Происки любви

Ликование это, правда, на секунду омрачила коварная мысль, что, может быть, фраза эта являет собой всего лишь соблюдение стандартного ритуала по отношению к новым клиентам, но всерьёз поразмышлять на эту тему ему не удалось, так как в этот момент ему было предложено возлечь на пресловутый станок, после чего сеанс эротического массажа наконец начался.

Лора сняла лифчик и вроде бы невзначай (а может, и вправду случайно?!), чуть касаясь его кончиками больших грудей, стала намазывать каким-то душистым кремом. Что же касается Олеси, то она отошла в глубину комнаты, включила магнитофон, из которого полилась негромкая, явно не отечественного происхождения музыка, затем встала так, чтобы лежащий на подушке Виктор мог хорошо её рассмотреть, и начала ритмично двигать бёдрами. Одновременно она медленно сдёрнула тоненькие бретельки с плечиков и, извиваясь, стала выскальзывать из своего узкого чёрного платья.

До сих пор Виктор видел стриптиз всего дважды, причём оба раза в течение своего первого пребывания на Западе. У него осталось ощущение разочарования и лёгкой тоски от довольно однообразного зрелища двигающихся вокруг шеста на подиуме обнажённых барышень, с равнодушным видом старающихся принять сладострастные позы.

Однако Олесин стриптиз не имел практически ничего общего с известным ему танцем. Никакого равнодушия в её глазах не было и в помине. Напротив, они ярко и, как ему казалось, насмешливо блестели всякий раз, когда она взглядывала на него.

К тому же и никаких особых поз девушка тоже не принимала. Оставшись нагой, она просто продолжала танцевать, то забывая, то вроде бы снова вспоминая о своём единственном зрителе.

В очередной раз наткнувшись на его прикованный к ней взгляд, она резким движением головы отбросила прилипшую ко лбу светлую чёлку и с лёгкой картавостью доверительно сообщила ему:

– Я вся мокрая.

Виктор напрягся было, не зная, как отреагировать на это признание, но Олеся не дала ему долго раздумывать.

– Вам нравятся мокрые девушки? – лукаво поинтересовалась она.

Виктор, вконец растерявшись, пробурчал в ответ что-то не совсем членораздельное, из чего следовало, что в принципе ему мокрые девушки нравятся.

На самом деле он над этим вопросом никогда не задумывался, и сейчас, пожалуй, если бы отвечать на него честно, следовало бы сказать, что ему нравятся не столько мокрые девушки вообще, сколько сама Олеся в частности, причём если уж быть совсем честным, то надо было бы в дополнение признаться, что сухая она или мокрая – это не столь уж и важно, и что сухая, в общем-то, даже и лучше.

Пока он надо всем этим размышлял, произошла ротация, то бишь Лора отошла в глубь комнаты, где также начала движение бёдрами в такт музыке, а Олеся заняла её место, продолжая лёгкими движениями массировать его.

В отличие от Лоры грудки у неё были маленькие, курносые и никак его не касались при всех её наклонах, но зато, массируя, она, как бы ненароком (здесь «как бы» уж точно имело место, сомнений не было!), задевала своими тонкими пальчиками его интимные места, отчего он вскоре пришёл в давно забытое состояние невероятного возбуждения. Единственное, что отвлекало и даже вносило некую неловкость во весь этот физиоэротический процесс, была Лора, по-прежнему зачем-то постоянно маячившая где-то на самой периферии его зрения.

– А мы никак не можем остаться вдвоём? – улучив момент, прошептал Виктор прямо в ушко наклонившейся над ним Олесе.

– Отчего же, – задорно улыбнулась девушка, вновь блеснув золотым зубом, – конечно, можем. Желание клиента у нас закон. Но если я правильно понимаю, чего вы хотите, то это стоит дополнительных денег. Такие у нас правила, – понизив голос, отчего-то виновато объяснила она и со значением покосилась на зеркальную стену.

Он понял, что за зеркалом этим, как в американских полицейских фильмах, кто-то за ними наблюдает. Но ему уже было всё равно.

– Хорошо, – хрипло выговорил он. – Я согласен.

Олеся подошла к Лоре, что-то шепнула ей, и та тут же исчезла, радостно попрощавшись при этом.

