После 7 класса, в 14 лет, меня отправили в пионерский лагерь. Мне было известно, что там много озер и можно будет заниматься рыбалкой. Я запасся крючками, леской, поплавками и грузилами. В лагере оказались два парня, знакомые мне по городу – Толик и Валик. Мы взяли в свою компанию еще одного, и все четверо поселились в одной палатке. Возле лагеря действительно находился каскад из семи озер, разделенных двух-трехметровыми перемычками. Первое от лагеря озеро называлось «лягушатником», и нам разрешалось ловить там рыбу. Дальше шли пять маточников, а в седьмом, большом озере, была уже промысловая рыба. Изготовив себе удилища, мы все свободное время рыбачили. Мне очень понравилось это занятие: кто кого перехитрит, ты рыбу или она тебя. Мастерство и удача наша определялись размером и количеством пойманной рыбы. Мы отдавали ее на лагерную кухню теткам за «спасибо». Я первый стал осваивать маточники, где счастье мне улыбалось чаще, чем моим конкурентам. И ко мне потянулись люди. Правда, и несчастье иногда скалило нам зубы в виде сторожа, который подкрадывался к нам внезапно и тихо. Каждого пойманного на маточнике рыбака он метил розгами, да так, что оставались хорошие ссадины. За годы моего баловства у меня выработалось шестое чувство опасности, и я успевал уходить с места преступления за мгновения до наказания. Большинство парней, выросших в городе без приключений, были беспечны и часто попадались под руку сторожу. Однажды попался и наш товарищ Валик. Его рубцы и ссадины требовали отмщения. Мы все решили, что надо побить стекла в сторожке. Однажды ночью, вооружившись камнями, мы с Валиком выдвинулись к сторожке на седьмом озере. Подойдя к ней, мы увидели свет в окне, очевидно от керосиновой лампы. Бить стекла в доме при живом хозяине мы постеснялись. Обстреляв двери и крышу дома камнями, мы таким образом хотели напугать сторожа. Но тут видим, вышел сторож с топором в руках и стал приглашать ночных посетителей к честному мужскому разговору. Назад мы ползли по-пластунски в пшенице, наверное, километр. Каждый шорох и колебания пшеницы от ветра мы воспринимали как шаги сторожа, который с топором ищет нас для беседы. В палатку мы вернулись грязные, как черти и объявили, что наказание не состоялось. Тогда я предложил взорвать в маточнике бомбу, оглушив там рыбу, и так отомстить сторожу. Мой многолетний опыт подрывника позволял организовать такое мероприятие. Сделать это мы решили в конце смены. Для этого на тракторной станции я достал карбид, который применяется при ацетиленовой сварке. Наши ребята, выросшие в квартирах, не знали, что можно сделать с такими камушками. Для демонстрации своих познаний я вырыл ямку, налил туда воду, бросил пару кусочков карбида, закрыл все консервной банкой с малым отверстием сверху. Через некоторое время я поднес к этому отверстию подожженный факел. Раздался взрыв, и банка улетела вверх метров на десять. Все остались довольны. Я объяснил, как это происходит: при взаимодействии карбида с водой выделяется газ ацетилен, который образует взрывную смесь, и если ее поджечь, то будет взрыв. А если просто налить воду в бутылку, бросить туда карбид и плотно закрыть пробкой, то образовавшиеся газы разорвут ее с хорошим взрывом. Тут Толик, полный, упитанный мальчик, заявил со знанием дела, что если пукнуть в банку и поджечь эту смесь, то будет взрыв не хуже увиденного. Мы стали смеяться, а Толик с Валиком поспорили, что выхлопные газы человека могут гореть и даже взрываться. Этим же вечером решено было все проверить. Толик должен быть генератором газов, а Валик – поджигателем. Среди ночи Толик вдруг закричал, что он уже готов, встал на четвереньки, спустил штаны и стал тужиться. Валик зажег спичку. Во мраке ночи мы увидели освещенную лучиной упитанную задницу. Я поставил на нее сверху шляпу Толика с широкими полями, и мы удивились, как они похожи друг на друга. Валик держал спичку близко к выходному отверстию генератора газов, отвернулся, возможно, боялся получить ожог от извергнувшегося пламени или задохнуться. От смеха его рука дрожала, и он случайно коснулся горящей спичкой выходного отверстия. Толик вскрикнул, пукнул – и спичка погасла. В кромешной тьме мы долго не могли прийти в себя от незабываемой, неописуемой картины и смеялись так, что переполошили весь лагерь и наших вожатых. Только Толику было не до смеха. Он говорил, что так не договаривались, и требовал продолжения эксперимента. Но потом согласились на ничью. Мы проветрили палатку и долго еще не могли уснуть.
