Все эти соображения не давали Тимофею успокоиться и принять единственно правильное решение относительно того, что делать дальше. А между тем, участники дискуссии стали постепенно выдыхаться. Судя по всему, пришло время слегка передохнуть, собраться с силами и вновь пойти на штурм. Иду на вы! С железным скрежетом опустится забрало и…
Тут-то и созрела в голове Тимофея Петровича некая мысль: «А какого лешего мне надо? Зачем я сюда пришёл?» Как принято было ещё в детстве, когда терпеть было уже невмоготу и срочно требовалось выйти, он поднял над головой вытянутую вверх руку. К его удивлению, «учителка» поняла его несколько превратно.
– Да, да, пожалуйста. Слово предоставляется… – председательша указала на Тимофея неким перстом в виде шариковой авторучки и стала что-то торопливо искать в списке жильцов. – Вы из какой квартиры? Задолженности по квартплате нет?
Сообщив номер квартиры и фамилию владельца, Тимофей покосился на бухгалтера, которая, сверившись со своим списком, удовлетворённо кивнула головой. «Ну что ж, делать нечего, придётся выступать. Свобода слова в действии. Видимо, не зря боролись», – с усмешкой подумал Тимофей.
– Я вот о чём хотел сказать…
– А вот вы пройдите сюда, чтобы все вас видели, – предложила председательша.
– Ну, если вы настаиваете… – Тимофей кряхтя поднялся и направился к сцене.
Делал он это с явной неохотой, нарочито медленно, словно бы всем своим видом хотел показать, что вся эта затеянная ими канитель не может его уж очень беспокоить. Хотя бы потому что есть проблемы поважнее.
Но вот дошёл, наконец, до сцены и повернулся к залу. На него глядели две сотни пар широко раскрытых глаз. Некоторые – с удивлением, ведь никогда от него и слова не услышишь. Другие – с явной насмешкой, ну что такого особенного может сообщить им этот старикан? Кто-то, вероятно, смотрел с надеждой – с надеждой завтра при встрече завести ни к чему не обязывающий, минут на сорок разговор, благо повод для этого есть, теперь Тимофей уж не отвертится.
Никому из них угождать Тимофей не собирался. В сущности, ему было всё равно, как отреагируют на его слова. Во всяком случае, именно так мысленно себя старался успокоить. Мол, что бы не ответили, меня это не может волновать.
И вот набрал в грудь воздуха побольше и сказал так:
– Я вот, извините, не пойму, отчего столько шума вокруг этого забора?
По залу прокатился ропот.
– То есть как? – возмутился один из тех, кто расположился справа. Его поддержали слева:
– Зачем сюда таких пускают? Если ума не достаёт, чтобы понять, нечего ему здесь делать.
В заднем ряду возник и тут же затих истерический смешок.
Тимофей поначалу так и не нашёлся, что сказать в ответ. Только посмотрел в зал растерянно и улыбнулся. А потом сказал:
– Я-то надеялся, что вы мне объясните, а выходит, что объяснять должен я сам, – затем немного помолчал, как бы собираясь с мыслями. – Я вот что думаю. Нам же с вами здесь жить. Все мы имеем право голоса. А если не представляем толком, за что голосовать, ничего хорошего у нас с вами не получится. Правильно я рассуждаю? – Тимофей оглянулся на председательшу, сидевшую за его спиной.
– Так что конкретно вам не ясно? – пришла на помощь председательша.
– Мне ясно только вот что, – ответил Тимофей. – Ясно, что дело не в заборе. Если не наберёмся разума, никакой забор нам не поможет. В конце концов, там, за забором такие же люди, как и мы. С ними всегда можно обо всём договориться.
– Хотела бы я посмотреть, как вы убедите в этом наших оппонентов, – хохотнула дама слева.
– Не о чем нам с ними толковать, – прокричали справа. – Мы сами-то не можем прийти к общей точке зрения.
– Вот и я о том. А что если взглянуть на это дело с другой стороны? – примиряюще улыбнулся Тимофей. – Вера в то, что забор защитит от всех невзгод, на мой взгляд, столь же пагубна, как и наивность тех, кто считает, будто нам не нужны никакие запреты и заборы. А в итоге пострадают от непродуманных решений все, – Тимофей обвёл взглядом зал и продолжал: – Когда на простого человека, который во всех этих заморочках ни бум-бум, обрушивается лавина информации в виде противоречивых аргументов и мнений, ему совсем непросто разобраться, разложить всё это по полочкам. Тем более, если одно утаивается, а на другом делают акцент.
