Мари остановилась и грозно посмотрела на неё – было понятно, про кого она спрашивает, и факт того, что Мари до сих пор не понимала, как изнутри почувствовать то, что происходит в данный момент, начинало раздражать. Никого сильнее её быть не может. И никому не дозволено задавать такие вопросы. Потому она ничего не ответила, а просто продолжила злобно смотреть.

Девушка обернулась, её глаза чем-то напоминали глаза орла, хищные целеустремлённые и очень гордые. Хотя голос звучал совсем не так, а, скорее, с нотками смирения: «Сейчас самое время для него».

«Может, сама хочешь попробовать выяснить с ним отношения?» – спросила Мари, стараясь держать себя в руках.

«Уже попробовала однажды.» – Спокойно ответила девушка. – «400 лет назад».

«Рада за тебя… Не получилось, я смотрю»

«Не получилось»

«И ты мне того же желаешь?»

«А что говорит твоё зеркальце?»

С тех пор, как Мари стала другой, зеркальце разговаривало с ней каждый день. И каждый день рассказывало о чём-то новом, учило управлять другими людьми, получать их энергию, делать так, чтобы эти люди делали только нужное ей. Это зеркальце вселяло уверенность и давало новые способности. Но никаких советов или указаний оттуда не было. Ровно, как и предостережений.

«Как-то не люблю я, когда мне столько вопросов задают», – Мари уже подумала собраться с силами и завладеть разумом этой девушки, хоть пока и не представляла, как это с ней делать.

«Я ему желаю зла, а не тебе. Тебе я не соперница». – девушка выставила слегка вперёд руку, немного отгораживая себя: «Мне всё равно, что ты от этого получишь. Мне главное, чтобы он потерял. Как я потеряла когда-то… Это «когда-то» было очень давно, но ты знаешь, что значит мстить… Скажи мне, ты же знаешь, что это значит?»

Мари вспомнила, когда мстила сама. Ещё не будучи той, кем была сейчас. Какое это важное и холодное слово «месть». Как много думаешь о ней, сколько времени она берёт, и как заставляет отдавать всего себя этому. Мари мстила ещё тогда, когда была простым человеком. И ещё тогда она знала, что надо либо отомстить, либо отпустить. И ещё тогда отпускать у неё не получалось.

«Знаю», – ответила она, понимая, к чему клонит её собеседница.

Девушка, наконец, проявила хоть какие-то эмоции и улыбнулась: «Меня зовут Эмили. И так же меня звали, когда мне повстречался Густав… Ты не можешь увидеть меня изнутри, как всех прочих, потому что у меня есть свой покровитель. Как и у тебя. Как и у него. У всех из нас есть свой покровитель, который даёт нам свои возможности… И свои недостатки. Свои слабости. Ты знаешь, какие у Густава слабости?»

Густав

Здоровье в воде. Чистая мысль. И эта мысль как чистая вода. Как кислород в крови. Позволишь одурманить, и всё будет отравлено. Как вода в колодце. Как мысль в чужих устах. Как кровь не в твоих жилах. Теперь чисто. Чисто, оно же свежо. Оно же ново.

Это были первые здравые мысли Густава после того сумасшедшего кошмара, что произошёл с ним. И это страдание даже рядом не стояло с тем, как в тем моменты, когда он зверски потреблял чужие души, чужие жизни без меры и доходил до края. Это страдание, пришедшее из-за желания знать больше дозволенного, было на порядок чудовищней всего прочего.

«За всё надо платить. Вопрос только когда». Да. Он знал этот простой и понятный смысл жизни.

И теперь настало время хорошо подумать. Прикинуть всё ещё раз. Прикинуть так, чтобы следующие жертвы сами не свели его в могилу.

Для начала, конечно, он вспомнил, когда бывало нечто схожее, и чем оно вызывалось. Раз 5 или 6. А, может, больше. Он же не считал. А что он делал. Ничего. Просто тоже самое: сначала не мог остановиться, потом страдал от пресыщения.

