Когда до самолета осталось не больше трехсот метров, собаки одновременно обернулись и увидели опасность. Отпрыгнули друг от друга в разные стороны и в последнюю секунду рывком метнулись, чудом не попав под самолет.
Самолет подрулил к зданию аэропорта и боком встал недалеко от нас. Медленно подъехал к нему трап. На него вышел седой старичок небольшого роста с ослепительной улыбкой из искусственных зубов. Я сразу вспомнил, что в 1933 году Хонеккера арестовали гестаповцы и выбили ему все зубы. 12 лет, до 1945 года он просидел в их тюрьме.
Хонеккер широко улыбался и махал правой рукой. К трапу встречать его пошли наши солидные люди. Мы с генералом остались на месте. Пионеры замахали приветственно флажками и шариками. Хонеккер спустился с трапа и, широко разводя в стороны руки, стал обниматься дружески с подходящими мужчинами. Слева от трапа на земле стоял мой друг – старший оперуполномоченный отдела КГБ в Кольцово Глазырин Валерий Петрович. Он стоял неподвижно, глубоко засунув руки в боковые карманы дешевенькой осенней куртки. Хонеккер, всё так же широко улыбаясь и раскинув руки, двинулся к нему. Валера, не сходя с места и улыбаясь в ответ, отрицательно покачал ему головой. Шутливо и понимающе махнув на Валеру правой рукой, Хонеккер продолжил свой путь.
Кавалькада машин стремительно исчезла, как и ранее появилась. Ближе к вечеру она вернулась, и всё повторилось в обратном порядке. Только пионеров не было. И собак. Когда самолет с Хонеккером взлетел, все ждали, пока он скроется вдалеке, будто улетавшие наблюдали за провожающими. Через минуту небо было таким же чистым, как всегда. Машины и люди разъехались. Мы, охрана, подождали, когда самолет с Хонеккером возьмет на сопровождение диспетчер Пермского аэропорта, и только после этого стали свободны. Никто меня за собак не ругал, но я их помню до сих пор….
Первый же самолет, взлетевший в небо после отлета Хонеккера, потерпел катастрофу. Это был грузовой Ан. Как только он оторвался от земли, на взлете у него заклинило левый двигатель. Правый работал на всю мощь. Самолет перевернулся и врезался в землю. Все шесть человек экипажа мгновенно погибли. Я смотрел потом в кабинете Глазырина фотокарточки с места падения. Одна из них стоит у меня и сегодня перед глазами. Мешковато одетый по полной форме пожарник держит в руках шланг. Толстая струя воды бьет в голое тело (форма сгорела) одного из мертвых летчиков. Тот весь объят высоким пламенем, сжимает в руках штурвал самолета и смотрит вперед…
Ротация
Жизнь военного контрразведчика в 1970-80гг. в Советском Союзе – сплошная ротация мест службы и жительства. Тогда существовала практика каждые 1,5-2 года перемещать оперативный состав КГБ на другое место. Чтобы у чекиста всегда был свежий взгляд на события и проблемы, чтобы не оброс коррупционными связями и исключить любые злоупотребления по службе. Практиковались частые переезды из гарнизона в гарнизон, из одной квартиры в другую. Из одного военного округа Союза – иногда с хорошим климатом, квартирой, работой для жены и школой для детей, в другой – удаленный от него на многие тысячи километров. В новом военном городке, как правило, жене по специальности работы нет. А дети за год могут сменить несколько детских садиков и школ. Что очень плохо, часто меняются воспитатели, учителя, товарищи в классе. Всего за 13 лет службы в особых отделах я сменил 8 квартир. А ведь два переезда, как говорят, по последствиям равны одному пожару; мебель приходит в полную негодность, надо покупать новую.
