Великая Октябрьская катастрофа 1917-1921

Петроградская конференция

Кризис в ЦК и политика по отношению к большевикам были двумя главными вопросами повестки дня. Разрыв между интернационалистами и оборонцами достиг таких размеров, что едва ли они могли принадлежать к одной и той же политической партии. Обвинения в государственной измене, призывы саботировать решения ЦК, угроза раскола партии звучали со стороны оборонцев. Примирительным тоном Абрамович изложил взгляды левых: оборонцы похожи на большевиков, они хотят ответить насилием на насилие и организовать заговор против большевистского заговора.

«Наше понимание положения таково: противостоящие силы приблизительно равны. Поэтому по всей стране начнется долгая и жестокая гражданская война. Последствием будет военный и промышленный развал. Поэтому наш лозунг должен быть: „Предотвратить гражданскую вой ну путем соглашения“»^[64].

Такие аргументы только подлили масла в огонь. Член ЦК Зарецкая пыталась опровергнуть Абрамовича, и ее резкое выступление произвело огромное впечатление: «Каковы цели меньшевизма?». Главная цель – это политическая изоляция большевиков.

«Мы должны разоблачать их антимарксизм, авантюризм и экстремизм, осудить их как клику, действующую от имени рабочих. Для достижения этих целей допустимы все средства, включая вооруженную борьбу в союзе со всеми другими демократическими силами в стране».

Зарецкая категорически отвергла любую коалицию с большевиками:

«Вступление социал-демократов в большевистское правительство было бы катастрофой. В этом случае нам придется разделить ответственность за политику большевиков и за большевистские преступления. Мы должны сохранить идеи социализма, чтобы, когда дурман большевизма рассеется, рабочее движение не погибло и чтобы приравнивание большевизма к бандитизму не дискредитировало социал-демократию. С какой стати социал-демократическая партия должна быть в правительстве любой ценой? Мы будем партией оппозиции»^[65].

Каждая из партийных фракций была убеждена, что она – истинный носитель социал-демократии и что ее курс может спасти русскую революцию. Столкнувшись с таким сильным сопротивлением, Дан должен был продемонстрировать, что новая примирительная политика будет успешной, поскольку только продолжающийся успех мог убедить колеблющихся меньшевиков. Дан защищал согласие со здоровыми элементами большевизма:

«Когда с помощью этого соглашения мы отвлечем здоровые элементы пролетарских масс от большевиков, тогда будут созданы условия для подавления солдатчины вокруг Троцкого и Ленина»^[66].

Кто мог предложить лучший курс?

Вайнштейн из Комитета спасения Родины утверждал, что бесполезно искать компромисса с большевиками, поскольку гражданская война уже была фактом жизни, а прагматизм ни к чему не приведет: «Вы не создадите никакого правительства с большевиками, но погибнете вместе с ними. Если демократия не подавит большевизм вооруженной силой, это сделают другие, но вместе с большевиками революция и пролетариат будут разбиты»^[67]. Казалось, не будет конца дебатам, так как слово попросили 28 ораторов. Однако ни одна из сторон не имела достаточно сил, чтобы обеспечить принятие своей резолюции. В конце концов принятая резолюция мягко упрекала ЦК и рекомендовала изменить его политику, но не уточняла как.

В современном мире большинство людей полагает, что большевики были марксистами, и они ничего не знают о таких людях, как Либер или Зарецкая, которые определяли себя как ортодоксальных марксистов и защитников рабочего класса и считали последователей Ленина бандитами и террористами, которые лишь использовали левую риторику, чтобы захватить власть силой. Все меньшевики, эсеры, правые и левые, исходили из того, что Думы или Советы будут иметь право избираться, а политические партии будут публиковать свои статьи и бороться за голоса избирателей. Но ни Мартов, ни Зарецкая – ни один из этих людей не осознавал, что большевики Ленина не только не потерпят никакого оппозиционного мнения, но и физически уничтожат любого, у кого будут политические разногласия с ними.