Виктор напряжённо ждал.

Олеся приблизилась. Глаза её по-прежнему сияли, но никакой насмешливости в них уже не было. Они смотрели серьёзно, даже с некоторым удивлением.

Виктор приподнялся на локте ей навстречу и, уже больше ни о чём не думая, поцеловал её прямо в губы бесконечным, сводящим с ума поцелуем.

Часом позже он, со всё ещё кружащейся головой, стоял в дверях, отсчитывая названную Олесей сумму.

– Тебя подвезти? – негромко спросил он. – Или тебя кто-нибудь ждёт?

Она покачала головой:

– Нет, меня никто не ждёт. Но я далеко живу.

– Это ничего, – всё так же тихо сказал он. – Я отвезу.

– Придётся подождать, – шепнула Олеся, окинув его недоверчивым взглядом. – Я смогу выйти только минут через пятнадцать.

– Это ничего, – ответил он. – Я подожду.

Сидя в «форде», Виктор закурил, чего не делал уже очень давно, и попытался осмыслить происходящее. Это не очень у него получилось. Как-то всё это не осмысливалось. То есть именно смысла в произошедшем на самом деле обнаружить было невозможно, как он ни старался.

Ничего общего между ним, в общем-то, пожилым уже, известным кинорежиссёром, и этой молоденькой девушкой, которая, как выяснилось, всего неделю как поступила в данное заведение, не было. Да и не могло быть. Их разделяло всё – возраст, положение, семейный статус, воспитание, взгляды на жизнь и тому подобное, список длинный.

Уж не говоря о Любе. Не будет же он ставить под удар такую нечаянно найденную драгоценность, как Люба! Один раз, можно сказать, повезло в жизни, так он теперь будет рисковать всем своим благополучием?..

Да ни за что!…

За каким же чёртом, спрашивается, он сидит здесь и ждёт её? Получил своё и езжай домой. Во всяком случае, тысячи мужчин поступили бы именно так. Им и в голову не пришло бы размышлять о своём семейном статусе или о каком-то предположительном пресловутом риске в подобной ситуации!..

А ведь прав был чёртов телемастер – все предыдущие проблемы и впрямь ушли куда-то на задний план. Так чего, спрашивается, ещё нужно?

В том-то и дело, что он не Гена.

Он впервые в жизни заплатил деньги за то, чтобы женщина провела с ним время. И он ждёт её, эту женщину, потому что не хочет, чтобы это время так и осталось оплаченным деньгами. Он хочет, чтобы она увидела, что он относится к ней с уважением, несмотря на то что знакомство их произошло весьма своеобразным образом…

Ну, а потом, надо уж себе признаться, что барышня произвела на него впечатление. Даже, можно сказать, весьма сильное впечатление.

Очень, прямо скажем, необычная барышня.

Да что он себя обманывает, в конце-то концов! Что уж в ней такого необычного… Просто сексом давно не занимался, вот и всё. Вот тебе и всё объяснение необычности…

Да нет, пожалуй, что дело не только в сексе…

А в чём же тогда ещё?..

Наверное, в том, как она спросила, увенчались ли успехом его поиски любви… В этой её насмешливой интонации. И ещё в том, как она поинтересовалась, нравятся ли ему мокрые девушки…

Да, чёрт возьми, нравятся, уж признайся!..

А всё-таки замечательно, когда есть возможность придумывать себе жизнь!.. Сама по себе жизнь – не бог весть что, другое дело, как ты её придумываешь. Это умение, собственно, и отличает одного человека от другого…

Всё это, конечно, хорошо, пока не зашло слишком далеко. На самом деле лучше было бы сейчас уехать. И никогда сюда не возвращаться. И забыть про всё это приключение. Вычеркнуть из памяти.

И никто об этом никогда не узнает!

Да, это, пожалуй, будет лучше всего. То есть лучше ли, неизвестно, но уж правильней всего, это точно.

А она не обидится. Она на самом-то деле и не поверила, что он будет её ждать. Ей небось все обещают. И никто не ждёт. И ему тоже не нужно. Ни к чему хорошему это не приведёт. Так что давай заведём мотор и потихонечку тронемся…

Стоп. Поздно. Никуда уже ты не поедешь. Вон она идёт.

