«Мои стихи знал Успенский. Они ему понравились и он предложил мне написать цикл стихотворений для их [А.Г. Лазарчука и М.Г Успенского] романа «Погляди в глаза чудовищ». И когда я их написал, то поскольку роман стал абсолютно культовым и тираж его был огромен и переиздание бесконечное, то эти стихи постепенно стали знать, и вот так я под гумилевским покровительством, под успенско-лазарчуковским дружеским надзором вполз в литературу. А то бы так и сидел бы в журналистике».
Пожалуй, расшифровывать последнюю фразу я не стану – тут важен факт, а вовсе не конкретные люди, которые втянули Быкова в литературу. Впрочем, большая им за это благодарность от лица его преданных читателей!
Должен сказать, что довольно странно после цитированного мной признания о высоком покровительстве читать советы Дмитрия Львовича начинающим поэтам и писателям – этой более чем злободневной теме я посвятил целую главу. Ну а теперь пора бы вспомнить о самом ярком событии конца прошлого тысячелетия. В августе 1991 года случилось всем известное, ужасное и страшное ГКЧП. Но как ни странно, у Дмитрия Быкова с этим временем связано счастливое воспоминание [25]:
«Это меня настигло в свадебном путешествии. Оно было, точнее, предсвадебное, потому что мы ещё дома ничего не сказали. Это была моя первая женя Настька Гурская».
На личности Настасьи Гурской я не стану останавливаться, так же как и на срочном возвращении Быкова в Москву на защиту нарождающейся демократии. Мне тоже довелось у Белого дома постоять, но я не считаю возможным назвать это каким-то подвигом и не требую за это привилегий – на раздачу наверняка бы не успел, там очень быстро всё к рукам прибрали.
Куда важнее следующий малоизвестный факт: в молодости Дмитрий Быков состоял в «Ордене Куртуазных Маньеристов». Его создатель, поэт и музыкант Виктор Пеленягрэ так вспоминал об этом времени [26]:
«Мы Диму звали командором-послушником. Он был юный, только-только пришел с армии, мы его шпыняли, обижали, гоняли за водкой. У поэтов же, как у уголовников, тоже шныри есть, воры в законе – короче, банда. Он недолго терпел и ушёл. А поводом стала одна история. <…> Мы вообще-то про всех членов Ордена придумывали какие-то ужасы. <…> Про Диму мы напечатали какую-то заметку, где были слова: "Быков вступился за честь проститутки". Все эти истории мы печатали в хронике происшествий в газете "Московский комсомолец". Наутро в его семье разразился скандал, потому что Быков как раз недавно женился, и надо же было такому случиться, что как раз в ту ночь он не ночевал дома! Видимо, в семье был большой скандал, и Дима так обиделся на нас, что вышел из Ордена куртуазных маньеристов, а от "МК" стал требовать опровержения на полном серьезе, звонил туда, ругался!»
Ох, уж не стала ли эта жуткая история причиной расставания с первой женой? Сам-то Дмитрий до сих пор любит над другими подшутить, а вот стоит его самого как-то разыграть или подколоть, сразу обижается. Не дай бог, и меня затаскает по судам.
В контексте упомянутого мной семейного скандала будет вполне уместным привести ещё одно признание Быкова, записанное поэтом и переводчиком Ильёй Кормильцевым [27]:
«Я люблю женщин. Бесконечно люблю. Это говорит моя еврейская половинка – плотоядная, сластолюбивая, отвратительно земная. У меня периодически случаются увлечения на стороне, которые жена стоически терпит. Потому что знает: писать я могу только с ней, а это даже важнее секса».
