Вампирские сюжеты. Рассказы, повести, стихи

– А кто-то мне может сие запретить? – не понимал тот.

– Ты играешь с огнём, Валор. Они сожрут тебя, как только окрепнут. Быть для них отцом и символом вечно нельзя. Сейчас их враг – дикие шакалы да стаи гиен, что нападают на них в жарких странах. Потом, став крепче на ноги, они будут искать себе иных врагов и всё повторится. А ещё они никогда не примут тебя, узнав, что их бог относится к расе кровососов. Мы должны стоять на верхушке пищевой цепи, а не уподобляться им! Как ты не понимаешь! – свирепо сверкала глазами женщина.

– Если ты не находишь для себя место в этом мире, это не значит, что я такой же потерянный и бесцельный! – прикрикнул он, что аж девочка вздрогнула, от испуга сжав свои пальчики в маленькие кулачки.

А затем вампир рассмеялся, да заливался так, словно ухохатывался за долгие годы, лишённые веселья, заново ощутив этот внутренний яркий задор только сейчас. Он аж опирался на стол, боясь упасть, второй когтистой рукой хватался за грудь и живот своё фиолетово-чёрного фрака с кружевным длинным воротником, задирал зубастое лицо вверх к потолку, широко раскрывая рот и сотрясаясь от смеха.

– Наша первая ссора спустя сто пятьдесят лет, Клодет, – наконец воззрился он снова на неё, даже безо всей своей точной дотошности, указав примерную цифру, – Такого давно не случалось.

– Рада, что тебе весело, – ледяным тоном заметила гостья, всё ещё несогласная с планами своего некогда подопечного.

– Мы болтали, болтали и болтали, как две сварливые бабки, всё это время! Наконец-то хоть что-то пробивающее на эмоции! – уселся он на место, отпив чая и укусив ломтик лимона, – Брр, какая всё-таки кислятина, – морщилось его лицо в столь жуткие гримасы, что девочке, глядящей нежно-карими глазами на того, кому принесли её в дар, словно вещь, становилось поистине не по себе.

– Что? Стой, что ты сказал? – наклонилась к нему Клодет, – Кислятина?

– Это же лимон, – уставился тот на неё, словно она спрашивала нечто в колоссальной степени очевиднейшее, но и сам призадумался.

– У него тленный пресный вкус, как и у всего в этом мире, – схватила женщина другую не нарезанную ещё круглыми ломтиками половинку и принялась усердно грызть в тщетных попытках ощутить своим языком хоть что-то кроме безвкусного прикосновения мякоти и сока плода.

– Ты понимаешь, что она со мной делает? – взглянул вурдалак на девочку.

– Да она здесь вообще причём! С тем же успехом можно жевать кусок дерева или железа, – рявкнула Клодет.

– Ты не смогла бы своими зубами жевать кусок железа, – не согласился Валор.

– Смогла! – уверенно заявляла та.

– Нет, ты бы все их переломала, – стоял вампир на своём.

– Ничего бы не сделалось! – фыркнула та, дожёвывая несчастный цитрус.

– Снова ссоримся, как же прекрасно, – вскидывал руки в пышных манжетах и снова заливался громким смехом жилец Тауэра.

– Не говори мне, что ощутил снова вкус к жизни, – завистливо хмурилась его гостья.

– Я даже чувствую теперь всюду этот характерный аромат с кислинкой после того, как ты изжевала весь лимон, – приподнимал он свой ровный нос, чтобы как можно больше частичек с окружающего воздуха попадали на неспособные вдыхать ноздри.

– Да быть того не может, – восклицала его гостья, с трудом способная в это поверить.

– Говорю тебе, это буквально вдохнуло в меня новую жизнь! Теплота кожи, живой человек. Ты только взгляни, чего мы без них были лишены! Кто мы без них, Клодет? Мир без людей в царстве одних вампиров выцвел дотла, растерял все краски, лишил нас чувств, эмоций и всяческих радостей! Это ли не повод возродить их из небытия? Эти ли не стимул всем нам двигаться дальше?!

– Безумец, – качала она головой, – Сам не понимаешь, чего хочешь.

