Жизнь, нарисованная небом

– Алтарь любви, – подумала она. Ей казалось, что это всё для неё. И в её честь. В траве множество цикад и кузнечиков приветствовали Форсет своим стрекотанием. Где-то в глубине чащи неустанно куковала кукушка.

– Кукушка!!! Кукушка!!! Сколько мне жить?? – прокричала девушка.

Наполненная радостным порывом юная особа принялась загибать пальцы, попеременно меняя руки. Когда подошёл очередной черёд – смены руки она задумалась: «Какую руку подставить для дальнейшего учёта своих долгих летоисчислений?»

Задумалась и кукушка.

– Пятнадцать?.. – переспросила Идэн. Не то себя?! Не то кукушку?! Но ответа не последовало…

– Должно быть её согнали?.. Кукушка перелетела на другое место, чтобы продолжить добавлять мне годы, – успокоила она себя.

Но неприятное состояние испуга уже вселилось в неё. С каждой секундой тревога нарастала. Всё больше. И больше. Ей захотелось вниз. К уверенному в себе молодому человеку с «Долины Туманов». Чтобы он успокоил её. И вселил в неё хоть какую-то часть своей могучей уверенности.

Девушка стала останавливать качели.

Игл, видя, что движение замедляется, закончил играть. Стал приближаться к ней. Всё ближе и ближе. По мере того как уменьшалась раз от раза амплитуда качания, уменьшалось и расстояние между ними. Она почувствовала его приближение. Но сердце не успокаивалось. Оно продолжало тревожно биться внутри. Трепет нарастал и всё больше и больше овладевал её. Начавшийся озноб породил новый всплеск паники. Её лихорадочно трясло. Трясучка усиливалась. Ужас неизбежной гибели захватывал девушку всё больше и больше и перерос в панический страх. Страх нарастал и вселялся в неё всё больше и больше и как полноправный хозяин уже распоряжался её судьбой. Сердце тревожно колотилось, словно загнанный в колесе бельчонок. Она, уже ничего не осознавая, в растерянности отпустила канат и полетела вниз. Её волнение передалось Аусту. Он, еле успел подхватить любимую у самой земли.

– Как, ты, меня напугала, – в сердцах выпалил «Мореход» и понёс её на руках. Нёс легко и непринуждённо. Ей казалось: «Это эльфы несут её на нежных крыльях». И хотелось смеяться от нахлынувшего на неё счастья. Смеяться безудержно радостно и от всей души. Она тут же забыла о кукушкином гадании. И даже переборов стеснение не стала вырываться из его объятий. Хотя сердце продолжало неистово биться. По-заячьи колотясь о стенки её души. А наоборот Идэн Форсет прижалась к нему ещё крепче. Сама не осознавая почему, ради подстраховки, чтобы не упасть?!! Или ради удовольствия?!!

Внутри Ауста напряжение, также росло. Игл прекрасно понимал: «Что разрешить это состояние он сможет, лишь выразив в своём признанием в любви к ней?!» Однако голос его не слушался. А подымающиеся из глубины чувства застревали где-то в районе горла. Встав комом. В этот самый момент Идэн посмотрела на него таким радужным опьяняющим взглядом. Обдав из-под длинных вспрыгнувших вверх ресниц блеском обворожительных красивых глаз и располагающей взаимности. Взором такой притягательной силы и дающей уверенности, что он тут же выпалил:

– Я тебя люблю!

Сказав это он, окончательно и навсегда, связал свою жизнь с ней. Прекрасно понимая, после этого шага уже не может быть обратного хода.

– Наконец-то, – подумала она. Услышанные слова признания радостно понеслись внутри неё.

После приземления девушка в какой-то момент смутилась. Отвела свои глаза. Но от слов признания она подняла вспыхнувшее азартом и радостью лицо и их глаза встретились и засияли.

– Я тебя люблю, – повторил он.