И снова старые вопросы: «Откуда вообще у него эти способности? Есть ли ещё такие же, как он? Если есть, то почему он их не встречал до сих пор?»

Вопросы глупые, конечно. Да и что толку в ответах. Это почти то же, что спросить о Солнце, откуда оно взялось – можно найти объяснения, и некоторые из них даже будут казаться весьма основательными, только вот, что дальше-то с этим.

Нет, это глупость. Вопросы ради ответов. Не ради действий по ответам, а просто ради ответов. Это принижало его способности – пусть смертные будут такими бестолковыми, они считают, что у них куча времени в их весьма короткой жизни. Это не для него. Ему нужны победы. Потому что только победы действительно продлевают жизнь… Тут он остановил сам себе в своих рассуждениях – ему раньше нужны были победы. Раньше, а не теперь. Он ступил на тот путь, где истина является чем-то важнее победы, где та форма победы, что была раньше ощущается, как не до конца обоснованное времяпрепровождение. Это удивляло… Ещё лет 50 назад он так даже близко бы не подумал. А теперь… Теперь он был уверен, что его кто-то использовал всё это время. Что его жизнь была вовсе не его жизнью, а лишь чьим-то продуманным планом…

Осознание этого, как ни странно, абсолютно не ранило его самолюбие. Собственно, никакого самолюбия в нём уже не было. Густав чувствовал, что меняется буквально на глазах. Он не знал, правильно это или нет, и к чему приведёт, но намерение продолжать это делать становилось сильнее с каждой минутой. При том, что он терял свою силу… А что вообще значит его сила? Способность говорить и думать на разных языках? Видеть других насквозь и понимать их слабости и грехи? Да, можно назвать это силой. Той самой, что оказывает влияние на других, вызывает ответную реакцию. Ведь ничто не является большим подтверждением влияния, как способность вызывать реакцию… И всё же. Теперь язык не поворачивался назвать это силой…

Почти полторы тысячи лет он управлял другими людьми, завоёвывал новые вершины, получал выгоду во всём, где на то было его желание или необходимость. Получалось всё, что ни попадалось ему под руку. Но всё то лишь процесс. Вся прошедшая жизнь была лишь процессом, который сам Густав никогда не ставил под сомнение. Он лишь работал по простому алгоритму: получить энергию других, захватить ресурс, обрести знание. И так по бесконечному кругу. Ни один шаг не был сделан по той причине, что сам Густав видел в этом шаге что-то личное… Именно эта мысль стала развиваться теперь в его голове, и именно теперь он отпустил все терзания о первопричинах. Он знал, что это работает именно так. Только чистый разум способен познавать необходимое.

Густав поднялся с кровати, на которой пролежал, корчась от боли последние несколько дней, пока его не стошнило чем-то белым прямо на пол. И хоть от этой мерзкой лужи несло желудочными соками и непереваренной пищей, смотреть на неё было огромным облегчением. Ведь с ней, как и всегда до этого, пришла та лёгкость, которая означала очищение от тяжести чужих душ в рассудке.

Густав ещё раз взглянул на белую субстанцию на полу, затем нашёл глазами стакан с водой, стоящий на столе в двух метрах от него – часа 4 назад он казался ему недостижимым. Он подошёл, ещё слегка шатаясь, выпил его залпом, потом налил ещё полный, и тоже залпом, потом третий – выпил наполовину…

«По крайней мере, хоть чем-то помогли те случаи, когда не получалось остановиться вовремя с поглощением чужих душ… Хоть есть опыт приводить себя в чувства и знать, что это обязательно будет», – подумал Густав. В тех ситуациях он терзал себя мыслями, что действовал неверно, не так, как задумывал, не по плану, что ошибся, что потерял время. Тогда он считал, что сама судьба ему помогает, что все его победы нужны не просто ему, что они нужны самой природе вещей, самой основе жизни. Что, конечно, хоть в этом и есть определённая часть звёздной болезни, но всё же. Что других таких как он нет. Что вечно кроме него никто не живёт, и его 1401 год только подтверждают это. Но всё же даже тогда он задумывался над одним логичным вопросом.

