Во дворе вновь хлопнула калитка, прозвучали быстрые тяжёлые шаги. И вот на пороге комнаты встали, утирая потные лица, толстяк Зосима и книжник Матафей.

Зосима шагнул к Иешуа, обнял его за плечи и сильно встряхнул.

– Я не принимаю твои слова, потому что я фарисей, но и не хочу, чтобы ты – заблудший, с душой ангела – пострадал. Вернись в Галилею или в другое место. Мало ли хороших мест на земле.

Учитель грустно улыбнулся и ответил:

– Вижу, фарисей, не жалось ко мне привела тебя, а правда моя.

Зосима смутился, возмущённо запыхтел и, потрясая гривой волос, прошёл по комнате, буркнул:

– Не знаю, а скорей всего, возлюбил я тебя, Иешуа, потому и пришёл. – И так как учитель с благодарностью во взоре смотрел на него, он, смягчившись, добавил: – Слова твои мой слух режут, а душе приятно.

Матафей, строго сверля глазами Иешуа, грубо заговорил:

– Уходи, учитель. Мы с Зосимой переступили через законы своих братьей, потому что видим: негоже отдавать на смерть человека с такой душой. Грех сотворим перед Богом. А не уйдёшь, быть тебе завтра мёртвым. И погибнешь не за Бога, а как грешник.

И только в этот миг дошло, что если эти двое особо упорных людей, которые готовы были умереть за свои учения, пришли сюда, то выходило, что они поверили ему. И он, озорно вскрикнув, ударился в пляс перед изумлёнными людьми и смеялся, как ребёнок. И все увидели, что человек он не серьёзный, весёлый. Глядя на то, как он козлом прыгал по комнате, люди улыбнулись, и сами стали приплясывать и хлопать в ладоши. Иешуа, как ни желал сказать Зосиме, что он уверовал в него, щадя самолюбие и гордость фарисея, промолчал.

Потом все сели за стол и переломили хлеба.

На прощанье Зосима сказал Иешуа, что фарисей Савл посажен в храмовую тюрьму и будет в ней находиться до Пасхи.

– А то он тебя точно погубит.

Зосима и Матафей ушли, уверенные в том, что Иешуа может поступить только благоразумно.

Глава сорок девятая

И пока в городе росло напряжённое ожидание Царствия Божия, и люди уже не помышляли жить в этом мире, в сладком предвкушении ухода в другой мир, с горящими глазами, несмотря на дикую жару, бегали по улицам в поисках Мессии – царь Антипатр мчался одной дорогой на виллу Каифы, а фарисеи, книжники и саддукеи – другими дорогами.

Каиафа с тревогой слушал доносы, которые приходили из Иерусалима и в ярости бегал по комнатам. Уж он-то знал, что иудеи, не получив то, что они ожидали, немедленно взбунтуются. И быть тогда кровавой бойне на улицах города. А ему первосвященнику придётся оставить свой царственный сан главы Храма и повелителя иудейского народа.

Когда Антипатр приехал на виллу, опередив галдящих фарисеев на несколько минут, Каиафа ничуть не удивился тому, что царь внезапно навестил его. Вышел навстречу и строго сказал:

– Знаю, Антипа, твои слова, с которыми ты спешил ко мне. Вот они: «Схвати сына плотника». Но тебе ли, грешник, говорить мне такое?

Антипатр, уязвлённый пренебрежительным тоном Каиафы, уже забыв для чего он приехал на виллу, вырвал из – за пояса плеть. Поднял его в замахе и пошёл на первосвященника, потный, с багровым лицом, говоря:

– Мой отец собственной рукой проламывал головы первосвященникам. И неужели ты думаешь, что я не способен на это?

Каиафа презрительно улыбнулся и сжал двумя руками тяжёлый посох, глумливо смеясь, ответил:

– Ну-ну, подойди ближе ты, который называет себя царём, и у которого нет власти – навести порядок в своём доме.

Антипатр с криком ярости прыгнул вперёд, но первосвященник ловко отбил его удар и сам обрушил посох на голову царя. И они, изрыгая проклятия, взбадривая себя криками, закружили по залу в яростной схватке. Слуги, в изумлении открыв рты, следили за ними, не зная, что предпринять.