– А у неё есть имя? – поглядел мужчина на девочку, – Ты меня вообще понимаешь? Как тебя зовут? – медленно и пытаясь как-то жестикулировать своими когтистыми пальцами, лысый вурдалак произносил каждую фразу, глядя в детские глаза оттенка молочного шоколада.

– Да назови как хочешь, – фыркнула на это Клодет, – Что ты с ней маешься, как с равной?

– Ирга! – звонким голоском бросила та, без тихой скромности, кажется, впервые вообще издав какой-либо здесь звук кроме дыхания.

Девочка, даже глядя на зубастое бледное создание напротив, стоя перед тем беззащитной, нагишом и ещё рядом со своей похитительницей, принадлежавшей всё тому же вампирскому роду, ни разу не завизжала, не застонала, не попросила её вернуть или отпустить на волю, не задавала вопросов и вообще не влезала в их нараставший по эмоциям разговор.

– Мартин, – произнёс он своё настоящее имя, – А ты своё помнишь? – поглядел он на Клодет, – Как тебя звали до обращения?

– К… К… Я же выбирала специально на ту же букву… Катрин, – припомнила, наконец, она, содрогнувшись под гнётом картинок из какой-то уже совсем прошлой и давно позабытой жизни, – Зачем вспоминать? Зачем ты это со мной делаешь? Тяжёлое детство, несчастливый брак, ужасная жизнь, в которой ровным счётом не было светлых пятен. Это никогда вновь не должно было появиться в моей голове, – потёрла она виски.

– Прости, я не знал, что всё так ужасно, – опустил тот глаза, – Мы о твоём прошлом особо никогда не говорили ведь… Видать, потому как раз, что тебе неприятно поднимать эту тему.

– Даже не знаю, что теперь хуже, то или вот это вот всё, – бросила она взор сквозь оконные щели на безжизненные городские руины, – Что тогда мне хотелось утопиться, что сейчас не вижу для себя больше смысла хоть в чём-либо…

– Ей бы пригодилась и твоя забота, – отметил Валор, поглядывая на ребёнка.

– Ты видишь в ней то, чего нет. Да и она никогда бы сама по себе не приняла ту, что угробила её мать. Что ты удумал? Стать снова семьёй, растить, как дочь, опять объединиться и делать вид, что всё хорошо? В этом, по-твоему, смысл? Она просто корм, расходный материал, она как пирожное. Ты кошка, чтобы играться с едой перед тем, как, наконец, сожрать мышь? Это, как поросёнок для запекания, как жертвенный агнец! Всего лишь человеческий детёныш!

– Я не собираюсь её убивать, – признался вампир, ещё раз коснувшись тёплой человеческой кожи.

– Ой, делай, что хочешь, – поднялась Клодет на руках из-за стола и напоследок ещё раз глотнула чая в надежде, что ощутит в нём хоть что-то.

– Так быстро уходишь? – поглядел на неё Валор.

– Мы не поймём друг друга. Это стало ясно ещё сто пятьдесят лет назад, нет, много раньше, ещё в сороковых годах двадцатого века, – проговорила та, – Свистну своих упырей, а вы делайте тут, что хотите. Учи её песням, алфавитам, хоть женись или расти, как свою родную. А лучше выпей и забудь, похорони на любом из кладбищ Лондона или где-то прямо здесь, в руинах проклятой темницы, где кроме тебя проживают лишь вороны. Мне-то и вправду какое дело.

– Это поистине чудесный подарок, Клодет, я даже выразить ещё не могу словами, что это для меня сделало, – благодарил её вслед вурдалак.

– Что ж, это для меня главное. Чтобы ты был доволен, – отметила она, неторопливо двигаясь к выходу.

– А сундук? Ты забыла сундук? – заметил он, что девочка всё ещё стоит на бархатной внутренней отделке древней увесистой вещицы.

– Оставь себе, мне он без надобности, – бросила женщина, всё также удаляясь.

– Что ты будешь делать? Мы ещё увидимся? – взволнованно вопрошал вампир.