В конце смены, когда большинство детей забрали и разъехались наши вожатые, мы были предоставлены сами себе. Я изготовил бомбу. В прочную бутылку из-под шампанского налил немного воды. Сверху набросал маленьких палочек, потом бумагу и на образовавшийся сухой поплавок сверху набросал карбид. Забил хорошую пробку, привязал к горлышку веревку с камнем. С этой бомбой мы выдвинулись к маточнику. Погода была плохая, капал слабый дождик, лагерная смена закончилась, и встретить сторожа было маловероятным событием. Я опустил аккуратно бомбу в воду маточника. Бутылка, удерживаемая за горлышко грузом, должна была развернуться дном вверх, вода должна была перетечь к карбиду и вступить с ним в реакцию. Образовавшиеся газы должны будут взорвать бутылку и оглушить рыбу. Я лег на перемычке, опасаясь возможных осколков, а ребята стали метрах в двадцати от меня. Вдруг раздался один бульк, потом второй, а потом смех зрителей. Оказалось, что бутылка, как ракета, вылетела из воды метров на пять и опять упала в маточник, пустая и невредимая. Потом всплыли муть со дна, белые отходы от реакции карбида и несколько жаб, белыми животами кверху, но ни одной рыбы. Так с позором закончилось мое увлечение рыбалкой.
Но наши приключения в тот день на этом не закончились. Горечь неудачной рыбалки мы решили заесть медом с пасеки, которая была рядом с лагерем. Я надел шляпу Толика с широкими полями, накинул на нее марлю и стал похож на профессионального пасечника. В мою задачу входило вскрыть улей, достать соты с медом и угостить нашу троицу. Дело в том, что шел мелкий дождь, и мы были уверены, что в такую погоду пчелы не летают. Я подошел к улью, сбил его крышку и отскочил в сторону. Думал, что сейчас выползут пчелы, узнают во мне пасечника, и не будут возражать против кражи у них меда. Я вытащил одну рамку с сотами, где был мед, и сидело несколько пчел, с которыми можно было договориться. Показал рамку ребятам, и они из посадки кинулись ко мне за сладкой мечтой. Но тут в образовавшемся отверстии улья показалась одна пчела, потом вторая, а за ними, не смотря на дождь, вылетел весь рой посмотреть на грабителей и любителей сладкой жизни. Я бросил все и бежал, как ужаленный, аж до самых озер, и думал уже прыгнуть в воду, чтобы избавиться от жужжащих, назойливых преследователей. Потом мы собрались вместе, чтобы подвести итоги проделанной дневной работы и обменяться впечатлениями. Так как толстый Толик бежал медленнее всех, пчелы уделили ему больше внимания. Его лицо прямо на наших глазах расширялось, глаза превращались в узкие щелки. Его даже не узнали родители, когда приехали за ним. Так он хорошо отдохнул и оздоровился за последний день в лагере. У меня хоть лицо не пострадало. Я понял, что бывают неправильные пчелы, что пасечник – не мое призвание, что стремление к сладкой жизни может плохо закончиться.