В то время невозможно было даже представить себе такой поворот событий. Ни в царской России, ни даже в самом репрессивном обществе политический оппозиционер не рисковал подвергнуться физическому уничтожению без суда. Все, чем революционеры рисковали в царской России, – это тюремным сроком или ссылкой. Большевики Ленина начали устанавливать совершенно беспрецедентную диктатуру. Всего лишь год спустя выражение любого политического несогласия грозило расправой в подвалах ЧК.

Ленин разрушает переговоры арестами

Ленин предпринял дальнейшие шаги, направленные на срыв переговоров. Военно-революционный комитет продолжал арестовывать социалистов и закрывать их газеты. Одна из них должна была изменить название девять раз до конца ноября из-за неоднократных закрытий и перечислила свои названия: «Голос Солдата», закрыт 26 октября, «Солдатский голос» – 27 октября, «Солдатский клич» – 29 октября, «Революционный набат» – 5 ноября, «За свободу», «За свободу народа», «За свободу и право», «За свободу народа»^[68]. Мартов и Дан не могли убедить меньшевиков пойти на переговоры, когда их газеты закрывались, а их товарищей по партии арестовывали. Четвертого ноября ЦК СД направил большевикам ультиматум: если террор не будет остановлен, РСДРП больше не сможет участвовать в переговорах^[69].

По указанию Ленина большевики отклонили меньшевистский ультиматум, и переговоры были сорваны. Когда наступление Керенского провалилось, отпала необходимость в переговорах с умеренными социалистическими партиями. На следующий день фракция Каменева потребовала от Военно-революционного комитета немедленно прекратить террористическую кампанию. Более того, внутренние дебаты между большевиками за закрытыми дверями теперь стали достоянием общественности. Каменев и его сторонники не собирались соглашаться с диктатом Ленина. Они опубликовали открытое обращение:

«Мы стоим за необходимость создания социалистического правительства всех социалистических партий. Мы понимаем, что есть только один альтернативный подход – это сохранение чисто большевистского правительства с помощью политического террора. Этот путь был выбран Советом народных комиссаров. Мы не можем и не хотим идти по этому пути. Мы видим, что это приведет к изоляции масс от руководства политической жизнью страны и к созданию безответственного режима. Это приведет к крушению революции и страны. Мы не можем брать на себя ответственность за такую политику и поэтому подаем в отставку с постов в Совете народных комиссаров и заявляем об этом в ЦИК.

Подписи: Ногин, Рыков, Милютин, Теодорович, Рязанов, Дервышев, Арбузов, Юренев, Федоров, Ларин, Шляпников. 5 ноября 1917 г.»^[70].

Кроме того, Каменев, Рыков, Зиновьев, Ногин и Милютин направили открытое письмо в ЦК большевиков, партийные организации и газеты, в котором изложили свои взгляды. Они потребовали созыва внеочередного партийного съезда и заявили о намерении открыть свою газету. Отставки были поданы не из-за отчаяния или как признание поражения, а как акт открытого общественного протеста, который вынесет этот вопрос на рассмотрение большевистской партии.

Переговоры в Викжеле показали, что все три основные политические партии пережили внутренний кризис, который привел к расколу во всех трех партиях. Все они предполагали, что электоральная политика продолжится. Все они действовали так, как будто поддержка избирателей, процедуры голосования и принципиальные вопросы будут решаться путем демократического выбора. Они не осознавали, что произошла катастрофа. Крупная политическая партия, которая позиционировала себя защитником революционных эксплуатируемых масс, была захвачена радикальной фанатичной группой, готовой убивать столько, сколько потребуется, чтобы установить контроль над партией, и использовать партию как диктатуру над Советами и использовать Советы как инструмент диктатуры над остальным обществом.