Вопросом, который подсказал Исаак Ньютон, его любимый учёный. Которого он лично знал когда-то. И особенно знал его 3-й закон: «Сила действия равна силе противодействия». Густав всю жизнь использовал этот закон к своей выгоде. И опасался, что кто-то использует его же против него, как противодействие ему. Где оно это противодействие Густаву? Где есть не просто чьи-то упрёки и угрозы в его адрес, а где есть тот, кто сам против него, раз он такой, кто против всех? И если за него сама Судьба, то кто против него?

Эти вопросы Густав задавал себе тогда. Когда думал только о своих победах. Сейчас они казались ему не просто логичными, а естественными. Есть то, что за него. Есть то, что против. Время не так важно, как порядок вещей. И теперь он изменится, так как он сам уже изменился. Изменился своим отношением прежде всего к самому себе.

Надо было подняться из бункера хотя бы на первый этаж и хотя бы посмотреть, что вообще за окном: свет, тьма, дождь или ветер. Хоть ощутить, что есть что-то живое вокруг. Способное не только влиять, но и ощущать чужое влияние.

Стоило ему начать подниматься по ступенькам, как он вспомнил о собаке. Ведь наверху остался Добби. Щеночек, который сейчас так нуждался хоть в ком-то, кто мог быть рядом. Густав, насколько мог, поспешил вперёд – нельзя было назвать это бегом, но ноги его двигались стремительно, словно атакуя своей решительностью каждую ступеньку. В голове затрещало, организм был к этому ещё явно не готов. Снова замутило и даже потемнело в глазах, но это не уменьшило его стремления подняться вверх.

Первое, что обращало на себя внимание после открытия двери в центральный коридор, так это нестерпимая вонь. Такая вонь, что стошнило бы снова, если бы было чем. Повсюду несло свежайшим дерьмом – Добби уже, видимо, не ожидавший, что в ближайшем будущем его кто-то выведет гулять, стал накладывать кучи, где заблагорассудится, и, увидев, наконец, хозяина помчался к нему, радостно тявкая, не всегда удачно перепрыгивая через свои же какашки. Что ещё можно было ждать от собаки – она всегда рада хозяину, и даже может испачкать его измазанными в дерьме лапами, совсем без злого умысла.

Густав определённо успокоился. Всё же воды щенку он оставил достаточно, сухой корм в стоявшей в углу коридора миске был полностью съеден, но сама миска не вылизана до блеска, то есть Добби, по крайне мере, не оголодал настолько, чтоб это стало вредно для здоровья. Да и характер кала, валяющегося кругом говорил о полном здоровье испражнившейся им собаки.

Немного погладив Добби, Густав прошёл к концу коридора и открыл дверь наружу – холодный воздух вместе с каплями воды хлынул вовнутрь. Снаружи был моросящий дождь, и теперь внутри начинало становиться свежо, так, чтобы хоть как-то можно было дышать.

За пределы дома Добби явно не собирался – такая погода, очевидно, не слишком радовала его, тем более, что хозяин пока сам не намеревался выходить. Поэтому щенок уселся рядом с ногой хозяина и стал равномерно вилять хвостом, периодически облизывая нос розовым языком.

«Да, сейчас, Добби… Сейчас будешь кушать… Извини… Я исправлюсь… И будешь кушать вовремя. Как по часам… Швейцарским часам» – сказал Густав, направляясь к шкафу, в котором хранился собачий корм: консервы, мешок сухого корма и витамины.

Из главной комнаты зазвонил телефон.

«Нет, это потом. Сначала собака», – Густав вскрыл банку, вывалил содержимое в миску и стал делить на кусочки, чтобы собаке удобнее было есть. Они ж не жуют, а сразу хватают и пытаются запихать с размаху всё в глотку. Не очень-то такое полезно даже для зверей.

