III
Обед в любимом кафе проходил точно по графику. Иван Осипович с удовольствием поглядывал на сладкое произведение искусства – пирог Баноффи по праву считался любимым десертом Ивана Осиповича. Перед поглощением этого волшебства вкуса, Иван всегда смотрел на сладость, предвкушая безупречное удовольствие.
– Вы уверены, что это съедобно? – приятный женский голос, несомненно, был обращён к этой ситуации разглядывания. – Если Вы сомневаетесь, то лучше не пробуйте, наверняка гадко и безвкусно, – голос продолжал общаться с Иваном Осиповичем, который в свою очередь раздумывал, стоит ли поддержать бессмысленную беседу или воздержаться, и, наконец, оглушить себя вкусовыми ощущениями. Внезапно для себя, он резной лопаточкой отделил часть пирога, переложил эту часть на отдельную пустую тарелочку и протянул по направлению соседнего столика:
– Попробуйте, дорогая, может быть мой вкус не так уж и плох, – Иван не смотрел на собеседницу, его взгляд остановился на её изящно-грациозной щиколотке. Чуть ниже не менее изящные босоножки кремово-бежевого цвета слегка оттеняли цвет кожи в очень выгодном свете. Картина была приятная. «Щиколотки безупречны» – подумал Иван.
– Вот неожиданно! Мы ещё не знакомы, а я уже для Вас дорога! – мило засмеялась женщина. Иван поднял глаза выше и определил, что эта женщина ещё девушка. Она продолжила говорить. – Моё имя Вам интересно? Кира! Это чтобы не затягивать процесс знакомства, – девушка выжидающе замолчала.
– Иван, – коротко вздохнул Иван и отправил первую ложечку лакомства в рот. Собеседница исчезла во вкусовом взрыве.
– Ну, что же, придётся попробовать Ваше угощение, немногословный Иван, – опять появилась новая знакомая и отвлеклась на пробу, чему наш герой был очень рад. Кофе тоже был неплох.
– Это непостижимо вкусно! Почему я не знала про это чудо раньше? – восхитилась девушка. – Я должна Вас отблагодарить! Давайте после того, как мы здесь закончим наши маленькие вредности-потребности, прогуляемся? Может быть, я принесу Вам удачу! Я никуда не спешу, есть немного свободного времени. Если, конечно, Вам не будет это в тягость. Вы погуляете со мной, интересный Иван?
– Хорошо, – ответил Иван, думая том, что, впрочем, эта девушка его не напрягает, её болтовня как-то аккуратно накладывается на окружающий мир, нисколько не портит наполненность это мира и не разрушает гармонию звуков наполняющих пространство вокруг него. Через пять минут он добавил. – Я не против прогуляться.
Девушка рассмеялась.
* * * * *
«Я не умею гулять. Смутные воспоминания о прогулках перед белым зданием психиатрической клиники часто мелькают в моём мозгу, но и тогда я не понимал зачем мы гуляем. Я не понимал, что я гуляю. Возили ли меня или я сам ходил? «Вам нужен свежий воздух!» – говорил доктор. Впрочем, там заниматься было больше нечем, кроме чтения лёгких книг самому или кем-то, настольных игр и прогулок на свежем воздухе. Тяжёлые или обучающие книги запрещали слишком нервное чтиво, работа с инструментами – опасна, спорт – агрессивное, травматичное занятие. Странный способ вылечить людей – оставить им только две-три животные функции, которые никакого эффекта не дают. Проще было тех нас всех расстрелять или поставить в условия серьёзной опасности, постоянной, угрожающей жизни и здоровью. Конечно, часть бы растерялась и реально превратилась в овощи, но кому-то, вполне вероятно, надоело бы принимать ошибочные решения, безобразящие красоту разума, и они предпочли бы выжить. Ведь кто по сути чаще всего больные? Люди интеллектуального склада ума, не справившиеся с ударами жизни. Есть, не спорю и полные идиоты, не осознающие себя вообще, каким был, к примеру, я в детстве, но большинство – слабые духом люди, городская чешуя, которая плохо прикрепилась к рыбьей коже общества. Итог – отлетевшая чешуйка болтается в воде среди песка и ила грустной, не нужной частицей тела, не участвуя в жизни общего организма, медленно разлагаясь. Сколько подобных таких ненужных частичек вокруг, но ведь их не собирают силой в заведения и не заставляют гулять, играть и есть? Сотни пьяниц под окнами довольных жизнью сограждан, тысячи воров между разнорабочими, миллионы необразованных руководителей, психиатров дающих ложную двойную информацию, ставшую популярной из-за желающих читать и слушать то, что понятно, легко и «по-твоему». Отдельная тема про психологов, если углубиться! Кто сказал, что должно быть по-твоему, что всё должно вращаться вокруг тебя? Если детали часов станут вращаться каждая по отдельности – пойдут ли часы вообще? Да, не спорю, чтобы уметь позаботиться о ком-то, нужно сделать так, чтобы ты был в состоянии заботиться о ком-то сам, то есть должен воспитать себя, но ведь это процесс не одного дня и не одного года, и даже не тридцати лет! Это вопрос самообучения с детства. Ты можешь понять, говорить, как ты культурен и тут же в любом общественном месте раскричаться от того, что тебя обсчитали случайно, как истеричная девочка, которой куклу не ту купили. А ты читал психолога, ходил на его лекции, кивал и чувствовал себя на пути исправления, видел себя на вершине человеческого разума и понимания жизни. Да ни черта ты не понимаешь. В обществе можно жить, если всё общество стремится к общему благополучию. Рыночные отношения – прекрасно, любовь – замечательно, но носиться со своим самоутверждением, как личность, это похоже на бесполезный капризный писк шестилетнего ребёнка – разум появился, а жизнью управлять не может, жизни не знает, сам выжить не в состоянии, только за счёт других!»
