Неожиданно из леса выползли шесть тяжелых танков «тигр» и две самоходки «Пантера». Я увидел, как от их выстрелов загорелась соседняя «тридцатьчетверка». Экипаж «пантеры», очевидно, увлекся перестрелкой и проглядел наш танк. Воспользовавшись этим, мы ударили в борт бронебойным снарядом, и он вспыхнул. В следующее мгновение – ослепительная молния, треск и звон в ушах… Потерял сознание. Когда очнулся, позвал лейтенанта, но Бондарь был неподвижен. Когда обратил взор на механика-водителя – он тоже мертв. И стрелка-радиста смерть настигла. С трудом выбрался из объятой пламенем машины. В десяти метрах заметил окоп и отполз в него. Вовремя. В этот момент в Т-34 взорвался боезапас.
На Берлин и Прагу!
Николай Дмитриевич с волнением вспоминал тот первый бой. Судьба его тогда и в других опасных ситуациях помиловала, но боль о погибших ровесниках не утихает и поныне. Память сохранила имена командира взвода старшего лейтенанта Сергея Шошина, заряжающего Ивана Кудрявцева. Головин сменил семь танков, в той или иной степени поврежденных в сражениях. Одни сгорели, оставшись на поле боя, другие попали на капремонт. И там, где горела броня, побеждали крепкий характер, сила воли солдата-освободителя.
–В марте сорок пятого нашему экипажу в составе командира старшего лейтенанта Владимира Полегенького, механика-водителя Михаила Гусева, стрелка-радиста Михаила Киринчука, а также заряжающего Николая Лосева и меня —командира орудия, был предоставлен новый Т-34 – подарок от комсомольцев Челябинска, – рассказывает гвардии старшина Головин.– На этом танке мы сражались в составе 63-й гвардейской Челябинской танковой бригады полковника Михаила Фомичева. Нам удалось уничтожить и подбить одиннадцать вражеских танков. На нем мы штурмовали и Берлин.
В последние дни войны в соединении танковой армии Д. Д. Лелюшенко, а также генерала П. С. Рыбалко, совершив многокилометровый марш из Берлина, прибыли на помощь восставшим и истекавшей кровью жителям Праги. Мощью своих орудий спасли их и город от массового истребления озверевшими фашистами. Тогда нас, освободителей, встречали цветами и объятиями.
В боевой машине Головин провел 430 дней, преодолев тысячи трудных огненных километров.
И механик, и моряк
До сорок седьмого года Николай Дмитриевич служил в группе советских войск в Германии. У командования он был на особом счету, как один из лучших командиров орудия танка. В соревнованиях на точность поражения цели неизменно занимал первые места. Вот поэтому в период сражений дуэли с «тиграми», «пантерами», гаубицами и расчетами орудий зачастую заканчивались в пользу экипажа Т-34.
После возвращения в родную Керчь молодой танкист стал работать механиком на швейной фабрике, где за двадцать один год добросовестного труда снискал почет и уважение. Еще двенадцать с половиной лет проработал на судах объединения «Керчьрыбпром». Вместе с женой Тамарой Михайловной, в годы войны ухаживавшей за ранеными бойцами в госпитале, вырастили и воспитали дочь Татьяну и сына Валерия.
Несмотря на почтенный возраст, Николай Дмитриевич сохранял энергию и оптимизм. Благодарен челябинцам, особенно учащимся школы №40, хранящим в музее память о танковом корпусе, его героях. Охотно встречался с молодежью, рассказывая о том, какой огромной ценой была одержана Великая Победа, главная на земле.
ОТ КЕРЧИ ДО ПРАГИ
Когда началась война, девятнадцатилетний Иван Жога учился на третьем курсе фельдшерского отделения Керченского медицинского училища. Его призвали на службу, назначив начальником эвакуационного отделения госпиталя.