Не думаю, что Быков может писать только на пару с женой, иначе следовало бы предположить существование ещё одного, на этот раз семейного двойника. Даже если так, не удалось придумать для него названия, поскольку в голову приходит нечто не вполне благопристойное. Но раз уж речь зашла о сексе, просто необходимо рассказать про «Мулен Руж», оригинальном продукте Издательского дома Родионова, где попытались секс объединить с политикой. Попробуем перескочить на десяток лет вперёд, в 2006 год, когда Дмитрий Быков стал исполнять обязанности главного редактора журнала [28]:
«Moulin Rouge задумывался <…> как вызывающе негламурный эротический журнал. Он никогда не был посвящен сексу как таковому, а всегда – его культурологическому, историческому или психологическому аспекту. <…> Мы рассказываем о специальной постельной лексике, придумываемой влюбленными, и о специальной эротической кухне, изобретенной на Востоке; мы пишем о тех, кто отказался от секса вовсе, и о тех, кто принципиально не желает заниматься ничем иным. Moulin Rouge – эротический журнал с человеческим лицом».
На мой взгляд, постельная лексика и эротика с человеческим лицом – это на любителя. Трудно сказать, то ли человеческого лица не получилось, то ли журнал не выдержал конкуренции с другими глянцевыми изданиями, то ли судебные тяжбы доконали, но эротическая одиссея продолжалась у Быкова всего два года, притом без особого успеха.
Гораздо успешнее продвигался Дмитрий на литературном поприще. Первый сборник стихов под многозначительным названием «Декларация независимости» вышел в 1992 году. Примерно в те же годы было напечатано несколько романов Быкова по мотивам популярных американских фильмов: «66 дней», «Орхидея джунглей», «Харлей и Мальборо», «Дикая Орхидея–2». Тут Дмитрий несколько слукавил, выступив под псевдонимом Мэтью Булл. Вполне могу поверить, что заграничный автор был популярен у читателей.
Алексей Дидуров так писал про это временное увлечение Быкова [18]:
«Пришлось ради хлеба насущного продавать с телеэкрана шляпу Маши Распутиной, заниматься в радиоэфире песенным развернутым буриме и плодить бульварные романы под англосаксонскими псевдонимами».
Что ж, если жизнь заставит, можно съесть и собственную шляпу, как любят выражаться англичане. Можно даже петь в эфире, не имея голоса. Чего только не сделаешь, чтобы заработать на пропитание семье. Я не пытаюсь Диму в чём-то обвинять, поскольку сам в 90-е подрабатывал на стороне.
Ещё одно обоснование этим увлечениям Быкова в лихие 90-е находим в его стихах, процитированных в статье Дидурова [18]:
Другое дело, что в условьях рынка,
В униженности, в нищете, в борьбе
Любой кретин (или, пардон, кретинка)
Желают сделать имечко себе.
Что ж, как ни печально, из песни слова не удастся выкинуть – всякое было в жизни начинающего журналиста. Это уже потом, когда стали появляться всё более успешные его двойники-осколки, Быков остепенился, перестал шокировать читающую публику. К этому времени какое-никакое имя сделать удалось – красноречивый, остроумный, парадоксальный в своих суждениях журналист весьма привлекательно выглядел на фоне косноязычных политиков и даже в окружении своих не менее словоохотливых коллег был, что называется, на голову выше остальных. Но поздно, раньше надо было начинать заботиться об имидже [29]:
«Когда мне было пятнадцать, руководитель нашей родной передачи "Ровесники", в совет которой я входил, Лилиана Сигизмундовна Комарова <…> сказала мне вещь весьма точную: "Имей в виду, ты человек приметный, а потому тебе будут припоминать всё, что другим сойдёт с рук"».
Видимо, тут не имелась в виду только привлекательная внешность Быкова или же его национальность. Быков приметен, что называется, по определению, поскольку в отсутствии этой самобытной его приметности не было бы никакого Быкова. По крайней мере, не было бы того, кого мы с вами знаем.