Работа
Еще одним источником доходов у меня была работа. После 6 класса, когда мне было 13 лет, у нас на улице прошел слух, что можно наняться на сбор клубники на опытное поле, что было за городом. На сборе клубники мы готовы были работать только за еду. Это оказалось правдой, и нас четверых приняли на работу. На опытном поле оказалось много детей из города и близлежащих сел, наверное, человек 30, как большой класс. Они были такого же возраста или на несколько лет старше. Утром женщина-бригадир показывала каждому его ряд, называла сорт клубники. Мы получали лукошки, куда можно было собрать до 5 кг ягод. Когда мы сдавали полные лукошки на склад, то называли сорт клубники и свою фамилию. Лукошки взвешивали и записывали результат в журнал. Нам надо было собрать в день 50 кг, но никто из городских детей не мог выполнить эту норму, а сельские дети эту норму выполняли. Тогда мы, городские, ощутили свою неполноценность. Первые дни мы объедались клубникой без разбора и до поноса. Потом разобрались, где что растет. Помню сорт «Кальвер». Это темный и крупный сорт клубники, размером с детский кулак. Из-за своего веса плод всегда был весь в земле, и нам везло, если он попадал на какой-нибудь листочек и оставался чистым. Был сорт «Юбилейный». Он был похож на землянику: мелкий, но очень сладкий и ароматный.
Всех нас охранял сторож с одноствольным ружьем. После работы он иногда устраивал засаду в посадке, через которую городские дети возвращались домой. По команде «Руки вверх» он отбирал у них клубнику и топтал ее ногами. Когда мы хотели принести клубнику домой, что часто делали, нам приходилось обходить посадку и тратить на это дополнительно 15 минут. Мы проработали там около двух недель, весь клубничный сезон, наелись клубники на много лет до оскомины. За это время я заработал порядка 9 рублей и отдал матери. За 6 рублей мне купили две рубахи и оставили 3 рубля на мои расходы.
После 8 класса, в 15 лет, я устроился на лето на плодоконсервный завод. Нас, подростков, оформилось там человек шесть, и все они были на год или два старше меня. Мы были разнорабочими на летний сезон. Нам приходилось выгружать банки для консервации, разгружать машины с фруктами и овощами, катать бочки с фруктовыми концентратами, засаливать помидоры и огурцы. Над нами был бригадир, который распределял нас на работы, гонял и ругал нас. Он же и закрывал нам наряды. Чем мне запомнилось это время? Во-первых: лучше не знать, как готовятся пищевые продукты. Например, фруктовый концентрат готовился следующим образом. В бункер мы засыпали ящики яблок, из которых для еды можно было выбрать одно или два: они все были грязные, гнилые, червивые и зеленые. Дальше яблоки поступали на транспортер-сито, а снизу подавался перегретый пар. От этого вся мякоть моментально превращалась в пюре, проходила через сито и дальше попадала в бочки. А все, что оставалось от яблок, с транспортера попадало в бункер с отходами. Так же готовилось томатное пюре. Но тут ящики иногда были полностью покрыты белой плесенью. Во-вторых: в нашей группе были не обычные парни. Один был богатырь невиданной мной силы. Он был невысокий, ширококостный, мог подтягиваться на одной руке до десяти раз. А однажды сам поднял на высоту около полуметра бочку весом порядка 200 кг. Еще среди нас были два парня, видимо, из обеспеченных семей. Они всегда были хорошо одеты, выглядели на нашем фоне очень ухоженными. Бригадир относился к ним с большим уважением, в то время как нас крыл матом. Он давал им более чистую работу и закрывал наряды отдельно. Это были, как сейчас говорят, мажоры. Единственное, что нас утешало: что их родители решили макнуть своих детей в такие нечистоты, чем был плодоконсервный завод. В-третьих: поскольку работа тут была в основном грязная, то и народ тут был своеобразный. Столовой на заводе не было, и все ели принесенную с собой пищу в специально оборудованном помещении. Во время еды и мужчины, и женщины шутили и говорили на такие темы, что даже мне, хулигану, было противно. Видя мое брезгливое к этому отношение, некоторые стали приставать ко мне, и я стал есть отдельно. Тогда я поклялся себе, что сделаю в жизни все возможное, чтобы никогда не попасть в подобную среду жить или работать. А для этого надо будет учиться, и овладевать приличной профессией. За два месяца работы мне выплатили порядка 100 рублей. Поскольку я уже перешел из интерната в обычную школу, то все мои деньги были потрачены на одежду, учебники и необходимые школьные принадлежности.