Но тут появились фарисеи и растащили врагов по сторонам. И они оба, разгорячённые боем, забыв всё на свете, рвались друг к другу, осыпали бранью, перечисляли такие недостатки друг друга, что фарисеи в смущении закрывали свои лица и кричали:

– Боже, не дозволяй нам слышать это!

Наконец, Каиафа опомнился и, глубоко вздыхая, спросил фарисеев, что им нужно от него, а когда те потребовали от первосвященника созвать синедрион и судить на нём Иешуа, который называл себя Мессией, то Каиафа спокойно ответил:

– Не вижу на этом человеке греха перед Богом. Я говорил с ним. Он ответил: не Мессия.

И Каиафа уже повернулся, чтобы скрыться в глубине виллы, но кто-то схватил его за плечо, рванул к себе. Перед Каиафой стоял, с лицом искажённым болью, Манасия.

– Стой, владыка. Вот люди, которые скажут тебе другие слова.

Секарей бросил к ногам первосвященника Ефрема и Захария. Тот, не думая задерживаться в зале и слушать двух оборванцев, равнодушно спросил:

– Говорите: кто вы такие?

– Мы ученики Иешуа Мессии.

Каиафа прикусил губу. Он почувствовал себя пойманным в ловушку и поднял посох.

– Мерзавцы, кто вас надоумил лгать мне, первосвященнику Храма?

Захарий и ефрем с плачем стали говорить, перебивая друг друга. Каиафа устало сел в кресло и раздражённой рукой остановил поток бессвязных слов учеников Иешуа.

– Отвечайте на мои вопросы, мерзавцы, по очереди. Вот ты, – он указал на Ефрема. – Ты кажешься мне менее тупым.

Ефрем на коленах подступил к первосвященнику и ошалевший от ужаса, ответил, кивая головой на своего собрата:

– Нет, владыка – это он менее тупой.

– А ты, выходит, более тупой?

– Да, уж, конечно, так оно и есть, владыка.

Первосвященник рассмеялся и спросил:

– При тебе ли Иешуа объявил себя Мессией? И где это было?

– Да, при мне. Я ещё тогда сказал Захарию: «Не прячь кусок, я всё равно найду». А он…

– Кто он?

– Мессия. Пошёл по воде, яко по суху.

– Где это было?

– На Масляничной горе, супротив Храма Божьяго.

– О, Господи!– вскрикнул Каиафа. – Он и, правда, более тупой. – И жестом подозвал к себе Захария, сказал ему: – Твой учитель грешник и богохульник, а ты его ученик. Смерть стоит за твоей спиной.

Захарий в ужасе обернулся, глянул на Манасию и припал к ногам Каиафы.

– Не погуби, владыка! Скажу всё, что ты хочешь!

– Мессия ли твой учитель?

– Да, Мессия.

– А может быть, ты ошибся?

– Да, я ошибся.

Фарисеи, книжники и саддукеи обступили Каиафу и закричали:

– Не хитри! Народ перед тобой стоит!

Каиафа отшвырнул Захария и, метая в толпу грозный взгляд, стремительно вскочил с кресла.

– Вот мои слова: эй, стража, не медля ни секунды, приведите сего человека в мой Иерусалимский дворец на суд синедриона! – Он перевёл взгляд на плачущих двух секаря. – Где скрывается ваш учитель?

– В Фивании в доме Лазаря.

– Вот и покажите дорогу моим людям, – озлоблённо сказал первосвященник и, страдая от того, что ему придётся выполнить волю прокуратора, быстро выскочил из зала, кликнул носилки и с размаху сел в них.

Фарисеи и книжники помчались за владыкой, а тот, злясь, поглядывал в щель занавесок на толпу и раздражённой ногой бил слуг.

– А ну, быстрей, быстрей.

И глумливо смеялся над вождями народа, выбирая открытые для солнца дороги.

Иешуа удалился в дальнюю комнату дома Лазаря и счастливый от слов Зосимы, стал обдумывать то, что он должен будет сказать иудеям, когда вернётся в Иерусалим после полуденной жары.

Ученики его переглянулись и, в страхе за свою жизнь, дрожащими руками закинули на плечи свои сумки. И стыдясь быть первыми, нерешительно остановились у двери, поглядывая на Андрея, как на вожака. Тот заговорил:

– Он не от мира сего, потому и смелый, а нам – крест.

Ученики вскрикнули, уже видя себя на позорном диавольском сооружении, и плотнее сгрудились у входа.