Положив наполненную едой миску рядом со щенком, Густав взял вторую миску, где ещё оставалась вода и направился на кухню. Там он вымыл её и налил свежую воду из бутылки. Телефон из комнаты всё продолжал звонить, а вокруг ещё воняло собачьими какашками, потому что их очередь ещё не пришла.

Густаву определённо становилось лучше. Как минимум щенок сейчас поест, и на улицу в ближайшие пару часов точно не надо. Ответить на звонок, а потом прибраться.

Это была Мари: «Привет». В её голосе чувствовалась некая радость и ещё что-то очень знакомое, но трудное для распознавания. И уж точно, что это была совершенно не та Мари, которую он знал несколько дней назад…

«Да, Мари»

«Мне кажется, ты что-то хотел, когда звонил в прошлый раз…»

«Я тоже так думал».

«А теперь так не думаешь?»

«Даже не знаю, что тебе сказать… Я…» – не успел договорить Густав, как Мари перебила его.

«Ты теперь хоть говоришь на понятном языке… Густав, я правда не ругаться звоню… У меня есть кое-что для тебя. Думаю, ты понимаешь, что».

«Да не то слово. Понимаю…»

«Так тебе нужны они? Нужны ответы?» – у Мари был голос волевой и властной женщины, но при этом предлагающей что-то. Предлагающей обмен. И способной этот обмен выполнить. Как ни странно, но это ни удивляло, ни настораживало. Ведь он сам пошёл на все эти ходы, перестав жить, как раньше.

«Конечно, по телефону ты ничего не скажешь?»

«Конечно, не скажу, Густав» – рассмеялась Мари. – «Уж очень хочу тебя снова увидеть…»

***

Когда Густав выезжал из гаража поливал уже не редкий дождик, а самый настоящий ливень. Такой обычно сопровождают гром и молния, но, видимо, природе в этот день так нужна была вода, что их не было – только ливень, проливной и всепоглощающий. Делающий всё кругом похожим на потоп. Словно природа хочет участвовать в чём-то из жизни людей.

«Глупость это, конечно, природа нечеловечна. – подумал Густав, выруливая на дорогу. – Дождь просто льёт, солнце просто светит, ветер просто дует. Какой бы ни был день, и что бы в этот день ни случалось, для природы этот день обычный. Как бы уж людям ни хотелось думать иначе».

Буквально месяц назад он уже обмозговывал это, а теперь увидел своими глазами, как это легко может восприниматься, когда доходит до дела. Ведь самого же сейчас пришлось чуть ли ни убеждать, что льющий ливень просто совпадение с важностью самого дня.

Через несколько минут езды ему встретилась развилка, на которой нужная ему дорога уходила влево. И при повороте он заметил спереди вдалеке в ширину всего проезда силуэт маски, большой белой маски коомотэ, маски невинной девушки, используемой в японском театре. Это будто померещилось, но уж слишком явно это было. И тут ему стали вспоминаться девушки, доведённые им до суицида, бывшие на тот момент девственницами. У каждой из них были свои тяжёлые грехи, но все те лица, что предстали сейчас перед ним принадлежали именно таким девушкам.

На следующем повороте это повторилось, а маска при этом стала другой формы – схожая с изображениями японских рогатых людоедов. Густав увидел побеждённых им садистов и истязателей из разных стран, среди них было несколько маньяков, в том числе всем известный Джек Потрошитель, которого он заставил вскрыть себе вены.

Следующий поворот ознаменовался красной маской в виде грустной рожицы как в драматических европейских театрах при исполнении трагичной роли. И Густав представил категорию людей из его жертв, что, совершая свои поступки, оправдывали себя необходимостью и словами «по-другому уже нельзя».

Затем маска тю-дзё, изображающая молодого харизматичного аристократа. И Густав увидел себя в разные времена, с разных сторон и в разном душевном состоянии. Он был и рад, и доволен, и задумчив, и серьёзен. Чуть ли ни с любых сторон вспоминал он себя, но ни разу не было такого, чтоб он был расстроен или уж тем более депрессивно подавлен.

