– Ханум, – заметил Якуб-бай, почтительно приложив руку к сердцу, – вы хорошо знаете, что птичий язык понятен только птицам, поэтому приветствие инглези понятно только мне, понимающему обычаи чужих земель…

– Поговорим о настоящем деле, – прервал эту беседу сардар. – Где же теперь джанарал и скоро ли его королева пришлет нам свою помощь?

– Сардар! Когда русские узнали, что джанарал и я – друзья текинского народа и решили нас арестовать, джанарал завернулся в английский флаг и отправился на лодку, мне же он дал для передачи вам свою книжку, в которой сказано многое. Он просит вас порвать непременно проволоку, которую русские протянули до Дуз-Олума. В ней большая сила. Он также просит вас… не держать меня долго в Теке и отослать в Тегеран, где я буду говорить в пользу Теке с самым важным человеком инглези.

Якуб-бай, вынув из бешмета завернутую в носовые платки книжку, поднес ее сардару.

– Прочтите, – вежливо попросил сардар.

– Нет, пусть прочтет мулла из Казани, – потребовала ханум, – он знает по-русски.

– Джанарал вовсе не такой простой человек, чтобы писать по-русски, – заметил Якуб-бай. – Он писал языком, одному мне известным, – языком инглези.

– Ох, сын мой, не пустые ли ты говоришь слова? Предоставь это старым скворцам, им тоже нужно иметь свои занятия.

– Прочтите, что пишет джанарал, – сказал сардар, – и нет ли у него наставления, как можно испортить русские пушки?

– Он пишет, что русские пойдут в Теке с трех сторон света и, сойдясь в Дуз-Олуме, двинутся дальше к Геок-Тепе. Прошлогодних начальников заменит новый – молодой и храбрый человек с красными глазами – «гёз-канлы». Ему Ак-падша даст столько пушек, сколько он сам захочет.

– А сколько у него сербазов?

Якуб-бай перелистал книжку и сделал вид, что нашел искомую цифру.

– У него двадцать пять тысяч сербазов.

После этого степенно и важно, не перебивая друг друга и обдумывая слова, каждый член четверовластия поставил по вопросу. «Все ли солдаты будут с ружьями? Сколько будет на коне и сколько пеших? Хороший ли у них слух? Неужели они могут пить морскую воду? Правда ли, что у них есть пушки, похожие на горшки, в которых готовят чуреки?»

Не было вопроса, на который Якуб-бай не нашел бы ответа в книжке О’Донована.

– А когда же придет к нам на помощь войско инглези? – спросила недоверчивая ханум. – Гяуры у порога моего дома, а инглези все еще за горами!

– Ханум, я отвечу вам по возвращении из Тегерана! – заявил Якуб-бай, завертывая вновь дневник О’Донована в носовые платки. – Туда я отправлюсь под видом купца и сделаю для Теке все, что угодно Аллаху.

– Пусть удача будет твоим спутником.

– И ваша мудрость, ханум…

– Ты, мой сын, хорошо говоришь…

– Напротив, ханум! Обладая вашим сладким языком, я мог бы провести слона по тонкому волоску.

– Очень, очень хорошо говоришь, а все-таки… я не села бы с тобой на одну лошадь.

Хотя Якуб-бай и отказывался от всяких подарков, но он отправлялся в Персию в интересах текинского народа, и не в таком же бешмете ему следовало говорить с правою рукой королевы инглези? Разве на такой разбитой, усталой лошади ездят послы? Притом же русские казаки отняли у него мешок с туманами. Все это сообразила ханум и открыла перед Якуб-баем и конюшню свою, и кладовую.

Сосредоточивая все силы на стенах Голубого Холма, четверовластие занялось накоплением военных запасов. Излишки хлеба и фуража были объявлены общей собственностью и направлены в крепость. Недостаток в оружии вызвал усиленное приготовление его; даже ювелиры стали у кузнечного горна, и шубники принялись точить пики. Старые серпы, потерявшие на нивах свои зубцы, пошли в переделку на длинные ножи. Наконец нашлись люди, искусные в приготовлении патронов. Подросткам поручили раздувать огонь, и благодаря их стараниям тучи искр понеслись, выражаясь словами степного барда, к небу с просьбой о защите против неверных. Наконец, ножницы, которыми стригут баранов, и те, насаженные на древки, поступили в народный арсенал.