Пётр с укором в лице раскинул длинные руки, загораживая дорогу собратьям.

– Стойте. Ведь обещали мы многажды: не покидать его.

Ученики отступили, поникнув головами. Фома нерешительно сказал:

– А что если римляне сейчас ищут нашего Мессию?

И он, вскрикнув, первым ринулся к двери. Пётр отбросил его назад, строго сказал:

– Что, братья, так и будем бегать от слова «Рим».

Ученики закричали:

– Да посуди сам: чего мы должны идти на рожн, на смерть? И ради чего?

– Пусти, Пётр, мы жить хотим. А слова Мессии мы всё равно не понимаем!

И они плотной кучкой всё сильнее и сильнее давили на Петра, как вдруг услышали за спиной громкий смех. Иуда сидел за столом на лавке и смеялся над ними. Он бил по столу кулаком и говорил:

– И эти трусливые рабы будут судить человеков в Царствии Божьем. Да ведь они убьют свободу и погрузят мир во мрак рабства. Вот когда восторжествует в полной мере зло. Царствие убогих, нищих, рабов – это царствие зла.

Иуда, ужасаясь своим словам, вскочил на ноги, заметил Иешуа, который стоял на пороге соседней комнаты с побледневшим лицом.

– Иуда, – сказал учитель, – если бы сейчас убогие, нищие, рабы обрели то, что имели богатые, то на мир опустилось бы Царствие Божие.

– Нет, брат! Я видел в Риме десятки, сотни рабов, которые становились богатыми владыками. И все они были гнусными тиранами и люто мстили свободным гражданам за прошлое своё рабство, мстили всем свободным людям.

Наступила напряжённая пауза. Ученики не поняли слова Иуды, а Иешуа был не готов разобраться в них, но он чувствовал душой, что его любимый ученик сказал правду и, опустив голову, учитель молчал.

Ученики подступили к нему и возмущённо заговорили:

– Мессия, он предал тебя по Писанию. Скажи предателю: отойди прочь.

Иуда стоял против собратьев и спокойно смотрел на них, и они, видя в нём врага, не отводили от него взглядов, показывая тем, что не боялись его. Они уже не могли, как раньше, скрыть свою ненависть к этому аристократу. Всё в нём возмущало души учеников. И у них давно появилось желание унизить Иуду, поставить его ниже себя, растоптать его самолюбие, гордость. И вот плотной кучкой они пошли на Иуду, сжимая посохи. Но Иешуа опередил их, обнял Иуду. Поцеловал

– Уйди, брат. Моё Царствие – это Царствие нищих духом, рабов. Тебе не место в нём.

Иуда презрительным взглядом окинул учеников и вышел во двор, а Иешуа дрожащей рукой оперся о стол, едва слышно застонал, и его глаза наполнились слезами.

На улице прозвучали крики, шум. Всё это быстро приближалось к дому Лазаря. Хлопнула и, крякнув, отлетела в сторону, сорванная тяжёлым ударом калитка. В комнату ворвался Манасия. Скользнул глазами по ученикам.

– Где Иуда?!

И он наотмашь левой рукой стал бить перепуганных учеников, ища Иуду. Ученики показали на Иешуа.

– Его ли ты ищешь, Манасия?

И слабея ногами, они осторожно потянулись к выходу, но уже в комнату вступили стражники Каиафы, вооружённые дубинами, окружили всех, толкнули вперёд Захария и Ефрема.

Те, плача и стеная, упали перед учителем, обняли его ноги.

– Прости нас, Мессия – нищих духом и подлых рабов – не смогли мы промолчать и выдали тебя Каиафе. Прости!

Иешуа возложил руки на головы двоих секарей и мягко ответил:

– Прощаю. И нет во мне обиды на вас. – И он обратился к стражникам: – За мной ли вы пришли?

– Нам нужен Иешуа, который назвал себя Мессией.

– Я Иешуа.

Стражники схватили его и, выворачивая ему руки, поволокли на улицу, бросили в носилки и понесли их в город.

Обезноженные ученики опустились на пол, а спустя несколько секунд, давя друг друга, отбрасывая в стороны, метнулись в дверь, потом стремительно перескочили низкий забор и помчались в Галилею.

Ефрем и Захарий, потрясённые своим предательством, лежали на полу и громко плакали…

Когда Иуда вышел во двор, то к нему, не в силах сдержать себя, подбежала счастливая Мария.