– Ох, Валор, – остановилась та и обернулась к нему, – Я не думаю. Мир для меня обесценился, я не могу найти ни мира внутри себя, ни себя в этом мире. Я даже нашла человеческих потомков двести лет спустя исчезновения людской расы! И мне всё равно от этого ни горячо, ни холодно. Я первой испила крови за эти двести лет с момента конца… И ничего, никакого удовольствия! У крови вкус крови, Валор. Ничего особенного.

– Снова отправишься бродить под солнцем? – интересовался он.

– Нет, ты же меня знаешь. Я беспокоюсь о тебе, но не способна держать язык за зубами. Чтобы никто не прознал, что ты у нас теперь нянчишься с дитя человека, мне лучше исчезнуть, да так, чтобы совсем, – отвечала дама в облегающем чёрном платье.

– Нет, так нельзя, – поднялся он из-за стола, – Не накладывай на себя руки.

– Ты не понимаешь ведь, да? Я так устала! У тебя хотя бы есть твои книги, твои размышления, философия, у меня нет вообще ничего! Ты хоть помнишь, что я любила, Валор? Я любила музыку, комедийные сериалы, булочки с маком и слоёные торты. Всё исчезло, Валор. Нет ни концертов, ни телевидения, ни пекарен с кондитерскими. Ни «Битлз», ни «Симпсонов», ни вечерних шоу со звёздами, как нет в живых и их самих. Теперь только космическая бездна взирает на нас да насмехается, глядя на всю тщетность нашего бытия. А если ты ради меня всё это собрался возрождать, явившись могучим божеством для жалких остатков прежнего человечества, то лучше не стоит. Я жила лет четыреста до и вот уже двести лет после. Я видела смену эпох и крах всего, на чём держится мир. И, чёрт возьми, он выстоял. А я нет… Я не могу и не хочу больше здесь оставаться. Я не чувствую себя ни могучей, ни всесильной, ни даже свободной! Слоняться без цели, не ощущая ничего… Я лучше сгину с мыслью, что хотя бы у тебя всё хорошо.

Он рванул к ней, пытаясь обнять, удержать, метнулся тенью, настигнув в один миг, чем изрядно вспугнул не ожидавшую таких способностей девочку, повернувшую к ним голову и с широко раскрытыми глазами наблюдая за парочкой вурдалаков из клана Ламии по ту сторону зала.

Клодет поначалу отпрянула от него, не желая никаких объятий, но потом, взглянув на того, как в последний раз, всё-таки прижала к себе, поглаживая по спине где-то над лопатками по ткани его бархатного фрака, и всё равно не ощущая этой тягостной горести прощания, а лишь чувствуя, что он не желает расставаться с ней навсегда.

– Ты можешь поселиться где угодно и быть кем угодно, – заявлял он, поглядев на свою создательницу.

– Я знаю, – кивнула та, – Но ничто из этого, увы, не доставит мне удовольствие. Ох, Валор, тебе теперь будет с кем поболтать. А ещё есть Арбис и другие вампиры Лондона.

– Мы столько пережили, – проговорил тот.

– И каждый из нас преуспел в чём-то своём. Но пути разошлись, ты давно уже не беспомощный, а я не та, что когда-то была раньше. Вечность меняет, – признавалась вампирша, – Где там шастают эти увальни? – созывала она, уже закончив прощальные объятия, тройку слуг-упырей за порогом трапезного зала в тёмном коридоре старинной каменной кладки.

– Точно решила уйти? Навсегда? – вопрошал Валор вновь уходящую от него фигуру.

– Мир без меня не потускнеет, – ответила Клодет, ещё раз, уже в самый последний, оглянувшись на своё «дитя», – А я хотя бы обрету долгожданный покой. Надеюсь, тебе подобное не грозит.

– Клодет… – не верил последнему мигу их отношений Валор.

– Ты это, смотри за ней там, а то ведь сбежит, – поглядывали алые глаза вампирши поверх мужского плеча на оборачивавшуюся на них голозадую девчонку, всё стоящую ногами в распахнутом сундуке.

– Да, ещё раз спасибо за подарок, – ответил он, также оборачиваясь на девочку, а когда вернул взор обратно, уже ни Клодет, ни её верных «псов» в коридоре не было.