После налетов вражеской авиации на Керчь и затяжных оборонительных боев на Крымском полуострове госпиталь беспрестанно пополнялся ранеными бойцами, мы работали без сна и отдыха, – вспоминает Иван Андреевич. – Осенью сорок первого противник приблизился к Керчи, и мы получили приказ срочно эвакуироваться. Прибыли в Краснодар. Я был зачислен в 271-ю стрелковую дивизию Северо-Кавказского фронта и уже в конце декабря принял участие в Керченско-Феодосийской десантной морской операции. Высадились в районе Камыш-Буруна. Преследуя спешно отступающих немцев, заняли огневые позиции в районе Семисотки, а затем – на Ак-Монае.
Однако в мае 1942 года, после трагических просчетов командования Крымским фронтом, вынуждены были отступить в глубь Керченского полуострова, неся большие потери. Вместе с тремя санитарами, которые находились в моем подчинении, удалось раздобыть гужевую повозку для четырех тяжелораненых и доставить их в поселок Семь Колодезей, затем в Салын (с. Чистополье) и далее через Булганак и Аджимушкай к мысу Еникале. Враг следовал по пятам, гремели выстрелы из орудий и минометов.
В районе переправы было столпотворение, рассчитывать на то, что удастся устроить раненых на какое-нибудь плавсредство, не приходилось. Тогда вместе с сани¬тарами соорудили из бревен и других подручных материалов два плота, снабдив их якорями, и отправились в рискованное плавание. Где-то посреди пролива нас увидели с борта катера, подобрали и благополучно, несмотря на обстрел с суши и воздуха, доставили на берег.
После боевых действий на Кавказе часть, в которой служил Иван Жога, была включена в состав Степного фронта под командованием генерала Ивана Конева и участвовала в знаменитом танковом сражении под Прохоровкой на Курской дуге. А позже, когда враг был сломлен, – в боях за освобождение Киева. Иван постоянно находился в передовых частях, оказывал помощь раненым на поле боя. Как-то поблизости разорвалась мина, осколок попал ему в ногу. Подоспевшие санитары отправили в госпиталь, где пришлось лечиться около четырех месяцев. После выписки старшего лейтенанта Жогу направили в распоряжение медицинской службы 1-го Украинского фронта. Там приветливо встретили Ивана:
–Такие отважные, опытные офицеры нам необходимы. Продолжите службу в чехословацкой бригаде генерала Людвика Свободы. Подготовьте группу санинструкторов и санитаров. У него с медработниками проблема.
Летом сорок четвертого года Жога прибыл в бригаду, расположенную в лесу за Черновцами. Его принял сам генерал, обозначивший задачу. В течение нескольких недель двадцать чехов и словаков овладевали навыками оказания помощи раненым в боевых условиях. Вместе с бригадой Иван участвовал во взятии Дукельского перевала, что на границе Польши и Чехословакии. Прагу освобождал вместе с воинами Людвика Свободы и танковыми армиями П. Рыбалко и Д. Лелюшенко, совершившими бросок из Берлина.
–Иван Андреевич, о том суровом времени вам наверняка напоминают боевые награды? – прерываю я его размышления.
– Почти всю войну награды меня догоняли, – говорит он. – И большая их часть была вручена уже после Победы. Чехословацкий орден «Боевой Крест» и медаль «За отвагу» я принял из рук Людвика Свободы. Кроме того, удостоин орденов Красной Звезды, Отечественной воины I степени, медалей «За Победу над Германией», «За освобождение Кавказа», «За взятие Киева», «За взятие Праги» и других. Впоследствии был награжден орденом Богдана Хмельницкого.
Служба для Ивана Андреевича продолжалась до октября сорок пятого года. Неожиданно для себя он был назначен дежурным адъютантом представителя Генштаба ВС СССР генерала Молоткова в чехословацкой армии. В советскую миссию обращались тысячи граждан, ранее находившихся в плену или угнанных на принудительные каторжные работы. Они жаждали быстрее возвратиться на Родину. Их проблемами и довелось заниматься Жоге. Возвратившись в Керчь, Иван Андреевич участвовал в восстановлении города. В 1962 году окончил Крымский медицинский институт и почти тридцать лет проработал врачом в железнодорожной поликлинике.