Сердце Форсет, было успокоившееся, опять неистово заколотилось внутри, перерастая в дрожь. Она не осознавала, что с ней происходит. Откуда столько пляшущих, дурманящих сознание звуков. Девушка почувствовала нехватку воздуха. Она хотела сказать:

– Нет, – но внутренний голос почему-то молчал. Смутное состояние тревоги и сомнений куда-то исчезло. От набежавших ощущений и недостатка воздуха, у неё закружилась голова. Она машинально силилась выдавить это застрявшее: «Нет». Но воздуха не было в её груди, чтобы сказать это «Нет». Она глубоко вдохнула, глядя на Ауста. Глядя, в его сияющие счастьем голубые бездонные глаза. Словно два глубоких озера. И вместе с воздухом, она вздохнула в себя ЕГО. Ауста. Целиком и без остатка. Словно это и был её единственный воздух. Ради него, она родилась. Жила на свете. И будет жить дальше. Ради него одного и их безраздельного счастья вместе.

Поведение Игл «Морехода» возымело своё действие. Идэн Форсет успокоилась и, положив голову на его плечо, закрыла глаза.

ГЛАВА III

О правителе Хальве Ирвинге Младшем можно сказать следующее: «Человек он был ветряный и не далёкий. Думал, лишь, о пирушках, викинг набегах и женщинах».

Когда-то в детскую пору он мечтал жениться на красавице Идэн. И с сыновьями покорять новые земли! И страны!! И даже сам Рим!!! Всё возможно бы так и было. По крайней мере, всё к этому шло. Но из-за несусветной бедности по настоянию отца ему пришлось жениться на Изольде. Старой долговязой женщине по прозвищу «Верста Из». Изольда была дочерью богатого бонда Филиппа, которого за глаза все называли «Скряга». При личном же общении его величали – Филипп «Богатый» во избежание неприятностей. «Из» никто не хотел брать замуж из-за её не складности и ужасного характера. Жизнь обделила её заботой и нежностью, зато с избытком наделила скупостью и ненавистью к окружающим. Жили Хальв с Изольдой, сжав зубы. В атмосфере взаимного призрения. Обид и полного не понимания и нежелания слушать друг друга. Супруга осыпала мужа таким порывом ненависти. Причём, ненависти беспричинной. С добавлением зубного скрежета и безмерной вулканической ярости. Что казалось, вот-вот запахнет жареным, как у последней черты. Властная «Из», не желающая ни с кем считаться, жила по своим убеждениям и правилам. Порою даже ей самой не понятным правилам.

Младший Ирвинг во избежание конфликтов пропадал на охоте и пирушках. И не заметил, как превратился в нервного, вечно пьющего и разгуливающего по ночам лунатика. Где-нибудь у себя на затерянной в глуши охотничьей избушке. После свадьбы Хальву казалось, что все ярлы подтрунивают над ним. За глаза конечно. Но, он думал об этом постоянно. Беспрестанные мысли о своей, ущемлённой и убитой Изольдой, личной жизнью переросли в ярость на всех женщин. Какие только представительницы женского рода встречались на его пути. Чтобы хоть как-то компенсировать свою, как ему казалось, ущербность. Он, при разделе военной добычи, брал ни драгоценностями и прочими богатствами, а персонами слабого пола, которых расселял по своим резиденциям. Отчего и был прозван Хальв «Штаны Нараспашку». Пиры. Походы. Утехи любви. Эти три столпа и стали составляющими его жизни. Порою перебор милых дам был настолько велик, что охватить всех ему было не под силу. Помимо основного своего женского предназначения, захваченные на войне особы, трудились на тяжелейших сельскохозяйственных работах и в кузницах. Без каких бы на то привилегий. Редчайший случай, когда кто-то из наложниц выделялся в приближенную тиру. На которую помимо всего прочего возлагались ещё и обязанность ключницы – смотрительницы дома.