В эти моменты Густав почувствовал, что теряет контроль над собой, над тем, что видит и что делает. Это не было чем-то болезненным, но гнетущим и неизбежным. Глаза стали закрываться сами собой. Но в этот момент появилась совершенно другого рода маска ко-дзё, старца, которым изображают богов, на время принимающих облик человека. Эта маска не была насколько-то доброй, но она очевидно мешала теперь всем другим бывшим до этого – все прежние чары перестали работать, и очень скоро все просто исчезли. Дорога была снова поливаема дождём, и лишь вдалеке слышался чей-то гром – не природный и не человеческий. Где-то вдалеке двое сражались друг с другом. Теперь одно было ясно – дорога до Мари была чиста.

Эмили

Она вспоминала и вспоминала его. Такой красивый, умный, харизматичный. Его очарование буквально завораживало, окрыляло, заставляло чувствовать себя желанной. От этого становилось легко, чудесно, волшебно. И хотелось получать это снова и снова.

Так Эмили вспоминала про Густава, когда знала его ещё в прошлой жизни. Когда ещё была смертной простой дурочкой, способной влюбиться безоговорочно и без оглядки на прошлое, на будущее, на то, что только может предостерегать от бесповоротных решений.

И так она вспоминала уже 400 лет. Каждый день, всё снова и снова прокручивая в голове, что было тогда. Теперь бессмертие давал ей Кетцалькоатль – ацтекский бог, которому служила она, выполняя необходимое ему и получая взамен лишь возможность. Возможность получить долгожданный момент, чтобы отомстить.

И она его дождалась. Когда услышала тот второй, куда более мощный взрыв, нежели тот, что был неделей ранее. Когда она почувствовала, как бессмертие Густава ушло, растворилось, исчезло. Как не стало его могущества, чего бы это ни стоило ни ей, ни кому бы то ни было ещё. Как не стало того, что когда-то довело её до самоубийства…

А как она мечтала своими руками сделать это. Уничтожить его. И сказать потом: «Ой, дорогой, а ты даже не узнал меня? Правда, столько лет прошло… Но ты же должен был меня запомнить. Ведь не каждая вешается перед окнами твоего дома, чтоб ты не мог её забыть… Ну ведь не каждая же, правда? И ведь так же и не каждая не до конца умирает при этом, правда? А знаешь, дорогой, какие были мои последние слова, прежде чем лезть в петлю? Это же ведь ты должен знать… Такое ты не можешь не знать… Прежде чем лезть в петлю я сказала: «Я люблю тебя»…»

Эти слова Эмили проговаривала всё то время, что жила после неудавшейся смерти. И эти слова придавали ей всё, что только было нужно для того, чтобы выжить. Выжить и дожить до того момента, когда он сможет почувствовать что-то похожее, что чувствовала она тогда. Точно не тоже самое. В этом она не сомневалось. Но что-то похожее… Сравнима потеря бессмертия с потерей надежды на то, что тебя любят? Она хотела найти ответ на этот вопрос, когда получит результат, но ответа не было.

И теперь ей осталось снова ждать. И теперь уже не того момента, когда она сможет что-то сама сделать, а того момента, когда она сможет сама понять. Или ощутить. Что сделала всё правильно. И так как хотела… А не вовсе так, как её вынудили сделать…

Ведь, даже заветных слов Густаву она не сказала. Не посмотрела ему в глаза. И не узнала, вспомнил ли он её. Потому что даже сейчас она боялась, что уже теперь ей за это отомстят. Когда столько времени желаешь кому-то зла, сам начинаешь думать за других, желая себе такого же. И сам начинаешь опасаться, что за что-то прилетит. Так ведь ещё, это окажется заслуженным. Потому даже сейчас о поражении Густава она только слышала издалека.

Тем более, что её особенно пугала та, что победила. Мари. В ней было что-то, что нельзя было ни осмыслить, ни почувствовать. Что-то цепляющее к себе невидимыми нитями, и отравляющее при этом. Что-то, что не выглядело ни как жизнь, ни как смерть. Что-то очень древнее и от того ещё более непонятное. И вместе с тем невероятно привлекательное.