Подъем духа был необычайный!

XXXV

Отправляясь из Теке, Якуб-бай отлично понимал, что по ту сторону Копетдага титул посланника текинского народа может вызвать крупные неприятности. Века накопили такую ожесточенную вражду между Теке и Ираном, что ильхани последнего неохотно пропустили бы случай посадить Якуб-бая в клоповник. Не желая подвергать политику подобной случайности, он благоразумно предпочел лестному титулу посланника скромное звание курьера, посланного с важными известиями в Тегеран.

– Кем послан? Откуда? Почему не с запада, а с востока?

Ряд этих вопросов, предложенный в попутном городе каким-то несообразительным феррашем, заставил Якуб-бая принять до того гордую осанку, что разом отбил охоту к неуместному любопытству. Кроме того, он вынул дневник О’Донована и потряс им в воздухе, после чего ферраш охотно подержал ему стремя и пожелал счастливого пути.

Улица Лилий – Кучей-ла-Лезар – была хорошо известна Якуб-баю. Сюда он доставлял в прежнее время депеши из Тифлиса и увозил отсюда за свой счет вьюки с контрабандой.

Резиденция в Кучей-ла-Лезаре была расположена в прекрасном парке с серьезным европейским комфортом и с обстановкой резидента, знающего себе цену. Над главным домом красовалась башня с часами и флагом – здесь помещался сэр Томсон, а в отдельных флигелях, окруженных садами, жили секретари, врач и атташе – все Диксоны. Из них мистер Холлидей заведовал церемониймейстерской частью и секцией наблюдения за политическими отношениями России к Туркмении.

Сэр Томсон всегда удостаивал мистера Холлидея беседой, когда обстоятельства выдвигали на арену англо-азиатской политики Бухару, Хиву, Афганистан, Теке, Памир. На этот раз он удостоил своего атташе конференцией о вооруженных силах Теке.

– Россия открыто признается в намерении нанести Теке, под предлогом возмездия за прошлогоднюю неудачу грозный и решительный удар, – сообщал он доверительно. – Последствием этого удара будет присоединение к русской империи всей площади между границами Персии и Амударьей. Наше министерство иностранных дел едва ли выступит в защиту Теке, хотя бы потому, что политические нравы этого народа… несколько отличительны от требований международного кодекса. Попросту говоря, неудобно Англии защищать разбойничье гнездо. Но Персия – иное дело. Она, как соседка, может выступить с серьезными представлениями перед Европой. В этих соображениях я намереваюсь попросить аудиенцию у шахиншаха, но прежде я прошу вас, мистер Холлидей, составить записку о современном положении России на азиатском берегу Каспийского моря. Персияне удивительно ленивы, и, вероятно, канцелярия Сапех-салар-азама не в состоянии будет собрать необходимые сведения. Теперь же потрудитесь возобновить в моей памяти, достаточно ли мы обеспечены негласной агентурой в северных провинциях Персии. Кого мы имеем в Дарегезе?

– О’Донована. Он недавно прибыл в Персию.

– Но он алкоголик?

– Увы, сэр, вы правы. После изгнания его, и изгнания довольно позорного, из Чекишляра он послан нами в Кучан, где с ним повторился припадок алкоголизма. Здесь, опять-таки в пьяном виде, он начал поучать публично народ, как следует рубить головы русским. Комизм этой сцены не послужил нам на пользу.

– Правда ли, что он принял ислам?

– Да, сэр.

– Какая гадость! Постарайтесь выпроводить его в Мерв. Пусть он там распускает слухи о движении Англии к Герату. Кто у нас в Мешеде? Пожалуйста, не забывайте, какое он имеет значение в общем строе жизни шиитов.