ЧЕРЕЗ ТИСУ В ТЫЛ ВРАГА
– С фашистами мне довелось воевать более года на завершающем этапе войны, иначе боевых наград получил бы больше, – признается ветеран войны Николай Константинович Катанцев и поясняет: – В действующую армию мне удалось попасть после освобождения Керчи и Крыма и внести свою лепту в Великую Победу.
Николай Константинович, сохранивший армейскую выправку и твердость духа, делает короткую паузу, углубляясь в воспоминания, а потом продолжает:
–Но и за короткое время участия в боевых действиях, победоносном наступлении Красной Армии мне многое пришлось испытать и пережить. Особенно запомнился такой эпизод. Через реку Тису в районе венгерского городка Сольнок необходимо было протянуть телефонный кабель, чтобы наладить связь со штабом. Меня включили в группу из семи человек, так как я, выросший у моря, обладал навыками в гребле.
Ночью погрузились в лодку. Ротный с направляющим веслом устроился на корме, я с двумя – посредине, рядом – связисты, комсорг, ординарец и снайпер. Я налег на весла, чтобы быстрее преодолеть водную преграду. Но она оказалась для нас не только водной, но и огневой. Из-за туч предательски выплыла луна и осветила нас. Тишину ночи прошили очереди вражеских пулеметов. Пули сразили одного из связистов, а затем и снайпера. Следом комсорг и ординарец получили тяжелые ранения. Войдя в тень от высокого берега, я причалил лодку. Кое-как перевязали раненых, которые нуждались в срочной госпитализации.
– Николай, сможешь ли ты доставить раненых на наш берег? – спросил ротный. – Погибнут ведь – истекут кровью ребята.
–Так точно, смогу, – пообещал он.
Ротный и связист остались, закрепившись на позиции, а я вместе с двумя ранеными отчалил от берега. И опять в лунном свете, будто на ладони, попал под пулеметные очереди. Пошел на хитрость – после нескольких стремительных гребков прятался за борт лодки, имитируя гибель. А когда огонь ослабевал, снова греб. Но все же, одна из шальных пуль попала в плечо, а до родного берега уже было рукой подать. Превозмогая боль, догреб до кромки берега, где ждали свои бойцы. Вместе с другими ранеными меня доставили в госпиталь. Там же вручили орден Славы III степени.
В госпитале Николай надолго не задержался, раньше срока вернулся в родную часть – на передовую. К первой награде прибавились орден Красной Звезды, медаль «За взятие Вены» и другие знаки воинской доблести.
В послевоенное время Николаи Константинович работал преподавателем, директором школы. Воспитывал молодежь на примерах патриотизма советских воинов, их горячей беззаветной любви к Отечеству.
Н. К. Катанцев вместе с боевыми побратимами активно участвовал в торжествах, посвященных Отдельной Приморской армии, где в числе других ветеранов был удостоен высоких почестей за свои ратные дела.
ОРДЕНОНОСЕЦ В 16 ЛЕТ
– Хочешь выполнить боевое задание? – спросил мальчишку начальник разведотдела полка подполковник Нечипуренков. Он отозвал его в сторонку от таких же ребят-сорванцов четырнадцати и пятнадцатилетнего возрастов, с азартом и звонкими криками катавшимся на санках с крутого берега реки Сосны, разделявшей город Елец на две части.
–Конечно, хочу! – заблестели у подростка глаза, и он пожаловался. – Фашисты убили моего отца. Он воевал в пехоте, погиб в сорок первом. Дайте мне автомат, а лучше пулемет, я отомщу фрицам.
–Оружие пока не потребуется, но задание секретное, его предстоит выполнить без лишнего шума, – пояснил командир.
Этот диалог, состоявшийся в ноябре сорок второго года, Анатолий Михайлович Измалков запомнил надолго. Оказалось, что группа красноармейцев, охранявшие железнодорожный мост через Сосну (Елец – важный железнодорожный узел), попали в плотное кольцо окружения. Несколько попыток прорыва под прицельным и шквальным огнем вражеских пулеметов и минометов не увенчались успехом. Вот начальник разведки и ломал голову над тем, как вызволить наших воинов, у которых боеприпасы и продовольствие с каждым днем уменьшались. Наблюдая за забавами ребят на катке, спуском с крутого берега, офицер решил осуществить оригинальную и хитрую по замыслу операцию.