Не он один мог стремительно перемещаться и исчезать, хотя та, уставшая от всего и даже от вампирских способностей, пользовалась подобным в последнее время нечасто. Она упорхнула в неизвестном направлении, а тот всё ещё не мог свыкнуться с мыслью, что больше они уже не увидятся.

– Ну? Ирга, да? Долго будешь стоять здесь вот так? – какое-то время спустя, вампир вернулся в обеденный зал, глядя, как лучи солнца освещают тело его подопечной, – Вылезай, давай и пойдем, поищем тебе что-нибудь в гардеробе, – повелел он девочке, когда они с ней поравнялись, – Ишь, шкуры носят, говорит. Покажу тебе, что такое платья. А как стемнеет, пойдём прогуляться. Увидишь, каков нынче Лондон после полуночи.

– Ночь – страшно, – заявила ему малышка, перешагивая через борт сундука на квадратную плитку пола.

– Да никто не тронет тебя, не бойся. Всё будет хорошо, – заверял он, – Я – Мартин, запомнила хоть? Буквы выводить на песке научу, рисовать всякое разное палочкой, будем разгуливать под надзором тысячи звёзд, среди которых будут глядеть на нас и твои родные, и Клодет, и многие исчезнувшие поколения ваших и наших. Привыкнешь гулять по ночам. А, что делать, я-то вампир… Хотя, погоди-ка… – отошёл он от девочки и аккуратно приблизился к располагавшейся неподалёку одной из щелей, откуда падали лучики света.

Когтистая мужская рука осторожно протянулась на впадавший в комнату свет, ощущая тепло и с любопытством наблюдая, начнёт ли привычно плавиться и лопаться кожа под солнечными ожогами, или же род Ламии действительно за время своего существования, под воздействием тех или иных факторов, радиоактивного облучения, последствий Армагеддона или вообще вне зависимости от них, сумел адаптироваться и приспособиться, чтобы не страдать от самого давнего своего врага – Солнца.

Кисть и область запястья чуть подрагивали в луче света, держать руку идеально ровной он от нервозности просто не мог. Розоватый язык, всё от того же волнения, облизнул передние игольчатые зубы, а искренняя эмоция сильного удивления не желала сходить с бледного, почти потерявшего дар речи, обескураженного вампирского лица.

Ритуал

Зачем они пришли? Я их не звал, я не люблю гостей, не нужно. Зачем будить тех, кто сладко спит и нежится в пелене тлеющих сумерек? Земля была нам постелями, туман – укутывал одеялом, и шелест листвы убаюкивал наши колыбели вечной жизни.

Предаваться собственным проклятьям, сомнамбулическим видениям, ползать с ночными кошками по Ултару. Томно и без устали скитаться в удовольствии по устланному костьми Талариону среди демонов и безумцев. Играть в запутанных катакомбах с Нефрен-Ка под чёрной пирамидой в долине Хадата. Медитативно вдыхать аромат разрытых кладбищ и трупов вымерших городов Зуры. Слышать шёпот далёких звёзд и взирать на лучи северного сияния, переливающегося красками великого Азатота…

От них нет покоя. Ни в склепе, ни в уютном деревянном ящике, ни в подземной норе. Ходят здесь, топчут, просто бесцельно снуют, как печальные баньши, и также вопят свои песни, орут и поют, разбивают бутылки на крупные и мелкие осколки о надгробные плиты, орошая их мерзостным пойлом, сгубившим чуть ли не половину мирно спящих здесь мертвецов.

На кладбище должно царить многослойное вдумчивое молчание могильных камней, повидавших отчаяние, смирение и почитание. Здесь мудрые деревья склоняются над пришедшими проведать усопших. Голые монументы стоят памятниками былого, как напоминание о том, что ничего не вечно под Луной. Скрип надгробных плит и крестов, покосившихся от старости, штурм залётными ветрами фасадов узорчатых склепов с их каменными фигурами и мозаичными витражами… Кто смеет нарушать наш елейный покой в сладком шёпоте ночи?!

Я не люблю шум их ног, какой-то бессмысленный трёп и больше всего этот мерзостный звук, сотрясающий их тела мощным и звонким грохотом, пронизывающим здесь всё, словно лезвия. То, что люди называют «смехом»… Каждый раз, когда их эластичная тёплая кожа на лицах натягивается и расплывается в ухмылке, что кажется, будто сейчас эти плотные ткани вот-вот треснут от напряжения, они лишь придаются веселью и никак не желают замолкать.

