– Додумаются же, – шли мы дальше, а я всё дивился, – Нет, ну, ни корову, ни коня «троянского», – усмехался на это всё, – Это ж надо столько сил и труда в членистоногое вбубухать.
– Вон ещё один, – показывал он мне уже на поле по левую руку, само весьма крупное, а фигуру паучка помельче предшествующей где-то на четверть, если не на треть в размерах.
– Жутко тут по ночам должно быть, – отметил я, хотя собеседник мой этого мнения не разделил, ему-то всё привычно и обычно, вырос где-то здесь, небось, местный.
– Идём, вон у яблони присядем, фруктов поедим, – предложил он мне определённо не от усталости, а от голода.
Я не против был перекусить, уже и на меня как-то наплывало ощущение пустоты в желудке, а дикорастущая недалеко от дороги яблоня и вправду плодоносила в самый свой сезон. Не так, чтобы прям вся устлана была плодами, многое уже собрали здешние сельские жители, но всё равно на ней красовалось ещё предостаточно румяных и спелых яблок, так что мы сорвали те, до которых смогли дотянуться, да присели, облокотившись спиной на могучий ствол, беседуя о еде.
Разговор как-то зашёл о сортах чая, о способах приготовления, мол, тут у многих до сих пор самовары вместо свистящих чайников, про любимые закуски, сушёную местную рыбу, которой советовал затариться в Ачите на обратном пути, вот только я туда всё равно ни ногой.
Яблоки были вкусные, сочные, слегка перезрелые, отчего уже рассыпчато разлетались во рту, а я такие и люблю больше всего. Даже жаль это деревце стало. Вот проложат здесь асфальт, понаедут машины в роскошный дачный комплекс… Его бы ещё переименовать, кстати. Это был мой первый пункт разговора с Большеутинским сельским советом после исследования местности и подходящих участков.
Ну, какие такие «Волки»? Куда ударение ни ставь, всё равно дичь какая-то! Даже коттеджный посёлок «Волково» и то не звучит, будто опасные дикие края. Надо мягко, как-то по-доброму. «Солнечный» там, «Сухарёво» – моя бабушка рассказывала, если в названии деревни есть что-то про сухари, значит, хлеба было вдоволь, что аж на сушку сухарей оставалось, жили припеваючи, получается. А, может, «Яблоневый» даже назвать, в честь этого бедного деревца, которому потом задыхаться выхлопными газами. Может, упросить ребят его выкопать да пересадить на чей-то участок? С хорошей прижившейся яблоней он и стоить дороже будет, престижно, почти свой сад уже есть…
– Ладно, отдохнули, – имел он в виду, видно, «перекусили», – Пора и двигаться дальше, – приподнимался и отряхивал ладони, а заодно и брюки формы участковый, – Лузенина состоит из двух частей как бы. По юго-восточную сторону моста и, соответственно, по северо-западную ещё территория. Потому нам перед походом в Волки прогулка та ещё предстоит, надо и там, и сям опросить жителей, сторожей, к врачам, может, местным зайти. Хорошо бы вот они уже там всё выяснили про борщевик, жаркой осенью давший такую болезнь нам.
– Хорошо бы там никакой этой эпидемии не было вовсе, – проговорил я, надеясь всё-таки поработать, и вздрогнул, увидев, что едва ладошкой не накрыл проползавшего мимо серого крупного, с мою руку как раз, тарантула.
Арахнофобией я не страдаю, но видя подобных опасных тварей, всё-таки предпочитаю вскочить и раздавить башмаком, что тут же и сделал, нежели мирно сожительствовать и не замечать. Видать, городской рефлекс, хоть там таких здоровых и мохнатых я, благо, никогда не видел. Стремление защитить близких и детей, чтобы на такую ядовитую дрянь не наткнулись.
А, может, всё то же, что и с боязнью уколов? Мне, в принципе, не шибко страшны там пчёлы и шмели, осы, даже скорпионы, но мысль об укусе паука или змеи сейчас внушала кую-то настоящую необъяснимую дрожь, представляя себе подобное, как настоящий кошмар наяву!
– Ох, чего ты, – сокрушался о судьбе членистоногого участковый.
– Да ты его видел? Лохматый, здоровый, я думал, в России такие вообще не водятся! – заявил я, реально в глубине души всё же ощущая этот с веками заложенный первобытный страх перед кусачими тварями.
– Мизгирь, как мизгирь. Южнорусский тарантул, – произнёс в ответ собеседник, – Из семейства пауков-волков.
– Да всё равно какой! Испанский, южнорусский, бразильский! – жестикулировал я довольно активно, – Мог за руку цапнуть и на тот свет меня отправить.
– Да ну что ты, Пётр Ильич, – всё сокрушался тот, – Мизгирь, он как шершень. Поболит, опухнет, дня три и пройдёт. Не смертельно.