Густав

Когда Густав вернулся домой уже стемнело. И все мысли сейчас были только о Добби. Ему надо было погулять с ним и потом покормить. Собака всегда ждёт хозяина, каким бы тот ни был. И теперь ирландец не был бессмертным. Он чувствовал это, когда вдыхал и выдыхал воздух. Когда слышал звук двигателя и стук колёс. Когда видел заходившее за горизонт Солнце. Во всём кругом ощущалось смертное движение человека, у которого на всё отводится определённое время. То самое время, что не двигалось как раньше по своей оси, а утекало из сосуда.

Он был готов к такому и даже представлял, что будет ещё хуже, но когда доходит до самого момента вроде этого, то всегда становится сложнее. Так было и сейчас. После того, как Мари забрала его силу и его бессмертие. Разумеется, ничего не отдав взамен. Ни правильных вопросов, ни правильных ответов. Мало того, он стал забывать, как вообще это было. Он видел её, красивую, как и прежде, но совершенно очаровательную, как никого до этого. С такими искренними живыми глазами, с таким чувственным всепоглощающим голосом. А потом, когда она ушла, силы тоже покинули его. И как бы ни было это странно, но это не удивляло. Слишком долго длилось то, чего он не мог осознать… А сейчас появился шанс сделать это. Появился из-за того, что теперь само время заставляло за собой следить… Но сначала погулять и накормить Добби…

Щенок спал. Видимо, ему было совсем грустно без хозяина. Поэтому он так коротал своё время. А так хотелось увидеть, что он встретит дома, виляя хвостом…

Густав зашёл в ванную и умыл лицо. Дышать стало почти невозможно, словно кто-то влез в грудную клетку и занял там всё необходимое воздуху пространство. Вода стекала в раковину, убирая что-то давно залипшее и ненужное.

– Ты знаешь, откуда это? – послышался голос.

– Что «это»? – спросил Густав, ещё не понимая, в чей адрес был задан этот вопрос. И откуда вообще взялся голос.

– Твоя сила. Которой сейчас нет.

Густав оглянулся. Ничего. Пустая комната. Мертво. Только дышать трудно, словно в гробу закончился воздух.

«Да, там. Он всегда был там… – подумал Густав. – Внутри…»

«Да, я здесь. – ответил голос. – Ну. Почти здесь. Вообще-то я за тысячи миль отсюда, но для тебя я всегда был именно здесь. Где ты дышишь… Но сейчас я ухожу».

Ирландец начал вспоминать. Вспоминать всё то, что было в самом начале. Наконец-то. То, что он хотел знать многие сотни лет, теперь проснулось в нём. Этот голос. Грозный сильный древний голос был знаком, как будто был родным.

Тескатлипока. Бог ночи и севера, сила которого ходит комом из молний внутри него; бог обитающий в пирамиде и не желающий явиться миру людей. Лишь скромное желание которого видеть сопротивление и разрушение в человеческих душах, которое явно лишь изнутри и невидимо снаружи, пока не случится непоправимое.

Ему нужен исполнитель. Жонглёр душами. Который сделает всё, что нужно, за него. Чтобы повелителю осталось лишь посмотреть. За это исполнитель получает силу, знание, вечную жизнь, в общем всё, что ему понадобится. Но не правду. Правду ему знать нельзя и нельзя даже думать о том, чтобы попытаться её узнать.

Исполнитель должен лишь следовать своему инстинкту, новому инстинкту, дарованному ему вместе с прикладными навыками. Не перегибать, не отступать. И уж точно не сдаваться перед инстинктом, а просто следовать ему, без лишних вопросов и без лишних попутчиков. И уж точно не задавать вопросы о том, откуда всё это берётся.

– А тебе надоело это, Густав. Тебе надоел мой инстинкт. Ты захотел подчинить его. Поменять его. Скажи, разве единственное правило так многого стоит?» – спросил Тескатлипока.

