдозер с клыком в ход пускать, и то не всегда с пользой: когда снег слежится, он крепче камня становится. Такие настывают брустверы, что с проезжей части на тротуар попасть не просто.

Потом массивы снега под солнечными лучами обледенеют и станут неприступными, а в марте их будут клевать солнечные лучи, словно неведомые птицы Сирин и Алконост, приманенные подвяленным снежком, подсоленным собачками.

Машин зимой поубавилось: дешевые хабазины на приколе, а дорогим джипам, как пьяным матросам, море по колено. Тротуары первое после снегопада время не скользят, и это делает походку пешехода уверенной. Но огорошивает отсутствие дорожек и проходов в снежном трехмесячном слое.

Потом снег замасливается и наступает знаменитый магаданский гололед, пожилые люди, вовсе не бывшие спортсмены, становятся лыжниками. Но это лишь на взгляд приезжего. Идут, палочки втыкают в лед, никаких лыж, естественно, нет, но иногда на ботинки прикрепляют лыжные крепления – вроде как это помогает балансировать на льду.

Оптимисту каждый снегопад – как праздник Нового года, как новая игрушка повышенной сложности. Снег валит и валит, надежнее дождя скрывая следы. Вышел сухим из воды? Выйди сухим из снега! Запах мерзлой воды похож на аромат хризантем и мандаринов. Запах невинности, безмолвия, это если ветер свернулся клубочком на четверть часа меж сугробов.

Вот уж и дороги наспех выборочно почистили, а где не почистили, снег потерял пушистость. Машины-японки плавают по твердой воде, перекатываются, как пекинские утки. Во дворе зимует TOYOTA с оторванным зеркалом, ибо нет ничего страшнее, чем автомобильное зазеркалье. Там и женомобиль, в другом сугробе: зеркальце, пудреница, завивка волос с горячим феном от двигателя, отдушка для бензина.

Японцы ездят в машинах, похожих на мягкий вагон и остаются тонкими обезжиренными людьми. Наши, купив авто с рулем на правой стороне, прибавляют в массе, с трудом втискиваясь в сиденья, как циркули в готовальни. Стояние в пробках не прибавляет духовного равновесия, и я даже втайне рад, что моя машина на приколе, не получается ее восстановить.

Зимой как-то забываешь о птицах, а вот Стас о них помнит всегда. Присылает рассказ, и там наша башенка со шпилем и часами, в большом доме подковой, где в общей сложности квартир пятьсот. Я уж и вдоль и поперек его описал, а голову поднять не удосужился. А Стас поднял и увидел множество чаек. Летят и летят. Будто бы каждый вечер отправляются ночевать на местное водохранилище, а утром возвращаются в море. Потом возле башенки в окружении чаек увидел он огромную, раза в три больше любой из чаек, сову. Я тоже видел много лет назад сову во время сильнейшей пурги с зимним дождем. Никому не рассказывал: все равно не поверят.

Летающий пакет

Уж который год после работы прохожу наискосок по юбилейному скверу, чтобы посетить восточный базарчик (у него и название восточное, и торгуют там выходцы из Средней Азии). А навстречу мчатся голуби, целят в лоб. Машут крыльями в непосредственной близости от лица, точно веером в театре. Невольно зажмуриваюсь. Прячу руки, поскольку крылатые приятели намериваются сесть на ладонь поклевать зерен. Поглубже засовываю руки в карманы. Голубки понимают это так, будто полез за угощением. Одна птица сменяет другую, как, наверное, самолеты, заходящие на цель для бомбометания. Какой-то нахальный ас завис над головой, и меня пронзило подозрение: а не швырнул ли чего на шапку. Головной убор не первой свежести, с облупившимся козырьком: десять лет, как в Питере купил, в самый дефолт, жалко как память.

Потрепыхав крыльями, летун шагнул на башлык куртки, которую я только что приобрел по Интернету, не устояв перед рекламой: мол, такие же носят Путин и Буш. Первый раз клюнул на наживку торговцев и доволен приобретением. Если бы не приставания голубя. Я не сдержался и в порыве брезгливости сорвал шапку, осмотрел ее, надел, снял и повторно осмотрел. Полный порядок. А на президентскую куртку, на оторочку капюшона, где снег нацепился, точно репей, птах не отважился брызнуть.

С удовольствием выхожу из скверика: пусть теперь ищут других кормильцев. Но сквер безлюден. Где же вы, магаданцы, стар и млад, дрессировщики стихийно доморощенные? По домам попрятались? Сент-Экзюпери читать – об ответственности перед тем, кого приручил? Летом вас здесь было хоть пруд пруди.