Пожалуй, к сказанному о жизни Дмитрия в 90-е годы можно добавить, что с ним не произошло ничего такого, за что бы он заслуживал общественного осуждения или наказания. Ну добивался известности любым доступным в тех условиях путём, даже печатал нечто непотребное, в итоге как-то прорвался на телеэкран – многим ещё не забылось его «Времечко». И что в этом особенного? Кому-то повезло, у других не получилось. Судя по всему, Быков может не жалеть о том, что когда-то решил стать журналистом [13]:
«В общем, профессия оптимальная, и то, что она подобрана более или менее случайно, только подтверждает её оптимальность. Кстати, я и не вижу принципиальной разницы между литературой и журналистикой. <…> А "Времечко" началось, когда уже было написано "Оправдание». Наверное, сейчас "лицо из ящика" как-то способствует продаваемости, но думаю, книга вроде "ЖД" вполне способна раскупиться и сама по себе».
По-видимому, верно и то, и другое, то есть «способствует» и «сама способна». Но мы немного забежали вперёд – о Быкове-писателе поговорим чуть позже. А здесь вот на что хотелось бы обратить внимание: по мнению Быкова, нет существенной разницы между журналистикой и писательским трудом. Это признание объясняет многое – талантливый, остроумный журналист всего лишь расширил рамки своего творчества, предположив, что этого вполне достаточно, чтобы называть себя писателем. Так ли это, попробуем понять на примере анализа наиболее известных его романов.
А в завершение главы привожу ещё одно красноречивое признание Дмитрия Львовича, на этот раз сделанное в стихотворной форме. Здесь собраны воедино самые разные чувства, характеризующие отношение Быкова к тем, кто сумел добиться известности и славы, в частности, к шестидесятникам. Тут есть и зависть, и напускное равнодушие, и чуточку презрения, и тщательно скрываемое сознание собственной незначительности по сравнению со многими известными литераторами из числа коллег, ну и конечно надежда на успех куда более значительный, чем тот, что выпал на их долю после той, самой первой нашей оттепели.
Итак, «Автопортрет на фоне», написанный где-то в начале 1990-х [20]:
Хорошо, что я в шестидесятых
Не был, не рядился в их парчу.
Я не прочь бы отмотать назад их –
Посмотреть. А жить не захочу.
Вот слетелись интеллектуалы,
Зажужжали, выпили вина,
В тонких пальцах тонкие бокалы
Тонко крутят, нижут имена.
А вокруг девицы роковые,
Знающие только слово "нет",
Вслушиваются, выгибают выи
И молчат загадочно в ответ.
Загляну в кино Антониони,
В дымную, прокуренную мглу:
Что бы делал я на этом фоне?
Верно, спал бы где-нибудь в углу…..
Глава 3. Про гиппопотамов
Думаю, все согласятся, что объять творчество Быкова-писателя, Быков-поэта и Быкова-публициста никаких сил не хватит. В подростковом или чуть более зрелом возрасте я бы, наверное, многие из его книг прочитал. И уж наверняка смог бы осилить хоть один роман, если б оказался в скором поезде Москва-Хабаровск. Однако вряд ли кому-то будет интересно мнение не самого усердного читателя, поэтому при анализе достоинств Быкова-романиста попробую довериться мнению профессионалов.
Карьера Быкова-писателя по большому счёту началась с романа «Оправдание», вышедшего в 2001 году. В нём Быков предложил читателям фантастическую версию судьбы людей, которым удалось выжить в сталинских лагерях. Вот с чего это начиналось [30]:
«Когда мне пришла в голову идея "Оправдания" я не знал, что с ней делать: прозу я тогда ещё не писал. Я пытался пристроить этот сюжет друзьям, но все они сказали, что это написать невозможно. Помню, я как раз думал об этом, когда ехал на дачу и проколол колесо. Стал менять колесо – заклинило дверь. Я пришёл в полное отчаяние, решил, что я человек настолько безрукий и никчемный, что мне ничего больше в жизни не остаётся, как взять и написать роман. Так сильно было это отчаяние, что я сел и написал первые тридцать страниц. Оказалось, что хоть это я могу».