– Мешед у нас хорошо обставлен. В настоящее время мы имеем там полковника Стюарта с паспортом Ибрагим-иссисааба, как бы занятого покупкой лошадей для Индии. Впрочем, полковник останется здесь недолго.

– И тогда?

– На его место прибыли из Индии два предприимчивых офицера, Джил и Ботлер. Вместе с нашим агентом в Мугаметабаде они заняты приготовлением софтов и мюджтехидов против продажи хлеба русскому комиссионеру. Софты уже волнуются, но и русские не дремлют; они выставили против нас человека, который, подобно О’Доновану, не затруднился принять ислам. Посещая принца Рукн-уд-доуле, вы могли видеть у него гувернера неизвестной национальности. Теперь он за то, что уверовал в пророка, получает от русского агента по десять фунтов в месяц.

– Вы говорите о Дефуре? Попробуйте предложить ему пятнадцать – двадцать фунтов в месяц и вообще не жалейте издержек на секретные расходы. Таким образом, мы обставлены, по-видимому, хорошо вплоть до Герата, но кому мы доверим ответственный пост негласного агента в Геок-Тепе во время предстоящей. осады?

– Мне, если вам угодно, сэр.

– Вам? Не забывайте, дорогой мистер Холлидей, что русские обратят Геок-Тепе в груду мусора.

– Пусть так!

– Но ваша супруга?

– Я рассчитываю, что она не откажется последовать за мной.

Сэр Томсон при всей корректности и подавленности своих сердечных движений взглянул на собеседника как на человека, проявившего неожиданную странность.

– Моя жена несет священные обязанности врача, – объяснил мистер Холлидей, – и ее нравственный долг идти туда, где человечество наиболее нуждается в ее помощи.

– Преклоняюсь перед этим прекраснейшим из принципов… но я первый не прощу себе, если миссис Холлидей, неся эти священные обязанности, испытает посреди разбойников Теке хотя бы малейшую неприятность. Имейте в виду, что она очутится свидетельницей осады, бомбардировки, тысячи смертей… О нет, нет, мистер Холлидей, оставьте ваше намерение.

– Сэр, вы позволите мне маленькую откровенность?

– Прошу вас.

– Миссис Холлидей меня разлюбила!

– Разлюбила? Но могло ли это случиться?! Не принимаете ли вы мимолетное недоразумение или вспышку энергической натуры за охлаждение сердечных чувств?

– К несчастью, я не заблуждаюсь.

– Ничто подобное не совмещается в моем представлении, но извольте… я допускаю… Что же далее?

– Сэр, вы знаете, что английская женщина в среде семейной жизни служит образцом всему миру. Ее домашний очаг – ее скиния. Все, что за пределом этого очага, она готова принести в жертву, хотя бы то стоило ей величайших усилий. Но, сэр, второй Англии нет на свете.

– Мне кажется, что и русская женщина создана скорее для тихой радости, нежели для бурного участия в житейском водовороте. Она, несомненно, принадлежит к породе травоядных, и при умении руководить ею…

– О, если бы это было так! К несчастью, у всех молодых наций женщины считают одиночество лишением – и наоборот, свой салон за канцелярию для решения сложных вопросов жизни. Таков тип и миссис Холлидей.

– Которая, однако, подарила вам свое сердце, не боясь, что сухость британца столкнется с изнеженностью славянской крови? Впрочем, я знаю русскую женщину по произведениям уважаемого мной русского писателя Тургенева. Эстетик по натуре, он представил прекрасные образцы русской девушки.

– Чтобы покорить сердце Ирины…

– Не прибегали ли вы, простите за нескромный вопрос, к помощи тех таинственных приемов, которые вы изучаете, будучи ярым приверженцем теософического учения?

Мистер Холлидей помедлил с ответом.

– В некоторой мере… и, может быть, независимо от своей воли… я переубедил ее взгляды и требования…

– И вот теперь вы встречаетесь с протестом против… вашей настойчивости, доведенной до крайнего предела. Видите ли вы исход из вашего положения?