Коалиция большевиков и левых эсеров

Внутри каждой из трех социалистических партий во время октябрьского кризиса произошла перегруппировка политических сил. Партия меньшевиков осталась с очень нестабильным левоцентристским большинством в один голос в ЦК – положение дел, которое фактически парализовало способность партии действовать вплоть до внеочередного съезда партии в декабре. Раскол среди большевиков длился недолго. Оппозиционеры-большевики вернулись в лоно партии после того, как было выработано соглашение с левыми эсерами. Что касается правого крыла эсеров, во главе с Авксентьевым и Гоцем, то они не оставляли надежды на свержение большевиков. Они оставили попытки свержения большевиков в Петрограде и Москве ввиду нежелания воинских частей воевать против правительства, обещавшего мир. Но они планировали сделать Киев центром средоточия антибольшевистских сил^[71].

Центристы ЦК эсеров во главе с Черновым в середине ноября также попытались создать контрправительство в Могилеве при поддержке Крестьянского съезда и армейских частей, готовых защищать Учредительное собрание^[72].

Тем временем левые эсеры делали все возможное, чтобы заблокировать любую новую политическую инициативу эсеров. Пятого ноября левая часть Крестьянского съезда порвала с эсерами и, к радости большевиков, вошла в расширенный ЦИК. Требование о расширении социальной базы нового режима было частично выполнено. Более того, Ленин резко изменил свою позицию – теперь он уговаривал левых эсеров присоединиться к его правительству. Еще двумя неделями ранее он требовал «всю власть большевикам!». Что изменило его тактику, так это результаты выборов в Учредительное собрание. Поскольку эсеры получили внушительное большинство, было абсолютно необходимо привлечь на сторону нового режима левых эсеров, которые также могли выступать от имени крестьян.

Сравнение состава ЦИК до и после соглашения между большевиками и левыми эсерами от 15 ноября показывает, насколько благоприятными для левых эсеров были условия, на которые в данный момент был готов Ленин. Накануне соглашения в ЦИК входило 119 членов, из них – 77 большевиков, 33 левых эсера, 6 СД-интернационалистов, 3 украинских социалиста, один максималист и один польский социалист. Согласно условиям соглашения, ЦИК должен был быть расширен на 258 членов, из которых 108 должны были быть от Крестьянского съезда, 100 – от армии и флота и 50 – от профсоюзов. Поскольку делегаты Крестьянского съезда были преимущественно левыми эсерами, в то время как делегаты армии и флота, вероятно, имели небольшое большевистское большинство, условия соглашения позволяли левым эсерам численно превосходить большевиков. Действительно, 19 ноября в ЦИК входили 113 левых эсеров, 92 большевика, 7 СД-интернационалистов, 4 максималиста, 3 украинских социалиста, 1 польский социалист и 6 беспартийных, всего 227 делегатов^[73]. Остальные новые делегаты ЦИК еще не прибыли в столицу.

Левые эсеры были уверены, что время работает на них. Армия и флот вскоре должны были быть демобилизованы, и крестьянские советы в конечном итоге превзойдут по численности рабочие и солдатские советы. Левые эсеры тем временем надеялись вырвать контроль над ними от партийной машины эсеров. Однако расширение ЦИК приготовило для левых эсеров неприятные сюрпризы. Создался прецедент. В январе 1918 года Ленин настаивал на том, чтобы в ЦИК были представлены и другие пролетарские революционные организации. И конечно, выбраны были те организации, которые поддерживали большевиков. Левые эсеры снова оказались в меньшинстве в ЦИК, поскольку не было сформулировано никаких критериев членства в ЦИК, кроме общих фраз о представительстве всех революционных и пролетарских сил. Ленин ответил на возражения левых эсеров: «Неужели вы не понимаете, что мы включаем организации в революционный парламент не по каким-то формальным критериям, а по их роли и значению в революции?»^[74]. Тем временем меньшевиков тоже пригласили вернуться в ЦИК. В письме Павлу Аксельроду от 19 ноября Мартов объяснил:

«Согласно соглашению, партии, вышедшие из состава Второго съезда Советов, могут войт и в это учреждение, ЦИК, с пропорциональным числом представителей. По нашим расчетам, если все делегаты вернутся, большевики получат половину голосов, все остальные – другую половину»^[75].