Оставим в стороне сетования по поводу колеса и двери, а также не вполне понятный тезис, будто стимулом к написанию романа может стать отчаяние. На мой взгляд, заменой вдохновению может оказаться злость либо желание подзаработать малую толику денег. Тут главное, что Быков смог! Этот вывод с восторгом поддержал один из признанных российских критиков Лев Михайлович Данилкин [31]:
«Дебют Быкова-романиста оказался блистательным. <…> Быков – очень лихой романист: с бесцеремонностью молодого Марадоны он прорывается через всё поле, расшвыривает хавбеков, играет в стенку с защитниками, укладывает вратаря и со всей силы впаивает мяч в абсолютно пустые ворота – в девятку, трибуны ревут, сетка в клочья. Правда, в ворота собственные, но – читайте, читайте. <…> Язык говорит о многом: "Оправдание" написано языком позднесоветской литературы – трифоновским, битовским, нагибинским. <…> По формальным признакам очень западный, на самом деле быковский роман – о ностальгии по советской Империи».
Данилкин безусловно прав. Читаю и будто вижу перед собой временами Трифонова. Ну если не самого Юрия Валентиновича, то строки из его «Старика» или последнего, «закатного» романа. Но дело в том, что книги Трифонова я уже прочёл, и даже не один раз перечитал, – причём, что называется, от корки и до корки – и не хотелось бы всё снова начинать. Да и скрупулёзное выяснение причин, почему язык «Оправдания» где-то трифоновский, а потом опускается почти до битовского, вряд ли представит интерес для большинства читателей. А потому обратимся сразу к важному вопросу: чем отличается Быков от других писателей? Предоставляю слово Илье Марковичу Рейдерману, одесситу, поэту, философу и культурологу [32]:
«Бабель – герой романа Быкова "Оправдание". Писателя, согласно достаточно фантастическому сюжету, не расстреляли, а сослали в особые лагеря, где воспитывались некие "сверхлюди", и вот после смерти Сталина он появляется из небытия… Не стану этого комментировать, но психологическую тайну едва ли не мучительного интереса Быкова к Бабелю объяснить попытаюсь. Когда писатель – твой герой, невольно соизмеряешь себя с ним. И не можешь не признать: ты – не он! Не в несоизмеримости талантов дело. Дмитрий Быков вообще-то способный человек. Но он… беллетрист. А Бабель – писатель».
Сразу хочу предупредить, что роман вовсе не о Бабеле, и это не вина Быкова, а всего лишь нереализованная мечта одессита Рейдермана. Однако собственное мнение о романе и его герое я выскажу в одной из следующих глав. А тут самое время попытаться прояснить, чем беллетрист может отличаться от писателя. Я бы предложил такую формулу. Писатель – это повествователь, философ и психолог, как иногда говорят, «в одном флаконе». Можно было бы ещё добавить – и художник, если припомнить «Зависть» Юрия Олеши или «Царь-рыбу» Виктора Астафьева. Так вот, Быков – талантливый повествователь, или, если хотите, беллетрист. Книги его интересно читать, однако той глубины мысли, тех страстей, которые мы находим, например, в романах Достоевского, у Быкова нет, да и быть не может. Я даже не пытаюсь сравнивать его с Олешей или Виктором Астафьевым. Всё потому, что Быков пишет в другом жанре, рассчитанном на публику, которая не желает слишком уж напрягать свои мозги и не способна оценить яркие художественные образы. Да он и сам это отчасти признавал, рекламируя книгу о Булате Окуджаве [33]:
«Думаю, книга будет очень интересна тем, кому сегодня от пятнадцати до тридцати. Прежде всего, потому что у молодежи на месте советского периода огромное белое пятно. Я сейчас делаю всё, чтобы этот советский опыт актуализировать.<…> Надо понимать, как это было, как началось и почему закончилось».
Вот этой ликвидации белого пятна и посвящены все романы Быкова, начиная с «Оправдания». Причём события в них основаны на историческом материале, ну а реальность обычно вписана в фантастический сюжет. Удачный опыт Михаила Булгакова на примере «Мастера и Маргариты» давно уже не даёт покоя многим авторам. Признаться, и я этого увлечения не избежал, однако речь тут не о моих творениях в жанре прозы.
Главную особенность своей писательской манеры Быков объясняет сам [13]:
«Никакой разницы между хорошей литературой и хорошей журналистикой нет».