– Иуда, ты уже полюбил меня?

Но тот, не обращая внимания на девицу, направился, было, в сторону улицы, а Мария, уже возмущённая его поведением, схватила его за руку.

– Разве твой друг Манасия не убедил тебя?

– Мой друг Манасия?! – вскрикнул Иуда

– Да, Манасия, твой друг.

Кажется, впервые Иуда заметил девицу и встряхнул её за нежные плечи.

– Говори: где ты его видела? Он мой враг, убийца, подлейший секарей.

Мария поняла свою ошибку и, ужасаясь от того, что Иуда мог погибнуть в любую минуту, потянула его на задний двор с такой силой, что он, смеясь, вынужден был припустить за ней бегом. Они выскочили на соседнюю улицу. Иуда требовал ответ. А Мария – чутьё женщины подсказывало ей: молчи, и он будет твой – крепко держала его руку и уводила прочь из города в сторону Масляничной горы, у подошвы которой, среди густых зарослей кустарника бурлила между камнями узкая речка.

Иуда с интересом поглядывал на девицу и вскоре оценил по достоинству её лёгкую походка, изящные бёдра под мешковатой иудейской туникой, страстное лицо, волнение и прерывистое дыхание – с удовольствием позволял Марии вести его туда, куда она хотела.

Уреки она остановилась, внимательно глянула по сторонам и, полная любовного жара, подняла взгляд на Иуду, розовея щеками.

– Сними одежду, – сказал он ей.

Она растерялась. Её длинные ресницы, как бабочки затрепетали. Стыд охватил влюблённую Марию. Она умоляюще посмотрела на Иуду, но он нетерпеливым жестом вновь приказал ей раздеться. И Мария, с глазами полными слёз, задыхаясь от волнения, дрожащими пальцами потянула вверх подол туники, тихо вскрикивая от взгляда Иуды и поворачиваясь к нему боком и тем ещё более возбуждая ученика Иешуа. Путаясь в одежду, она сбросила её и потянулась к Иуде, обвила его крепкую шею белыми руками, умиротворённая тем, что добилась его любви. Мария, уже не желая ничего более, кроме его поцелуев, вспыхивала от стыда, когда он губами начал ласкать её тело.

Если бы Иуда не был ослеплён бурной страстью, то он мог бы заметить не только верхний этаж крепости Антония, что возвышалась над склоном горы, но и Панферу. Он неподвижно стоял на боевой площадке под палящими лучами солнца и смотрел на улицы городка Фивания…

Понтий Пилат, узнав о распоряжении Каиафы: схватить Иешуа, удовлетворённо хмыкнул и наслаждаясь прохладой полуподвального зала дворца, озорно дрыгая ногами, перевернулся на живот и сказал кассию:

– Ну, а теперь мне любопытно: как поведёт себя Панфера? – Он мощным прыжком вскочил с ложа. – Вот мой приказ: найти дезертира претория Иуду, предать его бесчестию в крепости Антония, а потом– в лагере перед легионом и там же бросить его на крест!

Когда, спустя несколько часов, Иуда, сопровождаемый утомлённой и счастливой Марией, быстро приблизился к Овчим воротам, думая об Иродивде, от угла крепости Антония к нему шагнули Панфера и Квадрат.

Панфера ударил Иуду по плечам и сильно рванул к себе, заломил руки дезертиру за спину и молниеносно стянул в локтях тонкой бечёвкой, говоря:

– Ты, Иуда, предал римский народ и преторий. Следуй за мной.

Мария, с пронзительным визгом метнулась вперёд, оттолкнула коменданта и выставила перед собой растопыренные пальцы, закрывая Иуду, который спокойно, кривя лицо насмешливой улыбкой, смотрел на бой иудейки и римлянина.

Тот, беспокоясь за свои глаза, крикнул центуриону:

– Квадрат, убери сумасшедшую бабу!

Глава пятидесятая

Манасия, обжигая горло и лёгкие горячим воздухом, бегал по улицам Фивании от дома к дому в поисках Иуды. Он проклинал себя за то, что не решился напасть на ученика Иешуа в Иерусалиме, как внезапно увидел перед собой в дрожащем мареве всадника с закрытым лицом.