– Всё равно не много радости трое суток с отметинами «вампирских» клыков на руке ходить, да ещё, может, аллергическая реакция какая выступит. У многих людей вон на пчёл аллергия есть. А кто знает, что у населения страны в отношении тарантулов. Южно-русский, говоришь? Не на таком уж мы и юге здесь в Свердловской области, – отвечал я на это.
– Но места-то хорошие, а лето жаркое. Давным-давно обитают, иначе бы и такого культа предков к ним ни было, – произнёс участковый, – Мелкими паучками птахи местные кормятся, лягушки. Регулируют их численность, чтоб не расплодились.
– Ты зубищи эти видел? – всё ужасался я, – Сам серый, на нём рисунок такой светленький, словно роспись народная, глезки-бусины, а под ними… Рыжеватые в чёрную полоску, мехом покрытые громадные челюсти, пол руки оттяпает. Вот недаром же их пауки-волки назвали…
И тут меня как-то осенило, да сразу вдруг поплохело. А точно ли из-за серых волков деревеньку ту когда-то «Волки» назвали? А не из-за засилья ли здесь вокруг таких прядильщиков, которым поклоняются местные селяне, как духам-защитникам и живым оберегам? Какие именно это «Волки»? Аж ехать туда расхотелось, хотя никогда такой панической боязнью пауков я, вроде бы, не страдал.
Я не боялся их мелких домовых собратьев, когда те попадались в квартире или за городом, меня не пугали картинки из детских энциклопедий или документальные передачи, хотя сам факт этой немыслимо жуткой смерти, когда несчастную мышь или кузнечика буквально в жидкость вместе со всеми органами и мышцами растворяет изнутри паучий яд, а этот «вампир» потом просто пьёт свою жертву из кожной оболочки – способен внушить отвращение ко всем восьминогим.
А вот сейчас, когда оно минуты назад подползало к моей руке, меня за горло схватил такой ужас, что узри я подобного вновь рядом с собой, уже бы начал всерьёз паниковать и желать отсюда убраться. А потом ещё и машину бы на дезинсекцию отправил, не дай бог занести такую мохнатую ядовитую тварь в Екатеринбург!
– Убивать паука – очень плохая примета, – только и сказал на это Георгий, – Особенно в этих краях. Ладно, идём, – вздохнул он, глядя на то, что осталось от существа после моей подошвы, а я судорожно озирался, нет ли где ещё таких монстров.
Они хоть и серые, но на сухой выцветшей траве всё равно виднеются плохо, не контрастно, можно и не сразу заметить. Вот в экзотариуме при зоопарке, где я тоже никогда при виде таких существ никого из них не боялся, я видел, например, чёрного или тёмно-бурого с яркими рыжими полосочками вдоль лапок, такой был бы крайне заметен на многих наших пейзажах. А, которого раздавил, тот ещё мастер маскировки.
– Вот-вот, идём поскорее! – мне тоже не терпелось убраться, вдруг у них здесь гнездо, – Ты ж не собираешься ему могилку копать и хоронить, – усмехнулся я, пытаясь отвлечься от накрывшего меня страха перед пауками.
– Теперь точно дождь пойдёт, – как-то обречённо произнёс участковый, словно всерьёз верил, как маленький ребёнок, что погодный эффект может быть связан с убийством маленького членистоногого.
Да они же тут, небось, повсюду. Кого птица склюёт, кого лошадь копытом раздавит, кого ещё чем-нибудь пришибёт, у нас что, дождь непрерывно связан с циклом жизни пауков? Боюсь, он бы тогда шёл вечность, не переставая, а тут солнце вон так всю траву выжгло за «бабье лето», сам ещё помню эти солнечные и даже душные деньки. Даже не знаю, где было полегче их переносить, у нас в городе, или вот здесь, в сельской местности.
– Да ничего, небо хмурое, но не настолько мрачное, – был уверен я в обратном, – Просто облачный сегодня день. Ливней в сводке погоды не обещалось, – полез я заодно в телефон перепроверить.
По дороге в деревеньку Лузенину нам попадалось ещё несколько пауков. Благо, соломенных. Видя их, оставленных на полях, как стражей, я мысленно погружался уже в местную культуру, сам себе додумывая какие-то ритуальные пляски, похожие на тарантеллу, расположение домов от центра во все стороны с улочками в форме паутины и иное почитание этих созданий.
Наверняка у прях есть даже какие-нибудь напевы или молитвы к Богу-Пауку, чтобы пряжа хорошо прялась, чтоб никто не растрепал, чтоб нити не рвались, чтоб узор ровным шёл. Пауки-то в этом искусстве мастера, куда нам до всех их тонкостей. Охватывавший меня изнутри после случившегося ужас сосуществовал теперь уже бок о бок с трепетным почтением в попытках разобраться в истоках местной культуры.