Разве можно представить более жуткий и мерзостный звук? Эти безумные колебания воздуха, столь пустые и бесполезные, отдающиеся резонансом по земле, сквозь тело, прямо в сознание! Грохот, лишающий всякого спокойствия и умиротворения, такой резкий, раскалывающий, разъедающий и проникающий в нутро гулким эхом парадоксального невежества! И его даже нельзя забыть, едва оно умолкнет.

Этот звук он грызёт изнутри, он сотрясает стены склепов, просачивается сквозь кладбищенскую землю, мешает спать и внимать всем удовольствиям посмертного существования! Эти живые… они даже не ведают, сколь омерзительные звуки издают. Безмозглые вредители, оскверняющие могильники нашего некрополя своим появлением и какофонией голосов дерзостного смеха, словно полоумный горбун забрался на колокольню и начал без малейшего чувства ритма дёргать за языки. Хочется им просто их вырвать! И зашить рты, как практикуют чёрные колдуны Африки и Востока, дабы даже призраки убитых умолкли навсегда.

Они молоды и беспечны, их гонор и уверенность в себе затмевают могущество рассудка и весь здравый смысл. Слепые глупцы. Они давным-давно забыли, отчего надо так бояться темноты… Сердца их отдаются пустым отзвуком в бездушных сосудах из плоти. Ни стремлений, ни ответственности, ни уважения. Одни лишь желания. А те мелочные мерзости, что они именуют «удовольствиями», всего лишь отрава, разливающаяся по телу гнильным смрадом, затуманивающая и задурманивающая рассудок ядовитым мороком иллюзий.

Опиумный дым, спиртовые настойки, хмель, кислая брага, безрассудное совокупление без разбора и чувств. Всё ради искромётного удовольствия, мгновенно выветриваемого из их хрупких и бесполезных тел. Жалкое стадо вредителей без должного пастуха. Их существование бессмысленно столь же сильно, сколь и эти мерзостные колебания воздуха, когда они заливаются пьянящим весельем.

Что нужно этой ораве ночью на тихом и мирном кладбище? Зачем они нарушают покой здешних обитателей, ради чего нас дразнят, манят и раздражают? Их скудный разум даже сам не способен дать на это ясные и вменяемые ответы. Но мне не нужно их блуждание на моей земле. Эти каменные дорожки уложены не для таких беспокойных ног, эти лавочки совершенно не для их бессмысленных бесед, изнуряющих хохотом и громкостью бесстыдных голосов.

Хранитель кладбища не должен допускать подобный сброд. Все гули, упыри и носферату не одобрят вторжения гулящих мерзавцев, но что-то я не вижу, чтобы кто-то ещё поднялся из могил и своих нор. Лежат и терпят, как можно выносить этот содрогающийся гогот, гул дикой бездны, где кроме хаотического мельтешения не осталось уже ничего.

Нахальные твари, блуждающие там, где живым не место в это время. На этой прохладной земле я всем своим существом ощущаю мерзостное тепло их живой кожи, раздражающий звук клокочущего сердца и это журчание тёплой крови по всему телу каждой такой хамской особи, посмевшей наплевать на первобытные страхи далёких предков, и имеющие наглость вломиться сюда!

Моё ночное светило с любопытством воззрилось из-за туч, прохладным ликом освещая группу странников. О, моё зеркало, моя Луна, сколь прекрасное творение, зачем ты даришь свой свет тем, кто этого не достоин? Погрузи их во тьму, выдави им глаза, растопчи их могуществом матери-ночи! Нанна! Селена! Неферхотеп! Хранители Лунного Сияния! Взываю к вам!

О, Никс! Прекрасная богиня, взираешь ли ты на нас из недр Тартара? Взирает ли с тобой твой брат и муж Эреб, принёсший нам глубинный мрак? Сокройте этих невежественных вандалов и бездельников в своих плотных когтистых лапах и разорвите их на части, пусть Орф и Цербер ими полакомятся.