После 9 класса, в 16 лет, моя мать на лето устроила меня к себе на пивзавод разнорабочим в зерносклад. Зерносклад – это огромный амбар, где находились овес и пшеница – необходимые компоненты для изготовления пива. Там всегда было душно и пыльно. Для утоления жажды рабочие ходили в бродильню и приносили ведро свежего и холодного пива, накрывали его фанеркой, а сверху ставили самодельную латунную кружку, наверное, на пол литра. Периодически они подходили и пили пиво, и если считали его уже теплым, то выливали на пол и шли за новой порцией. Они говорили, что пиво стало теплое и на вкус, как моча. Очевидно, они знали ее вкус, раз так говорили. С тех пор у меня пиво ассоциируется с мочой, и по цвету они действительно очень похожи. Однажды и я попробовал утолить так жажду. От выпитого пива и духоты я почувствовал легкое опьянение, голова стала чугунная, а виски сдавили тиски. Мне это совсем не понравилось: ни сам вкус пива, ни состояние после него. Я с любопытством наблюдал, как через щели в заборе к нашим рабочим пролазили их дружки и с жадностью пили по несколько кружек. Пиво текло у них по бороде и штанам. Потом они лежали, отрыгивали и, опьянев, уползали, как вурдалаки, через дыры в заборе, откуда вылезли.
Среди наших рабочих был молодой верующий парень, очевидно, баптист. Мы с ним иногда говорили, и приходилось доказывать ему, что земля круглая. Однажды он меня спросил:
– Говорят, на Луну ракету отправили?
– Да, отправили, – ответил я.
– А ты это видел?
– Нет, – отвечаю.
– Тогда зачем это утверждаешь?
Мне нечего было ответить. Тогда я впервые подумал, что восприятие любого аргумента основано на твоей вере. Если этот аргумент соответствует твоей вере, то ты его воспримешь, а если нет, то ничто тебя не заставит даже выслушать его. Так я проработал все лето. Сколько мне заплатили, не помню, поскольку мать получила деньги за меня, и я их в руках не держал.
Школа
В интернате я учился со 2-го по 8-й класс. Это были самые бурные мои школьные годы и самый хулиганский период моей жизни. Теперь, оглядываясь назад, я хочу разобраться, что же это было на самом деле. Хулиганство – это преднамеренное нарушение норм и правил общественного поведения, сознательное нарушение обязанностей, возложенных на тебя взрослыми. Но обязанности учиться я исполнял всегда хорошо, а в начальных классах даже отлично. Я не нарушал правил общественной безопасности, просто совершал поступки, которые не угрожали жизни и здоровью взрослых или сверстников. А если такое и случалось, то это была самозащита от посягательств на наши права и свободы. Правда, иногда мои поступки приводили к нехорошим результатам, но это случалось против моей воли, это были несчастные случаи, следствие плохой организации мероприятия. Так, может быть, это было не хулиганство, а возрастные шалости, которые с годами проходят сами собой, как сезонный грипп? Я думаю, что некоторые взрослые, которые сами в детстве чудили, понимали это и не относились ко мне особенно строго. В школьные годы меня много наказывали, много раз выгоняли с уроков. Многие преподаватели «имели на меня зуб», но со многими преподавателями у нас были хорошие, уважительные отношения. В некоторых случаях я даже наводил порядок в классе на их уроках. Хорошо относилась ко мне завуч старших классов, тетка с орденскими планками, хоть я и не был в ее ведении. Особенно хорошо относилась ко мне школьная пионервожатая. Она нашла со мной общий язык, я помогал ей оборудовать пионерскую комнату, даже сделал макет под стеклом «Ленин в Разливе». Она как-то подбила меня на создание Тимуровского отряда. Мы ходили проведывать разных полоумных старушек, пока не попали к пожилой одинокой учительнице. Она, как педагог, хорошо нас встретила, напоила чаем, и мы не могли уйти без доброго дела. Тогда она попросила нас сложить дрова в подвале и принести ей в квартиру ведро угля. Я сказал, что могу нарубить эти дрова и продемонстрировал свое умение, так как дома делал то же самое. У нас в домах еще не было газа. Раз в неделю, месяца два, я с товарищем ходил к учительнице, рубил дрова и мы носили их в квартиру вместе с