О морально-нравственной стороне конунга говорить не приходится. Её как таковой и не было. Это был обычный образ жизни древнего скандинава. Яма, в которую Хальв свалился благодаря времени. Смалодушничав тогда он так и не нашёл в себе сил прийти к Идэн и извиниться за содеянный обман. Пусть даже если этот обман и был совершён им по принуждению. Волнения, которые бушевали в нем, он подавил брагой и пивом. Постоянно, погружаясь в покой алкогольного забвения, как состояние равновесия, превратившиеся для него в пытку жизни. Он катился по наклонной. Деградировал и терял свой облик. И что удивительно даже не желал этому противиться. И что-то менять. Он летел в пропасть им самим же уготованную…

Всё своё время, Ирвинг проводил в ничегонеделание. Это бездействие он удачно совмещал с бессмысленным пьянством. Заполнял всю свою никчёмную жизнь лишь только этим. Застолье стало его единственным центром событий. Пирушки ничего не оставляли после себя кроме головной боли. Время от времени он пытался размышлять. Размышлял о не возвышенных материях. А о думах приземлённых: «Не отправиться ли ему в поход?..»

Но все потуги здравости Хальва по лабиринтам своего разума замыкались на собственной же персоне. И приводили всё к тому же застолью. В начале пира он пробовал рассуждать. Блуждал по развалинам своих возведённых планов. Обозревал туманную даль, когда то торной дороги. А теперь зарастающую бурьяном. Он всё больше и больше погружался в океан праздности и безмолвия. Праздник без праздника угнетал. Конунг уже даже не осознавал, что для поднятия духа: «Необходимо что-нибудь сделать!.. Не обязательно чрезмерно полезное! Но хоть что-нибудь?! Но сделать?!!» А он лишь продолжал уповать на то, что жизнь злодейка сломала его целеустремлённость. И благодаря своим не мысленным путам связала его. И теперь ему не выбраться из её зловещего мешка.

Это повторялось из дня в день. И пока конунг Хальв Ирвинг приходил в обычную уже привычную для него лежачую кондицию. Он что-то мямлил. Истолковывал в пустоту безлюдного зала для пиров свои оправдательные доводы. И мирно за этим занятием засыпал.

ГЛАВА IV

– Что с тобой, дочь, моя? – гнусаво изрёк Филипп «Богатый».

Когда он начинал говорить, голос его звучал настолько громогласно, что хотелось заткнуть уши. Словно этот возглас рвался специально из глубины пустой бочки с целью порвать барабанные перепонки. У дочери были заложены уши, поэтому она эту крайность голоса папы не ощущала.

«Богатый» приехал навестить Изольду и своего внука, и был крайне удивлён, увидев свою любимицу такой замкнутой и обескураженной. «Из» и раньше не слыла весёлкой, но такой подавленной он её не видел никогда.

– А, где внук?!! – радостно спросил он. Филипп не хотел поддаваться её хандре и сделал вид: «Как будто ничего противоестественного не происходит, и волноваться нет причин».

– Он с няней, – ответила она. Отец не стал уточнять: «Где и почему?»

На все его последующие вопросы она, лишь, молчала.

– Что с тобой происходит? – в очередной раз спросил он. – Какой смысл во мне?!! Если, ты, не можешь мне открыться?.. Где твой муж?

– Где-то на охоте?.. – также сдержанно ответила она.

– И, ты, не знаешь где?

– Нет. Мне это не интересно.

– А как давно его нет?..

– Давно, – беспечно добавила Из.

– Как давно, ты, не видела его?.. – папаша, уже негодуя, перешёл на резкий тон.

– Давно.

– Давно?! Это сколько времени?.. – отец создал свирепое лицо, от которого в своё время дрожали покойники.

– Не знаю сколько!.. Я за ним дни не считаю!

– Два?.. Три дня или десять?

– Два, три месяца!.. – демонстративно выражая негодование, заявила дочь.

– Два?!! Три?.. Месяца?!! – родитель погрузился в глубокое недоумение. Но радость предстоящего азарта заиграла в нём живительным огоньком.

– А может даже и больше?!! А тебе что с того?!!

– Как, что с того?!! – радостно сияя, вскричал Филипп.

– А так!.. Мне всё равно. А, тебе, что за забота?!! Когда, ты, успел, его так сильно полюбить?!!

– А, вот, в эту самую минуту и успел полюбить!!! – былой задор неугомонного скряги, потонул в хитроватой улыбке тестя.

– А может он в походе??? – засомневался отец.