– Это кто же тут утаивает? – раздался возмущённый женский возглас. – Вы что же, утверждаете, что мы намеренно вводим граждан в заблуждение?
– Госпожа пайщица, успокойтесь! – вмешалась председательша. – Товарищ вовсе не вас имел в виду.
– Вы правы. Дело не в конкретных личностях, – согласился Тимофей, – и даже несовпадение высказываемых мнений тут совершенно ни при чём. Зло в нашей неискоренимой привычке судить обо всём на основании кем-то сказанных слов. Зло в нашей лени, когда недосуг самому в сути дела разобраться. Зло в нашем желании поскорей найти врага, объявить его причиной всех несчастий, затем осудить и не мешкая привести в исполнение суровый приговор. Ну а потом, когда наступит новая пора невзгод, будем искать следующего врага. И так до гробовой доски, до самого скончания века.
Публика, взволнованная и удручённая перспективой вечного поиска врагов, молчала. И только курчавый гражданин с кипой программных документов на руках никак не унимался:
– А что, будто нет у нас врагов?
– Враги-то есть, – Тимофей немного передохнул и продолжал: – Но главный враг для нас это мы сами. Чем раньше мы это поймём, тем скорее примем нужное решение.
– Так что же, я должна снять юбку и сама выпороть себя? – с этим вопросом обратилась к собравшимся молодая дама из третьего подъезда, вызвав оживление среди мужской части членов-пайщиков.
Однако предложение раздеться догола требуемой поддержки, увы, не получило. Зато с мест прозвучали выкрики:
– Это что ж будет, если каждый вместо того, чтобы работать, станет искать что-то там внутри себя? А жить-то нам на что прикажете?
– Ему, видите ли, классовую борьбу подавай опять, теперь на мозговом, виртуальном уровне! Нет уж, прошли те времена!
– Это занятие нам ни к чему! Если делать нечего, сам пусть в себе копается!
Тут со своего места поднялся гражданин, по внешнему виду, то ли приват-доцент, то ли профессор. Видимо, тоже из научной сферы.
– Что-то я вас, уважаемый, не пойму. Вот вы говорите, что я должен изживать в себе врага. Допустим. Но ведь дело это не скорое, много времени пройдёт, пока человек в душе своей достигнет совершенства. А что же делать сейчас? Прикажете оставить всё как есть, авось, само собой как-то образуется?
Приват-доцент снисходительно усмехнулся и, довольный сказанным, сел, заслужив одобрительные отклики соседей.
Его поддержали с мест:
– Правильно! За что ж тогда бороться будем?
– Я ведь сказал, попробуйте для начала перебороть себя. То же должны попытаться сделать и те, что за забором. Только тогда появится надежда, – ответил Тимофей.
– Господа! Это провокация! – снова не выдержал курчавый, ткнув пальцем почему-то в сторону приват-доцента. – Вот уже нам предлагают забыть о священном праве на самоопределение и отдать себя на милость федеральных властей. Как это так, оставить всё, как есть? Это же ни что иное, как оппортунизм в наиболее извращённой форме, предательство интересов членов-пайщиков.
– Я этого не говорил, – попытался протестовать испуганный приват-доцент. – Я сформулировал этот тезис исключительно в форме риторического, если позволите, вопроса. Мне только хотелось бы понять, есть ли альтернатива наивной мечте о духовном возрождении.
– То есть как это наивной? – тут уж не выдержал ещё один, тоже учёного вида гражданин, похоже, оскорблённый тем, что принижают его роль наставника и попечителя. – Мы, можно сказать, последние силы отдаём, пытаясь воспитать подрастающее поколение. А вы готовы всё пустить на самотёк? Стыдно это с вашей стороны и неблагородно! Как после этого своим детям будете смотреть в глаза?
– Вы моих детей, уважаемый, не трогайте, – тут уж возмутился первый учёный гражданин. – Я со своими детьми как-нибудь уж сам разберусь. – И погрозил кому-то для острастки.
