Единственное, что непонятно, это появление на балу барона Майгеля. Он-то здесь причём? У блогера есть собственное мнение. Прежде всего он обратил внимание на то, что барон, судя по словам Воланда, не только «наушник», но «шпион». Далее известно, что, узнав о приезде Воланда в Москву, он предложил «свои услуги по специальности». А на балу «гостя буквально шатало от волнения», то есть он страшно боялся, видимо, догадывался, что его ждёт, и, судя по всему, был готов признаться во всём, в чём бы его ни обвинили. И наконец – барон казнён после полуночи.
А между тем, Михаил Тухачевский, бывший офицер царской армии, переметнувшийся на сторону большевиков, в мае 1937 года был арестован и через два дня признался в шпионаже, измене Родине и подготовке террористических актов. Через три недели состоялось заседание суда и той же ночью Тухачевский был расстрелян. Тут самое время припомнить слова Воланда, сказанные перед казнью Майгеля: «Есть предположение, что это приведет вас к печальному концу не далее, чем через месяц». Три недели – это и есть «не далее, чем через месяц», и даже время смерти примерно совпадает. Всё сходится, Майгель – это Тухачевский. И тут уже не так важно созвучие слов Майгель, Мигель, Майкл – более ясного указания на Михаила Тухачевского Булгаков дать не мог, при всём желании. Впрочем, есть ещё одно: «А, милейший барон Майгель, – приветливо улыбаясь, обратился Воланд к гостю, у которого глаза вылезали на лоб…» Надо ли напоминать, что у Тухачевского глаза были несколько навыкате, поскольку он страдал базедовой болезнью?
И вот уже кровь брызнула из груди барона Майгеля, заливая рубашку и жилет: «Коровьев подставил чашу под бьющуюся струю и передал наполнившуюся чашу Воланду. Безжизненное тело барона в это время уже было на полу. – Я пью ваше здоровье, господа, – негромко сказал Воланд и, подняв чашу, прикоснулся к ней губами. Тогда произошла метаморфоза. Исчезла заплатанная рубаха и стоптанные туфли. Воланд оказался в какой-то черной хламиде со стальной шпагой на бедре». Если чёрную хламиду заменить на китель «вождя народов», ничего, по сути, не изменится.
Мысленно поблагодарив Булгакова и блогера за подсказку, Глеб набрал номер второго режиссёра. Та сразу с ахами и охами:
– Глеб Васильевич, как ваше здоровье?
– Прекрасно, лучше не бывает! А теперь, Нина Павловна, возьмите лист бумаги и карандаш. Пишите: китель наподобие того, что носил Иосиф Сталин, затем пять комплектов формы, которую носили высшие чины Красной армии в конце тридцатых годов, и столько же тюремных роб. Чтоб завтра утром всё было в костюмерной.
– Боюсь, что так быстро не найдём.
– Наверняка, на Мосфильме это есть.
– Так они и пальцем не шевельнут без команды сверху.
– Ладно, я вам позже перезвоню.
Тут же связался с Водопоевым, тот вошёл в положение и обещал всё устроить. После того, как отчитался о проделанной работе, Глеб снова позвонил Нине Павловне:
– Всё, я договорился.
А она никак не успокоится, опять вопросы задаёт:
– Позвольте спросить, для чего всё это?
– Китель предназначен для Воланда, а военная форма и тюремные робы – для актёров, исполняющих роли барона Майгеля, графа Роберта, императора Рудольфа, господина Жака и Гая Кесаря Калигулы. Остальные пусть останутся во фраках, ну а дамы, как и у Булгакова, пусть будут почти голые.
Глава 3. Дело принципа
Среди ночи Глеба разбудил какой-то странный звук, то ли мышь скребётся, то ли тараканы снова завелись. Наконец, сообразил, что хотят его разбудить, но громко закричать, растормошить или кастрюлю на пол уронить почему-то не решаются. «Кто бы это мог быть?»
Когда Глеб открыл глаза, увиденному ничуть не удивился, словно бы предстояло продолжить разговор, который начал ещё накануне вечером, когда мысленно пытался убедить себя в том, что нашёл единственно верное решение.
Булгаков сидел на стуле, всё в том же пальто, даже шляпу не снял, будто зашёл только на минутку, чтобы о здоровье справиться. Сразу же последовал вопрос:
– Как ты догадался?
– Да вот один писатель, из непризнанных, помог.