– В каком походе?!! Он уже давно не ходит в походы!.. Если только в пьяном – походе?!!

– В пьяном походе?!! Это было бы даже самое лучшее?!! – прежняя рассудительность опять водрузилась на зловещем лике «Богатого». Он, не перебивая, принялся выслушивать теперь не на шутку разговорившуюся дочь.

В непринуждённой беседе она поведала отцу о совместной жизни с мужем, которого, как выяснилось, давно уже не видела.

– Ты, должна с ним развестись!.. – заявил Филипп после долгих размышлений.

– Зачем?.. он мне совсем не мешает!..

– Надо!..

– Не надо!.. Я не для того за него выходила, чтобы разводиться?! Или, ты забыл?!!

– Я ничего не забыл?!! Но ситуация изменилась! И складывается в нашу пользу, как нельзя кстати.

– Это отчего вдруг?!! Что такого произошло?!!

– Для нас лучше, чтобы его не было – вообще.

– Это как?..

– А, так?!! Нет его?!! Пропал… – перешёл на шёпот отец.

– Как это – пропал?.. – жена не столько волновалась за мужа, сколько ей стало интересно. У Филиппа «Богатого» ничего просто так не бывает. Теперь любопытство вселилось в неё. – А зачем, ему пропадать?..

– А вот… зачем?.. – радость охватила Филипп. Он, уже, не мог сдержаться и ехидно улыбался. В его голове играла музыка неимоверных афер. Отец решил не высказывать ей всего плана действий. Вдруг если что-то пойдёт не так, чтобы она не сболтнула бы чего лишнего. За это можно лишиться не только головы?.. Но ещё прежде угодить на кол.

– Как? – уточнила Изольда после высказанных отцом предложений.

– А вот… как?.. Садись и слушай дальше!

Затея по захвату власти к нему пришла не сразу. Изначально, планируя свадьбу дочери с сыном конунга, он намеривался: «Всего-навсего получить, титул своим потомкам». Выход к внешним границам, позволял полученной территории быть самостоятельной и считаться суверенным государством. А ему быть: фактически государем. Регентство при внуке, давало ему такие права. Заимка «Козла» была выбрана не случайно – она граничила по перевалам со шведами.

– И где мне взять рано утром трёх свободных людей в свидетели, подтверждающих отсутствие конунга ночью?.. Здесь же никого нет?! – заявила дочь, выслушав план отца.

– Тогда возьми в свидетели, трёх рабов! И ступай на тинг, – отец подбадривающе добавил. – Пусть заседатели на «Холме Закона» решают твою судьбу!

– А где мне взять его рубашку, чтобы сделать на ней разрез на женский манер.

– А, что – в доме нет его рубах?

– Не знаю?.. Я не интересуюсь его одеждой.

– Тогда повесь свою распашонку, – посоветовал Филипп.

Скандинавские рубашки были длинные и широкие по покрою. Отличались – мужская рубашка от рубашки женской, лишь разрезом. На женской распашке был длинный разрез спереди, а мужская разреза не имела. Чтобы известить окружающих о разводе и своей свободе, надо было взять мужскую рубашку и сделать на ней длинный разрез – по аналогии с женской прорехой. После чего повесить её у входа в дом на все обозрение. Это и служило, извещением мужу, домашним и всей округе о предстоящем расторжении брака.

– Повесь у входа в дом, – наставлял отец, – но чуть на отдалении, чтобы видно было всем. Главное обзор!

Изольда до конца не посвящённая в курс действий опять принялась молчать. Слушала родителя в пол-уха, не понимая, зачем вся эта катавасия. А Филипп «Богатый» наполненный задором не унимался:

– Через четырнадцать дней. После оглашения Законоговорителем решения: «Ты будешь разведённой!..» Оставаясь при этом княгиней и с половиной имущества.

– Да?.. – глаза Изольды засияли.

– Во!! Я, узнаю свою Из!!

– А если тоди не вынесет нужного нам решения? – княгиня вновь погрустнела.