С этим утверждением можно было бы поспорить. К примеру, стоит ли сравнивать «Виноградники в Арле» Винсента Ван Гога с качественно выполненной фотографией того же самого пейзажа? Думаю, что вывод очевиден. Ещё более он очевиден, если вместо оригинала нам предлагают подробное описание картины, сделанное искусствоведом в какой-нибудь статье или на страницах книги. Разница между журналистикой и художественной литературой, конечно, есть, хотя иной раз они пересекаются. Тут всё зависит от субъективного понимания, что же такое хорошая литература. У Быкова своё собственное представление о том, как следует писать романы, и ничего с этим не поделаешь. Бессильны переубедить Быкова и критики, сколько бы ни писали о недостатках его прозы. Павел Басинский вроде бы и хвалит Быкова, однако с существенными оговорками [34]:
«В отличие от многих своих коллег, убеждённых в том, что Дмитрий Быков – замечательный журналист, неплохой поэт и плохой прозаик, я считаю Быкова прозаиком хорошим. "Орфография", "Эвакуатор" и "Оправдание" – весьма порядочные романы. Особенно "Орфография" с его игрой в культурные знаки эпохи 20-х годов прошлого века, в которых Быков хорошо разбирается и которые хорошо, хотя и по-своему, чувствует. Но "ЖД" – вещь, на мой взгляд, совершенно провальная».
К анализу «ЖД» мы обратимся чуть позднее, а сейчас займёмся «Орфографией». Второй роман из «О-трилогии» вышел в свет в 2003 году. Здесь автор, по его же собственному выражению, предлагает «альтернативную историю», связанную с событиями 1917 года. Плюс к этому – отмена орфографии как таковой, проведённая большевиками, что стало исходной точкой для развития сюжета. Но прежде, чем предоставить слово критику, считаю необходимым разъяснить причину столь пылкого восприятия Данилкиным романов, созданных героем этой книги. Как в Быкове-романисте критик обнаружил нечто «битовское», так и в самом Данилкине можно углядеть нечто похожее на Быкова. Однако речь вовсе не о происхождении и не о стиле самовыражения на страницах журналов и газет. Есть любопытный момент: как я уже упоминал, в молодости Быков редактировал полуэротический «Мулен руж», ну а Данилкин пошёл гораздо дальше – работал шеф-редактором российского издания знаменитого «Плэйбоя». Далеко идущих выводов из этого совпадения я бы делать не решился, но некое родство душ, основанное на общих увлечениях и сходном восприятии реальности – такую «родственную» близость можно было бы предположить. Итак, слово Льву Данилкину [35]:
«"Орфография" – второй, после очень хорошего "Оправдания", его беллетристический опус – русская "Волшебная гора"; сильнейший, сдаётся мне, отечественный роман идей из тех, что случились за последние лет шесть; текст упругий, рассчитанный не только на единовременный взрыв, но и на дальнейшую многолетнюю радиацию; в нём сконцентрирована бешеная воля к трансформации не литературного, но в первую очередь общественного ландшафта. Вещь ширококостная и толстошкурая, гиппопотам в 680 страниц».
Здесь я прерву критика, но вовсе не потому, что потрясли меня эти предсказанные им взрывы с многолетней радиацией. Причина в том, что «гиппопотам» – очень точное сравнение! Поэтому и вынесено в название главы. Я вообще люблю животных, однако не за решёткой зоопарка, а непременно на свободе. Так вот и романы Быкова, и сам автор напоминают, в какой-то степени, стадо бегемотов, гуляющих по просторам африканских джунглей. Гуляют они сами по себе, не обращая на нас ни малейшего внимания. А вокруг толпятся зрители с фотоаппаратами, с кинокамерами, любопытные газетчики, какие-то исследователи с замысловатыми приборами. И все увлечены только этими толстошкурыми и ширококостными, а на прочую фауну им просто наплевать. Естественно, что птичкам и иным зверюшкам немножечко обидно.