– Теперь я вспомнил…

– Ты и не должен был это помнить. И вспомнить ты это можешь только в одном случае… Когда теряешь.

– Справедливо.

– Интересно… Ты первый считаешь, что это справедливо. Ну да ладно… Не волнуйся. Новый кандидат на твоё место у меня уже есть. Я ведь сам помог ей забрать у тебя всё лишнее. Осталось только её саму забрать себе окончательно. Но это легко… А ты живи своей новой нормальной жизнью смертного человека. Теперь-то у тебя есть все ответы. Дарую их бесплатно. – голос Тескатлипока звучал густым басом, тяжело и повелительно.

Густав умылся ещё раз. Ему уже становилось легче. И особенно легче, когда он думал о Добби. Сначала погулять с собакой, потом накормить…

***

Гуляли часа три. В лесу. В темноте. Среди елей и сосен, что устилали тропинки своими иголками, делая их мягкими, как ковры. Добби ведь ещё только начинал жить, и все новые запахи для него казались чем-то чудесным. И когда Густав наблюдал это, ему становилось легко, как не было прежде. Никогда прежде за все полторы тысячи лет. Теперь у него было время, чтобы состариться. Теперь у него было время. То самое время, которого не было раньше, когда не приходилось его считать.

Вокруг почти всё время летали два чёрных ворона. И оба с какими-то странными глазами. У одного левый, у другого правый были словно зашиты. Они словно изучали Густава с разных сторон. То одним глазом, то другим. И, видимо, не найдя ничего интересного, как-то смешно каркнув в один голос, оба улетели.

Подходя к дому, ему захотелось заглянуть в почтовый ящик. При всей своей пунктуальности и внимательности к проверке почтового ящика с обыкновенными письмами он относился весьма посредственно. Но теперь ему казалось такое поведение необоснованным.

В ящике было несколько счетов, пришедших совершенно не по адресу, немного рекламы строительных фирм, а также одно письмо. Оно было запечатано 3 недели назад со штампами из Парижа, в графе «от кого» значился Вейне В., в графе «кому» – Густав Великолепный. Внутри был сложенный вдвое лист А4 с напечатанным на нём текстом на ирландском языке с единственной рукописной подписью внизу:

«Приветствую Вас, Густав. Меня зовут Ванес Вейне, и, признаться, я Ваш давний поклонник. Моё умение считать заставило, по крайней мере, написать Вам это письмо, в виду того, что, следуя моим подсчётам, к данному моменту у меня уже не получится сделать то, о чём я так давно мечтал. А именно, забрать Вашу способность считать. Она бы мне очень пригодилась по простой причине того, что все вариации своей собственной способности, а также способности захваченных мной умов уже исчерпаны, и лучше считать, чем сейчас, без новых существенных сдвигов уже не получится.

Это письмо я пишу, с одной стороны, из безусловного преклонения перед Вами лично. Такой объём знаний, возможно, не скапливался ещё ни в одном бессмертном. Возможно, по этой причине Ваша ошибка вызвала такой резонанс и интерес к желанию истребить Вашу натуру. По моим подсчётам желающих это сделать оказалось 36, включая самых слабых и молодых, не способных даже на то, чтобы стоять рядом с Вами.

С другой стороны, мне очень жаль, что от Вашей силы мне не удалось забрать ни йоты… В самом начале, как только я услышал Вашу ошибку, и все обнаружили Вас, я, разумеется, принялся считать… И мои подсчёты, к великому моего сожалению, привели к такому выводу, что успеть у меня не получится.

У нескольких бессмертных были достаточно высокие шансы, примерно такие же, как и у меня, но одна персона была вне конкуренции. Моя соотечественница Эмили Мориа. Помимо способностей, которыми обладают многие из нас, у неё было одно внеконкурентное преимущество – желание отомстить. И, думаю, Вы прекрасно знаете, что это чувство способно мотивировать, как никакое другое на свете, любых людей, не только бессмертных. И это чувство заставляет забывать об убытках или потерях или даже о том, что исполнения желанного принесёт больше вреда, чем пользы. Но такова уж природа нашего разума… Иными словами, тот факт, что Эмили помогла Мари и раскрыла ей буквально всё, что смогла насобирать о Вас за всю свою жизнь, при этом не получив ничего для себя, нисколько меня не удивляет. Жажда мести перевесила все прочие… И будьте уверены, без помощи Эмили, ни у Мари, ни у кого бы то ни было ещё, не получилось бы победить Вас.