За что вы подпускаете таких на наши земли? О, Ах Пуч, Нергал, Танат, Анубис?! Молюсь вам, взываю к вам, уповаю на вас! Кали, Хель, Гадес, Эмма, Морана! За что мы вынуждены терпеть эти сквернословия и эту дикость, нарушающую наш покой? Я требую изгнания! Пусть ощутят они вашу ярость! Направьте меня своей дланью, и я стану оружием, карающим их.

У меня нет какой-то ненависти ко всем людям и тем более ко всем живым. Среди них есть достойные и великие. А то, что сейчас бродит по кладбищу, нарушая все мыслимые запреты и границы, это попросту отбросы общества. Диковинная свора скоморохов, лишённых интеллекта и манер, всякого уважения к усопшим, без страха к запретным территориям, как моё заброшенное и труднодоступное для таких вторженцев кладбище.

Однако они всё равно пришли. Вторглись по-хамски, с таким гоготом, с такой вульгарностью и наглостью, которые я попросту не собираюсь терпеть. Им надо напомнить, отчего их род издревле обходил стороной такие места. Шурша конечностями по влажной от ночной хладной росы траве, я двигаюсь ползком меж каменистых плит загробных. Я чую зов проголодавшейся утробы. И стелется густой туман, придя с холмов…

Всё как в великих стихах прекрасного поэта. Кто смеет нарушать природную ночную тишину? Зачем приходят они и разрывают гладь нашего мира своими воплями, этим звоном бутылок, причмокиваниями, треском и шелестом одежды. То прячут бесполезные тела под лоскутами ткани, то обнажают в лунном свете средь могил.

Мне нет покоя, так пусть не будет и им тоже. Бродя средь плит, я наблюдаю, обхожу кругами, выцеливаю расплывчатые улыбками уродливые людские лица. Эти смешные маски из кожи. Такие разные и такие похожие. Мне никогда не понять их, как им не понять величия обитателей сумрака. Ведь нет им дела ни до блуждающей нежити, до демонов и духов, как нет в их пустых головах мыслей о великих богах, младых и старых.

Проклятье и беда их не в том, что они глупы и лишены познаний, а в том, что к этим откровениям они даже не тянутся! Взгляните! Взгляните на их руки, сжимающие эти плоские штуковины, порождающие искусственный свет. Их бог – это техника, средства общения, бесконечная вереница искусственных символов…

Но этот свет их не спасёт. Решительные, отважные, они думают, что могут без спроса и без страха являться сюда! Идёмте же, я сделаю из вас кормёжку для своих! Превращу ваше стадо в себе подобных, и, быть может, вы тоже станете одним из нас, примкнув к милости великого кладбища под чутким присмотром матери-ночи.

Уже готов к искусному прыжку… Однако более прыткая тень меня опередила. К компании смеющихся подростков метнулось нечто в капюшоне и плаще. Из темноты, из мрака, что меж каменистых плит, некто стремглав достиг своей коварной цели.

Не я один следил за этими незваными гостями, здесь был кто-то ещё, но я не чувствовал его. Его запах, похоже, смешался с этой шпаной, ведь сейчас я осознал, что он один из них. Такой же мешок тёплой живой плоти с костям внутри.

Он наносил им крепкие удары своим большим массивным лезвием, умерщвляя одного за другим. Пластика его движений и ловкость быстрых прыжков могла бы сравниться даже с лучшими из моих собратьев. Я видел, как хлестала человеческая кровь в лунном свете. Кровь девственниц и кровь распутниц, вся одинаково красная, с рубиновыми переливами, густая и тёмная, в таком невероятном количестве, в каком я этого не видел здесь с допотопных ритуалов далёких предков человека.

Огромная лужа, словно алое озеро, отражало сейчас лик Луны. Ну? Кто теперь ухмыляется? Подкравшись ближе, я даже видел в крае растёкшейся алой жижи своё отражение. Столь не похож я на них, и они никогда не примут таких, как я. Зато мы здесь все радушно принимаем их, ушедших на иную сторону жизни.