–Ты, Толя, постепенно увлеки мальчишек поближе к мосту, – велел он.
Через несколько дней вместе с ватагой ребят, которые ни о чем не подозревали, Анатолий приблизился к стальным фермам моста. Немцы поначалу отгоняли их, но потом привыкли к присутствию мальчишек, не видя в этом для себя никакой опасности. Их даже забавляли ребячьи игры. «Гут, киндер», – потешались они, поддавшись влиянию детских бесшабашности, допустили беспечность, охотно играли на губных гармошках.
–Когда мы встретились в условленном месте с подполковником, – вспоминает Анатолий Михайлович, – тот похвалил меня и сказал, что теперь предстоит самое важное – попасть к нашим солдатам, что оказались в окружении.
–Они под прицелом. К ним меня фрицы не пропустят.
–Надо сделать так, чтобы пропустили. Пойдем на хитрость. Ты плакать умеешь? Пойдешь к фрицам и, размазывая по щекам слезы, сообщишь им, что среди окруженных солдат находится твой родной отец. Попроси, чтобы позволили тебе с ним встретиться, мол, исполнить последнюю просьбу, – наставлял меня начальник разведки. – Если все получится, как задумали, то передай на словах нашему старшему офицеру, чтобы 5 декабря по сигналу совершили выход из окружения. На крутом берегу для них будут приготовлены сани. В бой без нужды пусть не ввязываются, ибо силы неравные. При тебе не должно быть никаких записок и подозрительных предметов. Фашисты обязательно обыщут с головы до пят.
На следующий день, прихватив из дома узелок с нехитрой едой для «отца», я осторожно направился к немецкому пулеметному расчету, указывая рукою в сторону окруженных красноармейцев и взывая: «Fater, fater!» В первый раз меня отогнали, пригрозив оружием. А повторная попытка удалась. Меня подвели к офицеру. Плача и утираясь варежкой, я поведал ему об «отце» и попросил встречи с ним. Как и предвидел начальник разведки, меня тщательно обыскали, а затем немецкий офицер на ломаном русском языке приказал передать солдатам: «Рус Иван, сдавайся. Тебе капут». Мне разрешили встретиться с ними, чтобы извлечь для себя хоть какую-то пользу. Так, под прицелами немцев я попал к красноармейцам. В деталях рассказал командиру о сути операции.
Благополучно возвратился и встретился с начальником отдела разведки.
–Завтра соберите побольше саней,– приказал он. – Придете на берег реки, немного покатайтесь, а затем соедините сани по восемь-десять в связку и оставьте на берегу, слегка припорошив снегом.
5 декабря по условленному сигналу красноармейцы, прикрывшись для маскировки белым одеянием, незаметно пробрались на берег. Замешкавшиеся немцы не поняли, что произошло. Наши бойцы на санях съехали вниз к реке, а мы, ребята, следом скатились кубарем. Фашисты открыли стрельбу, но было уже поздно. Операция увенчалась успехом – 57 воинов были вызволены из окружения. Мне в ту пору было пятнадцать лет и, конечно, сердце наполнялось гордостью, что удалось обвести фашистов вокруг пальца, отомстить за отца».
Освободив Елец, наши войска, в том числе и 54-й полк, в котором Нечипуренков возглавлял разведку, продолжили наступление. И вот спустя полгода Толину мачеху Серафиму вызвали в военкомат. Он тоже увязался за нею, потому как не оставляла мечта отправиться на фронт.
–Крепитесь, ваш сын Анатолий Измалков погиб смертью храбрых, – дрогнувшим голосом сообщил военком.– За успешно проведенную операцию по освобождению наших воинов он посмертно награжден медалью «За боевые заслуги».