– Я думаю, что военная гроза даст мне возможность возвратить потерянное равновесие. Вот почему я повторяю просьбу поручить мне агентуру в Геок-Тепе.

– Если вы так хотите…

– О, благодарю вас, сэр!

Приятно заниматься при пособии таких богатых материалов, какими располагают вообще английские резиденции, зорко оберегающие обширные сферы своих политических интересов. Картоны тегеранской резиденции пестрели ярлыками с наименованиями стран, лиц и событий, доставлявших ей ту или другую заботу. На виду были теперь Туркмения, Бухара, Хива, Афганистан и Герат. Далее шли генерал Скобелев, генерал Кауфман, Абдурахман-хан, Эюб-хан и Искандер-хан.

План меморандума об усилении русского влияния давно уже созрел в представлении мистера Холлидея. Понятно, что угол зрения его в этом плане исходил из Индии и из положения Туркмении как станции, замедляющей движение «исторического рока» с севера на юг. Приятно было бы поставить тормоз этому движению, примирив Теке с Ираном, но не в английских резиденциях занимаются бесполезными мечтами! Представлялось более практичным представить вниманию шахиншаха беззащитность его хорасанских владений и коснуться попутно русского коварства, приобретавшего всемирную известность.

Занятия мистера Холлидея были прерваны тремя слабыми ударами в дверь. Вошел молчаливый Джеймс.

– Прибыл представитель туркменского народа и желает представиться господин посланнику! – доложил он строго официальным тоном.

– Как он сюда попал?

– Одинокий, одвуконь.

– Пригласите его на запасную половину и окажите ему некоторые знаки внимания, но не более как купцу с известным положением. Джеймс, вы понимаете, что в русском посольстве не должны иметь ни малейших сведений о прибытии этого человека.

Джеймс, состоя много лет при резиденции, разумеется, понимал, кого и что следует скрывать от нескромных взглядов чужих посольств.

– Как вы объяснялись с ним?

– Он говорит немного по-английски.

– Текинец, говорящий по-английски! Да это феномен! Потрудитесь, Джеймс, вглядеться в него пристальнее: не строят ли нам ловушку с улицы Кучей-черак-газ? Как он назвал себя?

– Товарищем текинского сардара, Якуб-баем. В альманахе Гота такого титула я не нашел.

– И не найдете, Джеймс, не найдете. Там не найдете и самого сардара.

Сэр Томсон, приятно удивленный появлением представителя Теке, дал, однако, понять, что об официальном его приеме не должно быть и речи. С улицы Кучей-черак-газ зорко приглядывались в это время ко всем явлениям на улице Кучей-ла-Лезар.

Усталому путнику, прибывшему верхом из дальней страны, молчаливый Джеймс предложил ванну, завтрак и отдых. Завтрак был сервирован изобильно и, как бы по забывчивости, с коньяком и хересом. Херес, к удивлению Джеймса, пришелся по вкусу товарищу текинского сардара.

Наконец состоялась и конференция между Якуб-баем и мистером Холлидеем.

– Я прибыл к господину послу английской королевы с объявлением о происшедшем разрыве между Теке и Россией…

Вступление было недурно, и только мистер Холлидей невольно усмехнулся при сопоставлении воюющих сторон: Теке и Россия!

– Вы, вероятно, лично представите господину послу свои верительные письма? – спросил он Якуб-бая.

– Паспорта у меня нет.

– О, мы понимаем, что представитель Теке может обходиться и без паспорта, но если сардар не снабдил вас верительными письмами…

– Народ сказал мне просто: иди к послу королевы и скажи ему в нашу пользу все хорошее. Теке бумаги не любит. Но что я настоящий посланник, в этом вас удостоверит господин О’Донован.

– Вы знакомы с ним?

– В Чекишляре мы жили вместе и разлучились только потому, что русские начали подозревать во мне самого сардара. Тогда во избежание неприятностей я оставил тамошнюю землю. То, что я говорю правду, подтвердит вот эта записная книжка господин О’Донована.