– Иван, мне кажется, вы меня не слушаете! – новая знакомая шла рядом и рассказывала о чем-то, по-видимому, очень занимательном.
– Вы ошибаетесь, дорогая. Что дальше сказала Таня этому Коле, подсунувшему ей мёртвую мышку в сумочку? Меня правда смущает вопрос – зачем этот Коля вообще подсунул ей мышь? Может Таня любит есть мышей? Извращённый вкус? Лакомство из детских воспоминаний? Или она изучает строение организма мышей? Препарирует? – он саркастично приподнял брови и в поддельном ужасе выпучил глаза.
– Иван! Вы ненормальный! – Ивана передёрнуло от такого определения его девушкой. – Какое препарирование? Какие лакомства, брр, жуть же! Шутки у Вас, я скажу! Он просто хотел привлечь её внимание таким образом!
– Ну, я же привлёк Ваше внимание своим гастрономическим вкусом? Кстати, вы тоже сомневались, Кира, что пирог можно есть!
– Ну, не мышь же! – она фыркнула. – Вы такой забавный! Вы ещё скажите: « Он мог ей в ногу нож воткнуть, чтобы она поняла, что ему нравиться её нога!» Хотя, – задумалась девушка. – Получается, я это должна сказать со своей мышью! Вы совсем меня запутали, Иван. Как у Вас это выходит?
– Не знаю, – честно ответил Иван Осипович, на мгновение сам запутавшись. – Может природное обаяние?
– По-моему тоже, да. Вы от природы обаятельный. Это так сексуально, – добавила она и испуганно закрыла рот ладошкой.
– Мне тоже нравятся Ваши щиколотки, Кира! Они прекрасны! – успокоил её Иван и зачем то обнял за талию. Она улыбнулась, но не вырвалась, не оттолкнула, продолжила идти рядом, прижавшись. Прогулка удалась.
IV
Мирон Матвеевич собрал делегацию и инструктировал всех одновременно:
– Коллеги, это неоднозначный случай. Конечно, можно списать на совпадение, что Валерий Евпатьевич умер случайно, от возбуждения и по странному стечению обстоятельств, мир его праху, но не будем забывать о профессиональной осторожности! Ведь пациент теперь уверен, что может «стирать» людей, когда ему вздумается! – Пожилой доктор сам не верил в то, что говорит, но старался придать своим словам как можно больше твёрдости. – Пациент, как Вы знаете, детство провёл в нескольких жутких состояния, это всё наложило на его разум тяжёлые отпечатки. Сначала неверно определённый синдром Дауна, потом летаргический сон от резкой смены обстановки, переросший впоследствии в синдром младенца и, наконец, непостоянная кома, кстати, совершенно неизученное состояние, после неудачного удара дубинкой от одного слишком рьяно исполняющего свои обязанности медицинского работника. Вы представляете, что творится в его голове после всех этих воспоминаний, даже если он и не помнит никакие из них?
Коллеги с умным и удручённым видом покачивали головами в такт каждому слову авторитетного Мирона Матвеевича. Мирон продолжал:
– Итак, запомните друзья мои, не провоцировать пациента, не давать возможности вовлекать себя в политику «ты мне, я тебе», никаких исполнений желаний и подобной ерунды. Не стоит проверять на себе и на пациенте свои догадки. Сначала нужно разобраться, чего желает сам господин Каригубов и как он себя чувствует. Это моё мнение и это мой пациент. Но мне нужны независимые Ваши мнения и Ваш опыт. Возможно, Вам тоже пойдёт этот новый опыт на пользу. Если кто-нибудь желает высказать своё мнение сейчас или какие-нибудь предположения, говорите, я с удовольствием выслушаю. В палате больного я запрещаю Вам это делать. – коллеги опять покивали, и только доктор Жальцев сказал в ответ:
– Матвеич, ну что ты, в самом деле! Как будто первый раз.– пожевал губами, добавил вопросительно. – Он не буйный? Поставь на всякий случай пару молодцев в палате возле больного, мало ли что. Я не за себя переживаю, за коллег волнуюсь.