– Не имеет права!.. Ни кто не может лишить женщину счастья! Муж, не желающий видеть свою жену, уже не муж?.. Женщина не должна страдать, если её муж где-то там пьёт!.. Тоди не может вынести другого решения. На то он и Законоговоритель, чтобы судить по справедливости!

Лицо правительницы ожило и повеселело.

Но отец не договорил о своих дальнейших планах. А планы были таковы. Свести со света Инга Ирвинга Старшего. Смерть отца Хальва позволяла после развода владеть половиной государства. А не каким-то клочком в горах?!! А фактически иметь полный контроль над всей территорией Ирвингов. Отсутствие Ирвинга Младшего давало Филиппу «Богатому» такое право и возможность.

Рабу, смотрящему за свиньями, «Скряга» под угрозами велел убить конунга Ирвинга Старшего. И не где-нибудь?!! А в свинарнике!!! Получив такую позорную смерть: «От рук раба?!! Да ещё и в свинарнике?!!» Это событие из всех сил будут стараться предать замалчиванию. А полное забвение это как раз то самое на что Филипп и рассчитывал. Раб должен был убить правителя вечером. Чтобы Инг за ночь истёк в хлеву кровью. Но исполнитель, напившись для храбрости, перебрал с выпитой мерой и совершил задуманное под утро. Конунга почти, что сразу нашли и остановили кровь. План сорвался. Но не таков был Филипп «Скряга», чтобы отступать и сдаться на половине пути. Знахарь по просьбе Филиппа дал конунгу большую дозу обезболивающего средства. А заботливый родственник, находящийся при нём неотступно, лишь потом добавлял раненому и добавлял парализующий отвар, повышая норму. Старший Ирвинг впал в спячку. Замер. И точно усопший, уставился остекленевшими глазами в потолок.

Через четырнадцать дней, после развода, Филипп велел Изольде отправить все корабли: и торговые, и военные в море. За исключением флагмана конунга. Главный корабль страны должен был готовить к траурной процессии. «Скряга» жил понятием – капитал должен работать. А имеющиеся простои кораблей считал грехом неимоверной тяжести.

– Корабль рождён для моря!.. Да?!! В бухте у причала ему безопасней?!! Но, он рождён для моря, – с таким напутствием Филипп «Богатый» отправлял моряков в путь.

Отец Филиппа «Скряги» был бесерком. Но не тем бесстрашным воином, который для своего бесстрашия принимает перед боем дюжину взбадривающих настоев, из разных трав и грибов. Он и в поход то никогда ни ходил. А ратным занятиям нашёл достойную замену – промышлял раскапыванием могил погребённых конунгов и богатых ярлов.

Подкрепившись для храбрости воинственным, сильнодействующим настоем он хватал кирку и принимался ломиться в погребение усопших.

На этом он и сколотил своё состояние, приобщив к этому делу и сына. Вскрывая могилы, отец всегда напоминал отпрыску своему: «Не клади при моём захоронении в могилу никаких сопутствующих предметов!!!»

– Откуда у них такие богатство?!! – задавали себе вопрос соседи. Но не находили ответа. За жадность старшего звали – «Хап». Ни кто не помнил его настоящего имени. А младшего не особо-то уступающего в жадности старшему – «Скрягой». Но однажды отец Филиппа пропал. Точнее сын оставил его в могиле. Они раскопали очередную могилу. Отец спустился вниз, а из гроба послышался звук. Филипп испугался и уронил в яму верёвку. Верёвку, по которой ничего не боящийся папа должен был выбираться обратно.

А дело было так?!