Наиболее престижной среди военных в те годы считалась служба в войсках Советской Армии, дислоцированных за границей СССР в Группе советских войск в Германии (ГСВГ) в Германской демократической республике, ЮГВ (Южная группа войск) в Венгрии, СГВ (Северная группа войск) в Польской народной республике. Там семьи офицеров и прапорщиков обеспечивались продуктовым пайком, а в Союзе тогда были перебои с продуктами. За границей выдавали двойное денежное содержание, в том числе часть в валюте государства пребывания. Наши военнослужащие в отпусках и при возвращении домой из-за границы привозили одежду, обувь иностранного производства, разительно отличающиеся высоким качеством от наших отечественных.
Второе место по престижности военной службы занимали районы нашей страны с суровыми климатическими условиями – Заполярье, Чукотка, Камчатка. Здесь продуктовый паек выдавали не на всю семью, а только на одного офицера или прапорщика. Но его хватало на всю семью. Зарплата в два раза выше, чем на Большой Земле, и военную службу засчитывали один год за два.
На переднем плане клуб воинской части, левое окно мой кабинет, прямо напротив клуба ДОС-1(дом офицерского состава 1) , дом офицерского состава, где я жил с семьей.
В мае 1978 года я был назначен старшим оперуполномоченным Особого отдела КГБ СССР Пермского гарнизона и прибыл в город Воркуту принимать дела. Прямых самолетов в Воркуту из Свердловска ни тогда, ни сейчас в 2021 году, как не было, так и нет. В конце мая у нас в городе стояла на редкость жаркая, солнечная погода, а на севере стояли «минуса». В жару, в шинели, сапогах и шапке ушанке с тревожным чемоданом, я появился в аэропорту Кольцово города Свердловска.
Через пару часов самолет приземлился в Сыктывкаре. Сверху при посадке увидел две широкие извилистые реки, которые превращались в один широкий и мощный поток, и множество одноэтажных деревянных, с красивой росписью, разноцветно покрашенных, праздничных домиков. Город был очень зеленый, уютный и какой-то по-деревенски полусонный, хотя ведь это столица Республики Коми. Потом услышал, что «Сыктывкар – столица 40000 деревянных домиков, где живут 40000 комиков».
А еще через два часа небольшой реактивный самолет ЯК-40, летчики называют его «окурок», уносил меня к очередному новому месту службы: на Крайний Север, в город Воркуту. Вскоре внизу зелень травы и лесов сменились на ослепительно белый цвет сплошного, ровного снежного поля до горизонта, границу которого невозможно было определить. Ни городов, ни деревень, ни самого горизонта, глазу не за что зацепиться. И небо стало необычным по цвету – ярко-синее.
В дремучей тайге
В 1978-1981 годах я служил в Воркуте, старшим оперуполномоченным Особого отдела КГБ СССР по Уральскому военному округу, капитаном по званию. Приезжал я в Ухту из Воркуты обычно на несколько дней, решал оперативные вопросы. Затем через Сыктывкар улетал на два дня на чекистские сборы в город Пермь. Оттуда через Сыктывкар обратно в Воркуту.
Затерянный среди дремучей тайги небольшой городок Ухта, вокруг – несколько исправительно-трудовых колоний для заключенных. Одна из них для «полосатиков» – особо опасных. Они одеты в полосатую одежду, на колене и спине белый круг. Коллеги из горотдела КГБ рассказали, что каждый год, обычно весной или в начале лета, из этой колонии совершаются побеги. Привязывают к большому оводу длинную нитку и поджигают. Овод садится на крышу деревянного барака или штаба, и тот мгновенно вспыхивает. Паника, неразбериха при тушении пожара. И тут группа незаметно уходит в побег. Бегут 2-3 матёрых зэка и с собой «на кости», то есть как запас живой еды, уводят под угрозой ножа молодого заключенного. Ему не говорят о его истинной участи, о том, что его при необходимости убьют и съедят. Так как на север и на юг от Ухты ведет единственная железная дорога, которую мгновенно перекрывают силовики, группа обычно уходит в тайгу. Там и живут в глухомани, пока не успокоится обстановка…
В Ухте маленький аэропорт, где мне частенько приходилось ждать лётной погоды. Каждые два часа звучал усталый женский голос диктора: «Граждане пассажиры, ввиду погодных условий вылет рейса Сыктывкар–Воркута откладывается на два часа». Ни поспать спокойно на лавке, вытянув ноги на газете. Ни уехать в город и сделать полезные дела. Сутками сидишь в аэропорту, как привязанный на цепи пес. Пару раз, не расслышав во сне голос диктора, я просыпался тогда, когда мой самолет уже улетел. Самолеты вылетают лишь тогда, когда у них в запасе два аэродрома посадки. Первый – аэродром назначения Воркута. Запасный – аэродром отправления, т.е. Ухта. Много раз было, когда, прилетев в Воркуту и покружившись над ней, самолет так и не мог приземлиться из-за низкой пурги. Приходилось экипажу снова возвращаться в Ухту и садиться там. Устав от сидения в аэропорту, приходилось брать билет на поезд до Воркуты.
В Ухте у меня имелся объект оперативного обслуживания –леспромкомбинат Главного Ракетно-артиллерийского управления Министерства обороны. Он заготавливал древесину в тайге, в 80 км от города. Штаб ЛПК, большая пилорама и казармы личного состава для обработки леса находились в 6 км в лесу на окраине Ухты. Офицеры с семьями жили в городе.
В свой первый приезд в Ухту я остановился в городской гостинице. Представился по телефону командиру части подполковнику Голубеву. Он заехал за мной на «уазике» и повез в штаб. Картина увиденного меня шокировала на всю жизнь и даже сегодня стоит у меня перед глазами. Командир, высадив меня у штаба, куда-то уехал. Я в форме капитана зашел в штаб, длинное деревянное, одноэтажное здание барачного типа. В штабе никого не было. Стекол в двух окнах тоже не было, был жестокий мороз градусов за двадцать. Одинокий солдат-дневальный, азиат, в длинном армейском полушубке, с штык-ножом на ремне, стоял у тумбочки в центре. Дежурного по штабу не было видно. Ко мне никто не подошел и ничем не поинтересовался. Я обратил внимание, что на одной ноге солдата был надет солдатский сапог, а на второй серый валенок. Он не обратился ко мне по уставу, приложив руку к головному убору. Подняв на меня угрюмые, с восточным разрезом глаза, спросил: «Чего надо?». Я опешил. Не добившись от него ничего, я вышел на улицу. На пилораме начался обед. Группа солдат, более похожих на оборванцев, в грязной военной рабочей одежде, вынесла из помещения столовой и поставила на снег несколько металлических бачков с каким-то варевом. На мой недоуменный вопрос, что это значит, ответили, что суп горячий и его надо остудить. Солдаты достали из карманов куски черного хлеба, а из-за голенищ сапог и валенок ложки и начали хлебать этот суп. К ним тут же неизвестно откуда присоединились худые, с землистыми лицами, явно заключенные, одетые в тюремную робу. Оказалось, что рядом с военными казармами и штабом располагается зона, где отбывают наказание уголовники. Между зоной и воинской частью нет никаких заборов и ограждений. Все военные и зэки свободно здесь перемещаются и общаются друг с другом. Ни о какой воинской дисциплине, порядке и речи быть не могло. Я познакомился с начальником штаба и секретарем парткома в теплом отсеке штаба, потом с некоторыми солдатами. Я был в шоке. Офицеры меня стали успокаивать, что не все так плохо, как кажется на первый взгляд. Что все скоро наладится. Самое главное – это лес для армии. Всё остальное – детали. Это трудности, которые солдаты обязаны преодолевать терпеливо и мужественно. В обед мне дали горячую пищу и принесли выпить вина. Я не стал ни есть, ни пить и попросил меня отвезти в горотдел КГБ.
В горотделе КГБ я познакомился с начальником – подполковником Игнатьевым Владимиром Николаевичем и коллегами.
Иногда к Игнатьеву приходили на прием бывшие полицаи, которые отсидели здесь свой срок заключения. Некоторые хотели получить справку из архивных уголовных дел за время службы в Красной Армии, где были награждены боевыми наградами за бои с фашистами. Запомнился один такой разговор. Меня позвал в кабинет Владимир Николаевич и попросил посидеть молча. Вошел пожилой и сильно хромой мужчина с тростью, с неприятным бегающим взглядом. Сел почти у двери на предложенный стул и многословно стал рассказывать, как он страдал в Освенциме будучи солдатом Красной Армии. Как голодал, как их часто избивали немцы и «капо» (надзиратели из числа заключенных), многократно мог погибнуть и уцелел чудом. Игнатьев некоторое время слушал молча и только перелистывал две толстые папки, лежащие перед ним. Потом так же молча поднялся, подошел к посетителю и показал ему два фотоснимка. На одном из них этот гад в немецкой форме танцует среди других немецких офицеров с женщиной. На второй он в этой же компании на вечеринке, веселый и хмельной, позирует и обнимается с ними. Посетитель вскочил на ноги и, забыв про хромоту, ринулся к двери кабинета на выход. В окно было видно, что он из здания выбежал бегом и без палки-тросточки буквально полетел вдоль улицы, часто оглядываясь и не веря, что за ним никто не гонится…
Ближе к вечеру в горотдел заехал на машине командир части подполковник Голубев, чтобы меня подвезти в гостиницу. Зашел за мной в номер. Предложил поужинать вместе и выпить. Я согласился. Он достал бутылку коньяка и закуску. Прежде чем сесть за стол, командир набрал по телефону дежурного по части и, выслушав его доклад, что происшествий не случилось, неожиданно приказал: «Ну-ка скажи: Сыктывкар». Тот, видимо, ответил, запинаясь на этом сложном слове. «Ах ты, скотина, опять пьяный!» – заорал подполковник. Мы с Голубевым выпили его коньяку и закусили колбасой с хлебом. Потом он долго мне рассказывал об обстановке в части, стараясь расположить к себе. Попросил меня не выдавать наверх информацию без согласования с ним. Я ответил, что пока не буду суетиться и согласен. Тем не менее, обстановку в части я считаю чрезвычайной и требующей немедленного вмешательства. Но до следующего своего приезда через месяц согласен потерпеть. Если она не изменится, я в деталях доложу своему руководству. А в будущем, если я узнаю что-либо, отрицательно влияющее на боевую готовность, то тоже не стану за его спиной докладывать наверх. Но он должен четко знать, что если я хоть раз его проинформировал о чем-либо, а он не принял соответствующих мер, то я уже без оглядки на него обязательно отправлю всю информацию вверх, и она может лечь на стол его вышестоящему командованию, с соответствующими выводами. На том и порешили.
Через месяц я снова был в Ухте. Между зонами уже натянули колючую проволоку, чтобы зэки и солдаты меньше контактировали. Потом зэков куда-то перевели. Вставили везде стекла, и в казармах и штабе стало тепло. Солдаты стали более-менее похожи на военнослужащих. Общаясь с оперативными источниками информации, я узнал, что в части процветает дедовщина. Несколько солдат-чеченцев отбирают хорошую пищу у сослуживцев и в лесу отдельно пожирают ее. Заставляют молодых солдат за себя работать. Избивают их. Опросив потерпевших и получив от них письменные объяснения, я попросил командира принять меры по конкретным фактам. Он обещал, но, как я перепроверил, отреагировал своеобразно. Ему, оказывается, нравится, что чеченцы таким своеобразным образом поддерживают дисциплину и выполнение плана. По его поручению за мной стали устраивать слежки, чтобы выяснить, с кем я контактировал, и морально воздействовать на этих солдат и офицеров. Кроме того, оперативным путем я узнал, что командир постоянно посылает группы солдат на работы в сельскую местность, а деньги за их работу присваивает. Это уже попахивало уголовным преступлением, и никаких устных договоренностей впредь с этим типом я решил не соблюдать. Закон превыше всего – так нас учили в КГБ. Получив письменные объяснения от работавших на стороне военных и не получивших за это денег, а также от молодых солдат, притесняемых «дембелями»-чеченцами, я доложил своему руководству в Перми. По всем выявленным мною обстоятельствам и фактам, отрицательно влияющим на боеготовность части, была составлена подробная информация в КГБ СССР за подписью начальника Особого отдела КГБ СССР по Уральскому военному округу генерал-майора Багнюка Владимира Борисовича. Через две недели из Москвы в часть приехала военная комиссия в составе 5 человек. Мои товарищи из горотдела КГБ через свои оперативные возможности, а они были надежными, установили, что три дня эта комиссия постоянно жила в гостинице и никуда в часть не выезжала. Пили и гуляли в городской гостинице и выезжали только в городской бассейн с сауной и женщинами. Командир всем членам комиссии подарил по меховой шапке, а председателю дорогое ружье. В результате из КГБ СССР Багнюку пришел издевательский ответ, что «данные, приведенные Вами в информации от такого-то числа, не подтвердились». Это был смертный приговор моей карьере чекиста-оперработника и оглушительная пощечина генералу. Он вызвал меня к себе в Свердловск и, положив мою информацию перед собой, грозно спросил: «Тут всё правда, рыжий?» (так он меня дружески называл). «Так точно, товарищ генерал!» – ответил я своему любимому генералу-фронтовику. «Поставить весь ЛПК на «ПК» (контроль переписки). Не вылезать оттуда полгода, пройти по ним железной метлой, не оставив ни соринки мусора, контактируй с горотделом, лети и работай!».
В ближайшие полгода я похудел килограммов на десять, одежда на мне болталась как на огородном чучеле. Курил беспрерывно, ел нерегулярно, семьи практически не видел. Из Москвы военные комиссии приезжали еще два раза. Пили, ели, развлекались за счет командира и, как докладывали оперативные источники горотдела, беспрерывно «костерили» меня за глаза. Вызывали потерпевших от побоев солдат, которые писали мне объяснения. Заставляли всех их отказываться от написанного. Мало того, в новых объяснениях этих несчастных солдатиков заставляли писать, что объяснения от них я брал, угрожая им всякими карами.
Наконец, наш боевой генерал Багнюк не выдержал. Видимо, по его ходатайству и инициативе в часть приехал с проверкой из Уральского военного округа заместитель начальника политуправления, полковник, порядочный офицер и коммунист. По линии политуправления эта воинская часть подчинялась Уральскому военному округу, а не напрямую Москве. Он подробно записал с моих слов многочисленные случаи нарушений Устава Вооруженных Сил и факты злоупотреблений. С разрешения руководства я привел ему строки из некоторых солдатских писем домой. Они были душераздирающие. Запомнилось одно из них, отправленное солдатом-армянином президенту США Картеру. В нем он подробно описал, в каких ужасающих условиях проходит службу в этой части, издевательства и голод солдат. Просил срочного вмешательства и помощи. Полковник, прочитав, побледнел, видимо, он представил, что было бы, если бы это письмо американцы опубликовали в прессе. Пробыл полковник в части около десяти дней, подробно беседуя с разными людьми. Перед отъездом вызвал меня к себе и, показывая на толстую папку взятых им объяснений, сказал, что все 100 процентов моей информации подтвердились, и от имени командования округа выразил мне благодарность. По итогам его поездки командир части Голубев был с должности снят и отправлен с понижением в отдаленную часть страны. Секретарь парткома майор, его собутыльник, полковник выяснил это самостоятельно, оказывается, украл большую сумму партийных взносов и был привлечен к уголовной ответственности. Обстановка в части кардинально изменилась к лучшему по всем направлениям.
Я знаю, что наши военные контрразведчики действуют всегда так же, как и я, тогда еще молодой и «зеленый». Выметают поганой метлой мусор из армейских рядов, и наша армия от этого становится только чище и сильнее.
Гыда
Три года подряд я оперативно курировал в Воркуте штаб Центра общесоюзной связи «Горизонт». Его приемо-передающие центры размещались по всему Северу Союза от Баренцева моря до Чукотки. Вспомнил как-то, что летел из Воркуты самолетом и вертолетом через Мыс Каменный в поселок Гыда через Обскую губу. Воспоминания об этом и сегодня еще свежи и ярки в памяти.
В день отлета из Воркуты полярная ночь почти наступила, она здесь наступает всегда 17 декабря и длится одиннадцать дней. Солнце ненадолго выглянуло из-за горизонта огромным кроваво-красным воспаленным взглядом и спряталось в черноту ночи обратно. Был обычный мороз за сорок градусов без ветра. В дневных сумерках наш трудяга «кукурузник» взлетел после короткого разбега, набрал небольшую высоту и, натужно ревя мотором, полетел на Северо-Восток. Страна у нас огромная и расстояния такие же. От Воркуты до Мыса Каменного я летел 413 км. несколько часов.
Сплошная снежная тундра была под нами, словно белый лист бумаги. Глазу не за что зацепиться, никаких ориентиров, никаких огней населенных пунктов внизу. Белое безмолвие внизу, сверху черное небо все в крупных звездах. Не дай Бог вынужденная посадка самолета, никто и никогда не найдет нас здесь, пурга на препятствие сразу наметает снег в несколько метров. Каким мастерством должны обладать наши летчики, чтобы делать свою нужную и такую опасную работу!
Салон самолета был забит меховыми полушубками, валенками, варежками почти до потолка. Нас пассажиров было пятеро. Три майора из штаба «Горизонта» с годовой проверкой в Гыду, я и большая немецкая овчарка командира самолета, которая, по его словам, постоянно летает с ним. Люди возле кабины зарылись в меха и сразу уснули. Овчарка в хвосте салона поступила так же. Проснулись мы от резкой тряски самолета при посадке. При торможении самолета из хвоста ко мне по воздуху принесло собаку с растопыренными лапами и больно ударило когтями по лицу, но вскользь. Все офицеры вышли из остановившегося перед двухэтажным зданием аэропорта с башенкой самолета и закурили. Из мрака ночи вдруг возникла из тундры одетая в спортивную одежду стройная женская фигурка с рюкзаком за спиной и в маске на лице от мороза. Она на лямке тащила спаренные лыжи с привязанным сверху большим тюком. Мелодичный женский голос поздоровался с нами и спросил дорогу-направление. Мы показали руками это направление, и женщина растворилась в темноте полярной ночи. Мои товарищи пояснили, что для этих мест это самое обычное явление. Туристы в одиночку часто здесь путешествуют на лыжах по Северу. Эта женщина известная здесь легендарная личность. Такие походы она устраивает в декабре каждый год.
Подрулил к нам вертолет МИ-8, тоже нагруженный теплой одеждой для Севера и ящиками с консервами. Мы еле залезли вовнутрь, легли и снова провалились в сон. Так и проспали до Гыды еще 336 км. полета.
Ивановы
В Гыде нас встретил командир центра связи майор Иванов, высокий разговорчивый офицер. Посадил на ГТТ (гусеничный тягач тяжелый) и в кромешной тьме повез к себе в воинскую часть. В бескрайней, ровной, как стол, тундре, стояло наземное сооружение из четырех круглых металлических тарелок-антенн диаметром по 50 метров каждая. Две из них принимали сигнал из таких же двух тарелок, передающих сигнал с большого расстояния. Сигнал в центре многократно усиливается и через две другие тарелки передается дальше по всей стране. Центр военный, обслуживали технику солдаты срочной службы и несколько офицеров. Электричеством все сооружения обеспечивало три генератора: один работал, второй находился в полной готовности немедленно включиться в работу, если первый остановится. И только третий находился на полном техническом обслуживании. Личный состав центра жил в сборных щитовых вагончиках с электрическим отоплением. Вагончики на металлических стойках крепятся к толстым бетонным площадкам, положенным прямо на вечную мерзлоту. Летом и зимой здесь мечутся с диким воем ураганные ветры. Этот вой очень мешал нам спать, так как раздавался со всех сторон и даже из-под пола вагончика.
Вертолет улетел на Большую землю, он должен был вернуться через сутки, но началась затяжная пурга; и потянулись томительные дни ожидания его возвращения. Я успел переговорить по своим вопросам с каждым военнослужащим центра, с некоторыми даже по несколько раз. Дважды провел лекцию о происках спецслужб противника и повышении политической бдительности. Это мероприятие было обязательным на каждом курируемом объекте и учитывалось при подведении итогов работы в отделе.
Пурга выла круглосуточно, и это сильно раздражало. Командир на ГТТ свозил нас к себе в гости домой в поселок. Северяне народ очень хлебосольный, мы несколько часов посидели в гостях, поели северных деликатесов, выпили спирту и неформально пообщались. Удивило тогда, что в местном магазине водка продавалась, но ее никто не брал. На морозе водка в бутылке замерзала почти полностью, а после разморозки это было уже черт-те что, а не водка. Спирт стоил 5 рублей 30 копеек поллитровая бутылка. Раньше я спирт никогда не пил. Меня предупредили, что пить его надо залпом, одним глотком. Затем, не дыша, запить водой. Я попробовал, как учили. Получилось. Казалось, что в желудок провалился колючий еж. Голова сразу же поплыла от опьянения. Народ за столом кроме меня давно забыл, что такое водка, все привыкли к спирту. Тосты следовали часто, выделяться от других и отставать было неудобно. Потеряв бдительность, выпив третью рюмку, я по ошибке запил ее не водой, а тоже спиртом. Чуть не потерял сознания из-за невозможности сделать вдох. Заметив мои судорожные движения, хозяин подал стакан с водой и крепко ударил ладонью меня по спине. Я еле пришел в себя, долго блевал в туалете, больше не пил.
Жена Иванова заведовала школой-интернатом в поселке. Школа –огромное деревянное здание на несколько сот человек. В конце лета вертолет летает по стойбищам, собирает детей. Многие из них, увидев вертолет, убегают в тундру и прячутся, их ловят и привозят в интернат. Учиться все дети очень не любят, и родители думают, что учеба в тундре не нужна, нужны практические навыки в охоте, рыболовстве, уходе за оленями. А грамотные после школы, как правило, из стойбищ уезжают далеко и навсегда. И родители остаются в тундре одни в старости и без их поддержки.
Из интерната дети периодически убегают домой в любую погоду. Никак не привыкнут к вареной пище. У них в постели по вечерам под подушками находят и изымают сырые куски оленины. Профессиональный уровень учителей низкий. Детей, как правило, на Большой Земле отправляют на два класса ниже, чем они учатся здесь.
За столом с нами сидели и два сына Иванова, крепкие, кровь с молоком, парни. Отец с гордостью рассказывал, что они в любую погоду самостоятельно охотятся и в заливе ловят сетями рыбу. Умеют обращаться с оленями. У местных переняли обычай: сделать надрез у оленя на шее, нацедить в стакан его крови, посолить и выпить. Поэтому ненцы никогда не болеют туберкулезом. Но на Большой Земле сыновей придется отдавать в школу на два класса ниже, то есть не в 7 и 9 класс, а в 5 и 7.
Местные
Через неделю на ГТТ поехали мы четыре майора по делам в поселок. С нами был прапорщик, который давно живет и служит в Заполярье. Я хотел купить «кисы» – заготовки для женских сапожек из украшенной узорами оленьей шкуры. Прапорщик сводил меня в два дома к своим знакомым.
В первом, заметенном снегом по крышу, мы встретили старика в старой облезшей клочьями оленьей шкуре. Он сидел на корточках на полу и, не поворачивая к нам голову, ответил отказом. Старик очень внимательно смотрел на экран телевизора, стоящего на столе. По экрану телевизора, все время пока мы были здесь, шли черно-белые полосы и рябь. Ничего более. Но старик, ни на секунду не отвлекаясь, все время смотрел только на него. Рядом со стариком на полу сидела большая и лохматая, как и все на Севере, собака и тоже безотрывно и, ни разу не повернув к нам головы, смотрела на моргающий телевизор. Мы ушли ни с чем.
Во втором доме нас встретила женщина с поразительно красивым классической северной красотой точеным восточным лицом с узким разрезом глаз. У нее была тонкая длинная шея, стройная фигура угадывалась под лохматой северной одеждой. На голове были необыкновенной черноты, спутанные, грязные, в колтунах, никогда не знавшие расчески волосы. Говорила с нами простуженным голосом, попутно разрезая на столе свежий, кровоточащий кусок оленины. Затем вместо тряпки достала с полки новый, цветной, модный тогда французский мужской галстук и стала вытирать им кровь со стола. Я слегка обалдел, но прапорщик заметил, что на Север завозят иногда диковинные вещи, так что не надо удивляться. Мы купили «кисы» и, попрощавшись с хозяйкой, ушли.
У местного магазина стояла упряжка оленей. Молодой мужчина грузил на нарты мешки с сахаром, мукой и другими припасами. Рядом к столбу была привязана еще одна четверка понурых оленей с гружеными нартами. Около них на земле спал местный взрослый мужчина-лопарь. У него было слегка приоткрыто лицо, от которого в морозном неподвижном воздухе исходил пар. Продавец на мой вопрос пояснил, что оленевод купил вчера ящик спирту и пока весь его не выпьет, не уедет. Олени вытерпят. Позавчера в магазине была семейная пара, они выпили и уехали. Вчера они неожиданно для продавца вернулись, сказав, что здесь оставили грудного ребенка, но, как оказалось, потеряли его в тундре. Потом передали через знакомых, что нашли, живой, попискивал только от голода. Слава Богу, что звери его не нашли. Одежда у местных из оленьих шкур, олений волос трубчатый, он впитывает влагу, и человеческое тело все время остается сухим и не мерзнет. А ребенку в одежду кладут сухой мох, который впитывает все его отходы…
Пурга
На обратной дороге из поселка в центр случилось ЧП. Осталось доехать всего-то с километр, как над моторным отсеком тягача появилось пламя. Старослужащий, сержант, механик-водитель, не растерялся, выключил двигатель и огнетушителем погасил огонь. Трое майоров и я вмиг протрезвели. Они были одеты в полушубки, но на ногах не валенки, а армейские ботинки. Пресловутый русский «Авось». Авось, все будет хорошо и ничего не случится. Случилось! Смерть из-за нашей русской призрачной дурости-надежды на хороший исход стала реально возможной. Полярная ночь, сильный ураганный ветер, поземка, то есть так низко над землей, что с роста человека видимость не больше метра. Идти по тундре в такой обуви, значит наверняка погибнуть. Решили, что майоры останутся в тягаче, зароются в кузове в меховые одежды и будут ждать помощи.
Я был одет в теплую, не продуваемую ветром техническую авиационную куртку и унты. Водитель – аналогично. Мы с ним вышли из тягача и огляделись… В такую погоду, чтобы не потеряться, люди на Севере передвигаются от строения к строению, держась за натянутые веревки. Пурга часто бывает низовая, высотой полтора-два метра. Выше видимость отличная. А внизу даже собственных ног не видно, и часто люди погибали в нескольких десятках метров от входа в дом, потеряв ориентировку в пространстве. В открытой тундре надо взобраться на какое-либо даже небольшое возвышение, на плечи товарища, кузов машины и уже можно сориентироваться на местности.