Кто для них паук, если это реально здешний лохматый тарантул, почти незаметный на полях, со своим уникальным орнаментом по серой шёрстке. Он и творец мира, и реальное существо, способное забрать жизнь. Не знаю уж, что там про слабый яд говорил мне этот страж правопорядка, но в допотопные времена у людей и иммунитет был явно послабее. Пока те, кто выживал после паучьих укусов, не наплодили потомков, а те, также покусанные, своё следующее поколение, смерти ещё как могли случаться.
Не знаю уж, как менялся уклад местной жизни, если даже электричество до сих пор в ряд деревень не провели, но сельскую культуру, особенно, когда дело касается каких-то обрядов и верований, нам, городским, иногда понять попросту не суждено. Сказки и суеверия здесь вполне реальные исторические события и обязательно сбывающаяся магия.
Здесь гадают на суженных, предсказывают погоду по закату, а не по сводке из выпуска новостей. Это совсем иная жизнь, где доминирующее навязанное христианство сосуществует с давними языческими культами, где по-прежнему уважают домовых, задабривают полевых и леших, где по ночам по-настоящему страшно, но не от темноты, а от того, кого она способна скрывать.
Эта деревенская глубинка – буквально дорога в параллельный мир, где все живут в привычном укладе год за годом, столетие за столетием. И пока где-то там возводят нефтяные вышки, открывают кабельные телеканалы и запускают спутники в космос, здесь по-прежнему водят хороводы вокруг соломенных пауков и верят, что убийство живого членистоногого может привлечь неудачу и ненастье.
Становилось немного не по себе от всего этого, а день, тем временем, из-за плохой погоды уже постепенно двигался к вечеру. Не понятно, как я собираюсь возвращаться. Пару часов мы потратим на Лузенину и Волки, потом обратно до машины, до поворота на… как их там… Марийские Карши, вроде. И сто семьдесят километров обратно. Ладно уж, никаких звонков в пути, поеду на большой скорости, включу фары. Что нам, впервые что ль возвращаться из какой-то глухомани на ночь глядя? Мне-то ночь не страшна, со мной технологии. Будет свет автомобиля, под рукой всегда телефон с выходом в Интернет. Это даже лучше чем пафосная кобура с понтовым пистолетом, между прочим.
Однако же, при входе на территорию деревни задор мой весьма поубавился. От моста мы повернули в правую часть и тут же завидели сидевшую на земле старуху, молящуюся на небо, надевшую платье задом наперёд, так как когда она кланялась, были видны крупные вздутые пузыри у неё на спине из-под не застёгнутой ткани.
– Дело неладное, – сразу шепнул я участковому.
– Кузьминишна, ты что ль? – щурясь, признавал её тот, так как в каждой деревне определённо со многими общался, а то и вовсе запоминал всех и каждого, кто знает, насколько феноменальная у этого человека память.
– Пеньков! – вскрикнула она, – Беги давай отсюдова! Беда в деревне! Ах! А-а-й! – постанывала полноватая старушка с тёмно-зелёным в белый узор платком на голове, причём не как косынка, а то, что называется «завязанный восьмёркой».
– И тебя борщевик потрепал что ль? Экая напасть! – притопнул Георгий.
– Да какой борщевик, беду мы на себя накликали! Ой, неразумные! – причитала и буквально рыдала сморщенная старая женщина, задирая руки к небу и кланяясь, – Милостивая матушка, прости! Пощади!
– Да вон ж у тебя вся спина в ожогах пузыриться, – отвечал ей участковый, оглядываясь и на творящийся вокруг хаос.
Одни изуродованные бегали между домами по улочкам, что-то выкрикивая, другие, более здорового вида, будто бы их гоняли. Из-за ставней раздавалось разноголосые визгов, матерная брань и звуки битой посуды, словно в каждом доме гремел какой-то семейный скандал или даже соседские разборки. Всё это под завывания и резкий лай прикованных к будкам собак и топот творящейся снаружи беготни.
– Боже правый, – ахнул я, разглядывая эти крупные волдыри на старческой коже, аж вздрогнул, когда на мгновение показалось такое, о чём и фантазировать было немыслимо.
– Да что стряслось-то? Всё с ума посходили? – с возмущением повышал голос Георгий Владимирович
– Тебе ли не знать, какое жаркое лето было… – кручинилась старушка, – Видать, птиц многих от наших земель отвадило, припекло. Никто паучат мелких не пожирал, расплодились мизгири серые повсюду! То ребёнка цапнет, то на скотине сидит, то к рыбаку заползёт, пока ждёт-сидит на бережке… Ну, и решили эти дураки всё в свои руки взять, наубивали пауков за весь сентябрь, а теперь расплачиваемся! – вновь задрала она руки ввысь, – Атла-Наша, матушка, пощади души грешные! – причитала она, не то ругаясь, не то произнося имя своей богини.