Однако прошу прощения, что Льва Данилкина не ко времени прервал:
«Уму непостижимо, как это можно было написать за год (при том, что Быков не вылезает из газет, интернета и телевидения) – такие романы лет по десять возводят. Литература нобелевская: Быков пишет не то что хорошими абзацами – он делает такие сцены, такие массовки, такие крупные планы – караул. По-разному, изобретательно, с ритмическими чередованиями – скандал, затишье, нагнетание, прилив, буря, откат. Он ворочает прозой, будто у него толстовские, может быть, бунинские мускулы. Это очень радостная, стопроцентно настоящая литература».
Про бунинские корни – это мы уже слышали от Рейдермана. Данилкин же пошёл гораздо дальше – тут и «Нобелевка», тут и «караул!». Одно с другим довольно трудно совместить, но почему бы нет, если очень хочется? Кстати, и Толстой тут оказался очень кстати – Быков не раз уже признавался, что Лев Николаевич ему гораздо ближе Достоевского. Я этим обстоятельством, конечно, удручён, однако опять же ничего тут не поделаешь – каждый выбирает кумира по собственному вкусу.
Но хватит о Толстом, пора вернуться к «Орфографии». Продолжу цитату из Данилкина, тем более что речь пошла уже не только о локальном взрыве и его последствиях – тут, то есть там, происходят процессы тектонические:
«"Орфография" – может быть, первый за последние десятилетия роман, который может осуществить внелитературный тектонический сдвиг, сместить систему ценностей не только в литературе, но и в обществе… В орфографических тезисах Быкова чувствуется Голливуд, настоящий Большой Стиль».
Про Голливуд ничего вам не скажу – не имел счастья побывать. Возможно, в текстах Быкова можно обнаружить и голливудский дух, и какой-нибудь ещё, но я, пожалуй, за поиски этого духа не возьмусь. Чуть позже, когда речь пойдёт о «Борисе Пастернаке», любители американского кино смогут вдоволь насладиться оригинальными находками чудо-критика, сделанными при аналитическом разборе этой книги. Ну а пока предоставлю слово другому специалисту – литературоведу Михаилу Назаренко, который, как ни странно, не сумел учуять в обсуждаемом романе духа Голливуда, но смог кое-что другое отыскать [36]:
«Критики легко вычленяют в тексте "Орфографии" отсылки и к другим художественным (не документальным) текстам, определяющим отдельные аспекты романного сюжета: Петербург 1918 года описан по гриновскому "Крысолову", пролог к "действию второму" – пародия на "Хождение по мукам", лавка старьевщика пришла из прозы Вагинова, финал перефразирует начало "Весны в Фиальте" и т.п.»
Опять же, в силу недостаточной осведомлённости, не берусь судить, насколько реальны сделанные критиком отсылки. Мне даже всего Быкова осилить не под силу, а тут снова перечитывай Александра Грина, разбирайся, что такое могло очень не понравиться Дмитрию Львовичу в трилогии Алексея Николаевича. Да всё это их личные разборки, тем более что пора уже перейти к «ЖД». Вот как Быков объяснял происхождение этого названия, предоставляя на выбор множество вариантов, с учётом разнообразных вкусов своих преданных читателей [8]:
«"ЖД": железная дорога, жёсткий диск, жаркие денёчки, жирный Дима, жуй давай, жуткая дрянь, жалко денег, живой дневник, Живаго-доктор. Я придерживаюсь варианта "Живые души"».
«Жирный Дима» и «жуткая дрянь» – это снова эпатаж. Либо попытка предвосхитить мнение недоброжелателей – мол, сам знаю, и ничего нового вы не сумеете сказать, как бы не желали обидеть талантливого автора. Где-то слышал и такую интерпретацию названия – «Жиды». Но это слово неприличное, а потому обсуждать этот вариант не будем.