Интересно, как она прямо держит спину. И ножки на своих высоких каблучках ставит каким-то особым, грациозным манером. Любопытно, откуда это в ней. Что-то она говорила, из какой-то она появилась казахской глухомани… Никак не вспомнить название…

Как это там у Мольера в «Дон Жуане»: «…кто бы мог подумать, что в этакой глуши водятся столь прелестные создания!..»

Какая же чушь лезет в голову!..

Что-то она больно бледная, наверное, это от фонаря такой свет… Прямо как покойница… И вообще что-то она изменилась, и так-то молоденькая, а теперь совсем девочкой выглядит в этих своих джинсиках и курточке…

Вдруг его осенило. Это она, очевидно, умылась, краску стёрла, они же наверняка там специально чересчур ярко красятся, чтобы в полутьме было видно.

Олеся подошла к «форду», с несвойственной ей робостью открыла дверцу и несколько неловко юркнула внутрь.

– А я думала, ты пошутил, – сказала она, усевшись.

– Ну и зря, – ответил он, – я вовсе не шутил.

«Форд» мягко тронулся с места и, набирая скорость, понёсся по опустевшей Москве.

Глава пятнадцатая
Возвращение

 
Ночь. Мои мысли полны одной
женщиной, чудной внутри и в профиль.
То, что творится сейчас со мной,
ниже небес, но превыше кровель.
 

И. Бродский

Около двух часов ночи Виктор наконец подъехал к своему дому. Было такое чувство, что он уехал из него чёрт знает когда, давным-давно, так давно, что даже забыл какие-то привычные глазу детали экстерьера, и сейчас он с некоторым удивлением узнавал столь хорошо когда-то изученный им подъезд.

Он уже с полчаса сидел в машине, но по-прежнему медлил с выходом, подспудно понимая, что как только он шагнёт через этот родной порог, так всё снова встанет на свои места и то, что коснулось, нет, не так, то, что обожгло его нынешним вечером, возможно, исчезнет безвозвратно, и больше он уже ничего подобного никогда не испытает. Вот этого-то он и страшился, а потому сидел сейчас неподвижно, тупо уставившись на знакомое до мелочей парадное и вспоминая, как Олеся, забавно картавя, рассказывала ему свою горемычную историю.

Собственно, ничего в этом рассказе не было необычного, нормальная заурядная история о том, как провинциальная девушка оказывается на столичной панели. И какое, скажите на милость, это всё имеет отношение к нему, Виктору Гордину, жизнь которого проходит на высоком восьмом этаже, неизмеримо далёком от этой самой панели.

Но-но, не зарывайтесь, господин Гордин, не так уж всё это безумно далеко друг от друга.

Да вон Люба тоже ведь казалось существом с другой планеты… Там, где ещё первобытно-общинный строй в разгаре. А получилось в конечном счёте, что ближе человека у него нет.

Скажешь тоже, Люба! Ты ещё маму вспомни!..

Что это он, действительно, приплёл сюда Любу. Люба – это совсем другая история, это, как говорят в Одессе, чего-то особенного…

Стукнула дверь подъезда, оттуда вывалилась парочка – молодой человек в модном длиннополом пальто и девушка в незастёгнутом плаще. Они о чём-то оживлённо говорили, а потом вдруг, даже не закончив фразы, как по команде, начали целоваться.

Виктор вдруг с изумлением узнал Настю. Лучше бы он уже давно вылез из машины, по крайней мере, не оказался бы в такой дурацкой ситуации – сейчас и выходить было некстати, и продолжать сидеть на месте было совсем неловко, вроде как он разыгрывал из себя частного детектива, шпионил за своей собственной дочкой.

По счастью, поцелуй продолжался не так уж долго. Молодой человек оторвался от Насти, отступил на пару шагов, прощально помахал ей рукой и направился к стоящему у тротуара, чуть впереди гординского «форда», блестящему, серебристому, последнего выпуска «мерседесу».

Он уселся в машину и, издав прощальный короткий гудок, умчался.

Оба – и Виктор, и Настя, – смотрели ему вслед, пока он не скрылся за поворотом. Затем они повернули головы, и их взгляды встретились.

Деваться теперь было некуда. Виктор пристыженно полез вон из машины.

– Папа! – удивилась Настя. – Ты что, давно тут стоишь?

– Да нет, только подъехал, – соврал он. – Минуты три.

– А чего ты домой не идёшь?

– Так, задумался чего-то… А кто это был?

Настя молчала.

– Давай-давай рассказывай! – настаивал Виктор. – Что это за птица такая на шестисотом «мерседесе»? С виду типичный новый русский.

– Он совсем не типичный, – с обидой в голосе возразила Настя. – Если хочешь знать, это Павел Ряжский.

– Банкир? – поразился Виктор.

Про Павла Ряжского он, конечно, слышал, причём довольно давно. Ряжский сделал молниеносную карьеру за последние два года и на сегодняшний день возглавлял одну из самых больших банковских структур в городе.

Настя молча кивнула.

– Сколько же ему лет? – с удивлением спросил он.

Знаменитый банкир показался ему совсем мальчиком.

– Двадцать семь, – не сразу ответила Настя.

– Он что, не женат?

На этот раз пауза оказалась длиннее. Виктор спокойно ждал.

– Женат, – наконец выдавила из себя девушка, – у него семья.

– Та-а-ак, – пробурчал он, с каждой секундой чувствуя себя всё более мерзко.

Пока он тут развлекался на полную катушку, занят был собственными переживаниями, он пропустил Настю. Неизвестно, как далеко всё это зашло. Бедная девочка!

– Как же вы познакомились? – стараясь не выдать тревоги, почти небрежно спросил он.

– В «Доллз», в ночном клубе. Мы там с подружкой были…

Виктор внезапно остро почувствовал, что на самом деле Насте очень хочется поделиться, излить душу… Ему стало ещё жальче девочку. Он обнял её за плечи, прижал к себе:

– Ладно, чего мы, собственно, здесь стоим, на улице. Пойдём домой, ты мне всё расскажешь.

И они зашли в подъезд.

Глава шестнадцатая
Жёны и любовницы

 
В ревю танцовщица раздевается, дуря.
Реву, или режут мне глаза прожектора?
Шаль срывает, шарф срывает, мишуру,
Как срывают с апельсина кожуру.
А в глазах тоска такая, как у птиц.
Этот танец называется «стриптиз».
 

А. Вознесенский

Темпераментная музыка, гремевшая в зрительном зале, неожиданно стихла, сменившись на что-то медленное, томительное, щекочущее нервы. Гордин зябко повёл плечами, быстро огляделся.

Лысоватый сосед слева, сильно похожий на актёра Джона Малковича, облизнул тонкие губы и, покосившись на Виктора, загадочно улыбнулся, а потом вдруг неожиданно вульгарно подмигнул ему. Гордина перекосило. Никак не отреагировав, он отвернулся к соседу справа.

Им оказался плотный человечек, практически лишённый шеи, но зато с большими усами, от которых пахло чем-то напоминающим индийские благовония. Человечек этот не обратил на Виктора ни малейшего внимания. Взгляд его чёрных глаз был неотрывно устремлён вперёд, на сцену, на покамест закрытый, но всё более волнительно колыхавшийся занавес.

Музыка зазвучала ещё тише, ещё мучительней, будто зависая в пространстве и готовясь к чему-то, и вдруг, снова резко ломая ритм, взорвалась каскадом бешеных звуков, перелившихся во что-то танговое и страстное. Занавес распахнулся, и в ослепительном, режущем глаза свете узкого луча, прыгнувшего на сцену, появилась женская фигура, стоявшая спиной к публике. Что-то в очертаниях этой фигуры показалось Гордину странно знакомым, близким, как трудно уловимое воспоминание детства.

Ощущение это усилилось ещё больше, когда женщина повернулась, начиная танец, и по залу прошелестел восторженный сластолюбивый шепоток. Что-то в повадке танцовщицы, в её притягивающих движениях было невероятно родное, но в то же время и отталкивающее, дистанция между ним, сидящим в темноте зала, и ею, выхваченной цепким лучом, казалась непреодолимой.

По спине внезапно пополз противный холодок. Он по-прежнему не мог поверить. Он всматривался в неё до боли в глазах и наконец, не выдержав, вскочил с места и побежал вперёд, к сцене, потом в ужасе резко остановился, всё ещё не веря…

Танцовщица вывернулась из обволакивающих её лёгких одежд и, оставшись полуобнажённой, начала неспешно расстёгивать бюстгальтер.

Гордин, оцепенев, неотрывно следил за нею. Ошибки быть не могло, это была она, его законная жена Люба…

Тысячи вопросов роились у него в голове. Как она попала сюда, как преодолела природную свою застенчивость, как решилась выставить себя напоказ перед десятками сладострастных мужиков, почему ничего не сказала ему, никак не предупредила?..

Впрочем, какое это всё имело значение, что он мог теперь сделать, разве в силах он был изменить, остановить это безумное раздевание, за которым с жадностью следили сотни глаз.

Люба переступила ногами в высоких прозрачных туфлях через сползшие на пол трусики и встала, совершенно нагая, посреди огромной пустой сцены, густой темнотой обступившей высвеченное лучом пространство. Ослеплённые этим лучом глаза её невидяще шарили по залу и вдруг остановились на нём.

Это было невероятно, невозможно, он стоял за полосой света, и она просто никак не могла его видеть, и тем не менее Люба пристально смотрела именно на него, это было совершенно очевидно.

Виктор хотел бежать, он просто не мог вынести этого настойчивого, призывного взгляда, но тут же обнаружил, что нет никакой возможности сдвинуться с места – ноги его словно намертво приросли к полу. В ту же секунду произошло нечто совершенно ужасное и непредсказуемое – Люба, по-прежнему неотрывно глядя на него, вдруг отступила чуть назад и широко улыбнулась.

– Какие красивые мужчины к нам нынче приходят! – почти беззвучно прошептала она, но Виктор услышал, вернее, угадал по губам, что она произносит, и от этого пришёл в состояние полного отчаяния.

Она ни в коем случае не могла, не должна была это говорить.

Он протянул к ней похолодевшие руки, словно пытаясь этим жестом остановить её, но Люба напрочь проигнорировала это движение.

– Я вся мокрая! – торжествующе сказала она уже громко, на весь зал. И, неприятно усмехнувшись, вопросила: – Тебе нравятся мокрые женщины?

– Не-е-е-ет! – неимоверным усилием воли заставил себя выкрикнуть Виктор, поскольку всё его существо стремилось ответить «Да!».

– Нет, не нравятся! – убеждая сам себя, уже твёрже повторил он и проснулся.

За окном было ещё темно. Виктор поворочался некоторое время, но сон уже не шёл. Он раздражённо вылез из постели, отправился на кухню, приготовил себе кофе и сел ждать рассвета.

Спустя два часа Гордин шёл по длинному студийному коридору, направляясь в монтажную. Он не выспался, встал очень рано, ночной кошмар всё ещё сидел у него в подсознании, зудя какой-то бесконечной, раздражающей нотой, как невидимый комарик. От этого всё окружающее он воспринимал сегодня с дополнительной остротой, боковым зрением выхватывая на ходу детали, на которые в обычном состоянии он не обратил бы никакого внимания. Покосившаяся табличка на двери, скрипучая дверь туалета, полная окурков жестяная банка из-под плёнки, оставленная на подоконнике лестничного пролёта, – всё вызывало в нём резкое отвращение, и если бы не Люся, уже полтора часа ждущая его в монтажной, Гордин, скорей всего, повернул бы назад.

В конце коридора возник силуэт, становящийся по мере приближения всё более знакомым. Собственно, ещё до того, как он разглядел фигуру, а потом и лицо, он ещё издали уловил походку. Так переступать ногами, плавно поводя бёдрами, могла только одна женщина, с которой как раз он хотел бы сейчас встретиться меньше всего, – Нонна Поглазова.

Виктор внутренне заметался, но деваться было некуда – все спасительные ответвления километрового коридора он уже миновал.

– Виктор Борисович! Какая встреча! – насмешливо сказала Нонна Поглазова своим хрипловатым голосом.

– Привет! – буркнул Виктор.

За прошедшие со времён несостоявшегося фильма о Екатерине Великой годы он многократно видел её во всевозможных телевизионных передачах, они не раз могли случайно встретиться на студии, в Доме кино или в каком-то другом публичном месте, но судьба как-то постоянно разводила их, так что нос к носу они с тех пор столкнулись впервые.

Гордин заметил, что время безусловно изменило Нонну По-глазову – из неё окончательно ушло всё девичье, непосредственное, что когда-то так подкупало его, она превратилась в женщину в расцвете лет, главной заботой которой становилось теперь стремление любым путём продержаться в этом качестве как можно дольше.

– Как жизнь, Витя? – поинтересовалась бывшая возлюбленная, чуть щуря свои, тщательно подкрашенные глаза болотного цвета.

Виктор знал, что на самом деле глаза у Нонны Поглазовой были маленькие, то есть намного меньше, чем ей бы хотелось, и оттого на макияж у неё уходило не менее полутора часов. Он повёл плечами, что означало, что жизнь у него идёт нормально, хотя могло бы быть и лучше.

– Я слышала, ты опять в запуске?

– Угу, – односложно ответил Гордин, не очень желая влезать в подробности работы над картиной.

– Ну что ж, поздравляю, – задумчиво сказала Нонна Поглазова, не выражая при этом ни малейшего поползновения продолжить движение в своём направлении. – Хоть денег заработаешь.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил Виктор.

– Говорят, ты женился? – всё с тем же лукавым прищуром поинтересовалась она.

– Женился, – подтвердил Гордин, мучительно думая, как бы всё же выйти на коду этой затягивающейся сцены.

– И что же, счастлив? – ничтоже сумняшеся продолжала допрос Нонна Поглазова.

– Да, счастлив! – с вызовом ответил он.

– Ну что ж, прекрасно, поздравляю, давно пора, – хрипловато заворковала его бывшая любовница, не отводя от него насмешливого взгляда. – Я тоже недавно замуж вышла, – доверительно сообщила она.

– Это в который раз? – не удержавшись, полюбопытствовал Гордин.

– В третий, – поджав губы, произнесла Нонна Поглазова. – Всего-навсего.

– И кто же у нас муж?

– Бизнесмен, кто же ещё.

– Понятно, – кивнул он.

– Младше меня на восемь лет, – поделилась Нонна Поглазова.

– Вот как, – сказал Виктор, не очень понимая, как надо реагировать на эту информацию.

– У меня ребёнок, между прочим, – добавила она не совсем кстати. – Мальчик. Пятый годик пошёл.

– От этого мужа? – уточнил Гордин.

– Нет, от предыдущего, – усмехнулась она. – От этого пока никого нет.

– А что, планируется?

– Кто знает, – улыбнулась Нонна Поглазова своей знаменитой, сочной улыбкой. – Будем посмотреть. Ты извини, Витя, я сейчас тороплюсь, – заявила она, по-прежнему не двигаясь с места. – Давай, может, как-нибудь встретимся, поболтаем. Ты запиши мой телефон, я теперь в центре живу, на Патриарших прудах.

Виктор послушно записал, зная, что никогда не воспользуется этим телефоном.

– Звони, Витя, буду рада.

– А муж?

– Что муж?

– Он тоже будет рад?

– Муж у меня в командировке. За рубежом.

– В перманентной, что ли?

– Нет, отчего же, – снова усмехнулась Нонна Поглазова. – Приезжает периодически. Да ты не волнуйся, я этот вопрос урегулирую.

– Я и не волнуюсь, просто интересно.

– Ладно, я побежала. Ты чего-то поседел сильно. Может, тебе покраситься?

– Я подумаю, – пообещал Гордин.

– А я?

– Что ты?

– Как я выгляжу, ты ничего не сказал?

– Шикарно.

– Честно?

– Конечно.

– Ну, хорошо, спасибо. Я тебе верю. Ты один из немногих, кто не врёт. Звони.

Она чмокнула его в щёку, при этом ненароком уперевшись в него большим упругим бюстом, и удалилась всё той же, хорошо сбалансированной походкой.

Виктор с облегчением проследовал дальше, дивясь неожиданному интересу, проявленному его бывшей возлюбленной. Нонна Поглазова ничего не делала просто так. Возможно, до неё дошли слухи о том, что Аптекарев собирается инвестировать деньги в его проект. А может быть, сам Аптекарев уже связался с ней и предложил роль. А может, она благодаря своему острому женскому чутью ощутила, что с ним что-то произошло вчера вечером, что юная женщина всего несколько часов назад прижималась к нему своим гибким горячим телом, смотрела на него огромными благодарными глазами, не думая при этом ни о его седых волосах, ни о его заработках?!

До чего же странный сон, между прочим, приснился этой ночью!

Да, скорей всего, дело именно в этом. Они, бабы, каким-то седьмым неведомым чувством догадываются, что с нами происходит, и тут же делают стойку. Это всё на каком-то зверином, подсознательном уровне…

Так размышляя, он дошёл до конца коридора, спустился на этаж ниже и открыл дверь в монтажную, где на него укоряюще взглянула одиноко сидевшая Люся. Никаких особых перемен в её поведении он при этом не обнаружил. Было очевидно, что её, Люсино, острое женское чутьё в данном случае совершенно не срабатывало.

Скорей всего, что этот сверхъестественный нюх свойственен только бывшим возлюбленным, решил он. Ладно, надо уже отключиться от всей этой сексуальной катавасии и заняться наконец работой.

Работу он положил начать со сцен с княжной, то бишь с Ликой. Линия Лики была одной из самых важных в этой, похожей на слоёный пирог картине, она была почти сквозным персонажем, в общении с которым Саня проходил свои университеты. Большая часть материала, связанного с Ликой, была уже отснята, так что, в принципе, давно можно было уже выстроить более-менее внятную историю.

Гордин, однако, по некоторым соображениям оттягивал монтаж этой части фильма, не желая показывать Лику ни спонсору, ни Речевскому, ни кому-либо другому. Дело в том, что у него были определённые сомнения по поводу Лики. Точнее, не самой Лики, а молодой актрисы Ольги Изюмовой, её играющей.

Оля Изюмова получила эту роль благодаря настойчивым просьбам её собственного мужа, а именно, гординского оператора Игоря Стрельцова. Гордин поначалу упирался, но в конце концов отказать Игорю не мог – слишком многое их связывало. Да к тому же внешне Оля вполне подходила, была в меру привлекательна, сексапильна, хотя вид у неё при этом был какой-то такой беспомощный, что хотелось немедленно её обнять, приголубить, защитить, на что в общем-то закоренелый холостяк Стрельцов и попался пару лет тому назад. За прошедшее время обнаружилось, что имидж этот был весьма обманчив, Оля Изюмова ни в какой защите не нуждалась, напротив, это Игоря приходилось постоянно утешать, приводить в чувство и давать прибежище, когда он, не выдерживая натиска жены, сбегал из дому. Стрельцов был на десять с лишним лет младше его, и Гордин с самого начала их знакомства относился к нему почти по-отечески.

Как только Игорь принёс домой сценарий «Нескончаемых поисков», Оля немедленно разглядела там роль Лики и начала планомерную атаку на мужа. Тот же, в свою очередь, бесконечно одолевал Гордина, сопровождая просьбы рассказами о трещавшей по швам семейной жизни и возлагая на него всю ответственность за грядущую драму. Виктор в конце концов уступил, ему было жалко друга, к тому же он понимал, как важно было Стрельцову пребывать в приподнятом настроении во время работы, а не в каком-то постоянном раздрызге. Он решил, что в случае чего вытянет Лику, для чего существовал целый ряд его профессиональных режиссёрских приёмов. Ну, а в крайнем случае всегда существовал спасительный монтаж, где неудачное можно либо прикрыть, либо вообще выбросить.

Ему пришлось сильно помучиться с Изюмовой во время съёмок, и результата, полностью удовлетворявшего его, он так и не получил. Стрельцов, конечно, постарался снять жену как можно лучше, но как только дело доходило до серьёзных актёрских кусков, так начинались проблемы. На самом деле, если бы не Игорь, он бы давным-давно заменил актрису. Но в данном случае это было уже невозможно. Вместе с артисткой он бы потерял и оператора, что было уже совершенно исключено. Он к Игорю привык, тот понимал его с полуслова – короче, менять Стрельцова было никак нельзя, к тому же, чего там говорить, оператор он был от бога.

Потому и оттягивал Виктор монтаж этого материала, страшась, что все огрехи выявятся и исправить их будет крайне сложно. Но дальше уже тянуть было некуда. Из оставшихся отснятых, но несмонтированных пока сцен история Лики была, пожалуй, наиболее интересной и значимой.

Как обычно, Люся сделала предварительную работу, собрав вчерне давно отобранные Гординым дубли в более-менее внятный сюжет.

– Ну что, начнём? – кротко спросила она, никак не отреагировав на поток гординских извинений.

– Давай, – вздохнул он. – Поехали!

Но не успели они начать, как дверь открылась и в монтажной возник Игорь Стрельцов собственной персоной.

– Мимо проходил, решил заглянуть, – пояснил он свой приход. – Не возражаешь, посижу, посмотрю.

– Сиди, – пожал плечами Гордин, которому было совершенно ясно, что Игоря прислала на разведку вездесущая Изюмова.

Он снова вперился было в экран монитора, но посмотреть толком вновь ничего не успел. Зазвонил мобильный телефон.

– Я внизу, Гордин! – услышал он встревоженный голос эксвайф. – Спустись, пожалуйста. Нам надо срочно поговорить.

– Хорошо, – буркнул Виктор.

Таков уж, видимо, был этот злосчастный день, что ничего сегодня не задавалось. Он посмотрел на часы. Разговор с Людмилой займёт минимум час, если не больше, меньше с ней не бывает, а потом уже надо будет мчаться во ВГИК. С другой стороны, очень хотелось посмотреть собранные сцены.

– Вот что, Люся, – неожиданно решился он, – скинь-ка мне весь этот материал с княжной на кассету, я её во ВГИК возьму, посмотрю вместе со студентами, рискну. И им полезно, и мне. Извини, Игорёк, в другой раз.

И, виновато разведя руками, он вышел из монтажной.

Людмила ждала его в вестибюле студии, с прямой спиной сидя на скамейке. Взгляд у неё при этом был настолько вызывающий, что проходящие мимо невольно оборачивались.

Виктор вздохнул. По сурово поджатым губам экс-вайф было очевидно, что разговор предстоит нелёгкий. Он решил провести его в хорошем темпе и по возможности не впадать в эмоции.

В голове отчего-то вновь всплыл приснившийся ночью дикий Любин стриптиз. Виктор мотнул головой, прогоняя видение, и решительно направился к скамейке. Он бодро уселся рядом с Людмилой, и сцена под названием «Встреча бывших супругов» началась.

ЛЮДМИЛА. Ну, здравствуй, Гордин!

ВИКТОР. Здравствуй.

ЛЮДМИЛА. Чего-то ты выглядишь не ахти. Я смотрю, плохо о тебе заботятся!

ВИКТОР. Давай по делу. А то я тороплюсь.

ЛЮДМИЛА. По делу? Ну что ж, давай по делу. Что ты решил?

ВИКТОР. Насчёт чего?

ЛЮДМИЛА. Гордин, не прикидывайся дурачком! Прекрасно знаешь насчёт чего! Насчёт того, что твой дружок соблазнил твою дочь!

ВИКТОР. Ещё вопрос, кто кого соблазнил!

ЛЮДМИЛА. Гордин, не начинай, ладно?

ВИКТОР (со вздохом). Ну хорошо, что ты конкретно хочешь?

ЛЮДМИЛА (повысив голос). Я конкретно хочу понять, почему, если, допустим, между ними действительно чистое и светлое чувство, как ты пытаешься это представить, они не женятся? То есть почему твой похотливый соавтор до сих пор не сделал ей предложения? Чего, интересно, он ждёт? Пока ему надоест? Или он проверяет своё светлое и чистое?

ВИКТОР (устало). Послушай, они, в конце концов, взрослые люди…

ЛЮДМИЛА (перебивая). Она, в конце концов, твоя единственная родная дочь! Или ты про это забыл? Ему-то что, твоему Юрочке, он поматросил и бросил, другую нашёл, а она, между прочим, одинокая мать, одна ребёнка растит.