– Кто ты? – с угрозой рыкнул Манасия, готовя в рукаве нож

Всадник откинул платок, и секарей узнал в человеке астролога

– А, это ты, язычник. И смеешь вот так просто останавливать меня, близкого к Богу.

– Да, сейчас ты, Манасия, как никогда близок к нему со своим диавольским видом, – насмешливо ответил египтянин, щуря глаза.

Секарей, мучимый болью не обратил внимание на поносные слова астролога, устало буркнул:

– Что тебе надо от меня?

– Да ведь ты хотел найти Иуду.

– Где он?!

Манасия оживился. Прыгнул стремительно вперёд и сжал костистой рукой бедро египтянина.

Латуш брезгливым жестом руки отбросил широкую длань убийцы в сторону и, смеясь, вздёрнул коня на дыбы.

– Слушай меня внимательно, секарей. Твой враг иуда схвачен Панферой и находится в крепости Антония. И по закону Рима должен быть распят на кресте, как предатель.

Манасия со стоном отчаяния пошёл за всадником, умоляющим жестом простирая к нему дрожащую руку.

– Латуш, могу ли я добраться и как, до мальчишки?

– Да, если ты выполнишь то, что я скажу тебе.

Манасия, ненавидяще следя за египтянином, ответил:

– Хоть на колена – прикажешь – встану.

– Тогда, секарей, поспеши.

– Что? Встать на колени? Да не полоумный ли ты, чтобы я – левая рука Бога…

– Нет, собери свой народ. И как можно больше. И ещё до сумерек поднимись на Масляничную гору. Там у новой беседки – в час. Когда солнце уйдёт за горизонт – появится Иуда.

– А почему я должен верить тебе, Латуш? Ведь ты проклятый язычник.

И, Манасия, заподозрив подвох, пронизывающим взглядом стал смотреть на египтянина.

– Какая тебе выгода, Латуш? И где твоя цена?

– Цену мне даст первосвященник Каиафа. А если ты, Манасия, не сделаешь то, что я сказал, то никогда больше не увидишь Иуду.

И он рванул коня в сторону и, закрыв лицо платком, поскакал в Иерусалим.

Улицы города были полны богомольцами, которые искали Мессию.

У дворца Антипатра Латуш опередил бегущую Марию, бросил во дворе коня и, облегчённо переводя дух, скрылся в прохладном коридоре.

И вот с обычной своей улыбкой, которую можно было бы назвать хитрой или таинственной, Латуш вступил в зал, где сидели в креслах царственные супруги и скучающе посмотрел на актёров, которые разыгрывали перед ними греческую комедию.

Едва астролог занял свободное кресло, как в зал вбежала Мария и метнулась к Иродиаде с криком:

– Царица, спаси Иуду!

Антипатр при этом известии счастливо улыбнулся и, не в силах сдержать смех, вскочил на ноги и, мерно аплодируя актёрам, расхохотался. Тогда как царица с потрясенной душой притянула к себе служанку. Прекрасные глаза Иродиады уже заблестели от быстро закипавших слёз. Но вот растерянная, обезумевшая царица остановила свой взгляд на чрезмерно припухших губах Марии. Иродиада стремительно бросила руки на шею служанки, но желая убедиться, опустила руки ниже и разорвала одежду на девушке, обнажив её грудь, на которой отчётливо были видны красные пятна.

Царица, как перед смертью, закричала и, вновь, сжав нежную шею Марии, тихо спросила:

– Ты была с Иудой?

– Да, – задыхаясь, пролепетала служанка.

Антипатр метнулся к Иродиаде и, счастливо фыркая, с трудом разъял закостеневшие на шее Марии, пальцы супруги. Та откинулась на спинку кресла и закрыла глаза ресницами, из – под которых, блеснув, скатились по белоснежным щекам прозрачные капли слёз.

– Мне больно, – со стоном сказала она, но когда Антипатр шагнул к ней, царица остановила его жестом руки. – Нет, всё прошло.

И она вперила холодный, беспощадный взгляд в растерянную девицу.

– Ну, моя дорогая, – ласково заговорила царица, – ты хотела что-то сказать о Иуде? Говори.

– Его схватил Панфера и увёл в крепость Антония.

Царь с удовольствием крякнул и, отворачиваясь от Иродиады, приятно улыбаясь, сказал:

– Теперь я, пожалуй, поверю в Бога.

– А рядом с Панферой, кто был?– мягко спросила царица.