– Знаем мы вашего сыночка, – не выдержала дама в первом ряду. – Еле-еле за уши вытянули, чтоб сдал на аттестат. От армии, само собой, отмазали. Институт после второго курса бросил. По ночам неведомо где шляется. Стоит вам на дачу укатить, так у него каждый раз пьянка до самого утра. Что ж это делается, соседям от него покоя нету!
– Ах, ведьма! Всё ты врёшь! – надо полагать, это мамашу встала на защиту своего сыночка. – Ты на свою дочь-шлюшку посмотри, а потом уж будешь нас обливать помоями. – И уже обращаясь к председательше: – Я требую немедленного опровержения! Иначе за себя не ручаюсь, дойду до Страсбургского суда! – кричала обиженная дама, покидая зал.
– Иди, иди! Скатертью дорога! – послышалось ей вслед.
Тут, наконец-то, смогла вмешаться председательша:
– Граждане пайщики! Так нельзя. Ну надо же уважать права своих соседей.
– Да где тут право? Тут кругом бесправие!
– Воспитываем придурков, а потом надеемся на что-то!
– Всех на перевоспитание, в трудовые лагеря! Дайте нового Сталина!
– Долой тиранов и сатрапов! Да здравствует всеобщая свобода!
– Пора защитить права национальных меньшинств!
– И исключить мздоимство в сексуальной сфере!
– Всех на… – дальше зазвучало и вовсе непристойное.
Ясно было, что собрание пошло вразнос. То есть ещё чуть-чуть, и могло дойти до мордобоя. Следовало что-то предпринять. И Тимофей попытался остудить пыл собравшихся:
– Граждане дорогие! Ну зачем вы глотки себе рвёте? Зачем опускаетесь до клеветы и оскорблений? В конце концов, какая разница, есть этот забор или его нет. Дело-то ведь выеденного яйца не стоит.
Кричащие и буйствующие, униженные и оскорблённые, вскочившие со своих мест и уже, было, покинувшие зал – тут все внезапно замолчали. Поскольку у них одновременно в головах возникла одна и та же мысль. И словно бы подслушав эту мысль, тем самым выразив общественное мнение, в наступившей тишине раздался мрачный голос из президиума:
– Как это не стоит? Да за него наши кровные денежки заплачены.
Шквал возмущённых выкриков прокатился по залу, по пути своего следования приобретая всё более агрессивные черты. Тимофей попытался ещё что-нибудь сказать, но его уже никто не слушал. Все взгляды оборотились к курчавому гражданину, который, размахивая новой кипой бумаг, стремительно приближался к трибуне президиума. Заняв нужную позицию, оратор прокричал:
– Нас тут пытаются столкнуть с правильного пути. Считаю, что дело чести каждого из пайщиков отстаивать свою, принципиальную точку зрения. А соглашателям и резонёрам тут не место. Если человек не понимает основ существования нашего кооператива, подвергает сомнению незыблемые, так сказать, устои нашей собственности, такому человеку здесь не место. Предлагаю лишить возмутителя спокойствия слова и удалить из зала раз и навсегда!
– И исключить из числа членов-пайщиков! – поддержала дама слева и ткнула пальцем в Тимофея.
– Уж и не знаю, как вы, а мы его всегда подозревали, – тут же заявили справа.
– Гнать таких надо!
– Позор!
– Под суд!
Тут снова началось…
Ещё тогда, в августе, когда стоял на площади перед Белым домом, одной рукой массируя левую сторону груди, ещё тогда он верил. Верил, что разум и совесть победят. И вот теперь только, сказав эту короткую речь, только теперь он осознал, что был неправ. Не вера здесь решает. Верить можно до посинения, но это не изменит ничего. Всё будет так, как кто-то умный и облечённый властью просчитал. Составил бизнес-план, воспитал нужные кадры, подготовил калькуляцию. Кто знает, может, это Бог…
И ещё он понял, что странное, так поразившее его сновидение было неспроста, что то скопление бессмысленных в своей наготе людей – вот они, эти люди перед ним. Все они, кричащие и размахивающие руками, стучащие каблуками по полу и брызжущие слюной. Всем им только кажется, что они живут, что существуют. Что звуки произносимых, выкрикиваемых ими слов – это и есть их жизнь. А на самом деле всё совсем не так. На самом деле, лежат они там, на холодных нарах, думают каждый о своём и терпеливо ждут, когда же вынесут им смертный приговор. И он тоже лежит на нарах вместе с ними. Без смысла, без надежды. Какая уж надежда, если сына воспитать не смог?