углем. Она, очевидно, передавала благодарность в школу, а пионервожатая передавала эту благодарность нам. За один проступок в качестве наказания меня вызвали на педсовет. Там мне рассказали, какой я негодяй и что по мне плачет колония. Тут я понял, какой из меня тимуровец, и вернулся к своим прежним занятиям. Ведь у нас в интернате была своя подпольная республика «ШКиД», я был ее атаманом, который просто на время отлучился. Бедокурил я до середины восьмого класса. А потом мне стало стыдно быть наказанным и стоять в углу. За все время пребывания в интернате меня трижды вызывали на педсовет, что было крайней мерой воздействия и абсолютным рекордом среди всех хулиганов. Мне неоднократно грозили отправкой в колонию, как это делали с другими парнями за разбой, но, очевидно, мои ангелы-хранители не давали директору со мной расправиться. От меня все устали и дали понять, что в девятом классе интерната меня уже не хотят видеть. Я и сам понимал, что детство закончилось, пора готовиться к взрослой жизни, а с полученными в интернате знаниями, хоть я был ударником и имел несколько четверок, мне будет сложно получить хорошее образование. Я стал паковать чемоданы. Что я взял из интерната в дальнейшую жизнь? Первое. Основное правило общежития: не мешать жить другому и не давать другому мешать тебе жить. Второе. К людям надо относиться по их достоинству, а не по их материальному положению. Третье. Не прощать злодеяний против себя или своих друзей и отвечать ровно тем же. Четвертое. Ты ответственен за безопасность тех, кого ведешь за собой. Пятое. Полное неприятие казённой жизни во всех ее формах и проявлениях.
Теперь с таким жизненным багажом предстояло выбрать школу для дальнейшей учебы.
Один мой знакомый занимался с репетитором по математике и отзывался о нем превосходными эпитетами. Я узнал, в какой школе преподавал этот учитель и что о нем действительно ходят легенды. Другой мой знакомый окончил эту школу и отзывался о ней самыми лучшими словами. Я сходил в эту школу, поговорил с директором и узнал, что этот учитель набирает сейчас математический класс из желающих учеников со всего города. Спросил у директора про условия приема и сроки подачи документов. Нужны были аттестат об окончании восьмого класса с отличными оценками по математике и характеристика из своей школы. Когда я сообщил в интернате, что ухожу, то на радостях мне выдали на руки не только все документы, но и дали превосходную характеристику, с которой могли бы взять даже в духовную семинарию, как святого. Так я оказался в девятом математическом классе одной из лучших школ города.
Учитель
Я закончил работу на плодоконсервном заводе за три дня до начала учебного года. Привел себя в порядок, сходил в школу и узнал расписание уроков. Собрались мы все вместе уже в классе. Там я встретил двух парней, знакомых мне еще по садику. Большинство ребят были знакомы друг с другом по совместной учебе в прежних школах. Прозвенел звонок, и каждый сел там, где стоял. Так я оказался за одной партой с небольшим пареньком, с которым мы отсидели потом все два года вместе. В класс вошел учитель, ради которого мы все тут собрались. Мы встали. Вопреки моим ожиданиям увидеть сверхчеловека, это был невысокий пожилой человек с лысой головой и тихим голосом. Он поздоровался и пригласил всех сесть. Началось знакомство. Звали учителя Степан Викторович. Он задавал вопросы, мы отвечали. Через некоторое время робость прошла и начался тихий и уважительный диалог между учителем и учениками. Такая манера общения между нами сохранилась на всю жизнь. Мы не слышали, чтобы он когда-то повышал на нас голос, да и причин не было, ведь мы сами пришли сюда учиться. Началась математическая муштра. У нас каждый день было два дополнительных урока по математике. Вскоре СВ стал подбрасывать нам задачки из всяких олимпиад и редких сборников. На следующий день те, кто решил такую задачу, поднимали руку, а тому, кого вызывали к доске, пятерка в журнал была гарантирована. Списывать друг у друга считалось у нас самым низким делом, и такого никто себе не позволял. Первое время я не был среди счастливчиков с поднятыми