– Квадрат, – ответила Мария.

– И всё?

– Да, всё.

Иродиада жестом приказала служанке выйти вон и презрительно улыбнулась мужу.

– Разве ты не знаешь, мой супруг, что Иешуа сын Панферы, а Иуда любимый ученик Иешуа.

– Ну, и что?

– А то, что Панфера хочет спасти друга своего сына. И если ты не поспешишь к прокуратору, то Иуда…– и царица, мысленно видя в объятиях Иуды женщин, которых он мог ласкать в будущем, яростно вскрикнула: Антипа, что ты медлишь?!

Царь, изумлённый и счастливый таким поведением супруги, не пытаясь даже понять его, смеясь, выскочил вон из зала и немедленно уехал к прокуратору.

Пилат в полном облачении легата прогуливался перед узкими окнами дворца, изредка, рассеянно поглядывая на далёкий дворец Каиафы, вокруг которого быстро собиралась огромная толпа народа

При виде царя, Пилат растянул губы в добродушной улыбке.

– А! Ты пришёл за обещанным словом! – И он, поворачиваясь к свите, угрюмо пробормотал: – Только его не хватало.

Пилат вопросительно глянул на Кассия, потом на Панферу и тихо спросил так, чтобы не услышал Антипатр:

– Ну, что мне сказать царю?

Однако в наступившей гулкой тишине его слова были услышаны всеми, кто находился в комнате.

Царь, восхищённый сметливостью Иродиады, и тем, что он сейчас мог указать прокуратору на хитрость Панферы, подошёл к коменданту и расхохотался ему в лицо.

– Вот, Понтий, кто сможет сказать тебе, где находится Иуда.

Понтий внимательно вгляделся в бесстрастное лицо Панферы. И не желая, чтобы царь что-либо услышал из их разговора, оперся о руку коменданта и отвёл его к узкой амбразуре окна.

– Ну, Панфера, как я понял, ты не успел доложить мне о том, что Иуда схвачен?

– Да, Понтий, так оно и есть.

Прокуратор одобрительно кивнул головой.

– Ты надёжный солдат. И я напишу Цезарю похвальное слово о твоей службе.

И он с досадой подумал: «Что замысли этот старый хрен? А до него ли мне сейчас? Впрочем, он отец того нищего. Я должен бояться Панферу. Но если он посмеет шевельнуть хоть пальцем ради спасения сына, я уничтожу его бесчестием и нищетой! А пока его надо удалить от себя».

Пилат обнял коменданта за плечи и, с добродушной прежней улыбкой, впился взглядом в лицо римского плебея, громко и властно проговорил, следя за ним:

– Ты вернёшься в крепость и убьёшь Иуду. Его нельзя оставлять живым даже на час. Он может бежать и возглавить восстание. Ты понял меня, Панфера?

– Да!

– Я отправлю тебе в помощь Кассия. – И, провожая секретаря, шепнул ему:– Следи за Панферой.

И он вновь отошёл к окну и начал наблюдать за тем, что происходило перед дворцом Каиафы. Понтий ждал приговора синедреона…

Но в эту минуту прокуратор мысленно был далеко от этого мира. Он видел себя в зловонном каменном мешке Мамеринской тюрьмы и того астролога, который нагадал ему успех в жизни и на короткий миг раскрыл перед ним будущий день, и он услышал непонятные крики толпы на незнакомом языке. Но теперь Пилат знал этот язык и хорошо помнил те прошлые крики: «Пощади Мессию, Понтий!»

Презрительно хмыкая и продолжая стоять спиной к свите, он буркнул:

– Отправит на смерть этого человека синедрион. А насколько я помню из того, что сказал мне Латуш, в пятницу должен был судить Мессию. Но это не произошло, значит, астролог ошибся.

Рядом с Пилатом раздался мягкий, насмешливый голос:

– А сегодня какой день, Понтий?

– Четверг.

– Ну, вот. У тебя всё впереди.

Прокуратор стремительно глянул влево, вправо, медленно обернулся, уже багровея лицом от ярости, что некто посмел глумиться над ним. И, никого не видя рядом, кроме свиты, которая стояла на почтительном от него расстоянии, Понтий едва сдержал себя от желания ещё раз посмотреть себе за спину. И тогда он понял, что с ним говорил астролог Латуш.

Между тем, солнце быстро приближалось к горизонту. В улицах города появилась вечерняя прохлада.