Похоронили воина бессерка по прозванию «Бесстрашный и Неуязвимый». Бесстрашного воина! Настоящего викинга. Он прошёл ни одно сражение. И всегда выходил из всех баталий победителем. Для бесстрашия своего он принимал какой-то сильнодействующий отвар. Снадобье готовил сам. Ни кому состава того зелья не открывал. Благодаря этой тайне, ни у кого такого оружия не было. И превзойти его в доблесть ни кто не мог. Слыл «Бесстрашный и Неуязвимый» знатным воином и почитался в округе. О нём даже слагали песни. Готовил он снадобье всегда про запас. Хранил его у себя в подвале. Куда вход был строго-настрого запрещён. Даже домочадцам. Он настолько пристрастился к своему напитку, что принимал его уже не только перед боем. Но и в обыденной ситуации. Закрывшись в подвале, он возливал в себя не малое количество этого самого универсального приготовления из трав сильнодействующих и не меньшего количество грибов галлюциногенных. Одурманенный, он принимался громить всё, что попадалось под руку в своём специально отведённом зальчике для пиров. Потом затихал. Мирно спал на лавке, уставившись остолбенелыми глазами в потолок. После одного из таких пиров он спал дольше обычного. Родственники решили, что он умер, и похоронили его. Положили с ним в могилу, кроме богатств, украшений и оружия, ещё и пузырьки с этим самым сильнодействующим снадобьем. Которые он любил больше жизни.

В эту же самую ночь, чёрные старатели раскопали могилу «Бесстрашного». И как только «Хап» смахнул с гроба последнюю погребальную земельку, изнутри послышался стук. Филипп онемел. Мало того, что он испугался и нечаянно уронил верёвку вниз, он ещё и убежал.

Филипп был по природе не только интриганом. А человеком осторожным и предусмотрительным. Он в своё оправдание придумал легенду. Созвал тинг. На собрании он заявил: «Якобы погребённый и отец были давними друзьями. Но держали это втайне от всех. И вот теперь когда „Бесстрашного и Неуязвимого“ не стало отец не может перенести эту утрату. Он ушёл к нему в заупокойный мир, и будут они там теперь неразлучны».

Данная новость – «Дружба доблестного викинга и отца Филиппа» на сходе всех удивила. Этот уход селянина никого не расстроил. Никто в селе «Хапа» не любил. Они всем собранием перешёптывались. Пытались вспомнить его настоящее имя. Чтобы правильно помянуть усопшего. Но не могли вспомнить: «Как его зовут?» А спросить у сына постеснялись – дабы не огорчать его дополнительно.

– Поминки справить бы надо?.. – предложили селяне Филиппу. На что сын отмолчался. Решил сэкономить и не праздновать погребальной тризны. Чтобы избежать дополнительных вымогательств селян, он сослался на горе и покинул собрание.

После ухода Филиппа, кто-то предложил провести расследование: «Уж больно сомнительной ему казалась версия дружбы „Хапа“ с „Бесстрашным“? Один был викингом!.. Второй барыга!» Предлагаемого одёрнули. А предложение дознания не поддержали. Зато все как один были едины во мнении: «Поминки надо справить».

– Не по-человечески это?!! – все как один на тинге выражали своё мнение. – Может, соберём общую тризну и своими силами проводим ушедшего?!!

Все были не против поминок. И считали это обязательным и необходимым. Но конкретных организаторов не нашлось, и данное предложение свели на нет. Мало то, что «Хапа» никто в селении не любил. Все ещё и побаивались этого скрытного семейства, живущего на самом отшибе. Даже скорее в лесу – на заимке.

А Филипп, как ни в чём небывало стал продолжать жить поживать, как будто ничего и не произошло.

Но как-то его очень сильно заколотило. Затрясло всего-всего. И он услышал голос отца. От этого страшного ведения ему стало холодно. Несмотря на то, что изба была протоплена. И очень даже сильно протоплена. Ещё тлели в печи последние угли. Но в помещении вдруг стало зябко. И что-то завыло. Загудело. И загуляло по дому. Подобно как гуляет по двору, завывая, разбушевавшаяся метель.

– Семь дней же сегодня минуло, – подумал с ужасом хозяин и понял. – Что отец видно, в самом деле, погиб?.. Его должно быть задрал усопший бессерк?.. Ибо не зря, он слыл воином бесстрашным и кровожадным.

– Надо было тризну справит?.. – расстроенно подумал он. Как в дверь постучали и голосом отца велели открыть. Филипп решил не отвечать. На всякий случай он для большей надёжности ещё и подпёр массивную дверь ломом.

Привидение постучало вновь. И после этого, не останавливаясь, гремело и гремело. Требования впустить его звучали всё интенсивней. Звучали они невнятно. Но Филипп по какому-то интуитивному пониманию улавливал их суть. Прислонившись к дверному глазку, он наблюдал, что происходит снаружи.