Тут слёзы брызнули у него из глаз. И словно бы каким-то тяжёлым, тупым предметом стукнуло по голове. Он попытался не упасть, но тело не послушалось его.
– Эй! Что это с вами? – пустая, глупая улыбка застыла на лице председательши.
– Да он свихнулся! – прокатилось по залу.
– Вот бедняга…
И словно бы даже злость куда-то испарилась, они даже готовы были простить ему всё то, что он тут в сердцах наговорил. Да можно ли обижаться, когда такое случилось с человеком?..
Когда его увозили, вслед кто-то из соседей прокричал:
– Скорее возвращайся, Тимоха!
Уже остатком своего угасающего разума он успел подумать: «Нет! Только не это. Только не опять… сюда».
Глава 2. Свидание на похоронах
На этом месте я прервал рассказ. Да просто не знал, о чём ещё писать. Вроде бы и так всё ясно – сама жизнь станет продолжением моего рассказа. Тимохе не суждено этого узнать, а вот мне придётся разбираться в том, что изменилось здесь за то время, пока жил вдали от родины. Неплохая мысль – я в роли Воланда, который явился через много лет, чтобы сделать выводы, вынести свой приговор. Как это он тогда сказал? «Обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их». Эх, если бы так просто! Однако за прошедшие годы столько вопросов накопилось – сам чёрт ногу сломит… Ну вот и я, смогу ли что-то изменить, кого-то наказать, на что-то повлиять? Это вряд ли – возможности писателя крайне ограничены.
Тут надо пояснить, что Тимоха – это вполне реальный человек, можно сказать, коллега, если иметь в виду мою первую профессию. Правда, после третьего курса мы с ним разошлись, то есть он никуда не уходил, ну а меня направили работать в «органы», лет двадцать отслужил. Да что теперь говорить – это дело прошлое. С тех пор иногда общались на ежегодных встречах однокурсников, вот только в последние годы не имел такой возможности. Собственно говоря, я потому и решился написать о Тимохе, что его не стало – копаться в жизни ныне здравствующего человека как-то неудобно, а вот когда уйдёт в мир иной, тогда уж не станет обижаться, если что-то перепутаю или даже намеренно искажу реальные события. Впрочем, историю про забор он сам мне как-то рассказал, ну а финал пришлось додумать – как без этого?
Рассказ написал, сидя в кресле самолёта, управился за несколько часов. Отшлифовать, отредактировать текст тоже времени хватило, пока добирался до Москвы. И вот стою во дворе академической больницы. Здесь, у здания морга собрались и коллеги по работе, и кое-кто из однокурсников. С ребятами из нашей физтеховской группы, конечно, приятно пообщаться, но только не в этой ситуации. Меня больше занимал вопрос, приедет ли Карина, чтобы проводить Тимоху в дальний путь. Однако среди толпы так и не нашёл никого похожего – неужели за прошедшие годы так изменилась?
Уже когда решил бросить это бесполезное занятие, обратил внимание на девицу, стоявшую поодаль. Стройная фигура, светлые волосы словно бы струились по спине… В общем, ничего необычного – джинсы в обтяжку и кожаная куртка, да ещё шлем байкера в руке. Ну и с чего бы так зациклился на ней? Проблема в том, что я никак не мог разглядеть лица, она словно бы намеренно его скрывала – вплотную перед ней заросли кустарника, а сбоку тоже никак не подойдёшь, там её «охрана». Этих уж ни с кем не спутаешь – в чёрной коже с головы до ног, а на спине характерная эмблема с аббревиатурой «МС». То ли «волки», то ли кто ещё…
Что ж, пришлось ретироваться не солоно хлебавши, а тут ещё ребята понаехали. Начались разговоры – как, да что… Это и понятно, лет десять прошло с тех пор, как последний раз встречались. Тогда устроили посиделки на даче у Саныча, где всё располагало к отдыху – огромный стол под навесом, несколько шезлонгов для любителей поджариться на солнце, да небольшой бассейн. Даже если примешь лишнего, можно освежиться без риска утонуть.
Договорились встретиться на днях. Но тут вынесли гроб, погрузили в автобус, а дальше – дорога на Хованское кладбище. Я что-то замешкался, надеясь, что вот сейчас смогу увидеть лицо той девицы, но не сбылось – видимо, она уже уехала. Когда спохватился, оказалось, что все места в автобусе заняты, да и в двух машинах, на которых приехали Колян и Саныч, свободного места не нашлось. Пожалел, что рано отпустил такси, так ведь никто не знал, что так получится. Ну что поделаешь, не повезло! Хотя в такой ситуации, когда хоронишь давнего приятеля, говорить о собственном невезении, по меньшей мере, неприлично.
И вот иду я по липовой аллее, ведущей с территории больницы на улицу, где рассчитывал поймать такси, как вдруг слышу позади рёв мотоцикла. Еле успел отскочить – эти байкеры, они же все безбашенные! Оглянулся, а это она. То есть полной уверенности нет, поскольку и лицо, и волосы закрыты шлемом, однако, судя по одежде и фигуре…
– Ну что, прокатимся?
Я даже не спросил, куда… Да какая разница? Не столь важно, красавица или дурнушка, главное для меня – это найти решение загадки: какое она имеет отношение к Тимохе? Честно говоря, я был так заинтригован, что без раздумий надел шлем, который она мне протянула – не такой изысканный, как у неё, он предназначен был для пассажира. И вот оседлал этого рычащего коня и, обхватив руками талию девицы, приготовился испытать ощущения, которых прежде старался избегать. Ну просто потому, что не любил рисковать попусту, без особой надобности. Но тут риск был вполне оправдан, в этом я вскоре убедился.
На кладбище мы примчались раньше всех – времени достаточно, чтобы познакомиться, порасспросить о том, что меня интересовало. Тут-то она и сняла свой шлем… Даже если бы ни слова не сказала, я бы понял, что это дочь Карины. А дело в том, что в каждой женщине есть свой неповторимый шарм, который нередко передаётся по наследству. Тут не важны прочие детали лица – только глаза в сочетании с улыбкой… Глядя в эти глаза невозможно ошибиться.
В своё время я чего только ни предпринимал, чтобы заглушить в себе страсть, которая помимо моей воли поднималась откуда-то из подсознания, стоило мне увидеть Кару – так мы её когда-то называли. Было в ней что-то общее с Джиной Лоллобриджидой, а между тем, caro с итальянского переводится как «дорогая, любимая». Когда встречались взглядом, я понимал, что и она… Однако не мог же я увести жену у своего приятеля! И вот передо мною её дочь…
– А я вас знаю.
Это откуда же? Вроде бы прежде не встречались. Молчу. Просто потому, что мне приятно слышать этот голос. Вижу, что смутилась…
– Ох, простите! Я даже не представилась… Меня зовут Алёна. А вас как называть?
Вот странно: говорит, что знает, а имя… Похоже, помнит лишь фамилию.
– А мама вам не подсказала?
Рассмеялась. Когда смеётся, ещё больше хорошеет, прямо расцветает на глазах, как диковинный цветок в оранжерее… Господи, неужели снова начинается? Одно дело воспылать страстью к зрелой женщине, а тут почти подросток…
Слегка зарделась от смущения:
– Ой, мне как-то неудобно вас называть по имени.
– Да бросьте, сейчас вот прилетел из Штатов, так там только и слышишь «Влад», «Влад». И никаких тебе «сэр» или «мистер», разве что обслуга так обращается в отеле…
– Ну что ж, тогда договорились. А что вы делали за океаном, если не секрет?
– В Голливуде фильм собираются снимать по моей книге. Надо было кое-что обсудить…
– И по какому же роману?
– А вот и не скажу.
– Боитесь сглазить?
– Что-то вроде этого, – тут только сообразил, что разговор ушёл куда-то в сторону, а ведь о многом хочется Алёну расспросить. – И как там Карина? Мы с ней давно не виделись…
Алёна заметно изменилась в лице, как-то поскучнела.
– А что с ней сделается? Живёт на даче, попивает испанское вино и ругает власть… Кстати, вас приглашала погостить, для того и послала меня сюда. Не пойму, как она догадалась, что вы будете на похоронах.
– Мы с Тимохой когда-то были не разлей вода.
– Тогда понятно.
То, что Кара сама не приехала, меня не удивило – для неё мы давно уже чужие. На всякий случай всё же решил спросить:
– Ну а ребятам приглашение не передавала?