Я ведь тоже принимал участие в массовом братании людей и голубей. Вместе с внуком. Ради мальчика. А то он побаивался птиц – маленький еще. Мы приносили в пластиковом пакете овес, пролежавший в пищевом шкафчике лет 15, рис, перловку прежней исторической эпохи, а когда зернышки кончились, крошили черствую булку.

Мальчик опасался бросать корм, делал это, зажмурясь. Потом попривык и в три-четыре приема опорожнял кормовой мешок. Нередко попадал зернами, словно дробью, птицам по бокам, обходилось без обид. Подпрыгивали с криком и снова принимались за работу: ням-ням.

Картина будет неполной, если не сказать, что в своей массе голуби были упитанными, глянцевыми особами, а к нам почему-то подлетали ослабленные, с грязными перьями, хромые и один с травматически ампутированным пальцем. Малыш просил новые порции зерен, а у меня уже пусто. Одновременно ему захотелось подкормить фонтан монетками, которые тоже на удивление быстро кончились. Монетки достоинством в одну копейку и рисовые зерна лежат на пороге ЗАГСа, если пойти туда в субботу, – следы свадеб. А сегодня четверг, и у меня отгул.

Кстати, в некоторых городах Украины уже внедрено выпускать голубей во время бракосочетания. Как знать, это может и в Магадане прижиться. Да вон их, кстати, сколько скопилось на вывеске загса с полсотни. Прям как такси в аэропорту.

И тут мне приходит в голову переориентировать мальчика, показать возможности опустошенного пластикового пакета в городе ветров. Мальчик научился, становясь на цыпочки, вытягиваться в струнку и ловить мешком набегающий бриз, ведь в Магадане не бывает полного штиля. В позе ловца ветра ребенок напоминает тореадора. Ветер надул пакет, и можно, выждав момент, разжать пальчики и превратить его в летательный аппарат, отдаленно напоминающий крохотный дирижабль.

Пакет отлетал вприпрыжку по асфальту, словно проколотый мячик и вдруг поднимается зигзагом, набирая высоту. Летел выше и дальше, в сторону театра и достиг, к великому восторгу внука, театральной крыши.

Мальчик бежал следом, задрав светлую головушку, и что-то кричал на непонятном для взрослых, изобретенном специально для этого случая языке. В поле видоискателя, а я не расставался с цифровой фотокамерой, одномоментно попадал и летящий пакет, и голубь. Может, они наперегонки летают?

За театром, с фасада ремонтируют теплотрассу, бульдозер и экскаватор стоят рядышком, а мальчик обожает дорожно-строительную технику. Но сегодня ему гораздо интересней полет пластикового пакета. Пора уже переключить его внимание на что-то иное. Предлагаю пойти на базарчик, купить мороженого. Нет! Мальчик ни за что не соглашается расстаться с иллюзией полета, единственное, что мне удается – переместить воздухоплавателя в наш двор, он тут по соседству.

Пакет, запущенный с игровой горки, поднимает хитро закрученный воздушный поток и кладет на крышу жилого дома (район магазина «Полярный»).

– Пока, пакет!

Мой воздухоплаватель часто дышит, и сердечко его частит, как у голубя. Лоб блестит испариной. Он вернулся с небес на землю и смотрит на зеленую траву и своего деда глазами, в которых еще полно небесного сияния.

…На следующий год первого мая мать мальчика купила несколько шаров, накаченных гелием, он не сразу уловил название газа, когда зашел в гости после демонстрации. Попутно я принялся рассказывать о водороде и углекислом газе, а он радовался, как может это делать ребенок, все еще путая гель с гелием.

Попутно отец надул ртом несколько шариков, и я радостно объяснял, почему они опускаются на пол, а не стремятся к потолку. В конце концов, мальчик сообразил объединить летающие и не летающие шары в одну связку, та поднялась и прилипла к потолку квартиры. Тут оказался кстати и игрушечный мишка-воздухоплаватель, совсем как на московской Олимпиаде. Да он и живет в доме с той поры, когда отец мальчика был малышом.

Говорят, у шестилетнего ребенка внимание держится минут пятнадцать, а дальше нужна перезагрузка. С воздушными шарами он играл часа три. Словно у жаркой печи, раскраснелись щеки, а пульс как у спринтера.

В июле шарики сморщились и все равно норовили подняться. Мальчик уехал с мамой в отпуск в теплые края. Вспоминает ли он магаданские забавы? А я с улыбкой помню, как он на исходе первомайского праздничного дня помогал бабушке печь блины и спрашивал: «А если их гелем надуть?» Сделал блины, похожие на Луну, на Юпитер. Спек блинный портрет деда. И голубя в полете.