Глава пятьдесят первая

Выйдя из носилок, первосвященник Каиафа твёрдым шагом направился в сторону своего дворца, шагая среди взволнованных, вопящих людей и протянутых рук. Не обращая внимания на просьбы: «Владыка, отпусти Мессию!» он скупым жестом бросал свою десницу в толпу, равнодушно благословляя народ, и хмурый, грозный смотрел перед собой. Анна шёл позади своего великолепного племянника и время от времени говорил иудеям:

– Какой он Мессия? Он мужик неграмотный из Галилеии. А по Писанию – рассмотрите, слепые – Мессия – иудей из Вифании. Богохульники, над Богом глумитесь?!

Смущённые люди умолкали и опускали руки, но едва священники проходили вперёд, как вновь раздавались крики:

– Владыка, отпусти Мессию, а не то – силой возьмём!

И грозили кулаками, и шли за Каиафой, а когда он со своей перепуганной свитой скрылся во дворце, и окованная, медная дверь захлопнулась, то в неё полетели камни. Разгорячённые люди уже помышляли поджечь дворец, спрашивали друг друга:

– Кто из нас поведёт на это?

И уже взоры иудеев с ненавистью начали обращаться в сторону крепости царя Давида, где находился прокуратор со своим войском.

Анна, идя по лестнице в зал, придержал за руку Каиафу.

– Да ведь лучше будет, если ты объяснишь народу, что этот диавол – сын Панферы, римлянина.

– Нет. Уже поздно. Мы упустили время.

– Какое время? Каиафа, отдай этого человека Пилату.

– А разве он требует?

Первосвященник подвёл Анну к окну и указал на дворец-крепость Давида.

– Посмотри. Уже открыты ворота и опущен мост через ров.

И он, угрожающим взором, обведя членов синедриона, которые рассаживались на скамьях, строго заговорил:

– Мне всё равно, кто этот человек, но я уже слышу лай римских легионов и стоны тысяч иудеев. Мы должны, как можно быстрей успокоить народ, во имя его жизни. – Под крики одобрения Каиафа ткнул пальцем в сторону двери и громовым голосом сказал: – Пускай он войдёт!

Боковым зрением первосвященник заметил, как по лицу Анны скользнула насмешливая улыбка, и расслышал его язвительные слова:

– А ведь утром находился при смерти.

Но Каиафе было не до этого. В зал медленно вошёл Иешуа и остановился, глядя себе под ноги и чувствуя ненависть сидящих людей. Он был один, как всегда, один. В полной тишине учитель поднял голову и со стоном воскликнул:

– Зачем я здесь?! Если мне всё равно смерть!

– Мы тебя судить будем, – сказал Каиафа.

– За что? Разве я нарушил хоть одно слово Писания?

В голосе учителя звучала мольба. Он хотел жить.

Каиафа видел смятение учителя и приятно улыбнулся.

– Надейся, человек, и ты спасёшься. И выйдешь отсюда свободным.

– Ты лжёшь, – ответил Иешуа.

Первосвященник всплеснул руками и несколько секунд яростно поедал глазами нищего учителя. Наконец, выдохнул:

– Я хотел спасти тебя, глупый ты Иешуа. Но теперь…после этих слов… видишь: ты сам виноват. Отвечай: Мессия ли ты?

– Нет.

– Но ведь ты говорил ученикам: Мессия.

Члены синедриона, возмущённые поведением учителя и тем, что Каиафа слишком долго, по их мнению, говорил с ним, закричали:

– Пускай он умрёт! Или вместо него погибнет весь город!

Иные же, более благоразумные, спрашивали друг друга:

– Его нужно отдать на побитие камнями по закону Моисея. А кто это сделает? Народ не поднимет руку на него.

Первосвященник, недовольный этими криками, грозно посмотрел в сторону судей, заставил взглядом замолчать всех и жестоким голосом сказал:

– Анна, составь приговор синедриона!

И он рванул учителя на террасу дворца. Люди при виде Иешуа заплакали, завопили:

– Мессия! Приди к нам!

Жестами Каиафа потребовал тишины и, указывая на учителя, обратился к людям:

– Вот! Спросите его: Мессия ли он? И если сей человек скажет: «Да», я отведу его в Храм Отца Его.