– Передай ему: я в восхищении! Сколько времени прошло, литературоведы чешут репу, а никому и в голову это не пришло. Я тут имел возможность прочитать рукопись одного графомана, называется «Тайнопись Булгакова». Ты только посмотри, какую ахинею написал, пытаясь угадать прототипов персонажей повести «Собачье сердце»: кухарка Дарья Петровна Иванова – это не кто иной, как Дзержинский, машинистка Зинаида Бунина – это Зиновьев-Апфельбаум, а чучело совы со стеклянными глазами изображает Крупскую… Это же до того мозги у писаки набекрень, что только диву даёшься! – Булгаков криво усмехнулся, демонстрируя своё отношение к окололитературной братии, и снова посерьёзнел: – А что касается признания, так это не всегда от читателей зависит. Вот и меня провозгласили гением только после смерти. Так уж устроена была наша власть, да и у вас наверняка не лучше.
– Жить можно, хотя, как и у каждого интеллектуала, есть вопросы к властям предержащим.
– Ну как без этого?.. А не боишься?
– Так у нас мораторий на смертную казнь. Хотя от тюрьмы, да от сумы…
– Да, все под богом ходим. Я вот что ещё хочу тебе сказать. Ты не удивляйся, если опять увидишь мой силуэт ещё в какой-то мизансцене. Это значит, что-то делаешь не так. Хорошо, если сам найдёшь ошибку, а если нет? Вот я приду ночью и подскажу, для хорошего писателя мне ничего не жалко.
– Куда же мне до вас?
– Не прибедняйся! Сколько раз пытались экранизировать мой роман, и только ты на правильном пути.
– Так ведь не без вашей помощи.
– Всё потому, что верю: у тебя получится!
На следующий день Глеб взялся за работу, ощущая небывалый прилив сил. Это было очень кстати, поскольку и оператор, и продюсер встретили нововведения в штыки. Особенно усердствовал Несвятский:
– Ну как можно так искажать знаменитый роман? Ведь Булгаков всё разложил по полочкам, описал, кто в чём, а кто без ничего. Нет, я против того, чтобы изменять сценарий, – и подытожил: – Народ нас не поймёт!
У Жени Забродина, главного оператора, свои резоны:
– Военная форма – это ещё куда ни шло. Но тюремные робы… Мы же снимаем бал, а не прогулку зэков во дворе следственного изолятора!
Понятно, что Глеб не мог сослаться на мнение Булгакова, поэтому пришлось отбиваться самому, не выбирая выражений:
– А голые бабы тебя не смущают? Сплошь белые зады, за исключением двух негров.
– Ну ты и сравнил! – не унимался Забродин. – Красивое тело впишется в любой кадр, а вот под этих в робах надо переделать декорации.
Глеб задумался: «Возможно, он и прав. Всё слишком нарочито».
– А что, если сделать так? Каждый из этих пятерых приходит на бал в форме командарма Красной армии, но после того, как Воланд обратился со словами приветствия к барону Майгелю, военные мундиры всех пятерых превращаются в тюремные робы, а вслед за бароном погибают и остальные. В этот момент меняется одеяние Воланда – на нём уже не заплатанная сорочка, а китель и галифе, точно такие, какие носил Иосиф Сталин.
Забродину понравилось:
– Годится! Но во время монтажа придётся изрядно попотеть. Можно синтезировать изображение в компьютере, накладывать одно на другое, а ещё лучше применить наплыв. Думаю, что ребята справятся.
Тут вмешалась Нина Павловна:
– Постойте, постойте! Я не понимаю, зачем нам эти сложности, зачем всё так разжёвывать? В любом произведении должна быть какая-то загадка.
– Но если литературоведы не смогли её разгадать, чего же ждать от зрителей?
– Да им нужна сказка, а не история про кровавый сталинский режим!
– Боюсь, Булгаков перевернётся в гробу после этих слов, – видя, что возражений больше нет, Глеб подвёл предварительный итог: – Итак, сначала снимаем всё точно по сценарию, ну а затем ещё два варианта, с мундирами и робами. На стадии монтажа посмотрим, что из этого получится.
На следующий день, когда уже приступили к съёмкам, позвонил Дорогомилов:
– Глеб Васильевич, как же так? Мы же с вами договаривались, что никаких отступлений от замысла Булгакова.
Глеб попытался переубедить, но куда там – старик упёрся, как йоркширский бык:
– Всё это домыслы, а литературная общественность придерживается иного мнения. Да и поклонники Булгакова вас не поймут.
– Но если такова истина?
– Это ещё надо доказать, а у вас кроме сомнительных предположений блогера нет больше ничего. Хоть бы один намёк был в дневниках Булгакова. Так нет же!
– Даниил Аркадьевич, дорогой! Написать такое в дневнике – всё равно, что вынести самому себе смертный приговор! Вы что, забыли, какое тогда было время?