–Кто вам сказал, что погиб?– возмутился подросток. – Я живой и вам того же желаю.
Военком ко всеобщей радости торжественно вручил Анатолию медаль и по-отечески обнял. А у того появился веский аргумент вновь попроситься на фронт. После настойчивых просьб офицер направил отважного юношу на фронт. Измалков догнал часть, встретился с Нечипуренковым и от офицера узнал, что его сознательно указали погибшим, чтобы сообщение и награда быстрее дошли до адресата.
Паренька представили командиру 54-го полка полковнику Василенко. Долго ломали голову, куда его определить и, с позволения командира кавалерийского корпуса, в который входил полк, генерал-лейтенанта Константинова, зачислили воспитанником и определили «паутинником» – так тогда называли связистов. Поскольку катушка с телефонным кабелем для него была тяжеловата (более двадцати килограммов), Анатолий занимался ремонтом повреждений связи от взрывов или действий вражеской разведки и диверсантов.
Запомнился Анатолию Михайловичу такой случай. Один за другим трое связистов, отправленные на поиск повреждения, и связь не восстановили, и назад – не возвратились. Наступила его очередь. Измалков действовал осторожно и когда понял, что попал в засаду, пути отхода отрезаны, решил без боя не сдаваться. Открыл ответный огонь. От верной гибели его спасли однополчане, вовремя подоспевшие на выручку. Связь была налажена. За мужество, проявленное при выполнении этого задания, Анатолий был награжден орденом Славы второй степени. К тому времени это был его второй орден. Первый, сражаясь в составе 1-го Белорусского фронта и участвуя в освобождении Украины, Белоруссии, Польши, он получил за отвагу при переправе на Сандомирский плацдарм.
В наградном листе было отмечено, что он лично уничтожил вражеский бронетранспортер и 15 солдат противника. Вот тогда и засияла на его груди серебряная звезда ордена Славы III степени. Контузии и ранения на некоторое время выводили Анатолия из строя, но до знаменательной встречи на Эльбе с союзниками по антигитлеровской коалиции он успел заработать еще орден Отечественной войны и благодарность от имени Верховного Главнокомандующего страны.
Война для Анатолия Михайловича, проживавшего в Керчи, закончилась, когда ему было шестнадцать с половиной лет. В послевоенные годы в звании капитана он долгое время служил начальником штаба военно-патриотической школы при Багеровском гарнизоне. До самых последних дней жизни мужественный воин охотно встречался с молодежью, его рассказы о ратных делах вызывали живой интерес и восхищение современников. Ведь он – из поколения отважных юношей, которым, по меткому выражению поэта, сначала выдавали ордена и медали, а уже потом паспорта.
С ЮНЫХ ЛЕТ ПАРТИЗАН
Василий Александрович Костовский – известный в Керчи человек. Его имя произносят с уважением и почтением. И не только потому, что уже более семидесяти лет его судьба прочно связана со славным городом в котором родился. В годы войны он был участником Мариентальской подпольной группы, выполнял задания по сбору разведданных о дислокации вражеских сил, их количестве, вооружении, вел наблюдение за Багеровским аэродромом. Переданные им сведения пригодились при налетах нашей авиации на этот объект. Юноша, рискуя жизнью, укрывал от полицейских и гестаповцев раненых воинов.
Опасности подстерегали шестнадцатилетнего юношу на каждом шагу. Его сестру Шуру – активную подпольщицу , фашисты расстреляли. Он избежал этой страшной участи лишь потому, что во время ареста не был дома. Но все же, не один раз попадал в лагерь для военнопленных. И только победное наступление Красной Армии весной сорок четвертого года уберегло его от отправки в Германию на рабские работы либо от расстрела.
…До войны семья Костовских жила в Керчи, где Василий учился и в ныне действующей школе имени А. С. Пушкина. Накануне сорок первого года переехали в деревню Новоалексеевку Маяк-Салынского района (ныне Ленинский). Василий до апреля сорок второго года работал в кузнице колхоза «Воля труда». Затем правление колхоза направило его на курсы комбайнеров в машинно-тракторную станцию (МТС), расположенную в Салыне (ныне Чистополье). Но учеба была недолгой. Преодолев оборону войск Крымского фронта, фашисты нацелили свою военную мощь на керченский плацдарм.