И, оставив учителя перед стоящей внизу толпой иудеев, недоумённых, растерянных, робко вопрошающих: «Мессия, мы понимаем. Ведь он приказал тебе солгать» – первосвященник, яростно сверкая глазами, стремительно ушёл в зал. Нетерпеливо махнул рукой, сидевшему за столом Анне.

– Ну, скорей, скорей.

Члены синедриона один за другим ставили на документе против своих имён короткое «да» и прислушивались к людскому рёву на улице. Каиафа вырвал куски папируса из под руки Анны, быстро просмотрел, скатал в трубку и протянул священнику.

– Иди к прокуратору.

Между тем, народ обрушил град камней на Иешуа. Каиафа, видя это и боясь, что учитель мог погибнуть до того, как Понтий Пилат должен был поставить подпись на документе, а так же видя, что стражники, вжимая головы в плечи, бежали с террасы, вышел к Иешуа. Не склоняя головы под летящими навстречу камнями, он неторопливо увёл учителя в зал.

Теперь Иешуа хотел умереть, но у него не было сил вырваться из крепкой руки первосвященника и вернуться на террасу, не было сил разжать губы и попросить Каиафу, как о милости – дать ему смерть.

Чувство стыда заполнило его душу. Каждая секунда жизни для учителя была мучительным, невыносимым страданием. И когда перед ним и первосвященником появился взмокший Анна со свитком папируса и раскатал его перед лицом Иешуа – тот облегчённо перевёл дух.

Каиафа, продолжая держать учителя за плечо, сильным движением руки бросил его вперёд в сторону двери, и, сопровождаемый членами синедриона, быстро спустился по лестнице вниз, вывел учителя из дворца на площадь, к ревущей толпе. И он уже было, отступил назад, удовлетворённый тем, что всё кончилось так легко, равнодушный к тому, что сейчас могло произойти с учителем, и готов был шагнуть через порог, но вдруг заметил нечто странное. К многотысячной толпе, которая прихлынула к Иешуа и начала забрасывать его камнями, стремительно скакали трое римских всадников. Не останавливаясь, они врезались в людское море, давя, разбрасывая озлоблённых людей по сторонам. Они пробились к упавшему Иешуа всего в нескольких локтях от изумлённого, ничего не понимающего Каиафы. И пока двое, угрожая мечами и криками: «Сюда идёт римский отряд!» – обратили в бегство иудеев, третий – в золотом облачении центуриона, спрыгнул на землю, поднял окровавленного, неподвижного учителя и бросил его поперёк седла.

Каиафа узнал в центурионе иудея. И хотя никогда не видел его раньше, но понял, что перед ним находился дезертир претория Иуда. Только такой человек мог совершить безумный поступок в городе, полном римских солдат.

Каиафа отступил назад и сделал знак страже: стоять на месте. Мысль, что Иуда выполнял волю прокуратора, удержала его от желания схватить дерзкого ученика Иешуа. Когда трое всадников умчались в ближайшую улицу, Каиафу охватило предчувствие, что он завтра мог потерять сан первосвященника. Он застонал. Его глаза увлажнились слезами отчаяния, но уже через несколько секунд владыка, придя в себя, обернулся к страже, чтобы послать её в след беглецам, и заметил стоявшего рядом египтянина.

– Позволь мне, владыка, выполнить твою волю.

– Неужели ты сможешь удержать этих проклятых учеников Иешуа?

– Да, только дай мне хорошую цену за голову учителя, и он завтра будет распят римлянами.

– Сколько ты возьмёшь за него?

– Дай мне, Каиафа, тридцать серебряных шекелей, чтобы сбылось речение вашего Писания.

Как ни был взволнован первосвященник, но он вспыхнул яростью от насмешки астролога и поднял, было, посох, но Анна бросился ему на грудь, надсадно зашептал:

– Останови руки. И дай ему, как сказано в Писании – тридцать серебряников, иначе мы ответим перед Пилатом.

– Да у меня нет таких маленьких денег.

И Каифа вырвал из пояса золотые монеты, и хотел бросить их под ноги волшебника, но тот сделал протестующий жест руками.

– Нет – нет, Каиафа, только серебро.

– Глупый ты человек. Вот эта золотая монета заменит сотню серебряных шекелей.

На это Латуш отрицательно качнул головой и, щуря глаза в улыбке, повернулся боком к взъерошенным священникам, давая понять, что уходил.