По моим подсчётам, к тому моменту, как Вы читаете это письмо, Вы уже должны быть в состоянии смертного человека, причём достаточно депрессивно настроенного. Хотя при этом Вы уже целиком принадлежите только себе, чего нельзя сказать, например, про меня, Эмили или Мари.

Но это всё только в том случае, если Вы не покончили со своей жизнью. Хотя на это я склоняю шансов куда меньше, чем на Вашу способность сохранить себе жизнь.

В завершение всего, всё же мне стоит признаться, что написать это письмо меня заставило тщеславие. Не получив желанного, по крайней мере, я могу показать, что знал об этом заранее. В отличие от остальных. А значит всё ещё лучше всех умею считать.

P.S. Текст пишу на Вашем родном языке, так как есть очень высокая вероятность того, что этот язык Вы всё ещё будете знать на данный момент.

Искренне Ваш Ванес Вейне»

Густав слегка улыбнулся, свернул письмо несколько раз и положил его себе в карман. Он действительно помнил Эмили – чуткая скромная девушка, что повесилась напротив его дома 4 сотни лет назад. А всё из ревности, которая раздирала её душу. Тогда это было его ошибкой, он не преследовал такую цель – она должна была лишь сжечь в себе саму способность присваивать себе других. И это оказалось невозможным. Потому что в тот раз он просчитался… Как он хотел поговорить с ней всё это время… Если бы он только знал, что она ещё жива… Густав посмотрел на сидевшего рядом и вилявшего хвостом Добби и сказал: «Вот и пора приступать к самому главному…»

Для Добби самым главным был сейчас ужин, и когда он поел, то улёгся в свою лежанку.

«Что бы сказала мне Эмили, увидь она меня снова? – подумал Густав. – Она наверняка боится. Даже сейчас…»

Стоило об этом подумать, как раздался звонок в дверь. Это был почтальон из службы срочной доставки международной корреспонденции с письмом всё из того же Парижа. На конверте помимо тех же адресата и адресанта также значилось «Экспресс-доставка. VIP»:

«Густав, мой дорогой друг. Я вынужден признать, что просчитался. То, о чём я писал в прошлом письме, не так важно. Так как ни Ваша, ни моя жизнь не имеют такого значения, как то, что последует в ближайшее время.

Дело в том, что Ваш бывший покровитель не так силён, как тот, кто владеет сейчас Мари. И никаких сил не хватит у него, чтобы забрать её. Её владелец настолько силён, что я даже не могу понять какие бы то ни было его параметры. Если Тескатлипока может скрывать своих протеже, то этот бог в состоянии скрывать самого себя.

Кроме того, не так давно я высчитал, что бог памяти предупредил Уицилопочтли о том, что грядёт передел влияния среди богов. Но я не обратил должного внимания на это. Последние события, привели меня к выводу, что передел близится среди самих богов, а не только того, что их касается. Каких-то богов не останется, а это значит, что не останется и каких-то миров. Внутренних миров, что так важны для полноценности бытия.

Только сегодня я обнаружил, что вопреки потере своего бессмертия Вы каким-то образом сохранили в себе все накопленные ранее знания. О чём, по всей видимости, кроме меня никто не знает. Вы смогли спрятать это даже от того, кто заставлял Вас эти знания получать. Тут я снова преклоняюсь перед Вашими способностями.

Возможно, эти знания смогут спасти всех от приближающейся катастрофы. Поверьте, я не любитель сгущать краски. Более того, не было ещё момента, когда бы мне приходилось кого-то о чём-либо просить…