Гораздо интереснее тот факт, что снова Быков напоминает нам о классике – на сей раз о поэме «Мёртвые души» Николая Гоголя. Что ж, интересно было бы понять, чем в интерпретации писателя «живые» отличаются от «мёртвых» – здесь речь всего лишь о названии [37]:
«Гоголь написал поэму, потому что она предполагает формирование нации. Если у нации нет эпической поэмы, значит, она недоформирована. В России нет эпической поэмы».
Что там у нас «недоформировано», в этом вроде бы стоит покопаться. С другой стороны, если речь идёт не о сути, а о форме, можно этим пренебречь. И вообще, формирование – это слово меня ничуть не возбуждает, то есть не стоило бы даже эту тему обсуждать, если бы не многозначительное заявление Дмитрия Львовича. Нация существует уже много лет вне зависимости от мнения некоторых авторов. И даже отдельные трагические факты не способны нашу историю перечеркнуть или заставить усомниться в перспективах.
Впрочем, более детальный разбор претензий Быкова к российской нации нам предстоит чуть позже, а здесь в качестве предисловия к скрупулёзному анализу могу на выбор предложить два варианта. Либо Быков не сумел в нашей действительности толком разобраться, либо она его не устраивает, притом категорически. Ну не могу поверить – неужели всё так безнадёжно? Неужели мы обречены на прозябание? Но, слава богу, Быков успокаивает – эпическая поэма всё же есть [37]:
«Да, появилась. Плохая, дурная, какая угодно, но это эпическая поэма о России, в которой есть два главных мотива: война и странствие. Это попытка написать русскую "Одиссею"».
Так что же, Гоголь вроде бы тут ни при чём – Быков отсылает нас к древнегреческому эпосу? Помню, помню – в школе когда-то изучали… Пытаюсь объединить в своём воображении Гоголя и Гомера, но ничего не получается. Какое отношение древняя Греция имеет к нынешней России? И можно ли презрение Гоголя к нравам уездного чиновничества и провинциальной знати воспринимать как всероссийский эпос? Поэма – это крик души, а не результат исследования, и потому никак не тянет на эпичность. Ну разве что слова об эпичности «ЖД», как многие другие утверждения Быкова, воспринимать только как пиар, что, в общем-то, понятно и простительно.
Но вот что может возмутить читателя, так это постоянные упрёки в адрес Быкова, будто теоретические рассуждения он загнал «в километровые диалоги, а они утомляют и раздражают». Автор, ничуть не смутившись, отвечает, заодно подтверждая мою версию. А версия такова, что не по силам ему разобраться в том, что в России происходит [37]:
«Хаотическая форма книги очень соответствует хаосу русской действительности. Всё главное у нас проборматывается в разговорах и в них же исчезает».
Интересная мысль! Отдаю должное воображению автора романа. Если главное даже в брежневские времена было сосредоточено на кухнях – речь о кухонных разговорах и дискуссиях под рюмку водки, – куда же отнести произведения того же Трифонова? Или ещё раньше – стихи Бориса Пастернака? Неужели из сознания Быкова они уже исчезли? Либо совсем наоборот – книги классиков остались на века, а невнятное бормотание вечно недовольных рассеялось, как утренняя дымка?
Однако о «проборматывании» в его истинном значении речь пойдёт чуть позже, а здесь приведу лишь краткую цитату из объяснений Быкова, касающихся его права собственности на жанр [37]:
«Жанр "Быков" характеризуется жутким многословием, поскольку приходится проборматывать одно и то же, чтобы оно наконец дошло…»
Неужели проблема в том, что народ у нас настолько туп, что мысль надо силком вбивать в мозги, чтобы наконец-то что-то понял. Перефразируя ленинское изречение: проборматывать, проборматывать и проборматывать! Глядишь, что-нибудь получится. Мне это напоминает агитпроп, от которого ещё в советские времена спасения не было, а тут вот литератор взял на вооружение этот устаревший метод. Хотя кто знает, возможно, до кого-то и дойдёт.