– Я не замедлю передать господину посланнику ваш документ, а пока прошу вас быть нашим гостем.

По звонку явился Джеймс.

– Проводите!

Пропустив Якуб-бая, Джеймс сообщил мистеру Холлидею, что товарищ сардара выглядит подозрительно и напоминает собою курьера, доставлявшего депеши из тифлисского консульства.

– Он выдал себя вопросом, – добавил Джеймс, – по-прежнему ли хороши конюшни резиденции.

– Джеймс, вы подтверждаете и мою догадку, но кодекс международных приличий требует признавать главнокомандующим каждого, кто командует армией, хотя бы в прошедшем он был только барабанщиком. Будем же молчаливы, но не слепы. Внимание, Джеймс, внимание!

XXXVI

– Ужасно сожалею, что такая даровитая натура утонула в бутылке коньяка, – делал замечание сэр Томсон. перелистывая записную книжку О’Донована. – Здесь на каждой странице есть признаки широкого кругозора. Обратите внимание на его заметки о бегстве из Самарканда Абдурахман-хана. Что нам известно по этому поводу?

– По официальным источникам петербургских канцелярий, – отвечал мистер Холлидей, – бывший афганский эмир пренебрег гостеприимством России и возвратился обратно в Кабул с намерением изгнать своего преемника…

– На эту авантюру О’Донован устанавливает несколько иной взгляд. Вот что он пишет в своей памятной книжке: «С потерей престола в Кабуле эмир бежал в русский Туркестан, где и был принят на пенсию в две тысячи фунтов. Здесь он поселился до первой возможности поднять при помощи России смуту в Кабуле. Время это настало. Азиатским генералам России очень важно отвлечь внимание нашего индийского правительства от туркменских дел, и вот они посоветовали Абдурахману выступить вновь на политическую арену. Строго соблюдая нейтралитет, они отказали ему в оружии, но дали понять, что за воротами Самарканда он может найти телегу с патронами и револьверами…» Пожалуйста, воспользуйтесь этими сведениями в своей записке о современном положении России на границе Персии. Здесь есть к тому же хорошие сведения о числе войск закаспийского отряда и прекрасная обрисовка личности командующего войсками: «Этот генерал в состоянии сделаться глухим и слепым даже в то время, когда ему прикажут остановиться и не идти дальше».

– Совершенно верная характеристика, – подтвердил мистер Холлидей.

– «Он мечтает пройти весь путь Александра Македонского, поэтому английские инженеры должны немедленно принять Герат под свою опеку, а казначейство Индии должно наполнить пустоту кабульской кассы. Абдурахман не побрезгует получать содержание из казначейств друзей и недругов хотя бы для доказательства, что афганцы составляют только разновидность еврейского племени».

– Здесь есть также интересная заметка насчет какого-то Якубки.

– «С каждым днем мой переводчик Якубка делается нахальнее. Изгибаясь перед русскими, он за их спиной потрясает кинжалом. Если он не обокрал меня, то потому только, что у меня нечего украсть…»

– А что, если этот Якубка и товарищ сардара одно и то же лицо? В каком мы очутимся смешном положении?

Мистер Холлидей не успел ответить на этот вопрос, как послышались удары в дверь.

– Что вам, Джеймс?

– Его превосходительство господин русский посланник просит уделить ему пять минут для конференции.

– Мистер Холлидей, потрудитесь встретить его превосходительство! По всей вероятности, он коснется туркменских дел и бегства Абдурахмана…

Наружность русского посланника представляла собою тип человека с беспрерывным оборотом умственного механизма. Постоянное напряжение мысли и труда придавало ему выражение сухости и неподатливости к дипломатическим излиянием. На этот раз, однако, он старался казаться общительнее и поэтому заговорил с сэром Томсоном о прекрасных качествах английской резиденции и о появлении на базарах новоявленного пророка шиитов. Разумеется, оба дипломата чувствовали, что вся эта прелюдия была только приятным излишеством.

– Полагаю, ваше превосходительство, что Россия была рада избавиться от лишнего пенсионера? – подступил сэр Томсон с британской прямотою к злобе дня.

– Вы говорите о бегстве Абдурахман-хана? – спросил с не меньшей прямотой русский посланник. – Но согласитесь, дорогой сэр, что его поступок легко объясним. Грустному положению политического изгнанника всегда отрадно предпочесть престол, хотя бы и в Кабуле.

– К сожалению, эти авантюры соседних с нами деспотов нарушают свободное развитие азиатских народностей. Бегство Абдурахмана может вызвать, например, необходимость установить между Индией и азиатской Россией нейтральную зону.

– О, миролюбивое настроение моего правительства, несомненно, пойдет навстречу справедливому желанию Англии!

– И укажет прежде всего командующему войсками в Туркмении ту черту, перед которой он должен будет остановить свой корпус. Надеюсь, он не последует традициям своих предшественников и не станет, вопреки приказаниям Петербурга, отыскивать так называемую естественную границу Азии.

– Всему причиной – исторический рок.

– Ваши доказательства, как и всегда, превосходны, но согласитесь, что движение за пределы Ахал-Теке нарушит до некоторой степени интересы…

– Чьи, достоуважаемый сэр?

– Персии.

– О, с этой стороны справедливость вполне обеспечена. Обуздание текинских племен доставит большое удовольствие всем их соседям. Так смотрит на это дело и Сапех-салар-азам, который охотно дал разрешение заготовить в Хорасане пшеницу и фураж для нашего отряда.

– Вы уже получили это разрешение?

– Формальное, сэр, формальное. Теперь всякое препятствие нашим агентам будет не соответствовать видам обоих дружественных правительств – русского и персидского.

– Могу только приветствовать ваши успехи.

– А то чистосердечие, с которым я всегда переступаю ваш порог, обязывает меня предупредить вас, что Катты-Тюра собирается бежать из Индии в Бухару и предъявить свое право на престол, обеспеченный нами за Музафар-эд-Дином. Согласитесь, сэр, что в Бухаре могут возникнуть волнения, и поэтому авантюра Катты-Тюры не будет одобрена моим правительством.

– Но, дорогой коллега, вы знаете, как неблагодарны павшие азиатские властители. Претенденту на бухарский престол легко пренебречь нашим гостеприимством, имея перед собою свежий пример в поступке Абдурахман-хана – с тою разницей, что он не найдет на дороге из Пешавара в Бухару ни одного ящика с оружием и патронами.

– Впрочем, Катты-Тюре мы придаем менее значения, нежели Искандер-хану, которого вы приняли, простите, дорогой сэр, после бегства его из России…

– Но вы чествовали в это время магараджу, скрывшегося из Раджпутана.

Совершенно дружеские частные отношения, существовавшие между русской и английской резиденциями, не мешали их представителям давать друг другу тонкие предостережения.

После свидания с русским дипломатом сэр Томсон всегда ощущал политического свойства оскомину. Так и теперь: разрешение шахиншаха на устройство продовольственной базы в Персии было удачным ходом русской политики и невольно возбуждало в уме английского дипломата соображения, как удобнее парализовать результаты этого успеха.

«Не пустить ли на базарах слух о возможности нечаянного нападения России на Персию? Не послать ли дамам принца Рукн-уд-доуле по кашемировому платку? Не поднять ли на ноги софтов и улемов?..»

Необходимо было посоветоваться с мистером Холлидеем, так хорошо изучившим нравы и обычаи Тегерана и его канцелярий.

– Физиономия русского посланника удивительно приспособлена к тому, чтобы вносить с собою мрак и меланхолию, – жаловался сэр Томсон. – Но это не мешает ему устраивать крупные дела. Он организует в Хорасане русский интендантский склад.

– О, какая непростительная неряшливость со стороны Сапех-салар-азама! – выразил свое мнение мистер Холлидей. – К счастью, здесь говорят, что нетрудно остановить и само время для дружеских объяснений, особенно когда в запасе имеются хорошие шали или большие янтарные мундштуки для наргиле.

– Все это я имею в виду, но уже в виде поправки дурно сложившихся обстоятельств. Надеюсь, что ваша записка окончена? Прекрасно. Но что вы скажете об этом товарище текинского сардара? Могу ли я принять его?

– Он авантюрист, не более, хотя, как видно, знаком с сардаром Теке.

– Теперь я убежден, что мы не можем обойтись там без специального агента. Во главе закаспийских войск стоит сама энергия, которая сумеет повести «исторический рок» как осла с водоносными кувшинами. Право, я не удивлюсь, если этот рок вздумает перевести дух в Герате.

– Сэр, я убежден, что мое появление в Теке будет встречено с большой радостью. Радость будет тем искреннее и продолжительнее, чем более, сэр, вы пошлете туда… изделий наших оружейных заводов.

– Обещайте им, обещайте!

– Сэр, они разбойники и едва ли поверят обещаниям самой Англии.

– Но где же нам взять запас оружия?

– Наши торговые фирмы ожидают только согласия на ввоз его в Туркмению, разумеется, под видом красок для ковров или подков с гвоздями.

– Да, это недурной случай открыть нашим заводам новый рынок и сбыть свои запасы и излишки. После турецкой поставки наши оружейники пятый год остаются без иностранных заказов. К моему глубокому сожалению, на этот раз они опоздали.

– На подарки сардару и ханам мы приобретем и здесь кое-что почетное. Но не в почетном оружии сила…

Русский посланник задал, по-видимому, такую задачу сэру Томсону, что он не противился ни одному из предложений своего советника.

Возвратившись к себе, мистер Холлидей прошел в мастерскую жены, где она проводила время, свободное от занятий в амбулатории.

Душевный склад ее делился между миром художества и жизнью врача; палитра и краски сживались с кухнею Гигеи, нисколько не мешая видеть людские страдания в их скорбной реальной наготе. При входе мужа Ирина подняла вопросительный взгляд.

– Сейчас решен окончательно вопрос о моей агентуре и поездке в Теке.

– Надолго?

– На два, на три месяца, а может, и более. Теке просит нравственной поддержки Англии.

– Против моих соотечественников?

– Они стоят за свою свободу.

– Увы, это только прекрасная фраза, не более. Все тот же трепет за Индию вызывает вас на помощь Теке…

– Ирина, не снизойдете ли вы хотя бы на прощание к поцелую?

– Во имя долга, извольте.

– А по движению сердца?

– Нет.

– Какое теплое семейное объяснение – и притом когда же? Когда муж готов броситься в опасность, чтобы облегчить жене тягость его присутствия?

– Мистер Холлидей, проповедуя свободу, вы фарисействуете. Мы оба испытываем тягость нашей ошибки, и я уже не раз просила разрешения возвратиться к отцу. К сожалению, тому противится ваша британская гордость.

– И любовь к вам, Ирина.

– Любовь? Любовь к женщине, которая никогда, понимаете ли, никогда не поднимется до респектабельности прирожденной англичанки. По вашему кодексу, вид повесившейся с горя кухарки не так возмутителен, как вид кухарки, осмелившейся явиться к госпоже без чепчика. Этот кодекс возмущает меня до глубины души… и, право, я не стою вашей любви.

– Ирина, вы неумолимы!

Он все-таки ожидал поцелуя.

– Не могу, – выговорила сквозь слезы Ирина. – Не могу заставить себя подняться до высоты вашего долга и преклонить к его пьедесталу свое разбитое сердце. Не требуйте невозможного и помните, что, увлекая меня картинами свободы, вы имели в виду и свободу сердца.

– Менее всего свободу сердца, менее всего! Увы, ваши соотечественницы много вредят своей родине неумеренностью сердечных увлечений…

– Опять лекция…

– Мы же, британцы…

– Окончим наш академический спор о разнузданности славянских душ и сердец. Вы столько раз твердили мне о величии ваших дев и жен, что я не откажусь при случае показать вам маленькое сравнение с ними.