руками. Меня это угнетало. Ведь в прежней школе я был лучший, а тут в аутсайдерах. Как оказалось, большинство ребят испытывали подобные чувства. У некоторых даже возникло желание покинуть эту школу, и они ушли после 9 класса. Оказалось, что мозг – это такой же мускул, который можно тренировать. Через некоторое время и я стал изредка появляться в компании поднятых рук. У нас в классе был один гений. На контрольных работах обычно было два варианта заданий. Если мы не всегда успевали справиться со своим вариантом до конца урока, то он за пол-урока решал оба варианта и уходил в буфет. Это был худощавый парень со странным юмором, глаза которого в таких случаях никогда не смеялись, и наблюдать его в эти моменты со стороны было жутковато. На физкультуре его спортивная форма висела на нем, как свадебное платье на обезьяне. Однажды нам предложили очередную головоломку. На следующий день СВ спросил, кто хочет выйти к доске. Я поднял руку и испугался, так как был один. Меня вызвали к доске, и ничего не оставалось делать, как опозориться, если я допустил ошибку. Задача была геометрическая. Я сделал необходимые построения и вычисления. Гляжу, наш гений внимательно смотрит на доску и кивает головой. Решение оказалось правильным, кроме всего, проще, чем вариант решения, предложенный учителем. СВ подчеркнул это и похвалил меня. Для меня это означало, что я принят в клуб умников. Но чтобы там оставаться, приходилось очень много работать. Оказалось, что я «сова» и могу работать по ночам. Со школьных времен я ложусь спать в полвторого ночи. Мы, кроме школьной программы, прошли курс матанализа и аналитической геометрии за первый курс университета. Но нас, в основном, готовили к поступлению в высшую школу с уклоном на точные предметы. Когда мы были в девятом классе, СВ исполнилось 60 лет и он мог уйти на пенсию. Но он сказал, что нас не оставит и выпустит из школы. Это его заслуга, что весь наш класс после школы сразу поступил в разные престижные высшие учебные заведения по всей стране, от Тарту до Новосибирска. Это его заслуга, что собрал нас со всего города в один класс, где мы все переплелись в одно целое и остаемся этим целым уже столько лет после школы. Мы все благодарны ему за то, что он определил наше будущее. Каждый из нашего класса, приезжая домой, обязательно проведывал СВ, мы собирались у него в день рождения, День учителя и 9 Мая. Я поддерживал с ним отношения до последних его дней. А потом создал и возглавил оргкомитет по увековечению его памяти. Мы все знали о его непростой судьбе, тесно связанной с судьбой страны того времени. Мы знали о роли СВ в жизни и становлении Киевского университета, Харьковского университета, Черновицкого университета, о его роли в создании киевского подполья во время войны, о его участии в партизанском отряде на Киевщине. Со многими документами я досконально ознакомился, когда готовил историческую справку для нашего горсовета. И к 90-летию со дня рождения СВ, через полгода после его смерти, мы установили памятную мемориальную доску по месту его жительства. Это единственная в городе мемориальная доска школьному учителю и нашему педагогу.
Степан Викторович помог мне разобраться в одном важном понятии. Такое понятие, как «война», сопровождало нас все детство. Мы играли в войну, когда были маленькими. Потом, когда стали старше, мы читали книги, смотрели фильмы о войне, слушали рассказы родителей и взрослых, непосредственных участников тех событий. Но в моей жизни не было такого понятия, как День Победы. В 1967 году в Москве был создан мемориальный комплекс «Могила Неизвестного солдата», и было организовано первое возложение к нему цветов. Во всех городах были организованы подобные мероприятия, в том числе и у нас в городе. Это мероприятие широко рекламировалось во всех средствах массовой информации, все были в курсе этого события. Накануне этого праздника первый урок у нас был математика. СВ вошел в класс, поздоровался с нами, а потом сказал:
– Завтра День Победы, – его голос задрожал. Он сделал небольшую паузу, чтобы справиться с волнением: – Для меня это самый большой праздник в жизни!