– Я сильно замёрз и больше не могу сидеть в могиле, – расслышал он. При этом оборотень усиленно тряс головой. Работал желваками. И строил разного рода рожи. Должно быть, гримасничал он из желания согреться. Нежели напугать кого-то. Филипп видел, как в свете луны и под завывание разгулявшейся на ночь метели заиндевелое аморфное существо покачивалось. Испускало еле уловимые фразы наполненные возмущением и негодованием.

– У нас с бессерком закончился настой, – опять изрекло приведение. На этот раз более членораздельно, чем раньше.

До этого речь ночного гостя была почти, что не внятной. Это нагоняло дополнительного страха именно от своей неясности. За дверью принялись переговариваться.

– Он не один, – рассудил Филипп. Промелькнувшая мысль в голове не внесла, каких-бы то ни было, дополнений к его действиям. Он остался при своём мнении: «Пришельцев в дом не пускать!»

Оборотни опять принялись говорить, должно быть на понятном только им языке. Филипп, из услышанного, не понял ничего. Гости, видя, что на предложения открыть, ответа не следует, принялись ломиться. Эти требовательные действия всё нарастали и нарастали, что ещё больше приводили сына в ужас. Тяжеленая дверь, на крепких кованых засовах, вот-вот должна была сорваться с петель. Когда действия за дверью стихли, и привидения исчезли, хозяин отошёл от глазка. Он направился к окну. Посмотреть, что же происходит во дворе. Он прислонился к матовой плёнке бычьего пузыря, в желании прояснить происходящую ситуацию. Как холодные цепкие руки сжали его за горло и начали душить. Сквозь прорванное отверстие окна Филиппа обдало холодом. В проём разрушенного небольшого оконца ворвался стремительный пронизывающий ветер. Он с такой силой закружил по дому, поддерживая нападавших ночных гостей. С закоченевших рук вурдалака срывался иней, и он в воздушном потоке продолжал кружиться по комнате вместе с метелью. Заиндевелые руки всё сильнее и сильнее сдавливали хозяину шею.

Нападавший оборотень хрипел. Что-то требовал. Задубевший от мороза и от обильных доз-возлияний сильно воздействующих препаратов, он не мог выразить ничего вразумительного. Недельное пьянство сказалось на его нервной системе. Речь его была наполнена одними не членораздельными междометиями и негодованием. Суть негодования Филипп уловить не мог, но накал возмущения чувствовал на своей глотке.

– Где, мой настой, – наконец то выговорил нападавший. – Мы с бессерком пришли за добавкой.

За спиною ночного гостя хозяин отчётливо увидел лицо похороненного. Того самого бесстрашного воина, который должен был лежать в могиле.

Усопший, услышав, что речь идёт о нем, решил поздороваться с сыном своего нового приятеля. Принялся кивать и улыбаться своим опухшим лицом больше похожим на злую разбойничью рожу. И чем больше он таял в любезности, выглядывая из-за туловища своего нового друга, тем ужаснее становилось у Филиппа внутри. Когда его лицо приблизилось совсем близко «Скряга» отстранился от него с такой неимоверной скоростью, что втащил за собой в дом, через узкое окно отца и невероятно вежливого бессерка «Бесстрашного и Неуязвимого». При этом он заорал с такой бешеной силой, что испугался сам.

Это он, наконец-то, вырвался из оцепеневших рук папаши. И издал такой душераздирающий вопль, что горшки, стоящие на полках, закачались и рухнули на пол, рассыпавшись на множество осколков.

Гости тут же куда-то скрылись. У хозяина появилась возможность отдышаться.