Меня порадовало, когда внук дозрел кормить голубей с руки – излюбленное занятие многих магаданцев. Сидит прошлым летом на скамейке в скверике, протягивает ладошку над самым сидением, как-то скованно, неуклюже, словно в предчувствии прививочного укола. Крошки падают с ладошки, жесткой, как лопатка. Голуби, робея, стоят на асфальте у скамейки, переминаясь с лапы на лапу.

Какой-то сизарь взлетел на скамейку, за ним еще три-четыре птицы, бочком-бочком к живой кормушке. Самый активный делает сложное движение ногами, корпусом, головой, склевывает зернышко. Прикосновение клюва к ладошке мальчика – как удар током. Напряжение разряжается смешком, рука рефлекторно отдергивается. Передний голубь резко пятится, налетая на собратьев, те всплескивают крыльями, звук такой, словно из боевых луков выпущен пучок стрел.

Никто не учил мальчика, и он не видел фильм с Микки Рурком, как тот кормил Ким Бесинджер с руки, а вот ведь в сквере у фонтана догадался незнакомую девочку таким образом угощать кириешками. Потом они на пару пуляли в голубей ароматными сухариками, и парнишка брал малышку за талию, как в ламбаде.

Весь год внук прожил с мамой на теплом юге, у другого деда, учились на курсах. Конечно, всего навидался – и клубнику ел с куста, и рыбу ловил в Дону.

Дед хотел накормить внука и старшую внучку черешней, но только когда хорошенько поспеет. От зеленой может животик разболеться. Надо подождать денек-другой. И день прошел, и другой. Пора, деда? Поспела, да пусть еще постоит, сладость наберет. Завтра пойдем.

Назавтра пришли в сад – деревья на месте, а ягод нет. Птицы склевали. Как только не лопнули, – возмущается дедушка. Но ничего, не отчаивайтесь, ребятки, скоро будет малины завались и клубники.

– Птицы – наши друзья, – сказал внук.

На фоне буйства природы для него померкли, я думаю, магаданские достопримечательности. Но вот он вернулся в начале июня 09 года с мамой. Сел самолет, подали трап. Вышел мальчик. Туман, еле виднеются окрестные сопки. Прохлада, как в погребе.

– Ну вот, родная магаданская погода, – с воодушевлением заявил юный путешественник.

Минувшей осенью я, признаться, грустил по внуку, а когда видел чаек и голубей, слышал их разговор, в какую-то секунду вдруг понимал, что они хотят сказать. Они утешают: мол, не беспокойся, прилетит твой мальчик, еще сходишь с ним на берег моря, запалишь костер, как, бывало с твоим питерским другом Стасом-огнепоклонником.

Потом увидел на входе в парк женщину с непроницаемым лицом, она легко подманивала голубей зернами на ладони. Словно была птичницей с закрывшейся в эпоху перемен птицефабрики, и у нее осталось недорасходованное душевное тепло. Вот так доноры крови, подсевшие на кропускание для блага тяжелобольных, бывает, места себе не находят, если не сцедят пол-литра горячей живой жидкости.

У голубей на входе в парк с литыми узорчатыми воротами голубиный пункт питания. Один зависал над зернами, садился на ладонь птичницы, поддерживая себя в состоянии неустойчивого равновесия посредством частых круговых движений крыльев. Клевал, срывался, тогда другой занимал его место. Я ошалело глазел на незнакомку, наверное, бабушку, судя по неизбежным морщинам, с которыми она явно уже смирилась. Мелкие аккуратные крылышки месят воздух, на долю секунды он загустевает, я будто бы вижу завихрения, на которые опирается птица, есть в этом что-то библейское.

Я познакомился с голубятницей. Елена Федоровна считает своим долгом купить пакет крупы и рассыпать в парке, неподалеку от красивых чугунных ворот, привезенных из уральского города Касли. Голуби ее узнают издалека и летают над головой, чуть ли не садятся на прическу. Такое я видел раньше только в цирке. Она смущается от своей известности в пернатом сообществе. Прилетают сизари и на балкон ее квартиры в Нагаево, где для них припасено угощение. Живут, птенцов выводят.

А где голуби, туда и хищники норовят. Белая сова бесшумно направляется с берега бухты в Моргородок. Километра полтора, и просто удивительно, как разглядела без какого-либо бинокля импровизированную голубятню. Разглядишь, если хочешь зацапать голубенка. У хищников зрение, если на человеческие мерки переводить, 500 процентов. Можно такое и себе развить, если делать упражнения для глаз. Я пробовал как-то, идя на работу, так мне одна симпатюлька выговорила: мол, глазки строит, маньяк нашелся.