– Ирина!

– Без поцелуев, пожалуйста.

Объяснение это дало понять мистеру Холлидею, что власть его над женой не только поколеблена, но и утрачена. Его токи и флюиды встретились с силой воли, расторгавшей случайно сложившееся сердечное крепостничество.

И ему осталось заняться политикой. Новое объяснение с Якуб-баем не отвечало дипломатическим приемам, но представители высшей культуры любят манеры повелительного свойства, особенно при встрече с дикарями, а кто же в глазах истого британца не дикарь?

– На днях мы отправимся в Ахал-Теке, – объявил он сухо и повелительно Якуб-баю. – В дороге ты будешь заведовать лошадьми и продовольствием, а здесь переговори с Джеймсом насчет подарков ханам и сардару.

Товарищ сардара, вероятно, рассчитывал на более мягкое с ним обращение, но можно ли спорить с судьбой, когда у человека нет паспорта? Оставалось повиноваться. К тому же гордость доступна всякому положению, и сколько примеров, что потомки эмиров и ханов считали за счастье обратиться в караван-баши!

Выступивший спустя несколько дней из ворот английской резиденции караван был снаряжен добросовестно и запасливо. Всадники были одвуконь с надежными «бульдогами» в кобурах и винчестерами за плечами.

Караван выступил так рано, что ни один дозорный с Кучей-черак-газа не заметил этой авантюры Кучей-ла-Лезара. За городскими воротами Якуб-бай указал дорогу на северо-восток, по направлению к горам, в оазис Теке.

XXXVII

Гёз-канлы не раз уже подходил к подошве Голубого Холма, а помощи со стороны инглези все еще не было.

– Где же эта помощь? – допрашивала ханум. – Вы смеялись надо мной, когда я говорила, что от слова «сахар» не делается во рту сладко, а теперь… Скажите, где пушки королевы, где тысяча харваров ее пороха?

Четверовластию оставалось признать, что пушки королевы слишком неповоротливы или чрезмерно тяжелы, чтобы попасть когда-нибудь на стены Голубого Холма. Эвез-Дурды-хан и Ораз-Мамет-хан повинились даже в том, что посланник инглези обманул их хуже, чем можно обмануть молодого ишака. Но сардар продолжал уверять черную кость, будто инглези слишком умный народ, чтобы решиться обмануть Теке.

Какова же была радость его и всего четверовластия, когда на вершине Копетдага показался наконец инглези. Один? Нет, со свитой, но очень скромной. Весть о его появлении опередила прибытие его в долину и пронеслась эхом по всему оазису. Отсюда хабар промчался дальше – в пески, к Амударье и в Мерв-Теке. Досужее воображение вестников передавало сюда эту чудесную новость уже с арабесками, в которых было достаточно и тыр-тыр, и зембуреков, и пороху. Молчали только о прибытии слонов.

В оазисе поднялось бурное ликование. В действительности же через Копетдаг перевалил караван всего из нескольких лошадей и мулов, на которых даже и при пылком воображении нельзя было поместить ни тыр-тыр, ни сотни ящиков с оружием. Во главе каравана выступал несомненный инглези. Толмачом его служил тот самый человек, который был уже в Теке с прежним посланником. Кариз-ханум не был еще во власти русского сардара, поэтому инглези спокойно спустился с гор и направился к кале Улькан-хатун.

Все четверовластие собралось на встречу мистера Холлидея. Такой встрече мог позавидовать посол самого шахиншаха, если бы он только решился ступить на текинскую землю. Первое приветствие принадлежало сардару.

– Как здоровье королевы? – осведомился он как следует по этикету, подсказанному его природным умом.

– Королева здорова и благодарит вас, – перевел Якуб-бай ответ мистера Холлидея.

– Как здоровье сыновей королевы? – предложил следующий вопрос Эвез-Дурды-хан.

– Сыновья королевы здоровы и благодарят вас.

– Как здоровье министров королевы? – спросил в свою очередь Мурад-хан.