Старик долго сопел в трубку, а потом предложил компромиссное решение:
– Снимайте два варианта, а потом посмотрим, что у вас получится.
Глава 4. Соперники
Несчастье случилось во время съёмок сцены отравления. Актёр, исполнявший роль Азазелло, разлил по стаканам «фалернское вино» из заплесневелого кувшина, выпили, затем Мастер упал, успев крикнуть: «Отравитель!», а смертельно побледневшая Маргарита, беспомощно простирая к нему руки, уронила голову на стол. Всё точно так, как у Булгакова, разве что Мастер упал не навзничь, а на живот, чтобы лица не было видно. Глеб крикнул:
– Снято!
Тот, что играл Мастера, поднялся, отряхнул пыль с колен и отправился в гримёрку, видимо, для того чтобы выпить настоящего вина – съёмочный день подошёл к концу, так что «сухой закон» уже не действует. Но вот что странно – Алина по-прежнему сидела за столом в том же положении. Тут уж Нина Павловна не удержалась:
– Глеб Васильевич! Ну к чему такая спешка? Снимаем эпизод за эпизодом почти без перерывов. Надо бы поберечь актёров, к концу дня они совсем без сил. Смотри, Алиночка совсем умаялась.
– Да ничего страшного! – Глеб подошёл к Алине и взяв её под руку попытался приподнять: – Алина, не дури! Поедем домой, там отлежишься.
Но тело Алины не послушалось, наклонилось набок, норовя свалиться на пол…
Подбежал врач, вызвали «скорую» – хорошо, что на территории «Мосфильма», где проходили съёмки, всегда дежурит реанимобиль, мало ли что может случиться. Затем приехали какие-то люди из Следственного комитета… Глеб словно бы во сне, с трудом отвечал на их вопросы, а затем взмолился:
– Нет, я так больше не могу!
И вот он уже в клинике, у дверей палаты, ждёт, когда выйдет врач и озвучит «приговор». Мимо пробегают медсёстры, туда, сюда, в палату и обратно – они при деле, а Глеб не в состоянии ничем помочь. Алину здесь все знают и любят, поэтому кто-то выражает сочувствие, кто-то успокаивает, но никто не может сказать, выживет она или все старания напрасны.
Ожидание становилось невыносимым. Чтобы как-то отвлечься от тягостных мыслей, Глеб решил проанализировать то, что произошло на съёмках. Не исключено, что Алина и впрямь переутомилась, однако прежде ничего такого он за ней не замечал – ни обмороков, ни жалоб на здоровье…. А если отравили?! Вроде бы «вино» наливали из одного кувшина, но ведь крупицу яда могли заранее на дно её стакана положить. Кто это сделал и зачем? Конечно, завистников среди актёров предостаточно, но зависть может привести к убийству только в дешёвом детективе. Так в чём причина?
Вдруг в конце длинного коридора Глеб увидел еле различимый силуэт. Человек в пальто и шляпе, но лица не разглядеть. «Странно, сюда в верхней одежде не пускают». Но стоило Глебу подняться со скамьи, чтобы подойти поближе, как силуэт исчез – то ли человек зашёл в какую-то дверь, то ли теперь спускается по лестнице… «Ну не могу же я уподобиться Бездомному и преследовать незнакомца по всей Москве!» И тут только до него дошло: «Ведь Булгаков предупреждал, что вновь появится, если я сделаю ошибку. Но что не так и почему видение возникло не во время съёмок, а здесь, в этой клинике?»
Вскоре вышел врач, сказал, что Алину отравили каким-то неизвестным ядом, но, к счастью, врачи вовремя провели необходимые процедуры, и самого худшего удалось избежать:
– Алина пока находится в медикаментозной коме, мы внимательно наблюдаем за её состоянием. Вам же советую пойти поспать. Ночь на дворе, сидя здесь вы ничем ей не поможете…
Уже когда Глеб лежал в своей постели, находясь где-то на грани бодрствования и забытья, что-то помимо его воли заставило произнести слова:
– Ну и зачем ты это сделал?
Тут тёмное пятно в углу спальни приобрело более чёткие очертания – всё те же пальто и шляпа, и хорошо знакомое лицо. Но вместо ответа Глеб услышал вопрос:
– А ты не догадался?
– Да где уж мне… Однако ты не прав! Допустим, я совершил ошибку, но ведь наказана Алина, а не я. Благородные люди так не поступают.
Булгаков покачал головой:
– Я думал, ты умнее. Ну ладно, объясню, хотя если бы всё получилось так, как надо, можно было бы обойтись без объяснений.
– Как надо – это как?