В ней отражались и узорчатые монументы, и статуи печальных скромных ангелов, и памятники древним поэтам, оставившим свой след в диковиной культуре. И помпезные грациозные склепы, каждый из которых являлся здесь несомненным произведением искусства. Чёрный мрамор, декоративные розы, дивные барельефы фигур и символов, одни с клонами, другие с броскими фасадами и все одинаково мрачные, как поздняя осень в дождливый или грозовой день… Пиршество смерти, сошедшей сюда под аплодисменты вороньих крыльев.

Заворожённый, я любовался, как уходит жизнь из всё ещё открытых глаз. Как холодеет кожа, теряя свой мерзостный румянец и превращаясь в столь приятную для лунного света белизну. Невероятная красота! Триумф могущества смерти над бренностью и хрупкостью человеческого тела!

Фигура в плаще не давала никому уйти. Его кинжал блестел в лунном сиянии, такой искусный, массивный, напоминавший собой старинное украшение. Резной ритуальный предмет, будто бы в руках жестокого жреца. И он спешил. Он знал, что такое количество крови уж точно привлечёт сюда упырей, а потому поторапливался совершить своё таинство.

Крепкие мужские руки стаскивали тела вместе, однако я всё ещё не видел лица из-под капюшона. Не то, что бы в этом было какое-то сильное значение, но мне было любопытно, кто и зачем сейчас устраивает здесь подобное. Как бы это странно ни звучало, средь могил практически не бродит духов умерших. Мало кто умирает прямо здесь, на кладбище, вот как эта компания умолкших. Люди отчего-то думают, что такие места кишат призраками, но, это не так. Обычно тут только мы. И, заверяю, мы столь же материальны и осязаемы, как и живые. И представляем притом куда большую и куда более серьёзную угрозу, нежели какие-то привидения.

Однако в наши дни люди не боятся даже этих блуждающих суеверий о духах и призраках. Осмеливаются бродить по некрополям даже в ночное время. Оставляют грязь, устраивают оргии, ломают статуи, надгробные камни, и лишь гогочут, словно только и ждут от нас возмездия.

Кто же этот незнакомец, всё это совершивший за меня? Мои когти так норовили резать плотную живую кожу, руки буквально чесались от вожделенного желания разрывать их плоть и мышечные ткани, отделяя конечности от тела. Мои зубы скрипели и скрежетали в предвкушении, что я буду вгрызаться в живое горло, лакая языками тёплую кровь. Где это всё? Где мои удовольствия? Почему они свои получили, а я нет?!

Как посмел он отобрать у меня эти милые игрушки, лишить столь сладостного наслаждения собственной местью! Презренное создание, убивающее себе подобных… Возник из ниоткуда, покусился на мой триумф! Я жаждал питаться страхом и смотреть, как жизнь покидает их глядящие на меня глаза, хотел отражаться в них, запечатлеть последние мгновения, ловить последний вздох, видеть всю боль и переполняющий их изнутри ужас! То, как души покидают тела… А этот нахальный тип попросту отнял это у меня, рассёк своим лезвием мои планы и надменно растоптал мои великолепные фантазии и надежды!

Меня переполняла ярость. Я хотел, я просто жаждал быть орудием для тёмных богов, нести им в царство смерти новых странников, а вместо меня это сделал какой-то выскочка! Наглец! Хам! Он ничем не лучше этого сброда. По какому праву же тогда он это делает? Не без любопытства следил я за дальнейшими действиями загадочной фигуры.

С учётом обуви, видневшейся то и дело из-под плаща, рост его не достигал и двух метров. Обычный и мало чем примечательный человек. Телосложение крепкое, сильное, люди зовут это «спортивным», но я уже давным-давно забыл истоки значения этого слова.

От рук виднелись только кисти, и было заметно, как за запястьем начинают виться плотные чёрные волоски. Не слишком частые и густые, чтобы обозвать это мехом или шерстью, но мужчина был явно из тех, кого природа не обделила обильной растительностью ворсистых завитков на теле. Пусть я не вижу, но уверен, что грудь и спина, как кожа рук и ног, у него весьма покрыта ими.

И он был, безусловно, раза в два, как минимум, старше только что забитого им молодняка. Я взглянул на них: эти юнцы, едва перевалившие за двадцать, вышедшие в то, что зовётся «взрослой жизнью», и максимально к этой жизни не готовые. Бесцельные, бездумные, им и вправду нечего делать в мире живых.