Возвращаясь к тому самому трагическому дню погребения «Бесстрашного и Неуязвимого» надо добавить. Когда «Хап» сметал последние комья погребальной земли с гроба, то уже находился под воздействием своих препаратов и не слышал стука изнутри усыпальницы. В его душе играла другая музыка. Не знал он и что сын, испугавшись, уронил верёвку и убежал, бросив его на произвол судьбы. Он вскрыл богатую крышку последнего пристанища покойного. И оттуда выскочило не понятное существо. Привидение с всклоченными торчащими в разные стороны волосами и ошарашенными глазищами. Интенсивно дыша, покойник отбросил спасителя в сторону и принялся выбираться из могилы наверх. Но как он не старалось ничего из его действий положительного не получалось. А наоборот могила осыпалась. Грозила их обоих погрести под завалами осыпающейся обваливающейся почвы. «Хап» врезал неугомонному старающемуся спастись старателю лопатой по голове. Усопший замер. Распластался на рыжей глиняной насыпи, широко раскинув руки. «Хап», видя, что он, наконец то успокоился, принялся за исполнение своих обязанностей. Осмотрев погребение, он обнаружил бутылку. И ещё большое количество ей же подобных склянок. Он решил попробовать содержимое внутри этой посуды и остался, очень доволен.

Когда бессерк очнулся, он протянул ему бутылку и стали они пировать вместе. Время от времени, вступая друг с другом в баталии. Мирились и обнимались после. Напившись, дружно засыпали на какое-то время. Так они провели целую неделю и выпили весь приготовленный запас. После чего песни и драки прекратились. Они замёрзли и каким-то образом выбрались наверх. Пошли по селению в желание подкрепиться чем-то согревающим. Сначала они зашли в дом «Бесстрашного и Неуязвимого». Но там их не пустили. Тогда они пошли по селу. Но везде, куда бы они ни приходили, их ни кто не хотел принимать. Но все как один сходились во мнении, что поступили не хорошо, не справив поминальной тризны по «Хапу». И вот теперь он пришёл мстить им. И привёл с собой ещё и, в самом деле, своего друга «Бесстрашного и Неуязвимого». О чём, собственно говоря, и сообщил им на тинге Филипп «Скряга». Бесполезно находившись по деревне, друзья совсем замёрзли. И тут «Хап» вспомнил, что у него дома есть же свой запас?!! Пусть и не такое изумительное зелье, как у «Бесстрашного»?!! Но всё же, какой-никакой, но напиток. И друзья направились на заимку.

Выпив из запасов «Хапа», ночные гуляки стали плясать. И насильственно заставили Филиппа присоединиться к их веселью. Скоро они почувствовали слабость этих настоек. «Хап», сидя в могиле, настолько сильно привык к угощениям покойного?!! Что свои приготовления для него теперь были, как капля в море. Они, не сговариваясь, схватили Филиппа под руки. И потащили его в одной ночной рубахе и босиком, в бушующую метель. Троица поспешала в дом погребённого бессерка. В его сокровенный подвал!!! К настойкам из мухомора!!! Филипп мелко, по-бесовски, семенил лапками. Ибо его ноги превратились в эти самые порхающие лапки. Они скоренько-скоренько спешили оторваться от обжигающего холодящего снега. Чтобы пока они пребывали в воздухе, могли, хоть чуть-чуть согреться. Дружки тащили Филиппа, продолжая неистово гнать себя в неугомонном беге. Там их ждала, вожделенная настойка и «компаньону поневоле» приходилось почти, что лететь вместе с ними по воздуху.

Вломившись во двор умершего покойника, весёлая ватага принялась стучать в дверь. Но ни кто не хотел им открывать. Надо было предпринимать какие-то другие действия. Они схватили Филиппа за руки за ноги и принялись им бить в ставень окна. Предоконник был сделан на совесть. И не поддавался на их воздействия. Филипп неистово орал, проклиная своих узурпаторов. Этих действий нападавших было явно недостаточно. Створки держались основательно. Намертво ограждая вход в дом.

Неистовое человеческое страдание обречённого вызвало в рядах осаждённых, желание прийти ему на помощь. Домашние, все разом, выбежали во двор вооружённые мечами и боевыми топорами. В этот самый момент прыткие дружки бросили окровавленного с разбитой головой Филиппа и тут же юркнули в распахнутую настежь дверь. Они ринулись в подвал. Через какое-то время, там началось веселье. Гости уединённо плясали, не подымаясь наверх.