Теперь попробуем поговорить серьёзно, оставив в стороне эпос и поэму. Вот почему Быков написал именно антиутопию, а не что-нибудь другое? Сам же Быков нам даёт подсказку, сославшись на мнение специалиста [37]:
«Есть точка зрения Ирины Роднянской, которая считает, что антиутопия – это всегда отзыв на некоторую некомфортность бытия, когда мы чувствуем, что всё идет не так, но почему – не понимаем».
На мой не слишком просвещённый взгляд, всё очень верно сказано! Однако вернёмся к ситуации в России. Быков и вправду чувствует, что всё идёт не так, что всё устроено как-то некомфортно, но почему – этого не в состоянии понять. Однако причины некомфортности бытия обсудим позже. Здесь же снова предоставлю слово Быкову [37]:
«"ЖД" передаёт ощущение страны, которая движется в неверном направлении… Я пытаюсь делать то, что не получилось у других или получилось в меньшей степени. Что касается желания вырваться из этого круга. Я скажу чудовищную вещь: русский проект закончился. К сожалению, это надо признать. Страна, в которой девяносто процентов населения не имеет собственного мнения ни о чем (в 1990-е годы они бегали на демократические митинги, а в 2006-м стали тотально поддерживать "Единую Россию"), страной в нормальном смысле слова именоваться не может. Этот проект не состоялся».
Способность некоторых деятелей говорить от имени народа меня и прежде удивляла. Скажем, я готов признаться, что до того, как начал писать книгу, не имел собственного мнения о Быкове. И только по мере написания, мне кажется, начинаю понемногу разбираться. Но я бы не стал категорично утверждать, что народ так уж ничего не понимает. На мой взгляд, побегает народ, подумает, а после этого решит, за кого бы стоило голосовать. Вот если голосует «не так», тогда и возникает желание обвинить его в ущербности ума. А что ещё остаётся в этом случае?
Теперь о проекте. Мне кажется, что закончился именно «нерусский» проект, который замыслили в лихие 90-е. Возможно или почти наверняка, в этом и состоит причина пессимизма Быкова. Сначала увлечение идеями КПСС, затем восторг, вызванный провозглашением свободы. В чём смысл этого «сладкого слова», похоже, Быков тогда не понимал, да и сейчас не склонен детализировать это понятие. Но вот когда возникло ощущение, что надежды не сбылись, когда вновь обретённых прав оказалось недостаточно, тогда и решил поставить на могиле этого проекта крест. Увы, из «ЖД» даже маленького крестика не получилось.
И снова слово Быкову [37]:
«Некоторые считают, что именно это обстоятельство и позволяет русскому проекту существовать вечно: русская идея – это идея круга, а идея прямолинейного западного развития рано или поздно приведёт к концу. Я пытаюсь доказать, что вечно бегать по кругу невозможно, это приводит к необратимой деградации».
Уже не раз доказано, что развитие идёт по восходящей спирали. Нигде в природе вы не найдёте бесконечного прямолинейного движения, которое декларирует Дмитрий Львович. Поездка по прямолинейному шоссе закончится там же, где вы стартовали – Земля-то круглая, хотя кому-то это, может быть, не нравится. Даже луч света, направленный в космическое пространство, не дойдёт до намеченной вами цели – его либо притянет «чёрная дыра», либо он упрётся в какую-то планету, либо же сойдёт с маршрута под влиянием притяжения звезды. Прямолинеен лишь патологический дурак или человек, преследующий своекорыстные, ему одному ведомые цели.
Однако пора бы поближе познакомиться с содержанием «ЖД». По мнению Быкова, коренное население России стало жертвой нашествия варягов и хазар. В основе фантастического сюжета – борьба этих захватчиков, которые, по моему разумению, не имеют ничего общего с известными нам племенами, хотя некоторые критики предполагают, что речь идёт о русских и евреях. Сражения противоборствующих сторон происходят в наше время, что, видимо, означает существование некоего параллельного, строго засекреченного мира, доступ в который получил только автор книги о ЖД. Судя по всему, мы опять столкнулись с проблемой двойников – один Быков собирает информацию в потустороннем мире, а другой на её основе создаёт роман, сидя за столом в своей квартире [13]: