Целую вас, мои родные, крепко и обнимаю крепко. Ваш…».
22 июня 1985 года. Кабул. 530-й день в ДРА.
«Здравствуйте, мои дорогие!
Все больше работы, все более проблематичным становится мой уход в отпуск. Думаю, окончательно станет ясно только между 15 и 20 июля, когда начальник вернется из отпуска. Тогда же станет и ясней перспектива и объем будущей работы. А пока аврал и днем, и до полуночи. Стало сдавать здоровье. Идет носом кровь по ночам, жмет сердце, и путь до работы кажется бесконечно длинным и тяжелым. Отлежаться бы хотя бы сутки, но отлеживаться некогда. На подходе сразу несколько дел – работы невпроворот. Других новостей нет. На улице жара, и «духи» стали устраивать прошлогодние «концерты». Ни кино, ни телевизор, ни даже газеты почитать – это сейчас роскошь. Как вы? Пишите о себе побольше и почаще. Это для меня глоток родниковой воды в пустыне.
Целую вас и обнимаю крепко. Ваш…».
1 июля 1985 года. Кабул. 539-й день в ДРА.
«Здравствуйте, мои дорогие! (А также кот, который оказывается, Мусик, а не Муся!!!).
Третий день лежу в госпитале. Стенокардия плюс ОРЗ (в последний вечер прихватил от кондиционера). Испытал объем совершенно новых для меня, неприятных и болезненных ощущений. Сейчас они продолжаются, «горный перевал» в этом деле я еще не миновал. Здесь ведь, как в институте – сначала много чего надо сдать, а потом тебе поставят оценку. Целыми днями лежу, слушаю звуки города за окном. Госпиталь находится в центре Кабула. Расположен в бывших конюшнях, коридоры и двери поэтому необычно широкие. Палаты разные – от 50 человек и меньше. Я лежу в трехместной – такая вообще одна. За окном в 5 метрах от него выше человеческого роста бетонный забор, вдоль которого в нашу сторону метра на 2-3 тянется полоса МЗП (малозаметное препятствие), а попросту – перепутанные мотки обыкновенной проволоки: попадешь в ее заросли – не выберешься. Забор покрыт маскировочной сеткой, прохожих не видно, а только верхнюю часть проезжающих машин и боевой техники. Равномерно-монотонно мелькает силуэт часового в окне, в каске, пуленепробиваемом жилете, с автоматом – обычная форма наших солдат на посту. Потолок в палате высокий-высокий и… деревянный со стропилами. У каждой койки – тумбочка и индивидуальная лампочка с выключателем. Груда старых журналов. Сожители мои тоже подполковники, но каждый лет на 7-8 старше меня. Один собирается на пенсию, второй – врач, я его практически не вижу. В основном сплю или лежу с закрытыми глазами. Ходить трудно, одолевает слабость, и голова кружится. Вчера здесь выступали на открытой площадке с концертом студенты-афганцы, позавчера ансамбль «Синяя птица» из Куйбышева. Я не ходил, не было сил. Народ здесь лежит в основном не с такими болезнями, как моя, а весь в бинтах и с костылями. На то и военный госпиталь. Вечерами орут муэдзины, как на вокзале. Ночью выстрелы и грохот орудий, на которые никто (как мне кажется) не обращает внимания. Говорить сейчас о каких-то планах, думаю, рано. Немного приду в себя, там и доктор что-либо скажет определенное. Свое положение оцениваю нормальным (как говорит врач: «психо-эмоциональное и физическое истощение»). Надо отдохнуть и отоспаться. Вчера в очередной раз бросил курить. За окном жара, солнце, а в «конюшне» жить можно – прохладно. Пишите о себе, как вы? Целую крепко вас всех и обнимаю, дорогие мои. Ваш…».
8 июля 1985 года. Кабул. 546-й день в ДРА.
«Здравствуйте, мои дорогие!
Мне стало значительно лучше, чувствую себя хорошо. Почти целыми сутками спал, мне постоянно давали снотворное. Просыпался, ел и опять спал. Сейчас сам хожу на процедуры. Сейчас главное – это малость прийти в себя и отдохнуть. Врач рекомендует настоять и побывать в отпуске.
Климат здесь влияет отрицательно у кого на что. У меня на сердце и на глаза. Без очков почти ничего не вижу, мне они нужны срочно. Посылаю в этом письме рецепт и прошу заказать мне очки. Я без них, как без рук. Думаю, что дней через десять вопрос с моим отпуском станет ясен. К тому времени меня и выпишут. Надоело здесь, как в тюрьме. На работе лучше. В целом у меня все хорошо. Лечусь, жду встречи с вами. Как вы, дорогие мои? Целую вас крепко. Ваш…».
На Родину хотят не только птицы
В конце октября 1985 года в Кабуле было как всегда сухо и солнечно. Наконец спала одуряющая жара, и в печальном небе стаи птиц тянулись с далекой Родины на юг. На пустыре военного городка 40-й армии то в одном, то в другом месте возникали медленные кругообразные движения воздуха. Пыль и мусор, вращаясь, поднимались невысоко – всего на несколько метров. Казалось, что вот-вот пылевой столб раскрутится быстрее, разрастется вширь и ввысь, и в бешено вращающемся кольцевом потоке родится настоящий смерч, который будет засасывать все, что находится на его пути: машины, людей, постройки. Но нет – «смерчики», так и не достигнув совершеннолетия, медленно умирали на глазах, пыль и мусор опадали вниз, и наступала ленивая тишина. Через несколько минут глаз ловил рождение нового пылевого столбика в другом месте, поодаль – и все повторялось сначала…
Наш следственный «уазик» с афганским номерами неторопливо катил по пустынному в пятницу проспекту Дар-уль-Аман. Миновали так называемый «трафик», что-то вроде нашего поста ГАИ, справа остался зоопарк на берегу желтого, неторопливого ручейка – яростной по весне реки Кабул. Слева осталась бензозаправка, с длинной очередью пыльных машин, и «уазик» въехал в район города Спинзар. Здесь через каждые пятьдесят метров стоят парные афганские патрули с нашими автоматами ППШ, отполированными до зеркального блеска. Проехали отель «Кабул» и по старинной улице-красавице Майванд, чем-то неуловимо напоминавшей Одессу-маму, направились вверх, к дислокации советского десантного полка. С высоты этого военного городка сразу открылся великолепный вид на весь этот большой муравейник – Кабул.
Старинные, серые, мрачного вида казармы бывшей афганской офицерской школы, где, говорят, учился сам Бабрак Кармаль, стоят в городке пустые. Полк ушел на боевые. Напротив большой пыльной площадки притягательно зеленеет скверик, в глубине которого, выложенный голубым кафелем, прячется бассейн с хрустально чистой, холодной, как лед проточной водой. У его входа величественно стоят два бронзовых льва. У одного из них явно обиженное выражение на морде. Кто-то из шурави отпилил ему хвост по самую спину, и лев стал похож на большого пуделя.
В кресле военного прокурора Кабульского гарнизона сидел военный прокурор 40-й армии полковник Степанюк. Слушал телефонную трубку и, нахмурив большой лоб, быстро писал на листке бумаги. Закончив, поздоровался и сказал:
– Нам повезло, что американцы его выдали. Солдат ушел к ним 28 октября, а через несколько дней Горбачев летит на встречу с Рейганом, вот почему они оказались такими сговорчивыми сегодня. Даю тебе час-два, не больше. Поговори по своим вопросам – ваш генерал звонил и просил об этом. Располагайтесь в соседнем кабинете, закончишь, позвони мне. А я пока подготовлюсь. Мне надо его подробно допросить, арестовать как дезертира и уже завтра этапировать самолетом в Ташкент.
– Спасибо, товарищ полковник, я позвоню, – сказал я и, спросив разрешения, покинул кабинет прокурора.
…Передо мной сидел худощавый, среднего роста, юный солдат в чистой выглаженной форме без головного убора и ремня. Его только что доставили из соседнего здания – гарнизонной гауптвахты. Глубокий, внимательный взгляд голубых глаз с длинными, серповидными черными бровями сразу привлекал внимание. Врожденное обаяние притягивало и сразу вызывало симпатию к юноше. Я представился, но это не вызвало реакции, которую обычно вызывает у всех солдат и даже старших офицеров должность следователя КГБ – мгновенную собранность и настороженность. Никакого страха и подобострастия, спокойствие и достоинство исходили от молодого солдата, и он, казалось, грелся в их лучах.
– Володя, это не допрос, а беседа, – сказал я. – Нас интересует, зачем и как ты туда попал, буквально каждая минута твоего пребывания в американском посольстве. Ты, конечно, понимаешь, что эта беседа – необходимость не только для решения твоей судьбы, но и для неповторения подобного впредь. Могу ли рассчитывать на твою откровенность? В ином случае это будет только пустая трата времени и для тебя, и для меня.
– Да, конечно, товарищ майор, – без запинки ответил он. – Я расскажу всё, не скрывая.
Мы пили чай из прокурорского чайника и неторопливо беседовали. Солдат-выводной за дверью ходил с автоматом туда-сюда по коридору, и громкий звук его шагов нам почти не мешал.
Передо мной находился чистый и честный человек. Этот вывод я сделал, задав как бы между прочим несколько проверочных вопросов, ответы на которые, по его мнению, я наверняка не должен был знать, а я их знал в полном объеме. Он ответил на эти вопросы, не задумываясь ни на секунду, без напряжения, предельно полно и откровенно.
В Кабул Володя прибыл совсем недавно, две недели тому назад, из учебного подразделения в приграничной полосе Союза. Там полгода подряд была напряженная боевая учеба с дневными и ночными стрельбами и марш-бросками в любую погоду. Курсанты были равны между собой, несмотря на различные национальности, уровень образования и физической подготовки. Неприятности начались при следовании в составе колонны от советской границы в Кабул. Сначала солдат-«старик» забрал у него часы – подарок отца. Затем второй – «дембель», водитель БТРа тоном, не терпящим возражений, потребовал украсть колесо с автомашины в советской воинской колонне, рядом с которой сделали остановку во время ночного отдыха на сторожевой заставе. Володя попробовал возразить, но получил два удара резиновым шлангом по печени. Колесо он так и не украл, и после этого «дембель» ему сказал, что по дороге всякое может случиться… «Могут, например, обстрелять «духи», у которых автоматы той же марки и калибра, что и у нас…» – добавил он. Намек был понят так, что в суматохе боя можно схлопотать пулю от своего, которую потом могут признать за душманскую. Но колесо Володя так и не принес «дембелю». Места ударов шлангом остро болели, и почти всю дорогу до Кабула Володя лежал, сказав врачу, что у него расстройство желудка. Таблетки, полученные от него, незаметно выбросил. Звериная необъективная и необъяснимая жестокость старослужащих потрясла его. Володя, лежа внутри гремящего и подпрыгивающего БТРа, с тоской вспоминал родной дом и «учебку», где ему предлагали остаться на сержантской должности.
По приезду в Кабул Володя был определен во взвод ночной охраны Кабульского городского телецентра. Днем вокруг здания с огромной чашей-антенной, устремленной в далекий космос, службу несли часовые-афганцы. С наступлением темноты их заменяли советские военнослужащие – двадцать пять солдат и старший лейтенант. Буквально рядом с Кабульским телецентром за высоким забором из металлических прутьев стояло белоснежное, современной архитектуры, красивое здание посольства, на флагштоке которого ветер трепал «матрац» – американский флаг.
– Три дня назад перед рассветом я проснулся от толчка в бок: «Отнеси чаю на пост Рывкину!» – передал мне такой же молодой, как я, солдат. Рывкин сразу невзлюбил меня, так как я, по его мнению, с недостаточной быстротой и рвением выполнял исходившие от группы «дембелей» издевательские «приказы». Я не встал и не понес на пост чаю «дедушке» Рывкину. Незаметно для себя я снова уснул. Через час я был жестоко избит старослужащими и понял, что будущего у меня здесь нет. Примерно через полчаса после этого я попытался встать и после нескольких попыток наконец встал. Взял в руки автомат. И понял, что именно я сейчас сделаю. Накинул на себя шинель и вышел во двор. Никто мне не попался на пути. Было светло, и наши посты были уже сняты. Я подошел вплотную к высоким, острым прутьям ограды американского посольства. Часовой-афганец крикнул мне: «Триш! (Стой!)», но я быстро передернул затвор и направил на него ствол автомата. По моему виду афганец понял, что я не хочу его убить, но сделаю это, если он мне помешает. Демонстративно он взял оружие в положение «на плечо», повернулся ко мне спиной и медленно пошел вдоль ограды посольства.
С трудом я преодолел высокий забор посольства, подошел к входной двери и нажал кнопку звонка. Меня впустил вовнутрь солдат морской пехоты США Джек, с которым у меня за эти три дня потом сложились дружеские отношения. Он спросил у меня, чего я хочу. Я ответил, что хочу попасть в Советский Союз. От моего ответа у него чуть не заклинило нижнюю челюсть и на лице надолго застыло сильнейшее недоумение. Я повторил о своем желании несколько раз, пока до него «дошло». Джек открыл дверь одной из комнат на первом этаже посольства, где я и провел эти три дня, и велел подождать. Мою грязную, засаленную, окровавленную форму предложили снять. Назавтра вернули ее чистую и выглаженную. Переодели в спортивные брюки и майку. Покормили вкусным завтраком и разрешили поспать. Потом были три встречи с советником посольства Смитом. Он в совершенстве владеет русским языком. Приходил всегда с секретарем, который записывал ход наших бесед.
Не акцентируя на перенесенных издевательствах, я попросил помощи, чтобы вернуться на Родину, где я хочу продолжить службу в армии. О происшедшем со мной Смит сам догадался по свежим синякам на моем теле. Он сказал, что я имею право на любой из следующих трех вариантов: вернуться в Союз, выехать в США, либо в иную страну. Смит не настаивал ни на каком из этих вариантов и все время подчеркивал, что решение я должен принять самостоятельно. Заметил, правда, что возвращение в Союз может грозить мне многими неприятностями. Например, семь лет сибирских лагерей за дезертирство (соответствовало действительности по тем временам – прим. авт.). По его словам, подобный факт с нашим солдатом в Кабуле уже был. Ни о каких тайнах Смит меня не расспрашивал и никаких сделок не предлагал. Вел себя ненавязчиво и дружелюбно. Настойчиво просил только одно – чтобы я все как следует обдумал и сам лично принял решение о своей судьбе. Но я сразу и твердо решил вернуться на Родину.
Сегодня утром в американском посольстве у меня была встреча с нашим послом в Афганистане Табеевым Федором Александровичем. В комнате были я, Смит, Джек и переводчик. Смит предварительно сказал мне, что Табеев «грубый человек и может накричать», но бояться его не нужно, меня здесь в обиду не дадут. Табеев буквально ворвался в комнату и с порога громко сказал мне: «Ну, что ты стоишь, Володя! Быстро собирайся, в течение суток отправлю тебя самолетом в Ташкент!». И все мгновенно завертелось колесом. Я, не раздумывая ни секунды, пошел за Федором Александровичем…
Нашу беседу с Володей прервал телефонный звонок.
– Ну как, еще не закончил? – нетерпеливо спросил Степанюк.
– Да в основном закончил, – ответил я.
– Я у тебя его забираю, – продолжил он.
– Понял, – вздохнул я. Выяснять что-либо у прокурора или протестовать сейчас было абсолютно бессмысленно. Я вдруг отчетливо понял, что наш государственный правоохранительный механизм напоминает мощный тяжелый танк без заднего хода.
– Ну что, уже на самолет? – спросил Володя.
– Нет, у прокурора появились вопросы.
– А-а, – разочарованно протянул он.
Вошел выводной, увел задержанного к прокурору, и я остался один в тюремной тишине. Обдумывая услышанное, вспомнил о прочитанном в сводках случае. Около года назад при попытке проникнуть в это же американское посольство был задержан афганскими военнослужащими советский рядовой-десантник. Пока ждали представителя нашей военной комендатуры и следователя, десантник мирно сидел на стуле. Но минут через пятнадцать попросился в туалет, где взорвал себя гранатой и погиб. Может, он тоже хотел только домой, на Родину? А некоторые другие солдаты, которые после издевательств от сослуживцев ночами пешком в одиночку пробирались вдоль афганских заминированных дорог и душманских засад? У них ведь тоже наверняка была только одна цель: «Домой, домой, домой!». Сколько их погибло на минах, попало в плен и сейчас томится без Родины по всему миру? Ну, а что сейчас ждет Володю? До чего же, Родина милая, у тебя холодное к своим сыновьям сердце!
Я вышел на крыльцо прокуратуры и закурил. На сердце как будто положили двухпудовую гирю… С отвращением выбросил недокуренную сигарету и присел прямо на ступеньки крыльца. С автостоянки медленно подъехал наш «уазик», чтобы увезти меня обратно в городок штаба армии.
Из черного проема коридора на крыльцо, с руками за спину, вывели Володю. Он широко улыбнулся.
– Лечу в Ташкент, только что позвонили прокурору. Не обманул Федор Александрович!
– Он же Посол Советского Союза! – крикнул я ему вслед.
Кот
Одолели мыши. До сих пор помню чувство омерзения и ярости, с которым встрепенулся среди глубокой ночи, ощутив во сне, как по потной спине быстро пробежала одна из этих тварей. И долгая, мучительная, усталая бессонница потом, почти до утра, в ожидании повторения. Отбой, как правило после полуночи, а подъем строго в 6:00. А днем, как всегда однообразное до отвращения питание, адская жара и каторжная работа следователя. И после такой ночи, не отдохнувший и вялый, еле тащишься на работу. Снаряженные салом, специально привезенные из Союза мышеловки зверьки нахально игнорировали, оставляя возле них особенно большие скопления помета. Мышиный помет на столе, на тумбочке, в тумбочке и даже внутри картонной коробки с кубинским сахаром- рафинадом (!) выведет из себя любого.
Хватит! Последней каплей, переполнившей мою чашу терпения, стал случай, когда, вытирая тряпкой стол, я неосторожно встал на край одной мышеловки и от удара по большому пальцу ноги громко вспомнил Гитлера и его мать. Мышеловок было шесть, и они мной равномерно были распределены в комнате под кроватью, столом и в других любимых мышиных местах. Но после двухнедельной командировки забываешь, где ты их оставил. Чертыхаясь, я полез вытирать пыль под столом и от второй мышеловки получил еще один удар – по указательному пальцу правой руки. В длинном громком монологе пришлось вспомнить не только Гитлера мать, но и ее сестер, отца и остальных родственников. Пальцы на ноге и руке опухли и посинели, и как теперь работать? Никто же не примет во внимание это как причину уйти на больничный, да и твою работу никто за тебя не сделает.
Надо достать кота хотя бы на несколько дней. Солдаты выяснили по своим солдатским каналам, что кот есть в разведывательном батальоне – советский кот, привезенный из Кушки. Трясясь на «бронике», едем в разведбат за двадцать пять километров. Вдали уже видны несколько деревянных сборных одноэтажных казарм-модулей, вокруг которых целое стадо запыленной военной техники: танки, бронетранспортеры, машины. Все это обнесено колючей проволокой. За нами по песчаной дороге тянется огромный хвост пыли.
Еще издали в бинокли видим, что солдатские разведданные в отношении кота абсолютно точны. Лежит, родимый, возле крыльца штабного модуля, растянувшись на солнце и положив голову на передние лапы. Как будто спит. После проползших неторопливо мимо кота двух танков на его усах и голове пыли собралось, как на деревьях инея, но он спокойно лежит, закрыв глаза, и не обращает на них никакого внимания. Сердце радостно забилось: кот будет наш!
Но что это? Услышав звук мотора нашего БТРа, кот вскакивает, высоко вверх выгибает спину и мгновенно ныряет в дырку под модуль. Долго втроем ласково выманиваем его оттуда, выдумывая на ходу самые замечательные кошачьи имена, но кот глух и нем. Потом длинными палками пытаемся выкорчевать его, но тоже безрезультатно. Наконец, применяем дымовую шашку, бросив ее под модуль, напугав начальника штаба («Вы что, с ума посходили?!!!»). Никакого результата. Идем в курилку, и там выясняется, что кота в юном возрасте похитили на улице в Кушке и привезли в этот гарнизон на бронетранспортере. Он натерпелся страху на всю жизнь от грохота и лязга, особенно во время стрельбы по дороге. Здесь он всегда спокоен, когда рядом рычат танки или ползают туда-сюда «КамАЗы». Но стоит только ему услышать звук моторов именно БТРа, картина всегда одна и та же: выгибает спину и на несколько часов ныряет под модуль, откуда его никакая сила извлечь не может…
Домой мы возвратились ни с чем.
Первые уроки бизнеса для «шурави»
Афганистан. Жара. Наш БТР несется по трассе Кушка – Турагунди – Шиндант. Впереди, в районе города Адраскан, справа от дороги показался длинный ряд дуканов (небольшой частный магазинчик, размером с наш стандартный гараж для легкового автомобиля). Приближаемся стремительно. Вдруг водитель без команды резко тормозит. Я в полудреме удобно полулежу, свесив ноги и обдуваемый ветром, на «ресничке» – броневой закрылке переднего стекла – и по инерции чуть не выпадаю под нос «бронику». Как и все военные, облепившие бронетранспортер сверху, поворачиваю голову направо. Возле крайнего дукана стоят несколько припаркованных советских военных автомашин и приличная очередь «шурави», желающих попасть вовнутрь. По местным меркам – это большая редкость и настоящая сенсация. Возле остальных дуканов в этом длинном ряду покупателей нет совершенно. Видны только понурые фигуры дуканщиков и их малолетних помощников у входов. На всех дуканах – не привлекающие к себе вывески: запыленные и написанные арабской вязью. А на том, где очередь, красная надпись большими буквами на русском языке: «Алладин – пидарас!». Подходим всей толпой. Очередь с ухмылкой, но молча продвигается медленно. Алладин, которого все «шурави» хорошо знают, находится на седьмом небе от счастья, как всегда, улыбчивый, услужливый, продает все товары со скидкой.
В любом дукане жестких цен нет. Они постоянно меняются и зависят от разных факторов. Пришел в дукан новичок – ему максимальная цена. Заглянул постоянный посетитель – цена поменьше. Купил несколько предметов или дорогую вещь – дуканщик, так принято, дает в придачу «бакшиш»-подарок, обычно авторучку. Привел с собой в дукан еще одного покупателя – это тебе обязательно учтут при расчете. Пришло с тобой много друзей – твой бакшиш возрастает пропорционально их количеству.
Вообще, купля-продажа в дуканах – процесс неторопливый, это целый ритуал со своими традициями и условностями. Если у продавца спрашивают: «Сколько стоит?» – значит, этот человек не знает местных цен, и ему называют максимально завышенную. Опытный посетитель никогда не уйдет от знакомого дуканщика без покупки, иначе тот обидится. Если он торопится, то выкладывает денег ровно столько, сколько она стоит, а уже потом говорит дуканщику, какую вещь ему необходимо подать или завернуть. Опытных покупателей дуканщики ценят и уважают. Потому как опытный покупатель в чужом дукане знает, что ему сразу назовут цену, которая во много раз превышает действительную, и в ответ на это называет свою – явно оскорбительно заниженную. И тут всегда начинается в присутствии многочисленных зрителей целый спектакль. Покупатель и продавец то сходятся, то расходятся, как петухи во время боя, поочередно протягивая друг другу правую руку, чтобы другой хлопнул по ней своей рукой в знак заключения сделки. При этом покупатель громко чернит в глазах многочисленной публики достоинство предмета покупки, а продавец превозносит его мнимые и действительные преимущества. Наконец, оба взмокшие от пота, усталые, бьют по рукам. Сделка завершена. Оба довольны.
Вникаю в суть последних событий. Оказывается, вчера к Алладину пришел покупатель из новеньких «шурави», спросил цену на женскую дубленку и, не торгуясь, заплатил сразу названную ему максимальную сумму. Для Алладина это – своеобразное оскорбление, ведь он привык торговаться, и, если у него спросят цену даже на коробок спичек, который для всех стоит один афгани, он автоматически назовет цену в десять афгани.
Уже в расположении части в разговорах с друзьями новичок-«шурави» выяснил, что за подобную дубленку они платили гораздо меньше, и решил «отомстить». В беседе с Алладином заметил, что у того самая запыленная и некрасивая вывеска над дуканом, и как будто невзначай сказал, что он – художник, и может помочь…
Через неделю, проносясь мимо этого места на БТРе в обратную сторону, я уже не увидел очереди у дукана Алладина. Очередь была у его соседа, над дуканом которого четко выделялась вывеска на русском языке, снятая со штаба стройбата в Адраскане, с добавленным в нее именем: «Ответственный за противопожарное состояние – Ахмед».
Не пойте хором по ночам
Наш модуль – одноэтажное, похожее на большой спичечный коробок общежитие. Если в моей комнате громко чихнуть, то желают здоровья сразу несколько голосов из разных соседних комнат.
Два моих соседа-прапорщика, вернувшись с продуктового склада, где они днем несли службу, долго плескались под душем, неторопливо брились и, надев десантные тельняшки и пятнистые маскхалаты, выглядели бывалыми вояками. Иногда к ним приходили «чековыжималки» – женщины, которые отдают свою любовь за чеки «Внешпосылторга». Звуковой сценарий таких вечеров всегда был неизменен: бульканье, разговор шепотом, повизгивание. Снова бульканье, громкий разговор, протяжные русские и украинские народные песни и, наконец, богатырский храп. Многие жильцы, как и я, возвращались в модуль со службы далеко за полночь и, положив по подушке на каждое ухо, засыпали, как убитые. Да и что стоит этот храп на фоне постоянной перестрелки до глубокой ночи. Прилетев на несколько суток в Ташкент, я не мог заснуть без привычного грохота стрельбы.
Через комнату от меня недавно поселили армейского подполковника, который хоть и изматывался днем на службе, еще не привык засыпать под кабульский «оркестр». Сегодня вечером почему-то не стреляли. Но бульканье, визги и громкие разговоры за тонкой стенкой явно действовали офицеру в возрасте на нервы. Когда мои соседи в четыре голоса затянули «Катюшу», он, постучав к ним в дверь, приоткрыл ее и вежливо попросил: «Ребята, можно ли чуть потише?».
Картинно развалившись на стуле, красавец-прапорщик, пренебрегая нормами воинского устава, произнес: «А не пошел бы ты на х…!». Остальные дружно заржали. Молча и скромно закрыв за собой дверь, подполковник ушел. Через минуту он снова появился, неторопливо на виду у всех разогнул усики чеки взрывателя гранаты Ф-1, бережно катнул ее по полу к ногам прапорщика и закрыл за собой дверь…
Мощно оттолкнувшись обеими ногами от пола, «прапор» спиной вперед стремительно вылетел в окно, вынося на плечах раму. Его товарищ совершил туда же бросок, достойный нашего прославленного вратаря Льва Яшина, и тоже исчез. За ними «рыбкой» мелькнула в воздухе полуобнаженная «чековыжималка», сверкнув ослепительно белым женским телом. И только ее «боевая подруга» застыла неподвижно на кровати, напряженно глядя на гранату и подтянув сжатые колени к носу.
Помедлив, граната негромко хлопнула, и из нее потянулся небольшой дымок. Спустя секунды в оконном проеме одновременно появились растрепанные головы всех трех вылетевших из модуля «певцов». Дверь в комнату снова легонько открылась, и появившийся подполковник равнодушно-вежливо произнес: «Сейчас была учебная, в следующий раз будет боевая». Помолчав, уточнил: «Ясно, орлы?!». «Ясно!!!» – дружно хором ответили «герои» и их «боевые подруги».
С тех пор в соседней комнате всегда тишина…
Противники
Работа следователя на войне очень трудная. Через пятнадцать дней я был выписан и слегка живой отправлен в отпуск. Пришлось купить и постоянно носить толстые очки – нормальное зрение сразу же «село» и уже не восстановилось никогда. Вместе с дорогой туда и обратно я отсутствовал почти два месяца. Когда вернулся, узнал, что следствие по возбужденному мной делу продолжает Особый отдел КГБ по Туркестанскому военному округу. Арестовано уже шестнадцать человек, и конца следствию не видно…
Оглядываясь назад в те годы, вспоминаю, что мы пришли в страну после многократных просьб законного правительства Демократической Республики Афганистан и были готовы отразить угрозу внешнего вторжения любого государства. Но, как оказалось, ни Иран, ни Пакистан, ни даже США со своими союзниками по НАТО, не нападали и не собирались нападать на ДРА. А это, на мой взгляд, достаточно крупный просчет нашей внешней разведки и высшего руководства страны.
Нас втянули во внутреннюю гражданскую войну и вместо освободителей от внешнего врага очень скоро в глазах афганцев мы превратились в оккупантов. Советские люди сделали в этой стране очень много хороших дел: строили, лечили, учили, помогали всем, чем могли и бескорыстно. Я видел десятки наших тракторов «Беларусь», когда их раздавали в кишлаках. Я видел большие очереди афганцев к советским врачам, которые бесплатно их лечили и раздавали лекарства. Видел, как строили наши солдатики жилые кварталы Кабула. И можно еще много вспомнить наших хороших дел для простого афганского народа.
Прошло больше тридцати лет с 1989 года, как закончилась для советских военнослужащих десятилетняя Афганская война. После нас на двадцать лет туда пришла воевать американская армия со своими союзниками. Ее численность в полтора раза больше, чем был Ограниченный контингент советских войск в Афганистане (ОКСВА). Но и Запад был вынужден вывести войска. Афганский народ, как и тысячелетия раньше, отстоял свою независимость.
Интересно, как сегодня простые афганцы, бывшие моджахеды, сравнивают советских и американских солдат1: «Я приехал в Кандагар (Афганистан) как представитель сопредельного государства. Ничего там за двадцать лет не изменилось. На первый взгляд. На самом деле изменилось отношение людей к нам.
Как вам живется? – спросил я у одного из бывших известных полевых командиров.
– Воюем, – коротко ответил он.
– Ну и как противник? – спросил я.
– А, – махнул он рукой. – Это не мужчины. Они только знают – ракеты. Мужчины так не воюют. Сначала сто ракет, потом появляется один солдат. Ты выйди на поле! Один на один! Как мужчина! Покажи силу! Я тебе расскажу историю. Это было во время войны с шурави (советский военнослужащий в Афганистане). Нас было сто пятьдесят человек. Нам нужно было пройти в долину. На высоте по дороге засели шурави. Мы точно знали – их там пять человек. Мы вначале пошли напрямую. Застрочил пулемет. Мы в обход. Там тоже нас встречает пулемет. Мы с трех сторон к высоте. Так нас с трех сторон поливают пулеметным огнем. И так шесть дней! Шесть дней мы не можем прорваться в долину. Потеряли сто человек. Наконец, на седьмой день на высоте кончились патроны. Мы добираемся до высоты. Там пятеро молодых солдат. Каждому из них двадцати ещё нет. Голодные, – у них еда пять дней назад кончилась. Не пили двое суток. Еле держатся. А смотрят – волками! Готовы загрызть заживо! Я посмотрел на них, сказал: «Всё, шурави. Читайте молитву!».