Василий Александрович хорошо помнит те давние грозные события. На досуге он написал рассказ «Пять дней мая сорок второго года в жизни глухой деревни Новоалексеевки». Вот некоторые фрагменты из него: «Вечером 9 мая на двух машинах к нам в село приехали артиллеристы Красной Армии (в конце февраля 1942 года они уже стояли в Новоалексеевке). Особенно запомнил одного из них – высокого, плотного, рыжеволосого, родом из Тулы, по имени Саша. Он хорошо играл на нашем баяне.
В тот день была очень сильная артиллерийская канонада за Марфовкой. Когда я поинтересовался, что за стрельба, Саша ответил, что немцы высадили десант на Черном море, и наши войска его уничтожают. На закате артиллеристы уехали в Керчь. А грохот орудий все приближался. 11 мая, еще до рассвета, я уехал на занятия в МТС. Застал только одну сокурсницу Надю Гончак, больше из ребят никого не было. Мастерские оказались закрытыми. Позже встретил нашего преподавателя Целуйко.
–Что ты здесь делаешь?– удивился он.
–Приехал на занятия.
– Вася, какие могут быть занятия?! Наши войска отступают. С минуты на минуту налетит вражеская авиация.
Мы с Надей погрузили свои пожитки на велосипеды и покатили домой. Едва отъехали, как налетели «юнкерсы». От самолетов, словно капли, отделились бомбы. Одна из них упала на общежитие МТС. А ведь всего несколько минут назад мы с Надей были там!
В память Василия Александровича врезался и такой страшный эпизод. 13 мая, когда красноармейцы оставили село, он вместе с другими ребятами выводил из конюшни лошадей. И вдруг на низкой высоте появился самолет-рама. Сделал круг и исчез.
Когда ребята, напоив лошадей, рысью подъезжали к конюшне (Василий, справившись с работой, чуть раньше ушел домой) налетели «юнкерсы». Первая тройка самолетов стала бомбить конюшню, две другие – бегущих ребят и мужчин, а четвертая сбросила бомбы вблизи домов.
На местах взрывов образовались воронки до двух и более метров глубиной. Я побежал к конюшне и увидел ужасную картину. Дядя Федя Ковзал и его сын Вася были убиты в десяти метрах от балки, где собирались спрятаться. А Гриша Саенко не добежал метров трех до каменной стены своего двора. Осколки поразили Колю и Васю Демо. Тогда же погибли и двое взрослых мужчин – Павел Рыбалко и Иван Куприш. Конюшня была разрушена, везде лежали убитые и раненые лошади. Таким кровавым стало для жителей Новоалексеевки 13 мая сорок второго года.
Тогда Василий и его ровесники поклялись отомстить фашистам за своих земляков, за все беды и страдания. А сестра Шура, помогавшая строить укрепления, рыть окопы, выполнявшая задания по передаче секретных сведений нашим войскам, ради победы пожертвовала жизнью.
Уже после освобождения Крыма Василию Александровичу – одному из самых активных участников Мариентальской подпольной группы, которой руководила Александра Петровна Плотникова (Бауэр), за сбор ценной информации, позволившей советской авиации разгромить 23 августа 1942 года вражеские самолеты на Багеровском аэродроме; за помощь десантникам, в т. ч. за организацию побега военнопленных; за сбор трофейного оружия и его ремонт в кузнице; за побег (три раза) из плена и другие смелые действия были вручены медали «За отвагу», «За боевые заслуги», орден Отечественной войны I степени.
В послевоенные годы Костовский служил на флоте, успешно закончил вечернюю школу, а затем Ленинградскую военно-морскую медицинскую академию, проявил талант к научной работе. Ему предрекали карьеру ученого медицины, но судьба распорядилась по-своему. Ученых степеней и званий не снискал, зато приобрел почет и уважение за золотые руки хирурга.