– Об этом разговора не было. Да она вообще живёт отшельницей! Есть пара друзей, но мне они не нравятся…
– А муж?
– Два года назад погиб в автомобильной катастрофе.
– Сочувствую.
– Да знаете, мне как-то всё равно. …
Странно это. Дочь обычно отца любит больше, чем мать, а тут такое безразличие. Разве что у неё другой отец. Да уж, от Кары всего можно ожидать.
– А эти её друзья…
– Один то ли скрипач, то ли альтист, его физиономия с телеэкранов не сходит. Ну а другой… – Алёна криво усмехнулась, выражая крайнее презрение. – Бегает в трусах по сцене и горланит под гитару… Да вы его, наверно, знаете.
– Я давно уже не бывал в Москве. Всё больше за океаном или наездами в Париже.
– Завидую.
– Так вроде бы не бедствуете. Можете себе позволить…
– Да были с мамой как-то в Ибице… Но это же совсем не то! Вот если бы на байке по Европе прокатиться…
– И что мешает?
– Мама не пускает, говорит, вот станешь зарабатывать сама, тогда делай всё, что хочешь.
– И где же учитесь?
– В Школе-студии МХАТ, на актёрском факультете.
Бывает так, что произносишь некие слова, словно бы помимо своего желания. Увидишь кошку, скажешь: «Брысь!» Наступишь на ногу кому-то, тут же: «Извините!» Ну вот и тут вырвалось:
– Зачем вам это?
– Что значит зачем? Влад, вам не нравится актёрская профессия?
Смотрит на меня удивлённо, даже с некоторой долей разочарования. Придётся как-то успокоить:
– Да нет! Я и кино, и театр люблю, со многими актёрами имел возможность пообщаться. Среди них есть очень интересные люди, но… – тут сделал паузу, подбирая наименее обидные слова. – Но это особый мир, весьма далёкий от привычной нам реальности. В нём действуют иные критерии оценки недостатков и достоинств, там совсем другие нравы…
– Ах, вот в чём дело!
Судя по выражению лица, обиделась. С чего бы это? Если влюбилась в какого-то актёра, тогда понятно – есть надежда, что на сцене встретятся. К примеру, он играет Тригорина, а она – Заречную… Дальше можно не продолжать, поскольку эта история стара, как мир. Правда, мужики уже не те – никто не станет пускать себе пулю в лоб из-за несчастной любви. А вот они… Ох, уж эти женщины! Пройдёт ещё несколько веков, и ничего в них не изменится – будут лить слёзы или писать стихи, или вслед за любимым отправятся на перекладных в Сибирь… Только бы не остаться наедине со своими мыслями. Только бы вновь услышать волшебные слова и ощутить прикосновение мужских рук. Вот и придумывают себе сказочных принцев, а потом… Так ведь заранее известно, чем закончится.
Что-то я себе нафантазировал, а возможно, всё не так. Да и Алёна на влюблённую дурочку вовсе не похожа. Нет, девочка не столь проста, как может показаться… Тогда зачем ей это?
– Вы меня простите, Алёна! Я далёк от того, чтобы учить кого-то уму-разуму. Да и наставник из меня никакой! А всё потому, что грешен… Да, не удивляйтесь, в своей жизни я много согрешил, но речь сейчас не обо мне. Дело в том, что ваше желание стать актрисой мне совершенно непонятно…
Тут подъехал автобус, и наш разговор закончился на полуслове. Затем вынесли гроб, началась церемония прощания с усопшим, и стало уже не до того, чтобы выяснять исходные мотивы желания Алёны стать актрисой. Когда всё закончилось, нас пригласили на поминки, но я вежливо отказался, сославшись на дела. Конечно, надо бы помянуть Тимоху, но тут слишком много незнакомых людей – как принято, будут на все лады расхваливать усопшего, а я хотел бы сохранить память о том Тимохе, которого когда-то знал. Совсем другое дело, если вместе с Карой вспомнить времена, когда мы были молоды…
И вот уже несёмся по МКАД в сторону Рублёвки. Барвиха, Жуковка… Когда-то приходилось тут бывать – на летние месяцы снимали дачу. С тех пор всё так изменилось, что не узнать, да и цены на жильё таковы, что далеко не у каждого москвича есть возможность здесь обосноваться. Но как же Карине это удалось?