В село приводил не только голод, но и разного рода «шабашки». Там бабушке дров наколоть, здесь воды поносить. Брал символические копейки – в такой провинции денег не было. То есть совсем, как бы смешно это ни выглядело.
– Любой город лишь саркофаг, если ты уже мертв внутри, – твердили Илье. – Не беги. Не сможешь никогда.
Но место, где он сознательно оказался, давало ему сил и надежду. Надежду, что мир можно исправить. Свой мир. В таком капкане уже не до глобальных проблем. Личное будущее вытесняет будущее хоть какого-то коллектива. Такова человеческая психология. Но в итоге именно здоровый коллектив возвращает на место.
Был уже конец августа. По утрам слегка холодало, но Илья все равно ушел в магазин за продуктами в одной футболке и шортах. Ежился, спотыкался, курил, на ходу затаптывая «бычки». Даже быстрым шагом здесь больше часа, а он не торопился. Солнце давно встало, но еще красиво освещало пшеничное поле слева, которое вот-вот должны были убрать. Золото переливалось, свивалось в интересные узоры на ветру. Жалко, если в следующий раз уже не получится увидеть.
Старое потемневшее дерево сельских домов, «луковка» часовни, горевшая как лампа над столом с книгами, и собаки. Любовь к ним была у Ильи вечна. Казалось, он знает, как называются эти существа на всех языках.
– Уставшие и никому не нужные. Как мы с тобой, правда?
– Правда, братишка, – говорил, едва отрывая опухшее лицо от стола, старый друг.
– Весь день мечтаем, как затушим сигарету дома в пепельнице.
А теперь Илья брел один и вспоминал. Нет того друга. Нет прошлой жизни уже – она где-то за полями и селами. Там общество переваривает каждый день людей, словно желудок кита, поглощающий тонны планктона. В маленьких селах все друг друга знают. И если вы не любите, чтобы вас узнавали на каждой улице, словно вы «селеба», не переезжайте за город. Никогда. Растворяйтесь. Здесь все очень живое и реальное. Даже птицы не раздражают, как чайки на «Парнасе» в Питере. Илье рассказывали – спать не дают. Люди так устали, что их крик просто раздражает. А тут – часть пейзажа. Зимой их ждут. С птицами в деревню возвращается жизнь.
Деревни в России не немецкие – палисадники вдоль всей улицы в одну идеально ровную линию не выстроены. По ним время суток не определишь, как шутили местные. Зато есть свой колорит. Неповторимый, родной. И воздух. Даже в Твери он не такой, хоть и небольшой город. Но Советская власть, стараясь обеспечить всех рабочими местами, неаккуратно посадила экологию по всей стране. Воздух пьянит – его глотать нельзя. Медленно вдыхаешь, расправляешь плечи. Вокруг ничего кроме полей, через которые никому не пробраться. И старенькие дома, дома, дома.
Сельпо после церкви было, наверное, единственным кирпичным зданием во всей округе. На крыльце топталась молодая девушка в джинсах и фиолетовой толстовке. Совсем молодая девушка. Стояла и смотрела в телефон – в помещении интернет уже вообще не ловил. Илья приоткрыл дверь:
– Прошу.
Девушка посмотрела на него, как на что-то инородное. До неприличия просто одетый даже для села, худой, щеки впали, под глазами синяки. Они не проходили, хотя Илья не употреблял и пил редко уже несколько месяцев подряд. Просто тонкая кожа, которая оголяла все проблемы с сосудами. Илья повторил свою просьбу. Девушка прошла, не оборачиваясь. Илья ухмыльнулся и перешагнул гнилой порог. Обшитая металлом дверь громко хлопнула за спиной.
Девушка попросила килограмм сахара и полкилограмма колбасы.
– Для бабушки, – уточнила она.
Илья переминался с ноги на ногу, покашливая. От сигарет в трахее скопилась мокрота и постоянно скоблила, жадно отплевываться он не любил – некультурно. Такой вот элемент культуры посреди совершенно пошлого образа жизни и обшарпанных «панелек».
– Для меня интеллигентная Россия – это люди страдающие, – говорил когда-то Илья.