Мне показалось, что на его глаза даже навернулись слезы, он какое-то время молчал и не мог говорить. Мы все затихли, его волнение передалось нам, и мы все сидели молча. Потом СВ взял себя в руки и начал урок. На следующий день я сам с букетом сирени пристроился в колону такого шествия и со всеми выдвинулся на кладбище, где тоже был мемориальный комплекс нашим погибшим солдатам. На кладбище я пошел с частью колоны к памятнику расстрелянных Хотинских комсомольцев. Там, на митинге, я услышал о возрасте расстрелянных и понял, что они были практически моими ровесниками. Это заставило меня по-особому задуматься о той войне, ее причинах и мотивах противоборствующих сторон. Я стал разбираться, что такое фашизм, что такое национал-социалистическая идеология, что такое интернациональная идеология. Со временем я понял, что национал-социалистическая идеология – самая губительная для людей, и поэтому наблюдаю за ее проявлениями всю свою жизнь. Я пришел к выводу, что фашизм – это порождение «цивилизованных» европейских национальных государств, и он вечный в разных формах, как сами эти государства. В многонациональных государствах, или «империях», фашизма не может быть по определению. Конечной целью любого фашизма является уничтожение своих идеологических противников, уничтожение или насильственная ассимиляция инородцев, а это всегда вело к войнам. С фашизмом может бороться только интернациональная идеология, как это делали коммунисты в Испании, Франции, Италии, Югославии, Греции, СССР и в других странах. Все остальные участники «национального сопротивления» в ту войну, даже будучи вооруженными, по сути своей были местным фашистами, и поэтому они не воевали с немецким фашистами. Весь мир тогда воевал с немцами, и только СССР воевал с фашизмом. Поэтому у нас и Дни Победы разные. Для меня 9 Мая – это День Первой Победы над фашизмом. Я, как антифашист, отмечаю этот праздник с юности каждый год. 8 мая отмечают те, кто примирился с фашизмом, готов его оправдать и возрождать. И еще я пришел к выводу, что фашистами или антифашистами не становятся – ими рождаются. Сегодня зарубежные и местные «интеллектуалы» взращивают, холят и поощряют «либеральный» неофашизм для решения своих задач. А это опять привело к войне, горю, гибели людей, разрушению их домов, городов и селений, что мы и наблюдаем в мире. Но это уже рассуждения из другой книги.
В нашей школе был еще один учитель, который пользовался всеобщим уважением. Это был учитель истории Владимир Васильевич. Мы не были поклонниками этого предмета, но его приходилось учить регулярно. ВВ за урок мог опросить до 10 человек: кто писал на доске план своего ответа, кто на первых партах, кто отвечал у стола. Одну отличницу он спрашивал 5 раз подряд: хотел узнать, учит ли она историю регулярно. А когда успокоился, то спрашивал ее несколько раз за четверть, чтобы не тратить на нее время. Если ВВ видел, что мы на истории решали задачи, он говорил, что стране нужны не математики, а коммунисты. Он говорил искренне, но мы предпочитали быть математиками, и коммунистом у нас не стал никто. ВВ был фанатично поглощен своим предметом, не обращал особого внимания на свой внешний вид, ходил в одном и том же костюме. Когда он поменял костюм, мы купили цветы и поздравили его с днем рождения. Мы не угадали, а он удивился. ВВ носил круглые очки-линзы, был полиглотом, знал несколько языков, был широко гуманитарно образован и внешне напоминал Паганеля из романа Жюля Верна «Дети капитана Гранта». Он был требователен и справедлив. Периодически ВВ устраивал разные классные чтения. Тему он давал сам или ученик мог выбрать ее самостоятельно. Меня тогда интересовала гражданская война в Испании, начало интернациональной борьбы с фашизмом, революция на Кубе. После гибели Че Гевары в 1967 году я в десятом классе подготовил большой доклад о его жизни и борьбе. С тех пор Че Гевара для меня стал близким человеком и кумиром моей молодости. Спустя годы я познакомился в Москве с одним парнем, мать которого работала с Че Геварой, когда он был министром финансов Кубы. Парень подарил мне открытку с Че, привезенную с Кубы, которая все годы хранилась у меня дома, а потом я отдал ее на хранение внуку.