– Я хотел, чтобы Алина была со мной?
– В загробном мире? Ты с ума сошёл!
– Глеб! Если б ты знал… Здесь так одиноко! Ты думаешь, это наслаждение – бродить по райскому саду и слушать пение заморских птиц? А вокруг одни и те же лица… С ума можно зайти!
– Но почему именно Алина? Да мало ли тут девиц, выбирай любую!
Понятно, что такие слова в иной ситуации Глеб произнести не смог бы. Отправить на тот свет невинного человека – это намерение ничем невозможно оправдать. Однако Булгаков почему решился?
А тот лишь намекнул:
– Если бы ты дочитал книгу того блогера до конца, тогда бы понял.
– У меня нет времени на чтение, и без того съёмки затянулись.
Булгаков задумался – видимо, не хотел ворошить прошлое. Но ведь иначе никак нельзя, придётся рассказать о том, в чём никогда и никому бы не признался, только в своих произведениях расставил тайные знаки, по большому счёту не надеясь, что кто-нибудь поймёт. И впрямь, только одному из многих это удалось.
– Ну ладно, расскажу. Дело в том, что в юности я был влюблён в очаровательную девицу, её звали Кира, однако мы расстались по настоянию её отца. Он – камергер при дворе Его Величества, а мой отец – всего лишь священник, богослов. Я долго тосковал, а потом женился на другой, и вот как-то случайно встретил Киру на Пречистенке. К этому времени она уже была замужем за князем, родила ему двух дочерей… – Булгаков вздохнул, видимо, не просто заново переживать то, что случилось много лет назад, но затем продолжил: – Муж Киры ушёл добровольцем на войну, ну и понятно, что у нас снова завертелось, закрутилось, теперь уже вполне всерьёз. А в декабре семнадцатого года снова приезжаю в Москву и узнаю, что Кира вместе с мужем покидает большевистскую Россию… Не знаю, как выжил, но до сих пор забыть Киру не могу.
– Миша, я как никто тебя понимаю! Но зачем же ломать мою жизнь? Зачем отбирать у меня Алину?
Булгаков снова задумался, пытаясь подобрать нужные слова:
– В одном из писем Сталину я назвал себя мистическим писателем. Так оно и есть, я верю в предназначение судьбы, в переселение душ… Ну как я мог не влюбиться в твою Алину, если она и Кира родились в один и тот же день, но с разницей в сто лет?
Это и впрямь что-то запредельное! Алина исполняет роль героини самого знаменитого из его романов, и вдруг такое совпадение.
– А ты не врёшь?
– Другого послал бы куда подальше за такие слова, но тебе простительно. Если не веришь, поезжай в Париж, на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, там на могильной плите указаны даты рождения и смерти княгини Киры.
Тут вроде бы совсем некстати у Глеба в голове возникла мысль: не будь этой заумной идеи, когда в своём фильме фактически лишил Мастера лица, тогда, возможно, призрак и не возник бы в его воображении. Всё вполне логично, поскольку нельзя отвергать желание автора предстать перед публикой, пусть в чужом обличье. Вот он и нашёл альтернативный вариант, став действующим лицом драмы, которая развернулась вокруг съёмок фильма. Тогда-то Алина ему и приглянулась – в этом Глеб отчасти виноват. И вот теперь случилось неизбежное, поскольку за всё в жизни приходится платить – и за бесчестные поступки, и за минуты легкомыслия, и, как ни странно, за будущий успех, а в этом Глеб ничуть не сомневался.
Но что сделано, то сделано, надо искать выход из этой ситуации, однако Булгаков его опередил, предложив компромиссное решение:
– Ладно, Глеб, пусть Алина останется с тобой. Но разреши мне иногда вас навещать.
– Ночью?
– Других вариантов нет. Днём я превращаюсь в некий двумерный силуэт.
– И как ты себе представляешь эту встречу? Мы с Алиной лежим в постели, оба голые… Нет, я не согласен.
– Что ж, тогда я снова обращусь за помощью к Тофане.
«Вот оно в чём дело, ему помогают персонажи "закатного романа"! Но если он использует такие методы, тогда и мне придётся идти напролом»:
– Если ты ещё раз сделаешь то же самое, фильма не будет. Я его уничтожу, не сомневайся!
Похоже, Булгаков ничего подобного не ожидал:
– Ну зачем же так? Твой фильм почти готов, все эпизоды с участием Алины уже сняты. Ты не имеешь права уничтожить всё без моего согласия!
– В твоём романе сказано, что рукописи не горят, однако о фильмах нет ни слова.
А Булгаков снова о своём:
– Отдай мне Алину, я не могу без неё!
– И я!