Маньяк оттащил их тела к ближайшему перекрёстку кладбищенских дорог, куда особо хорошо изливался свет полной Луны с чёрных, усеянных мелкой россыпью сверкающих далёких звёзд, небес. Едва он приволок их все, как достал нож поменьше, уже не выглядящий церемониальным артефактом, и принялся разрезать их одежды, отбрасывая лоскуты порванной ткани прочь, словно ненужную шелуху.

Я же молча бродил вокруг и наблюдал. То подкрадывался ближе, то влезал на надгробья, чтобы лучше что-то рассмотреть. Однако старался не шуметь, не привлекать к себе излишнее внимание, всегда скрываясь от его взора где-то в тени. Мне хотелось узнать его цели, а не вспугнуть, оказавшись замеченным.

Самое удивительное, что, закончив с одеждой, он не остановился. Маленькое складное лезвие принялось делать надрезы на уже мёртвой коже. Тип в капюшоне чертил ножом разные символы на изувеченных им же телах. Я знал их все. Здесь были и древние руны, и колдовские знаки, сакральные обозначения и надписи на давно, казалось мне, забытых людьми языках.

Он кропотливо вырезал всё это на коже мертвецов. Они, конечно же, никак не реагировали. Не дёргались, не пытались его остановить. Уже ничего не чувствовали. Однако же я всё равно ощущал их присутствие в этом месте, скапливающееся потихоньку в вихрь настоящей загробной ярости. Это должно было отпугнуть ползучих упырей, учуявших реки крови, дабы сюда никто не сунулся.

Закончив с резьбой по коже, человек снял с пояса некий футляр, отчасти напоминавший цилиндр. Двустворчатое узкое хранилище содержало в себе кисть из красного дерева с животным ворсом. Схватив её своими мощными пальцами, он обмакнул кончик в глубокую ножевую рану над грудиной одной из мёртвых девушек, после чего принялся очерчивать большой ритуальный круг.

Моё любопытство возгоралось бок о бок с нетерпимостью убиенных, но мы по-прежнему всё также молча и безучастно наблюдали за происходящим. Человек брал всё в свои руки. Рисовал на траве, земле и подножной плитке мощённых дорог особые обозначения, чаще всего являвшиеся символами сторон света и знаками сверкающих высоко над нами созвездий и планет.

Затем он взялся и за тела, уложил их по разные стороны, попытался даже принять им некие позы, фиксируя положение всё ещё вполне подвижных конечностей у постепенно коченеющих трупов. Убийца это делал с таким стальным хладнокровием, будто бы это вовсе не представители его же вида, ещё недавно бывшие живыми и весёлыми, а какие-то вещи, жертвенный скот. Безделушки, средства к достижению его загадочной цели. Он отрицал себя в них, будто бы считая себя выше. Естественно, он обладал знаниями куда большими, однако посмел, как и они, ворваться сюда ночью безо всякого уважения, и учинять здесь всё, что ему вздумается!

А думалось ему окунать кисти в ножевые ранения, оставленные тем, ещё первым и крупным кинжалом, и чертить многолучевую звезду, зависящую от количества убиенных им жертв и положения ночных светыл. Блистательная точность ровных линий и идеальная геометрия выдавала в нём не только человека опытного в таких вещах, но и проявляющего недюжинную выдержку и силу, дабы начертить это всё сейчас столь безупречно.

Меня же эти навыки отнюдь не восхищали. Скорее забавляло, с каким рвением это создание умерщвляло своих и теперь проводит некий старинный церемониал. Мужчина кланялся на все стороны света, отчего мне то и дело приходилось скрываться средь могил в непроглядной для него черноте, однако трупам подобной почести он не оказывал.

Не имевший ни малейшего почтения к тем, кого убил, он, по сути, ничем от них не отличался и даже тоже притащил на кладбище вино. Под его распахнувшимся плащом был пояс со всем необходимым: мешочки, футляры, разная мелкая утварь, в том числе и фляга, которую он сейчас схватил и заливал в заранее приготовленную чашу.