Сова только ослабленных и больных таскает. Один голубок припозднился с взрослением, никак не желал становиться на крыло. Елена Федоровна его приметила. Подумала про голубенка: давай не ленись, летай, а то бабайка заберет. Как в воду смотрела. Тут и ворон прилетал со свойственным ему грохотом. Когда черный красавец на проводах сидит на сопке, где высоковольтная линия, маленьким кажется. А ты глянь на него вблизи: клюв с кулак диаметром, а рот и горло такие, что взрослый заглоченный голубь пройдет. Прилетит мудрец, клювищем долбанет в стекло, того и гляди, выбьет. Выходи кормить рэкетира.

Справедливости ради, надо заметить, птица эта благородная, может с человеком дружить. И даже некоторые слова повторяет, а иногда воспроизводит звуки автомобильной противоугонки. Да он, ворон, может сторожем работать, говорят. Мой сын видел зимой ворона, когда тот летел в сторону телевышки и сокрушался, совсем как человек: «Хо-хо-хо». Может, он тоже заметки пишет, где-то фиксирует свои мемуары с помощью зарубок на дереве, изображая людей в ироническом свете?

Есть в городе небольшой сквер – на бывшем антенном поле. Там ворон ведет себя как строгий хозяин. Задает шороху посетителям. Крылья расправит, да как спикирует, словно бомбовоз: пугает. В соседний жилой квартал наведывается, как по расписанию. Садится на крышу, словно геральдический символ и вдруг мимо кустов облет совершает, воробьи да синицы, словно в воздухе растворяются. Долго не решаются продолжить галдеж.

Есть там еще, говорят, сорока, после во'рона в сквере играет вторую роль, как контр-адмирал при адмирале. Ворон сидит на раздвоенной вершине лиственницы, на такой маленькие дети обычно играют в мотоцикл. Только эта развилка метра три от земли. Сорока облюбовала уголок, где молодые мамы с колясками кучкуются. Младенцам она очень нравится – черное с белым оперенье удивляет их. Сорока любит примкнуть к компании молодежи, терпеливо выжидает, когда уйдут и потом долго гремит пустыми пивными банками и бутылками. Ну, нравятся ей всякие блестящие предметы. Живущие в Магадане корейцы, должно быть, благоволят птице, ведь один из подвидов – их национальная птица, да и португальцы дали аналогичный статус голубой сороке.

Оказывается, сорока – единственное живое существо не из млекопитающих, кто узнает себя в зеркале. Ну и вообще изначально переведена на цифру в собственном имени (40-ка), ее бы на цифровую камеру снимать. Раньше молодые мамаши брали с собой вязание или даже книжки, друг перед другом хвалились: «а у нас третий зубик показался», «а мы подписку на Жорж Санд достали», теперь берут пачку сигарет и бутылку пива и разговаривают матом. Сорока терпит, терпит, а потом вдруг срывается и расстреливает матершинниц из пулемета, правда, холостыми.

Я бы мог еще присочинить, что молодайки трещат, как сороки, обвешанные блестящими украшениями, а потом за ними мужья приезжают в джипах, черных, как воронье крыло, и сами в профиль вылитые во′роны, да не буду, хотя такое и встречается в скверике на антеннке. Мой тесть тридцать с лишним лет назад опасался подцепить там лучевую болезнь от радиоаппаратуры, размонтированной уже в те годы. Там вроде был когда-то установлен приводной радиомаяк для самолетов. Сороками называют и темпераментных дам в возрасте сорока лет.

Сороки падки на все блестящее и в трогательных рассказах для детей изображаются как похитительницы столового серебра. Воздавая должное правдоподобности таких сочинений, я отсматривал всевозможную литературу о находках в Магаданской области золотых самородков. Чего там только не было, и даже наш брат-репортер, знаменитый фотограф нашел несколько «тараканов», всякий раз щедро поил при этом всю редакцию. Конечно, было бы заманчиво приспособить пернатых для решения проблемы пополнения золотоприемной кассы, особенно на славящемся обилием таких находок прииске «Буркандье». Сюжет, конечно, занимательный, но, проведя в поисках немало времени, я остался ни с чем. Неудача объясняется тем, что в природе самородочки вообще-то не отличаются блеском – тусклые и невзрачные. Скорее уж, обломки пирита – его так и называют обманкой – могли бы привлечь внимание падких на все блестящее сорок. По крайней мере, двуногие сороки на этом неоднократно замечены.