– Егор, мы все взрослые мужчины, нас семеро, тебе нужны ещё телохранители? Не волнуйся, Каригубов агрессии не выказывал, зачем его пугать санитарами? Но если тебе будет спокойно, вызову санитаров, они постоят за дверью. Прошу, господа, пройдёмте в палату к пациенту, – Мирон приглашающе указал на дверь и взялся за трубку телефона. Все шевельнулись.
Через несколько минут белая гусеница умных сегментов, молча и задумчиво, поползла, иногда распадаясь, по коридорам клиники в сопровождении двух санитаров к палате Ивана Осиповича.
* * * * *
– Говорить буду я? – сразу начал Иван беседу, как только дверь палаты закрылась за последним из делегации, и вопросительно взглянул на предводителя вошедших. Тот кивнул вежливо. – Для начала, здравствуйте, Мирон Матвеевич. Как Вы себя чувствуете?
– Недурно. Здравствуйте, – смущённо проворковал Мирон, понимая, что в этот раз общение с пациентом его ответственная задача. – Почему Вы сказали, что будете говорить сами, о чём?
– Мирон Матвеевич! Да обо всём на свете! О птичках, о солнышке, о том, как я собираюсь выйти отсюда, когда собираюсь выйти. О том, что случилось при последней нашей встрече. Как чувствует себя Мария Семёновна? Почему я не вижу её в нашей компании? Очень занята?– Иван забавлялся, по-видимому, разгадывая реакцию Мирона и всех остальных гостей палаты, вглядывался в посетителей, но лица вошедших были каменными и внимательными.
– Мария и, правда, очень занята, поэтому, сегодня обойдёмся без неё. – Мирон Матвеевич помолчал, раздумывая. Прищурился. – Так Вы собираетесь отсюда выйти? А вдруг опять кома? Внезапно. Неожиданно. Случайно! Куда Вас везти в таком случае? У Вас ранее наблюдались некие симптомы не особо подходящие для жизни обычного человека. Поэтому, стоит Вас понаблюдать, благо лечение оплачено до конца жизни, человеком пожелавшим остаться неизвестным. Клиника у нас хорошая, доктора ещё лучше. Почему бы Вам не воспользоваться удобной ситуацией и не помочь себе? – Мирон позволил себе мягкую ободряющую улыбку.
– Неужели? Я не знал, что кто-то оплатил моё пребывание здесь. У Вас нет предположений по этому поводу?
– Думаю, это один из добрых людей, которому ваш случай показался очень грустным. Вы ведь ничего не знаете про своих родителей? Вас так долго «не было», если позволите так выразиться, – врач снова прищурился выжидающе.
– Расскажите мне, что с моими родителями, прошу Вас, – Иван выглядел, как вполне обычный человек, слегка немного удручённым в данной ситуации, тень задумчивости легла на его лицо.
– Пообещайте не волноваться, и я попробую, – Мирон Матвеевич дождался утвердительного кивка от пациента и продолжил. – Ваша история очень заинтересовала журналистов и, в связи с тем, что журналистов некому было остановить, а Ваш отец был очень общительным человеком, эта история получила большую огласку. Поэтому я могу вам рассказать всё, не скрывая, Вы и так могли бы узнать это из газет позднее. Кто знает, если Ваше сенсационное возвращение окажется и полным немыслимым выздоровлением, то Вы на какое-то время станете очень узнаваемой личностью. Так вот! Ваша мать, после вашего «перевода» с домашнего стационара на постоянный больничный, слегка повредилась рассудком – думает, что Вы всегда у неё в животе. Она так же находится в клинике-санатории, на её имя положен тем же неизвестным, как мне кажется, благотворителем хороший счёт, которого ей хватит, чтобы продолжать вынашивать Вас до глубокой старости. Отец Ваш, к моему великому сожалению, скончался. Популярность принесла ему небольшую, но достаточную сумму за интервью и истории в газеты. Полученной суммой он довольно глупо воспользовался. Его страсть к сильным препаратам привела сначала к начинающейся шизофрении – голоса разные, исполнение глупых приказов (не стоит углубляться, я думаю, в историю его болезни), в итоге – остановка сердца от передозировки одним из препаратов. Вот, собственно, и всё, что я могу Вам поведать, драгоценный Иван Осипович.
– Оставьте меня, думаю, я имею право побыть в одиночестве, – пациент выглядел полностью подавленным и по-детски грустным. – Приходите завтра. Я буду готов с Вами побеседовать. Мне не по себе отчего-то.
– Конечно, друг мой, отдыхайте. Мы придём завтра. – Делегация медленно и с общим ощущением печали вышла из палаты, оставив Ивана наедине с полученной информацией.
За дверью палаты люди в белых халатах смотрели друг на друга с немым одним и тем же вопросом.
– Да, здоров он, как будто, – ответил за всех Егор Федорович Жальцев. – Здоров. Слегка странный человек, но не похож на больного. И никакого бреда про супермена или исполнителя желаний не нёс.
– Посмотрим, – закусил губу Мирон Матвеевич и добавил. – Завтра повторим. Слишком мало произведённой практики. Пройдёмте.
* * * * *
Врачи ушли. В палате было тихо. Иван сидел на пустой постели с видом потерявшегося в этой чужой ему белой комнате с ощущением полного и безграничного одиночества. Прошлого больше не осталось.
V
Ночь была тихой. Иван Осипович успокоился. Он то закрывал глаза, то открывал, но ничего не менялось. Сон не приходил. Были обрывки каких-то воспоминаний, но зацепиться мыслями было не за что. Шорохи улицы и внутри здания давно затихли. Неожиданно что-то неуловимо изменилось. Комната наполнилась зеленоватым мягким светом, будто одна из звёзд ночного неба случайно раскалилась на сковороде неба и стала пылать необычным светом, рассеивая свои лучи, проливаясь в окно палаты нашего героя. Иван спросил вслух:
– Кто здесь? – не получил ответа, вздохнул и стал наблюдать как плавают волны света по стенам. Это было очень умиротворяющим зрелищем. Даже не заметив, как произошло следующее, Иван стал вслух обрывками читать волны игры света, ставшие его словами, его звуками, его голосом. – Не волнуйся. Я здесь. С тобой. Ты вернулся. Стал собой. Свобода близко. Продолжай быть.
– Кто здесь? – Иван не испытывал страха, только небольшое волнение от происходящего. – Я ненормальный? Поэтому я в больнице? Из-за голосов? Из-за тебя?
– Нет, – читал в небесно-комнатном свечении на стенах Иван. – Ты нормален. Просто расстроен. У каждого начала есть свои странности. Привыкай.
– Странности, значит. Ну, это не страшно. Страшно, если бы ты был зеленоватым светом, разговаривающим со мной, а так всё превосходно. – Иван почти дремал. – И чем закончатся все эти странности?
– Кто его знает, – световолны Ивана замерли на мгновение. – Вероятно, хорошим таким эпилогом. Можем закончить сейчас, тогда ты уже не встанешь с этой простыни, а уже кто-то другой завернёт тебя в неё. Такой эпилог нравится?
– Не особо. Как то слишком бестолково получится. Я же только Валерия и смог стереть. Вдруг в этой клинике ещё есть кто-нибудь бесполезный? Кстати, а как я его стёр? – Иван заинтересованно вгляделся в ничто.
– Как, как… Просто. Когда нет ничего вообще, то и часть этого ничего можно удалить, без потери энергии всего окружающего. Знание делит нас на двигающихся вперёд и остающихся на месте, но тем, кто тянет это знание назад, нет места среди остальных. Я тебе на любой подобный случай – кара свободной глупости. Но стоит тебе ошибиться, я заберу тебя у мира.
– Совсем? – расстроился Иван.
– Нет, что ты. Пару пальцев отверну с правой ноги, и дальше развлекайся, – свет искрился.
– А, понимаю. Нотка здорового юмора… Так у тебя же нечем откручивать мне пальцы! Засветишь до растворения? – Иван искрился.
– Мой мальчик. Отдыхай. Только не шали. Нянькой, как в детстве твоём, я уже не смогу тебе быть – воображение у тебя не на том уровне. Снов, Ванечка.
– Снов, Сологуб, – улыбнулся Иван и крепко заснул, втягивая в себя зеленоватое свечение палаты.
* * * * *
Наутро медсестра, по распоряжению Мирона Матвеевича каждое утро проверять теперь состояние господина Каригубова, обнаружила того уже проснувшимся, улыбающимся, с заправленной аккуратно постелью в палате. Иван Осипович стоял у наглухо закрытого окна и рассматривал синичку на подоконнике. Синичка почему-то так же внимательно рассматривала Ивана Осиповича, будто он должен немедленно превратиться в её собрата из отряда воробьиных и показать самые богатые кормом места во всей округе. Но Иван Осипович почему-то не торопился превращаться в пернатого, а с милой улыбкой, слегка задумчиво, смотрел на птицу через окно палаты, которую покинуть в данный момент не мог.
– Иван Осипович! Прекрасно выглядите! – промурлыкала медсестра. – Вы знаете, теперь, когда Вы в сознании, Вы можете выбирать себе, что приготовить Вам на зав