Результаты выборов в Учредительное собрание побудили большевиков искать выход из своей изоляции и тем самым смягчили их диктаторские замашки. В случае меньшевиков они усилили их сопротивление Ленину. По мнению меньшевиков, не было необходимости искать компромисса с большевиками, так как у них не было большинства в Учредительном собрании. Для меньшевиков Мартова новое соглашение с большевиками было возможно только с целью создания временного правительства до созыва Учредительного собрания. В начале ноября такая позиция не вызвала никаких проблем, потому что большевики не только присягали Учредительному собранию, но и оправдывали свое восстание тем, что советская власть будет лучшей гарантией его созыва. Однако в ноябре большевики отказались от своих обещаний, и становилось все более очевидным, что они готовятся к столкновению с Учредительным собранием.

Попасть в ЦИК в таких условиях было в глазах Мартова «Равносильно нашему прикрытию большевистского маскарада. Потому что даже сейчас реальная власть находится не в руках ЦИК, а в руках Ленина и Троцкого, которые низвели свой собственный парламент до роли Булыгинской думы»^[76].

Присоединиться к ЦИК с левыми эсерами или нет – это стало еще одним взрывоопасным вопросом среди меньшевистских фракций. Правые меньшевики, конечно, категорически отвергли эту идею. Интернационалисты разделились по этому поводу. Шестнадцатого ноября конференция петроградских организаций СД проголосовала за присоединение, заявив, что вместе с левыми эсерами они смогут блокировать ленинский диктат^[77]. Но Центральное бюро интернационалистов отменило это решение. Мартов поддержал это решение, чтобы не предоставить Ленину «прикрытие легитимности», ибо тогда он «будет выступать от имени парламента, объединяющего все три социалистические партии». Мартов видел задачу партии в принуждении большевиков к поиску мирного компромисса с большинством Учредительного собрания. Он объяснил в письме Аксельроду:

«Вот почему я счел необходимым поставить вопрос ребром. Если новый парламент заявит, что с момента созыва Учредительного собрания вся власть перейдет к нему, мы войдем в этот парламент, но только в этом случае, потому что предпочтительнее, чтобы большевики не могли сказать в случае прямого нападения на Учредительном собрании, что их „Народный совет“ объединяет все социалистические течения»^[78].

Во время октябрьского кризиса меньшевистские фракции находились в процессе самоуничтожения. Хотел ли Мартов признать это или нет, его постоянный поиск компромисса с большевиками облегчил Ленину установление однопартийной диктатуры. Позиция правых меньшевиков, как бы точно она ни описывала Ленина и Троцкого как фракцию солдатчины, захватчиков и узурпаторов, тем не менее они не признавали собственного вклада в авантюру Ленина. Именно Церетели инициировал процесс манипулирования представительными институтами, когда в сентябре создал демократическую конференцию. Поскольку политическая борьба зависит от того, какие группы представлены (или нет) в органе, сформировавшем правительство, можно предположить, что более сильная группа сможет манипулировать составом этого квазипарламента в свою пользу. Церетели создал структуру, которую использовал Ленин.

Самым большим провалом меньшевиков и эсеров в 1917 году было то, что они не созвали Учредительное собрание как можно раньше. Что касается действий большевиков, то Ленин выиграл. Тем не менее в некоторые моменты октябрьского кризиса все могло пойти иначе. Резюмируем:

1. Если бы предпарламент сверг Керенского и сформировал 22 октября левоцентристское правительство, Ленин не смог бы использовать II съезд Советов в качестве прикрытия захвата власти.

2. Если бы все фракции социалистов не вышли из состава II съезда Советов, Ленин не смог бы сформировать свой Совнарком большинством в 2 или 8 голосов.

3. Если бы Керенский нашел верные войска на фронте и захватил Москву или Петроград, шансы Ленина были бы ничтожны.

3. Если бы эсеры сумели удержать Москву еще две недели, Учредительное собрание смогло бы собраться там, и большевики вряд ли сумели бы его разогнать.

4. Если бы Чернов смог собрать достаточно войск, поддерживающих Крестьянский съезд, достаточно сильных, чтобы защищать Учредительное собрание, правительство Ленина не сумело бы разогнать Учредительное собрание.

Ленину повезло: на каждом этапе кризиса ситуация складывалась в его пользу.

Однако как определить политическую систему, при которой правительство может изменять состав парламента по своему желанию? Как можно определить игрока в политике, который произвольно изменяет правила игры для достижения своих целей? В октябрьском кризисе власти Ленин проявил себя как интриган и заговорщик. Именно этим он и занимался всю свою жизнь – фракционер, который преуспевал в ходах и контрходах, чтобы перехитрить своих политических оппонентов, обмануть их, пообещать одно, а сделать другое, использовать силу, когда это необходимо, ограбить, убить, когда это необходимо, – все средства для достижения власти оправданы. Уже не раз он объявлял меньшинство большинством. Ленин в эмиграции привык жить в таких условиях фракционной борьбы. В этом он всегда преуспевал.

Однако это не действия основателя новой прочной политической системы. Если состав парламента может быть изменен в любое время без каких-либо определенных процедур, если правительство даже не делает вид, что его действия подотчетны какому-либо учреждению, если правительство обязуется уважать волю высшего законодательного учреждения, а затем нарушает закон на следующий день, – такое правительство можно охарактеризовать как безответственную заговорщическую хунту, находящуюся у власти. Ленин оставался тем, кем был всегда, – аппаратчиком-заговорщиком, а не государственным деятелем.

Глава 3. От хаоса к диктатуре: ноябрь 1917 – июнь 1918

Обычно исследования о правлении большевиков предполагают, что существовало правительство, что оно проводило определенную экономическую политику, и эту политику иногда называли военным коммунизмом. Все это подразумевает определенную систему или определенную структуру. В действительности, в России конца 1917 года не было правительства, если под словом «правительство» понимать систему управления определенной территорией. После захвата Петрограда большевикам потребовалось около недели уличных боев, чтобы установить контроль над Москвой. Остальную Россию нужно было завоевывать. В этих условиях большевики продолжали ту же политику, которую они проводили в течение 1917 года, а именно – подрыв существующих институтов государственной власти и отношений собственности. Чем больше хаоса – тем лучше для большевиков. Ведь именно в условиях, когда никто ничего не контролировал, они надеялись выжить и сохранить свою заявку на власть. Истинной целью Ленина оставалось уничтожение любого организованного сопротивления его притязаниям на власть. Здесь необходимо сравнить то, как большевики хотели, чтобы их видели, их самооценку, представленную в публичных заявлениях, постановлениях правительства, и то, что они фактически делали по всей стране.

То, каким правительство Ленина хотело представить себя стране, – это хорошо известный образ большевизма, повторяющийся в сотнях книг. Такой пропагандистский образ утверждает, что Россия стала страной победившего пролетариата, единственной страной в мире, где рабочие и крестьяне были в правительстве, которое защищало интересы угнетенных масс. Согласно этой официальной версии, правительство Ленина своими знаменитыми указами принесло народу мир, землю и хлеб.

Хаос как метод правления: праздник безгосударственности

Чтобы понять природу большевистского правления, надо выйти за рамки официальных пропагандистских заявлений. Большевизм – как социальное явление, как политическое действие и как реальность России в конце 1917 года – совсем не походил на декларации Ленина. Большевизм – как психологическое состояние общества конца 1917 года – был свободой от ограничений. Это проявлялось в массовом дезертирстве – солдаты не хотели быть солдатами. Они наслаждались своей властью над офицерами, своей способностью захватывать чужую собственность, своей свободой от всякого контроля. Рабочие пользовались своей властью не подчиняться хозяевам, отбирать у них предприятия и все, что могли, с предприятий (как в 1990-е годы), и прекращать работу. Большевизм – как настроение масс – был анархией и свободой от государства, своеобразный праздник безгосударственности.